Текст книги "Жуков. Зимняя война (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Глава 7

В просторном зале стоял дым коромыслом. За длинным столом, заваленным картами, сидели командующий округом командарм 2-го ранга Мерецков, член военного совета Жданов, начальник штаба округа Чибисов, начальник оперативного отдела комбриг Трифоненко и другие старшие командиры. Я занял место рядом с командующим.

– Товарищи, – начал Мерецков, его голос прозвучал напряженно, – товарищ Жуков, откомандированный к нам Ставкой, ознакомился с нашим планом операции и имеет ряд предложений по его корректировке. Георгий Константинович, вам слово.

Я встал и подошел к большой карте, висевшей на стене.

– Товарищи командиры, представленный план имеет фундаментальный изъян. Он распыляет наши силы на несколько, по сути, самостоятельных операционных направлений.

В зале наступила тишина. Комбриг Трифоненко, приподнялся, словно хотел возразить, но промолчал.

– Рассмотрим север, – я указал на Кандалакшское и Кемьское направления. – Две дивизии, растянутые на сотни километров лесов и болот, с задачей выйти к Оулу. В зимних условиях, без нормальных дорог. Даже если они прорвутся, как мы будем их снабжать? Как обеспечим взаимодействие? Мы просто впустую потеряем красноармейцев.

Комдив Чибисов попытался возразить:

– Но этими ударами мы свяжем силы белофиннов, не дадим им перебросить резервы на перешеек!

– Свяжем? – я посмотрел на него. – Они и так будут связаны необходимостью обороны. А перебросить резервы они смогут по шоссе и железным дорогам, которые мы не перерезаем, пока наши дивизии бредут по сугробам. Противник мобилен, а мы – нет.

Я перевел указку на Карельский перешеек.

– Главная группировка противника – здесь. Его главные укрепления – здесь. Значит, и наш главный удар должен быть здесь. Все остальное – отвлекающие и сковывающие действия. Предлагаю сосредоточить усилия на прорыве линии Маннергейма. Создать единую, мощную ударную группировку, сконцентрировать всю артиллерию, танки и авиацию РГК для подавления узлов обороны.

В зале поднялся ропот. Комкор Грендаль, командовавший артиллерией округа, с интересом наклонился к карте, лежащей на столе.

– Это меняет систему артиллерийского обеспечения. Вместо поддержки разрозненных ударов – один мощный огневой вал. Это разумно.

– Но это требует времени! – вмешался начальник тыла округа. – Переброска сил с северных направлений, перегруппировка…

– У нас есть время, – жестко прервал я его. – Три недели на подготовку. Это лучше, чем бросать неподготовленные части в лобовую атаку завтра. Вопрос не в том, успеваем мы или нет. Вопрос в том, хотим ли мы победить с минимальными потерями или утонуть в крови на второстепенных направлениях.

Я обвел взглядом зал, встречаясь глазами с командирами.

– Я требую пересмотреть план. Отказаться от глубоких рейдов на север. Усилить группировку на перешейке. И начать немедленную и интенсивную подготовку войск к прорыву укрепрайона. Других вариантов у нас нет.

В воздухе повисло тяжелое молчание. Ломать утвержденный Ставкой план – рискованно, но продолжать действовать по заведомо провальному сценарию – стало бы настоящим самоубийством.

Комкор Грендаль первым нарушил молчание, подойдя к карте.

– Если концентрируем артиллерию на узком участке, нужна точная разведка целей, – сказал он. – Создам группы артиллерийских наблюдателей на переднем крае. Каждому ДОТу – свой паспорт с координатами.

Начальник инженерных войск округа полковник Петров мрачно хмыкнул:

– Танки в лесу – мишени. Нужны команды саперов для каждого танкового подразделения. Разминирование проходов, подрыв надолб под огнем. Потери среди саперов будут высокие.

– Лучше потерять взвод саперов, чем танковую бригаду, – жестко парировал я. – Нужно сформировать штурмовые инженерно-саперные батальоны. Вооружить их ранцевыми огнеметами и дистанционными подрывными зарядами.

Комдив Чибисов, до этого молчавший, негромко сказал:

– При прорыве на глубину, управление частями нарушится. Нужны подвижные радиоузлы в боевых порядках пехоты.

