Текст книги "Жуков. Зимняя война (СИ)"

Автор книги: Игорь Минаков

Соавторы: Петр Алмазный
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Список живых и погибших уже не совпадает с тем, что был составлен в предыдущей версии истории. Так будет и дальше. Кто-то из убитых и умерших тогда останется в живых, а некоторые из выживших – погибнут.

Спасти всех я не смогу, как ни старайся. В моих силах лишь сократить количество изувеченных и убитых. Ради этого и вкалываю, обижая не достаточным вниманием жену и детей, к которым уже искренне привязался.

Таким философским размышлениям я предавался, покуда катил в Наркомат внутренних дел для очередной встречи с Берией. Ничего экстренного. Очередное согласование перечня лиц, освобождаемых, временно или окончательно, в связи с государственной необходимостью.

Чутье подсказывало, правда, что не ради этого вызвал меня нарком. Точнее – не только ради этого. Для обычного согласования хватило бы встречи заместителей. Значит, либо очередные неприятности, либо – неожиданное известие. И не знаю, что хуже.

Берия встретил меня с обычной для него вежливой улыбкой, но в глазах читалась озабоченность.

– Георгий Константинович, садитесь, – указал он на кресло. – Списки я просмотрел. В основном, согласен. Но не это главное. – Он отодвинул папку и сложил руки на столе. – У нас проблема. Вернее, у вас.

Я молча ждал продолжения.

– Ваши инициативы… как бы точнее выразиться… вызывают растущее сопротивление. И не только у Маленкова с присными. – Берия помолчал, давая мне время понять, к чему он клонит. – Вчера на малом совещании у вождя прозвучала мысль, что вы пытаетесь объять необъятное. Создать новую армию, не имея на то должного опыта и полномочий.

– Опыта Халхин-Гола недостаточно? – спросил я.

– Для некоторых – да. – Нарком пожал плечами. – Они говорят, что локальный конфликт с японцами – не показатель. И что ваши проекты отвлекают ресурсы от текущих нужд обороны.

Он подошел к сейфу, достал папку с грифом «Особой важности».

– Есть предложение… – Берия сделал паузу, – назначить вас командующим одним из округов. Подальше от Москвы. Чтобы вы могли, так сказать, сосредоточиться на непосредственных обязанностях.

Я почувствовал, как сжимаются кулаки. Это была изощренная форма ссылки. Убрать с глаз долой, лишив возможности влиять на стратегические решения.

– И как вы к этому относитесь, Лаврентий Павлович? – спросил я, глядя ему прямо в глаза.

– Я считаю, что ваша энергия и идеи нужны здесь, – ответил он без колебаний. – Но одного моего мнения недостаточно. Нужны… весомые аргументы. Быстрые и убедительные результаты. Иначе… – он развел руками.

В его словах не было угрозы. Была констатация факта. Система начинала отторгать чужеродный элемент. У меня оставалось совсем немного времени, чтобы доказать свою необходимость. И аргументы должны были быть железными.

Берия снова сел за стол, снял пенсне и принялся протирать их носовым платком.

– Результаты… – протянул он. – Три БТР на полигоне впечатляют, но их легко списать на единичные образцы. Вашу новую униформу – на «частные эксперименты». Нужно нечто большее. Нечто, что нельзя игнорировать и что увидят все. Показатель эффективности ваших методов, но… в мирной сфере.

Он пристально посмотрел на меня. Продолжил:

– Вы говорите о новых станках, о новых материалах. Покажите их применение в деле, результат которого будет осязаем и понятен даже партийному бюрократу. И чтобы это нельзя было скрыть или замолчать.

Я молча кивнул, мысленно перебирая варианты. Оборонные проект обнародовать нельзя, они сугубо секретны. Нужно что-нибудь гражданское, но при этом – впечатляющее.

– Стройка, – сказал я после паузы. – Не военный завод, а гражданский объект. Но стратегический. Мост через крупную реку. Или новая железнодорожная ветка в сложных условиях. Из тех, что не могут построить годами.

Берия с интересом наклонился.

– Продолжайте.

– Мы берем отстающую, забюрократизированную стройку. Применяем там новые методы: научную организацию труда, упрощение отчетности, использование техники, которую мы уже получаем. Снимаем с работы десяток бездельников-управленцев и ставим толковых инженеров, в том числе из тех, кого мы… достали из мест не столь отдаленных. И укладываемся в рекордные сроки. Не за три года, а месяцев за шесть.