– И резервные средства связи, – добавил я. – Проводную связь финны быстро перережут. Все командиры полков и выше должны иметь дублирующие радиостанции.

Начальник разведотдела комбриг Рогов поднял голову от своих бумаг:

– Разведданные по ДОТам устарели. Предлагаю провести серию ночных поисковых операций. Взять языка из каждого опорного пункта первой линии.

– Верно, – кивнул я. – С одним условием, что каждую группу возглавит сотрудник вашего отдела, товарищ комбриг. Он будет лично визировать данные, полученные дивизионными разведчиками.

В зале установилась тишина. Командиры переваривали новые задачи. Мерецков, до этого сидевший с ничего не выражающим лицом, наконец, заговорил.

– Перегруппировка займет три недели, – произнес он. – И то если тыловики не подведут.

– У них не будет выбора, – я отодвинул от себя карту. – С сегодняшнего дня начинаем работать по новому плану. Все возражения – только в письменном виде с обоснованием. Вопросы есть?

* * *

Техник-интендант 2 ранга, нервно шел по коридору штаба, стараясь не выдать охватившее его волнение. Задание, полученное в бане, не выходило у него из головы. «Разузнать о Жукове». Легко сказать.

«Жаворонок» не имел доступа к оперативным сводкам, но он ведал учетом и распределением вещевого и продовольственного довольствия для высшего комсостава. И это давало ему шанс. Потому и направлялся сейчас в отдел обозно-вещевого снабжения.

Дежурный по отделу, тоже техник-интендант 2-го ранга, посмотрел на него с плохо скрытой неприязнью. Приветствовать не стал. С утра виделись на совещании у начальника отдела интенданта 1-го ранга Серегина.

– Что нужно, Алексей Иванович? – осведомился дежурный.

– Поступление нового начальства, – сухо сказал тот, делая вид, что сверяется с блокнотом. – Комкор Жуков… Нужно оформить вещевой аттестат. Уточните, куда доставить…

Дежурный покопался в журнале регистрации.

– Все уже готово, товарищ Воронов, – сказал он. – Странно, что вы не знаете.

– Тогда продовольственный паек, – не отступал «Жаворонок». – Нужно знать сроки командировки для расчета нормы.

Дежурный пожал плечами.

– В документах срок не указан, но паек отгрузили по норме № 1, на месяц.

Месяц. Первая зацепка. Воронов кивнул и покинул помещение отдела. Теперь ему было, что сообщить «Вяйнемёйнену». И на какое-то время у техника-интенданта 2-го ранга отлегло от сердца, хотя страх не покинул его.

– Товарищ Воронов! – окликнули его в коридоре.

«Жаворонок» вздрогнул. Обернулся. Вытянулся по стойке смирно. А потом чеканя шаг подошел к начальнику отдела обозно-вещевого снабжения интенданту 1-го ранга Валерию Семеновичу Серегину.

– Собирайтесь в дорогу, Алексей Иванович, – сказал тот. – Вы направляетесь в распоряжение начальника ОВС седьмой армии. эшелон отправляется завтра, в семь утра с Финляндского вокзала.

– Есть, товарищ интендант 1-го ранга, – упавшим голосом отозвался Воронов.

– Можете идти.

«Жаворонок» деревянными шагами зашагал к выходу. Мысли его метались. «Вяйнемёйнен» назначил встречу в бане только на послезавтра. Может, слинять по-тихому? Ищи свищи его на линии фронта.

Воронов понимал, что не все так просто. Разозленный его исчезновением Лахти может отомстить. Вряд ли он его заложит советской госбезопасности. Этому ему дороже станет. А вот ликвидировать физически – может.

Наверняка у финской разведки хватает агентов в прифронтовой полосе. Придется воспользоваться запасным каналом связи. И «Жаворонок» едва дождался окончания служебного дня. Не заезжая к себе, сразу поехал на явочную квартиру.

Хозяйку звали Маней. Она работала закройщицей в пошивочном ателье. Симпатичная вертихвостка. Воронов пытался однажды за ней приударить. Маня его отшила, а «Вяйнемёйнен», во время одной из встреч намекнул, что площадка занята.

С того времени «Жаворонок» не испытывал радости, посещая закройщицу. Тем более, что это случалось редко. Вот и теперь он сошел с трамвая, пересек Лиговку, углубился во двор-колодец бывшего доходного дома. Вошел в подъезд. Поднялся на второй этаж. Позвонил.

Дверь открылась сразу. Странно, обычно Маня тянула кота за хвост, словно жила в графский апартаментах, а не в коммуналке. Техник-интендант 2-го ранга снял фуражку, отряхивая с нее мокрый снег. Переступил порог, оказавшись в темном коридоре.

– А ну, тихо! – сказал грубый мужской голос и под лопатку Воронову уткнулось что-то твердое.

* * *

Штабной вагон, прицепленный к составу с техникой и личным составом 123-й стрелковой дивизии, с виду отличался от других лишь зашторенными окнами и усиленной охраной. Внутри пахло хорошим табаком, одеколоном и кожей дивана.

Я сидел у стола, разложив карты Карельского перешейка. Напротив устроился комдив Чибисов. Свет плафонов отблескивал в его залысине. Лязг буферов и мерный стук колес служили звуковым фоном нашему разговору.

– Георгий Константинович, разрешите доложить обстановку в полосе предстоящих действий 7-й армии, – начал Чибисов, раскладывая перед собой оперативную сводку.

Я кивнул, продолжая изучать схему финских укреплений. Карта пестрела условными обозначениями долговременных огневых точек, но большинство из них были отмечены вопросительными знаками.

– Противник занимает главную полосу обороны по линии… – Чибисов зачитал стандартные, оторванные от реальности формулировки, основанные на довоенных разведданных.

– Остановитесь, – прервал я его. – Эти данные устарели. Меня интересует не то, что было месяц назад, а то, что есть сейчас. Финны могли успеть создать новые укрепрайоны. Где расположены огневые точки на участке, к примеру, 50-й стрелкового корпуса? Какая система огня в районе высоты 65,5?

Чибисов растерянно замолчал, его пальцы беспомощно забегали по карте.

– Точных данных… пока нет. Финны ведут себя пассивно, активной разведки не ведут…

– А мы? – холодно спросил я. – Наши разведгруппы проявляют активность? Или тоже ведут себя «пассивно»?

Вагон резко качнулся, заставляя Чибисова ухватиться за край стола. За окном поплыли покрытые снегом леса. И чем ближе мы были к линии будущего фронта, тем очевиднее становилась пропасть между штабными отчетами и суровой реальностью, которая ждала нас за этими лесами.

– Да, Никандр Евлампиевич, много нам еще предстоит работы, – сказал я. – А пока давайте отдыхать.

– Спокойной ночи, товарищ комкор! – сказал он, вставая.

– Спокойной ночи!

Чибисов ушел в свое купе, а я отправился в ванную. В суматохе напряженных суток, проведенных мною в Ленинграде, я не успел толком помыться. Благо в штабном вагоне имелась полноценная ванная комната.

Лично мне всегда легче думается, лежа в горячей воде. И пока состав погромыхивал на стрелках, я попытался осмыслить все, что произошло со мною и благодаря мне с момента моего появления в прошлом.

Стук колес укачивал, но мысли не успокаивались. Подводил итоги – не для отчета, для себя. Вспоминал все, с момента того провала в темноту и пробуждения в теле Жукова на Халхин-Голе. Не сильно ли напортачил?

Первые дни. Недоумение быстро прошло. Ни паники, ни смятения. Скорее – холодная ясность. Первый приказ, отданный еще чужим голосом. Не сразу осознал, что это навсегда. Хотя и не думал, что это случайность, которая скоро закончится.

Халхин-Гол. Не столько победа, сколько урок. Понял, что знание будущего – не ключ к победе, а лишь подсказка. Да и то не всегда надежная. Реализовать ее должны люди. Те самые командиры и красноармейцы, которые смотрят на меня с надеждой.

Отдавать приказы мне было не впервой, но вот уровень ответственности, конечно, несравнимый. Тем более зная, что они означают чью-то смерть. Научился посылать людей на верную гибель, чтобы спасти сотни других. Это до сих пор тяжелым камнем лежит на душе.