Я сделал паузу, глядя на Берию.

– Когда по новому мосту пойдут поезда, а по новой ветке – пассажирские составы, это увидят все. Это будет материальное, осязаемое доказательство. Доказательство того, что новая система управления работает. И тогда любой, кто захочет оспорить наши оборонные проекты, будет выглядеть глупцом, отрицающим очевидный успех. Но для этого мне нужны те же чрезвычайные полномочия на этой стройке. В том числе – и в смысле кадровых решений.

Берия задумался, оценивая мое предложение. В конце концов, мост и дорога могут быть использованы не только в гражданских целях. Не говоря уже о том, что такой проект прекрасный пропагандистский ход.

– Какая именно стройка? – коротко спросил он.

– Выбор за вами, Лаврентий Павлович. Та, что на слуху, где больше всего ругают за «неэффективность капиталовложений». Где самые серьезные срывы сроков.

В кабинете повисла тишина. Берия вдумчиво покивал головой, и в его глазах мелькнуло холодное удовлетворение.

– Хорошо. Будет вам такая стройка. И полномочия. Готовьтесь, Георгий Константинович. Теперь вы будете бороться не с японцами, а с нашей родной советской волокитой. И это, поверьте, порой куда опаснее.

Раздался телефонный звонок. Нарком снял трубку. Медленно поднялся.

– Да, товарищ Сталин… Он у меня… – протянул трубку мне. – Вас, товарищ Жуков!

Глава 6

Я вошел в прихожую, чемодан уже стоял у двери. Александра Диевна вышла из гостиной, дочери – из своей комнаты. Они понимали, что я уезжаю. Младшая уже куксилась. Вот-вот заплачет.

– До свидания, девочки, уезжаю, – сказал я, снимая с вешалки шинель. – В командировку, На строительство.

– Надолго? – спросила жена.

Слишком спокойно спросила. Насколько я успел ее узнать – это означало крайнюю степень встревоженности.

– Настолько, насколько потребуется, – проворчал я, надевая шинель и фуражку. – Не беспокойтесь. Все будет в порядке.

– Береги себя.

Элла подбежала и обняла меня, прижавшись щекой к грубому сукну шинели.

– Папка, привези мне что-нибудь!

Я положил руку на ее голову.

– Учись хорошо. Тогда привезу.

Эра стояла поодаль, смотря на меня серьезным, взрослым взглядом.

– Ты едешь на север? Там сейчас холодно.

– Не замерзну, – с улыбкой сказал я ей. – Присматривай за сестрой.

Я поцеловал Шуру, взял чемодан и вышел в подъезд, не оглядываясь. Жена, конечно, все понимала, хотя и не произносила вслух, а девочки пусть думают, что я еду на стройку. Так им будет спокойнее.

За окном «эмки» замелькали вечерние огни Москвы. Я смотрел на них, но видел другое – заснеженные леса и гранитные глыбы Карельского перешейка. Мысли невольно возвращались к вчерашнему разговору в кремлевском кабинете.

Когда я вошел, вождь был один. Он пригласил меня садиться, а сам по своему обыкновению остался на ногах. Медленно раскуривая любимую трубку, Сталин посматривал на меня изучающим взглядом.

– Товарищ Жуков, – наконец заговорил он. – Финское правительство отвергло наши предложения по обмену территориями, хотя мы готовы были передать им в два раза больше земли, нежели требовали от них. В вопросе создания безопасной зоны на севере Ленинградской области компромиссов быть не может. Поэтому мы приняли решение отодвинуть границы с Финляндией военным путем. Вы хорошо показали себя во время боевых действий на Халхин-Голе. Поэтому предлагаю вам возглавить ударную группировку советских войск, задачей которых будет прорыв укреплений противника на Карельском перешейке.

Я ответил не сразу.

– Принимаю это предложение, товарищ Сталин, но при соблюдении определенных условий.

Хозяин приподнял бровь, из его трубки поднялась струйка дыма.

– Каких еще условий?

– Первое. Вверенные мне соединения не должны участвовать в боевых действиях без предварительной подготовки. Красноармейцы, тем более мобилизованные, не готовы к войне в лесу, зимой. Нужно время на их обучение.