Операция с Танакой. Рискованный ход, но он сработал. Хотя не только благодаря мне. Понял – судьбы людей влияют на ход войны. Японец, который должен был погибнуть или остаться врагом, теперь работает на нас. Значит, ничто не предопределено окончательно.

Возвращение в Москву. Звезда Героя, внимание Сталина. Казалось бы, триумф, но именно тогда началась настоящая война – с инерцией, косностью, неповоротливостью не только системы – самой истории.

Попытки реформ. Танки, авиация, связь, форма… Каждый шаг – сопротивление. Не злой умысел, а болото бюрократии. «Не по плану». «Нет ресурсов». «Не утверждено». Понял, чтобы изменить армию, нужно было менять всю страну. Неподъемная задача.

Берия. Союзник-соперник. Отношения, построенные на взаимной выгоде и опасности. Использовать его, зная, что он использует тебя. Опасаться его, но делать вид, что доверяешь. Не самая чистая игра, но по другому нельзя.

Семья. Александра Диевна, Эра, Элла. Сначала – чужие люди. Постепенно стали своими. Их безопасность – теперь моя забота. Их привязанность – слабость, которую могут использовать враги, но без них – я одинокий волк.

И вот теперь – Финляндия. Новый вызов. Здесь сходятся все нити. Моя репутация. Доверие Хозяина. Все та же инерция событий. И жизни десятков тысяч людей, которые пойдут в бой по моим планам.

Что в итоге? Не изменил ход истории кардинально. Не смог предотвратить войну, которая уже на пороге, но спас одних людей на Халхин-Голе и погубил других. Заставил машину военной промышленности чуть повернуться в нужную сторону.

Создал задел, который, возможно, спасет многих в будущем. Вопрос только – заставил ли? Создал ли? Будущее покажет. Главное – перестал быть посторонним наблюдателем. Стал частью этой эпохи. Принял ее правила, ее жестокость, ее надежды.

Георгий Жуков постепенно растворяется в Алексее Волкове. И это, наверное, самое странное и неизбежное изменение. Вагон резко дернулся, сбрасывая скорость. Мы приближались к Белоострову. Время размышлений закончилось. Впереди была работа.

* * *

Штабной «ГАЗ-64», пробиваясь сквозь хлопья мокрого снега, резко затормозил у разбитой дороги, ведущей к переднему краю. Я вышел, вдохнув воздух, густой от запаха влажной хвои, махорки и далекой гари.

Впереди, за редкой цепью берез, угадывались линии окопов и блиндажей в расположении 50-го стрелкового корпуса. На первый взгляд – все чинно, благородно, но обманываться не стоило.

Меня встретил комдив Гореленко, немолодой уже служака с усталыми глазами и обветренным лицом. Он вытянулся в струнку, но в его глазах я видел недоумение и тревогу. Что комкор, да еще из самой Москвы, делает в его расположении в такую погоду?

– Товарищ комкор, 50-й стрелковый корпус в полной боевой готовности! – отрапортовал он, стараясь вложить в голос бодрость.

Я молча прошел мимо него, направляясь к окопам. Первое, что бросилось в глаза – красноармейцы в шинелях и буденовках, промокшие насквозь. Снег набивался за отвороты, сапоги вязли в жидкой каше из снега и грязи. Никаких полушубков или ватников.

– Покажите мне пулеметное гнездо, – приказал я, не глядя на комдива.

Комдив провел меня к расчету одного из «Максимов». Красноармейцы, завидев начальство, вытянулись по стойке смирно. Затвор пулемета и кожух ствола были прикрыты плащ-палаткой. На дне окопа стояла вода. Память Жукова тут же выдала невеселое сравнение с февралем 1917-го.

– Каковы условия для стрельбы, боец? – спросил я у пулеметчика, молодого парня с посиневшими от холода губами.

– Да почитай, что никаких, товарищ командир! – не слишком бойко доложил тот. – Вода, сырость… Лента заедает, патроны отсыревают…

Я кивнул, повернулся к Гореленко.

– Где ваши утепленные огневые точки? Где хотя бы накаты из бревен, чтобы бойцы не сидели по колено в воде?

– Лесоматериал подвезли, товарищ комкор, но саперы не успели обустроить.

– Мне не нужны оправдания, товарищ Гореленко. Помните, небось, окопы империалистической?

– Помню, товарищ Жуков.

– Так вот, мы с вами не царские генералы, чтобы гноить своих бойцов.

И я пошел дальше, к артиллерийским позициям. Батарея 76-мм полковых пушек стояла открыто, лишь слегка замаскированная ветками. Командир батареи, молодой лейтенант, доложил, но в его глазах читалась растерянность.

– Пристрелянные рубежи есть? – спросил я.

– Есть, товарищ комкор!

– А если ударят из глубины обороны противника. Чем ответите?

Лейтенант засуетился, но быстро выяснилось, что сведений о возможных позициях дальнобойной артиллерии противника нет. Корректировщики для ведения прицельного огня – не подготовлены. Стреляли бы по площадям, наугад.

Тылы тоже не радовали. Полевая кухня дымила, но горячая пища до переднего края доходила с опозданием на несколько часов, успевая остыть. Санитарный взвод располагался в палатках, обогревали печками-буржуйками, качались на веревках хрусткие простыни.

Я остановился, повернувшись к бледному, как эти простыни, комдиву. Вокруг столпились командиры подразделений, застыв в ожидании разноса.

– Это вы называете «полной боеготовностью»? – спросил я тихо, но так, что слова мои прозвучали на всю поляну. – Ваши бойцы замерзнут и простынут через неделю. Ваши пулеметы откажут в первом же бою. Ваша артиллерия будет стрелять по воробьям. Вы готовитесь к параду, а не к войне.

Гореленко пытался что-то сказать, оправдаться, но я резко прервал его:

– С сегодняшнего дня начинаете служить по-новому. Первое. Немедленно начать рыть утепленные землянки и блиндажи. Использовать все доступные лесоматериалы. Второе. Организовать регулярную доставку горячей пищи на передовую в термосах. Третье. Провести занятия по тактике штурма укреплений в зимних условиях. Создать штурмовые группы, отработать взаимодействие с артиллерией.

Я обвел взглядом командиров, застывших в напряжении.

– Через три дня я вернусь и проверю лично. Если не будет изменений – отдам под трибунал за вредительство. Вопросы есть?

Вопросы были. К счастью, военные народ крепкий. Обидки быстро выветрились на морозце, как те простыни. Сходу началось не объявленное заранее совещание. Быстро выяснилось, что Гореленко и его подчиненные мужики толковые, лишь задавленные директивами. В армии, как ни где, рыба гниет с головы. И подтверждение этому было получено буквально через час.

Мне пора было возвращаться в Белоостров. Я попрощался с руководством 50-го стрелкового корпуса, сел в «ГАЗик», рядом с одним из охранников. Шофер переключил передачу и собирался было тронуться с места, как дорогу перегородила «эмка».

Все дверцы ее распахнулись и наружу полезли люди в полушубках и шапках-финках. Двое из них были с ППД. Третий оружия в руках не держал. Он сразу направился ко мне, осведомился неприязненно:

– Бывший комкор Жуков?

– Я комкор Жуков, – откликнулся я, – но не бывший, а действующий.

– Там разберемся, – буркнул он. – Прошу сдать личное оружие!

Глава 8

Я не двинулся с места, только оценил ситуацию. Двое с ППД – молодые, сильные, жесткие, пальцы на спусковых крючках. Третий, тот что открыл пасть – постарше, в расстегнутом вороте полушубка видны петлицы старшего лейтенанта госбезопасности.

Выходит – это не особисты. На фронте те обычно щеголяют в форме политработников. Эти явно из города. Вот только – из какого? Из Ленинграда? Петрозаводска? Местные, из Белоострова? Для местных что-то слишком борзые.

– Предъявите ваши документы, – потребовал я, глядя старлею прямо в светлые, почти выцветшие глаза.

Он усмехнулся, доставая из-за пазухи корочки. Развернул, но в руки мне не дал. Я только успел разглядеть печати, надпись «стар. лейтенант гос. без». И еще что-то, что бросилось мне в глаза, но не сразу дошло до сознания.