Сталин кивнул.

– Второе, – продолжал я. – Параллельно с подготовкой бойцов необходимо провести глубокую разведку в тылу противника, с целью уточнения глубины эшелонирования его обороны. В идеале, мы должны знать каждый ДОТ, каждую амбразуру, как свои пять пальцев.

Снова кивок.

– Третье, – сказал я. – Прорыв должен быть поддержан массированным применением тяжелой артиллерии и авиации. Без этого лобовой штурм – это самоубийство… И четвертое – экипировка. На Севере поздняя осень уже зима, а в декабре метеорологи предсказывают сорокаградусные морозы. В сапогах, шинелях, буденовках мы поморозим красноармейцев. Да они попросту утратят боеспособность. Обязательно – полушубки, на худой конец – ватники. Шапки-ушанки. Валенки. Хорошие рукавицы, шерстяные носки, шарфы.

Вождь молчал, прохаживаясь по кабинету. Потом резко остановился.

– Сколько времени вам нужно на подготовку красноармейцев? – спросил он, словно не услышав четвертого условия.

– Месяц. Не меньше.

– Три недели, не больше, – отрезал вождь. – Что касается остального… Артиллерия, авиация, валенки – все будет. Только должен быть результат. Вам понятно, товарищ Жуков?

Я встал. Вытянулся по стойке смирно.

– Понятно, товарищ Сталин.

Машина резко затормозила у Ленинградского вокзала. Я вышел, поправил портупею. Шофер вынул из багажника чемодан. Хотел проводить. Я не позволил. Взял у него свою поклажу и поднялся по ступеням. Вскоре уже сидел в вагоне «Красной стрелы».

За окном проплывали темные силуэты подмосковных лесов. Я ехал в купе, отведенном для высшего комначсостава, и смотрел в заиндевевшее стекло. Собственное отражение накладывалось на мелькающие огоньки станций.

Впереди была Финляндия. Не та, что я помнил из единственной турпоездки в детстве, а та, что ждала нас за линией Маннергейма – с метелями, сорокаградусными морозами, гранитом дотов и снайперами-«кукушками».

Я мысленно прокручивал карту Карельского перешейка, которую изучил накануне. Лесисто-болотистая местность, узкие дороги, десятки озер. Идеальные условия для обороны и убийственные для наступления большой армии.

Именно здесь наша военная машина, которую я только начал перестраивать, должна была пройти первое настоящее испытание. Мои условия Сталину были не просто разумными требованиями любого командарма, желавшего выиграть сражение.

Это был минимальный набор, без которого операция была обречена. Меньше месяца на подготовку – чтобы научить бойцов не замерзать в снегу, не паниковать при артобстреле, отличать финскую белую масккуртку от сугроба.

Артиллерия – чтобы крушить доты, а не разбрасывать снаряды по площадям. Авиация – чтобы видеть, что творится за линией фронта и чтобы разрушать те же доты, перерезать линии снабжения и пресекать ротацию боевых частей врага.

Я понимал, что меня ждет на месте. Уверенные в себе командиры, особенно из высшего комначсостава. Красноармейцы уже мерзнущие в своих шинелках. Шапкозакидательский угар и замалчивание реальных проблем.

И главное – невидимая, но прочная стена непонимания и сопротивления, но я ехал не для того, чтобы повторять чужие ошибки. Я ехал, чтобы сделать так, как должно быть сделано, хотя бы в зоне моей ответственности.

Война в Монголии прямо не была связана с интересами СССР, чего не скажешь о Финской или, как ее еще называли, Зимней войне. И понимая, что далеко не все от меня зависит, все же надеялся, что нужные уроки будут из этого конфликта извлечены.

Пусть ценой собственной карьеры, но я не позволю бездарно положить красноармейцев в снега Карельского перешейка по глупости и самоуверенности военачальников. Поезд набирал скорость, увозя меня к этой новой войне.

Утром «Красная стрела» плавно подошла к перрону. Я вышел из вагона. Дохнул в лицо холодный и влажный питерский воздух. На перроне меня ждали трое военных – начальник штаба Ленинградского округа Чибисов и двое сопровождающих.

– Товарищ комкор, добро пожаловать в Ленинград! – откозырял начштаба.