– Старший лейтенант госбезопасности Юрлов, – представился тот, пряча удостоверение: – Вы задержаны, гражданин Жуков. Вам придется последовать с нами. У нас к вам есть вопросы. Настоятельно прошу сдать оружие!

Уже – гражданин, но при этом – задержан, а не арестован. Впрочем, сказать можно, что угодно. Мои шофер и охранники замерли, глядя на меня. Стоит мне приказать и начнется пальба. С не предрешенным исходом.

– У меня нет при себе оружия, – ответил я.

И это было правда. Я не захватил с собой свой ТТ. Один из чекистов – белобрысый верзила – шагнул было ко мне, но старлей покачал головой. Не хочет обыскивать меня в присутствии моей охраны? Осторожен, гнида.

– Что касается вопросов, можете задать их на месте, – холодно парировал я. – Я выполняю задание Ставки, санкционированное лично товарищем Сталиным. Каждая минута моей работы здесь стоит дороже всех ваших подозрений.

Юрлов покачал головой, его улыбка стала еще шире.

– При всем уважении, Георгий Константинович, но ваше задание, похоже, завершено. А наши подозрения – перешли в стадию доказательств. Не усложняйте. Сами сядете, или помочь?..

Я видел, как из штабной землянки высыпали Гореленко с другими командирами. Их лица вытянулись. Арест комкора на глазах у всей дивизии – удар по дисциплине хуже любого артобстрела. Этого я допустить не мог.

– Хорошо, – сказал я спокойно, делая шаг вперед. – Но сначала я должен отдать последний перед отбытием приказ командиру корпуса. Все-таки мы на передовой.

Старлей ГБ кивнул со снисходительным пониманием. «Какой же ты наивный», – читалось в его взгляде. Видать, не впервой хватать высокопоставленных военных. Я повернулся к Гореленко, который стоял, не двигаясь.

– Товарищ комдив, – сказал я громко и четко, чтобы слышали все окружающие. – Помните мои указания. Строить утепленные землянки. Организовать горячее питание для бойцов. Готовить штурмовые группы. Работать так, словно я вернусь завтра. Никаких отступлений от плана. За исполнением приказа будет следить лично товарищ Сталин.

Я вложил в последние слова всю возможную уверенность, понимая, что каждое слово чекисты могут использовать против меня. Гореленко, старый служака, похоже, понял все и без слов. Вытянулся в струнку и отдал честь так, будто все еще провожал меня в тыл.

– Есть, товарищ комкор! Будет исполнено!

Я развернулся и, не дожидаясь «помощи» чекистов, сам прошел к «эмке». Старлей, слегка раздосадованный моей покорностью, жестом приказал своим людям следовать за мной. Я сел в салон. Дверца захлопнулась.

Машина резко тронулась, оставляя позади ошеломленных командиров и красноармейцев 50-го стрелкового корпуса. Я смотрел в запотевшее стекло на мелькающие стволы сосен. В голове с бешеной скоростью прокручивались варианты.

«Бывший комкор». Формулировка говорящая. Неужто, что-то стряслось в Москве?.. Маленков?.. Берия, решивший перестраховаться?.. Или же Зворыкин подвел, и канал вскрыли? Неважно. Сейчас главное – не дать им сорвать все начинания здесь, на перешейке.

Кто? За что? В чем меня обвиняют и на чем это обвинение строится? Если оно вообще существует. И главное – как теперь донести правду до Сталина, оказавшись в подвалах Большого дома на Литейном?

Юрлов, сидевший рядом, достал портсигар.

– Курите, Георгий Константинович? – спросил он с фальшивой вежливостью.

Я молча покачал головой, продолжая смотреть в окно. Навстречу двигались грузовики и шеренги красноармейцев в шинелях и буденовках. Они шагали к передовой, еще не зная, что их ждет.

Если я все-таки арестован, мои изменения в план оперативного развертывания сухопутных войск, могут быть похерены. Вот что самое паскудное. Не исключено, что внутренние враги решили нанести решающий удар именно в этом момент.

Момент, когда новые директивы еще не приведены в действие и их могут сравнительно легко отменить. А мне – предъявить вредительство, паникерство и попытку сорвать кампанию по освобождению братского пролетариата от белофинского гнета.