Что-то он не слишком весел. Я коротко ответил на приветствие и направился к выходу, не тратя времени на формальности. Мы сели в черный «ЗИС-101». Машина тронулась по уже заснеженным улицам города на Неве.

– Как идет подготовка войск, товарищ Чибисов? – спросил я, глядя на мелькавшие за окном дома.

Начштаба нервно кашлянул.

– Части приводятся в боевую готовность, товарищ Жуков. Сосредоточение вдоль линии границы практически завершено. Бойцы горят желанием проучить белофиннов!

– Желание – это хорошо, – сухо заметил я. – А как с подготовкой к боевым действиям в зимних условиях? Проводились ли учения по прорыву районов, укрепленных по типу линии Маннергейма?

В машине повисла напряженная тишина. Формально Чибисов не должен был отчитываться передо мною. Я вообще подозреваю, что он приехал меня встречать не просто из вежливости. Скорее всего, в штаб звонили из Кремля по моему поводу.

– Учения… запланированы, товарищ комкор, но в связи с сосредоточением частей… не успели. Да и морозы еще не настоящие.

– А разведка? Имеются ли подробные данные по инженерным сооружениям линии Маннергейма?

– Разведотдел работает, – еще более неуверенно произнес Чибисов. – Финны хорошо маскируют свои объекты, но в целом… мы представляем общую картину.

Я молча смотрел на него, пока тот ерзал на сиденье. Картина вырисовывалась предельно ясная. Гигантская военная машина была сосредоточена у границы, но совершенно не готова к той войне, которую ей предстояло вести.

Красноармейцы в шинелях и буденовках против сорокаградусных морозов. Танки, не способные пробивать железобетонные ДОТы. Артиллерия без данных для ведения прицельного огня. Отсутствие в составе частей лыжных батальонов.

– По прибытии в штаб представьте мне все имеющиеся разведданные, – распорядился я. – И готовьте приказ о начале интенсивной программы боевой подготовки. Учиться будем на ходу.

Машина свернула на площадь у Смольного. Преодолевая сопротивление высшего комначсостава в лице Мерецкова, мне предстояло за несколько недель превратить эту неорганизованную массу войск в настоящую ударную силу. Время на раскачку кончилось.

Через десять минут я уже входил в кабинет командующего Ленинградским военным округом командарма 2-го ранга Мерецкова. За окнами мела ранняя метель, смеркалось, хотя день только начался. Под потолком сияли плафоны электрических ламп.

– Товарищ командарм 2-го ранга, комкор Жуков в ваше распоряжение явился! – доложил я.

Он кивнул, поднялся из-за стола мне навстречу, протянул руку. Хватка у него была крепкой. Я пожал ее, хотя по глазам видел, что беседа наша легкой не будет. Да я и не ждал легкости. Главное, чтобы он был откровенным.

Судя по тому, что большой стол для совещаний завален картами, а стулья выдвинуты из-под него, здесь только что кипели нешуточные страсти. Табачный дым еще не выветрился. Вон и окурки не успели вычистить из пепельниц.

Сам командарм 2-го ранга выглядел усталым, глаза запали – не спал, видать, ночь. Мерецков пытался держаться уверенно, но в его взгляде читалась тревога. Выходит, из Кремля не просто звонили, чтобы известить о прибытии. Разговор был куда жестче.

– Георгий Константинович, рад вас видеть, – произнес он. – Спасибо, что приехали. Боюсь, ваш опыт Халхин-Гола сейчас нам будет крайне необходим.

– Опыт – вещь полезная, Кирилл Афанасьевич, если им правильно распорядиться, – проговорил я, оглядывая карты на стенах. На них были нанесены условные обозначения наших частей, но почти не было данных о противнике. – Мне бы хотелось представить общую обстановку. Меня интересует не расположение наших дивизий, а что именно им предстоит прорывать.

Мерецков тяжело вздохнул и подошел к одной из карт Карельского перешейка.

– Линия Маннергейма. Мощный укрепрайон. Доты, надолбы, минные поля. Финны подготовились основательно.

– Конкретнее, – потребовал я. – Количество долговременных огневых точек на основном рубеже? Их вооружение? Система огня? Глубина эшелонирования?

Мерецков замялся.

– Точных данных… пока нет. Финны хорошо маскируются. Но наше превосходство в живой силе и технике…

– Превосходство в живой силе на узком участке фронта теряет смысл, когда эта сила гибнет под перекрестным огнем из дотов, точное расположения которых нам неизвестно, – прервал я его. – Ваши части готовы к наступлению в этих условиях?

– Части сосредоточены и ждут приказа! – отчеканил командующий с нотками обидчивой уверенности в голосе. – По сообщению политкомиссаров, бойцы рвутся в бой!

– Рвутся в бой… – я повернулся от карты к нему. – А вы их учили, как штурмовать дот? Как передвигаться по глубокому снегу? Как не замерзнуть в сорокаградусный мороз?

В кабинете повисла тяжелая пауза. Мерецков опустил глаза.

– Времени… не хватило. Получили приказ сосредоточиться…

– Время пока есть, – сказал я твердо. – Мое требование, никаких лобовых атак до завершения подготовки. С сегодняшнего дня начинаем интенсивные учения. Создаем учебный полигон, имитирующий укрепрайон противника, где будем отрабатывать тактику штурма. И в первую очередь – налаживаем разведку. Мне нужны языки, чертежи, схемы, любые разведданные, которые помогут нам правильно спланировать прорыв.

Я видел, как меняется лицо командующего ЛенВО. Он понимал мою правоту, но привычка подчиняться приказам свыше и давление обстоятельств сковали его. К тому же, несмотря на то, что я явно нарушаю субординацию, он вынужден был выслушивать мои нотации.

– Хочу, чтобы вы правильно меня поняли, Кирилл Афанасьевич, – немного смягчил я тон. – Я говорю все это, не для того, чтобы обидеть вас. Тем более, что вы мой начальник, а не я ваш. Я говорю все это для того, чтобы совместными усилиями мы могли выполнить поставленную перед нами товарищем Сталиным задачу. И выполним мы ее только с подготовленными войсками, а не с дезорганизованной толпой, брошенной на убой.

Мерецков молча покачал головой. Видно было, что с одной стороны он испытывает облегчение от того, что ответственность теперь делится почти пополам, а с другой стороны чувствует неприятие к человеку, которого фактически навязали сверху.

– План кампании согласован на самом верху, Георгий Константинович, – сухо произнес он. – С другой стороны, вчера был звонок от самого товарища Сталина. Вождь сообщил о вашем прибытии и настоятельно просил всячески содействовать вам.

– Хорошо, в таком случае, давайте обсудим сухопутную часть вашего плана, Кирилл Афанасьевич, – сказал я.

– Разумеется, товарищ Жуков, – кивнул он.

– Вот вы планируете наступать на всех направлениях сразу, – сказал я, пододвигая к себе копию плана. – От Баренцева моря до Ладоги. Рассредоточить силы на гигантском ТВД. Это первая ошибка.

– Но таким образом мы свяжем силы противника по всему периметру! – возразил командующий.

– Свяжем? – я ткнул пальцем в карту. – Его силы рассредоточены. Зачем нам дробить свои? Какой толк будет от горно-стрелковых дивизий на северных возвышенностях, если там засядут финны, прекрасно знающие местность? Для чего нам отдельный корпус на кемьском направлении, если он будет вязнуть в снегах, пытаясь перерезать железную дорогу на Оулу. И главное – ваш «главный удар»… – я перевел палец на Карельский перешеек, – он распылен между Видлицей и перешейком.

Я встал и подошел к карте.

– Вы предлагаете 7-й армии на перешейке лбом пробивать линию Маннергейма, а группе с Видлицкого направления – прорываться через леса и озера им в тыл. Спросите любого штабного – какое расстояние между этими группировками? И как они будут взаимодействовать, когда между ними окажутся десятки километров лесов, озер и финских засад?

Мерецков молчал, губы его были плотно сжаты.

– Финны не станут ждать, пока мы их обойдем, – продолжал я. – Они будут сдерживать нас на перешейке и по частям разгромят растянутые колонны на Видлице. Ваш план игнорирует два ключевых фактора: местность и мобильность противника.

– У нас подавляющее превосходство в силах! – настаивал командарм 2-го ранга.

– Превосходство, которое мы не сможем использовать на узких дорогах в лесу, – отрезал я. – Красноармеец, бредущий по колено в снегу, вместо того, чтобы стремительно передвигаться на лыжах, для засевшего на дереве снайпера, – это живая мишень.