– Paska! – выкрикнул вдруг шофер по-фински и резко ударил по тормозам.

Я успел упереться ногами, а вот старлея бросило вперед. Вдруг что-то резко стукнуло меня по пальцам правой руки. Я машинально схватил это. Рукоять пистолета! Видать, выскользнул из кармана Юрлова. И тут меня осенило!

Слишком новенькие у этого «старлея» корочки, слишком четкие оттиски печатей, слишком качественные чернила… «Эмка» встала, потому что поперек узкой дороги торчал грузовик, который, видать, занесло. Возле него топтались двое красноармейцев.

Счет пошел на секунды, я нажал на ручку дверцы со своей стороны, выкатился на укатанное колесами и танковыми гусеницами дорожное полотно. Перекатившись, пальнул из пистолета – это оказался «Вальтер» – поверх головы высунувшегося было следом Юрлова.

– Бойцы, ко мне! – крикнул я.

Я не видел, отреагировали ли они, потому что выкрикнувший по-фински «Дерьмо!», водила успел открыть свою дверцу и направил на меня ствол пистолета-пулемета Дегтярева. Я не дал ему выпустить по мне очередь. Выстрелил. ППД вывалился из рук шофера.

Вскочил. Красноармейцы с «Мосинками» наперевес были уже рядом. Вряд ли они поняли, что творится, но на мне была комкоровская фуражка и шинель. А эти «гэбисты» были упакованы в полушубки и шапки без знаков различия.

– Арестовать! – рявкнул я.

Бойцы направили на Юрлова, или кто он там, и его охранника стволы винтовок. Водила лежал ничком, из-под него уже натекла лужица крови, впитываясь в снег. «Ст. лейтенант. гос. без» стоял с поднятыми руками, но пытался еще переиграть ситуацию.

– Напрасно вы оказали сопротивление, товарищ Жуков, – процедил он. – И втянули в это ни в чем не повинных солдат…

– Красноармейцев, Юрлов или как там тебя, – усмехнулся я. – В РККА нет солдат… И корочки у тебя слишком красивые для чекиста… Боец, обыщи! – обратился я к здоровенному парню.

Он подошел к «чекисту» и довольно ловко принялся обшаривать его, извлекая на свет удостоверение, наручники, пачку папирос «Казбек», бумажник. Все это он передавал мне. Правда, наручники я ему вернул обратно.

Парень оказался сообразительным. Быстро заломил Юрлову руки за спину и защелкнул наручники у него на запястьях. Потом подошел черед охранника. Тот попытался оказать сопротивление, но был сбит с ног и получил пинок под ребра.

– Молодец, боец! – похвалил я его. – В органах не служил?

– Бригадмильцем был, товарищ комкор!

– Как фамилия?

– Трофимов, товарищ комкор!

– Пойдешь ко мне в ординарцы, Трофимов?

– Есть, товарищ комкор!

– Договорились. Затаскивай этих двоих в кузов, повезем в Белоостров.

– Товарищ комкор, разрешите обратиться! – подал голос второй красноармеец, щуплый паренек, лет двадцати трех.

– Обращайтесь!

– Красноармеец Терещенко! У меня приказ доставить обмундирование в расположение части.

– Что везете, Терещенко?

– Полушубки и валенки, товарищ комкор!

– Продолжайте следовать. Прибудете в часть, доложите командиру о том, что комкор Жуков задержал группу диверсантов. Красноармейца Трофимова взял к себе в качестве ординарца. Как поняли, Терещенко?

– Следовать в часть. По прибытию доложить, что комкор Жуков задержал диверсантов и взял к себе красноармейца Трофимова в ординарцы.

– Выполняйте!

– Есть!

– Так, Трофимов, план меняется, – сказал я. – Сажай этих в «эмку» на заднее сиденье. Держи их на мушке, а я за руль.

Здоровяк-ординарец перетащил диверсантов, как кули с дерьмом, в салон. Уселся напротив, с ППД. Я сел за руль. Грузовик освободил проезд. И мы двинулись к Белоострову. Юрлов всю дорогу угрюмо сопел, а его охранник шепотом ругался по-фински.