Я вернулся к столу.

– План требует кардинального пересмотра. Отказываемся от второстепенных ударов на севере. Сосредотачиваем силы на Карельском перешейке. Создаем не семь дивизий на Видлице, а одну мощную ударную группировку для прорыва линии обороны противника. Только так мы сможем использовать наше превосходство в артиллерии и танках.

Мерецков смотрел на меня с недоумением и обидой.

– Ставка утвердила этот план…

– Ставка утвердит и другой, если он будет работать, – жестко сказал я. – Или вы хотите повторить август 1914-го, когда русские армии полезли в Восточную Пруссию по разным направлениям?

Он промолчал. М-да, предстояла не просто дискуссия, а ломка уже утвержденного плана, но иного пути не было. Предстояло крушить не только оборону противника, но и укоренившуюся в командовании уверенность, что численное превосходство решает все.

* * *

Художник-оформитель Тойво Лахти, он же «Вяйнемёйнен», отодвинул от себя тарелку с недоеденной селедкой. Из окна его маленькой квартиры был виден заснеженный двор. Связной передал: «В Ленинград прибыл комкор Жуков. Тот самый. Зачем и насколько?».

Выяснить это можно было через интенданта 2-го ранга штаба ЛенВО, оперативный псевдоним «Жаворонок». Конечно, он был мелкой сошкой – обеспечивал тыловое снабжение, но и то мог оказаться полезен. Все равно другого у Лахти не было.

«Вяйнемёйнен» достал из тайника под половицей пачку советских рублей и два золотых царских червонца. «Жаворонок» любил деньги, но и трусом был изрядным. Поэтому золото могло стать решающим аргументом – его легче спрятать и вывезти.

Встреча была назначена через час, в переполненной бане на Кронверкском. Надо было дать ему понять, что вопрос с Жуковым – жизненно важен, но не вызвать у информатора паники. «Жаворонок» и так походил на затравленного зайца.

Лахти подошел к окну, поправил штору. Погасил свет. Пора было ехать. Он вышел из дому. Город жил своей обычной жизнью, не подозревая, что где-то решается судьба будущей войны. И целого государства.

Пар в бане висел густым маревом, скрывая лица. Тойво Лахти сидел на деревянной лавке в предбаннике, завернувшись в простыню. Рядом, тяжело дыша, расположился упитанный «Жаворонок». Между ними лежало свернутое в трубочку полотенце.

– Нельзя ли как-то побыстрее? – нервно пробормотал интендант 2-го ранга, косясь на здоровенного парня, выходящего из парилки. – Я не могу торчать здесь подолгу…

– Это займет минуту, – тихо, но отчетливо сказал «Вяйнемёйнен». – В город прибыл человек. Очень важный. Комкор Жуков. Мне нужно знать, зачем он здесь и как долго собирается пробыть?

«Жаворонок» побледнел так, что его бордовые щеки приобрели бурый оттенок, который хорошо различался даже в густом пару.

– Жуков?.. Но я… я занимаюсь обмундированием! Я ничего не знаю о таких чинах!

– Ты служишь при штабе, – отрезал Лахти. – Ты слышишь разговоры. Наблюдаешь за перемещениями транспорта. У тебя есть доступ к документам о размещении высшего комначсостава. Узнай. Это не просьба.

Он легонько подтолкнул к информатору сверток с деньгами.

– Это – за оперативность. И за молчание. Пойми, от этого зависит слишком многое. В том числе и твоя собственная безопасность. Если начнутся серьезные события, зная их причину, мы все сможем подготовиться. В том числе и ты.

«Жаворонок» сглотнул, его глазки бегали. Он был в ловушке, и они с «Вяйнемёйненом» оба это понимали.

– Я… я попробую, – сипло прошептал интендант 2-го ранга. – Но ничего не обещаю. Он только вчера прибыл…

– Этого пока достаточно, – Лахти медленно поднялся, взяв шайку. – Через два дня. Здесь же. В это же время. Если не придешь… – он не стал договаривать, лишь многозначительно посмотрел на информатора, прежде чем раствориться в клубах пара.

«Жаворонок» остался сидеть, сжимая в потных пальцах злополучный сверток. Он понимал, что только что подписал себе если не смертный приговор, то пожизненную кабалу. Вот только отступать было поздно.