На месте мы с Трофимовым сдали диверсантов в особый отдел армии. А также, все их имущество, кроме оружия. Потом быстро покончили с формальностями, связанными с переменой место службы моего ординарца.

Отдохнув и пообедав, я приказал собрать сотрудников штаба 7-й армии на совещание.

Ленинград, конспиративная квартира, сутками ранее

Дверь захлопнулась с глухим щелчком, отрезав «Жаворонка» от привычного мира. Грубый мужик бесцеремонно толкнул его в сторону одной из выходящих в коридор двери. Внутри оказалась крохотная комнатушка, больше походившая на чулан. Пахло пылью, керосином и чужим потом.

– Жди, – бросил незнакомец и вышел, прихватив с собой ключ.

Алексей Иванович прислонился к стене, чувствуя, как подкашиваются ноги. Сердце колотилось где-то у горла. Он был в ловушке. Мысли метались, как мыши в западне. «Финны… Маня… Пропал…»

Прошло минут двадцать, каждая из которых показалась вечностью. Наконец дверь снова открылась. Вошел тот же мужик и жестом вел следовать за ним. Он провел «Жаворонка» в соседнюю, более просторную комнату, где за кухонным столом, накрытым клеенкой с выцветшими розами, сидел другой человек. Худой, с острыми чертами лица и холодными, внимательными глазами. Он пил чай из граненого стакана, не торопясь.

– Садись, «Жаворонок», – сказал он без предисловий, и Воронов с неприятным холодком в животе осознал, что его оперативный псевдоним этому человеку, кем бы он ни был, хорошо известен.

Алексей Иванович молча опустился на табурет.

– Меня зовут Юхани, – представился худой, отпивая чай. – Твой выход на запасную явку… несвоевремен. Более того, опрометчив. За тобой могла быть «наружка». Ты подвел не только себя. Ты подвел Маню. И Лахти.

– Я… меня направили на фронт! – выпалил Воронов, чувствуя, как предательски дрожит его голос. – Завтра утром эшелон! Я хотел предупредить… Связь прервется!

Юхани поставил стакан на блюдце. Звякнуло.

– Это не оправдание. Это дополнительный риск. С тобою становится все больше хлопот. – Он помолчал, изучая «Жаворонка», будто насекомое на булавке. – У нас для тебя два пути. Первый – ты исчезаешь. Навсегда. Второй… ты искупаешь вину. Выполняешь одно задание. После чего мы тебя эвакуируем. В Финляндию. С новыми документами и деньгами.

Мысль о бегстве в Финляндию, еще вчера казавшаяся немыслимой, теперь представилась единственным спасительным якорем.

– Какое задание? – прошептал Воронов.

– Простое. Ты едешь на фронт. В штабе армии ты получишь доступ к графикам снабжения и, возможно, к сводкам. Нас интересуют не общие цифры, а конкретика по одной дивизии – 50-й стрелковой. Номера частей, их дислокация, маршруты подвоза горючего и боеприпасов. Все, что сможешь. Через три дня на станции Белоостров будет ждать человек. Он найдет тебя сам. Передашь ему все. После этого – свободен.

Юхани протянул Воронову маленький, но туго набитый конверт.

– Аванс. На первое время. Не подведи нас еще раз, Алексей Иванович. Иначе Маня очень огорчится. Понимаешь?

Воронов все прекрасно понял. Он взял конверт, сунул его в карман галифе и кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

«Становится все больше хлопот…». Что это значит? Это значит, что он горит синим пламенем. И единственным шансом потушить этот пожар – окончательно и бесповоротно стать на путь государственной измены.

Выйдя на улицу, «Жаворонок» почувствовал, что его шатает. Он прошел несколько кварталов, машинально заходя в подворотни и оглядываясь. В кармане лежал конверт с деньгами, тяжелый, как граната, а в голове – приказ, звучащий как смертный приговор.

Он не заметил, как оказался на набережной Фонтанки. Оперся о холодный гранит парапета, глядя на черную воду. Бежать. Оставить все. Жизнь вшивого техника-интенданта, вечный страх, эту проклятую страну… Мысль отозвалась сладким ядом.