Текст книги "Подводный саркофаг, или История никелированной совы (СИ)"

Автор книги: Игорь Волознев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Дождь продолжал сеяться, к нему примешивались ветер и снег. Полы распахнутого силуяновского пальто взвивались как вороньи крылья. Город со всеми его огнями и пешеходами казался призраком, уплывающим в туман.

"Здесь будут руины, – думал Силуянов, идя по отражениям огней. – Руины, трупы и радиоактивный пепел".

Вскоре ему стало чудиться, что он наяву видит, как рушатся дома. Это было похоже на фильмы про войну. Стены оседали, поднимая огромные клубы пыли; бежали люди, машины переворачивались и скрывались под обломками. Силуянову радостно и удивительно было сознавать, что всё это устроил он. Он один. Это он приговорил мир к смерти и привёл приговор в исполнение. Он шёл выпрямившись, с торжествующей улыбкой на губах.

– Уничтожить, всё уничтожить, – бормотал он.

После выпитого ему стало жарко. По лицу текли дождевые капли, а ему казалось, что это пот.

Он остановился у огромного окна. Его взорам предстал зал, освещённый цветными огнями. За столиками сидели мужчины в костюмах и галстуках и женщины в вечерних платьях. Между столиками ходили официанты.

Силуянов расхохотался.

– Сдохнете все! – прорычал он. – Завтра же и сдохнете! А сейчас жрите, нажирайтесь перед смертью!...

Посетители оборачивались на странного хохочущего бомжа. Никто не слышал, что он говорил, но свирепое выражение его лица и смех вызывали оторопь.

Из дверей высунулся охранник.

– Эй, ты, – крикнул он. – Здесь стоять нельзя! Ступай отсюда!

Силуянов торопливо пошёл вдоль припаркованных машин. В голове, как на треснутой пластинке, повторялись одни и те же слова: "Всё должно погибнуть. Всё". Он даже перестал понимать, куда идёт. Вспотев и одновременно дрожа от пронизывающего ветра, не чуя ног, которые как будто передвигались помимо его воли, он шёл навстречу расцвеченным неоном зданиям, почти воочию видя, как они рушатся и превращаются в обломки. "Всё должно погибнуть. Всё".

Он переходил улицы, не обращая внимания на светофоры. Возле него со скрежетом тормозили машины. Водители матерились, высовываясь из окон. Силуянов их едва замечал. По мере того, как он шёл, воздух становился всё горячее. Он сделался колючим, и, казалось, был полон не мороси, а металлических опилок, которые с трудом проходили в пересохшее горло. Внезапно дыхание Силуянова пресеклось, в глазах потемнело. Он сделал пару неуверенных шагов и схватился за подвернувшуюся стену какого-то ларька.

Это была палатка, в которой продавали пиво и воду. Силуянов стоял, а мимо, как тени, шли прохожие, ехали машины.

– Ступай отсюда, – из палатки высунулась продавщица. – Не слышишь, что тебе говорят? Пить надо меньше!

– Воды... – проблеял Силуянов. – Помру щас...

Продавщица смягчилась. Похоже, бродяга и в самом деле был болен.

Она протянула Силуянову бутылку, на четверть наполненную минеральной водой, и он жадно присосался к горлышку. В глазах немного прояснилось. Боль как будто отпустила, зато появилось нестерпимое желание принять сидячее положение. Ноги больше не держали.

Заметив в нескольких метрах от себя остановку, Силуянов отцепился от ларька добрёл до неё и свалился на скамейку.

Он сидел долго, пропуская троллейбус за троллейбусом. Кто-то садился рядом, но он чаще сидел один – прохожие брезговали сидеть рядом с пьяным в грязном пальто.

Наконец он глубоко вздохнул, достал платок и вытер мокрое лицо.

– Девушка... – позвал он слабым голосом. – Девушка... Как проехать к Казанскому вокзалу?

– К Казанскому? – Обернувшейся к нему "девушке" было под пятьдесят. – Это вам в другую сторону надо ехать. Идите вон к той остановке, садитесь на сорок первый троллейбус и доедете.

– Спасибо, – сказал Силуянов и остался сидеть.

Мимо медленно проехала милицейская машина. Силуянову показалось, что она притормозила возле него, и он замер. Подумал, что его сейчас заберут в отделение, там установят его личность и отправят в тюрьму как особо опасного преступника, и он не сможет уничтожить погрязший в разврате мир.

Несколько минут он сидел не шевелясь, наклонив голову, а когда поднял её, милиция уже проехала. Стражи порядка не захотели пачкаться о пьяного бомжа.

Силуянов торопливо встал. Испуг, вызванный появлением милиции, был так велик, что у него стучали зубы. С толпой прохожих он перешёл на другую сторону улицы и дождался троллейбуса.

У вокзала его снова бросило в дрожь. Милиционеры стояли на подступах к кассам. Их было много, они перекрыли все проходы и зорко высматривали подозрительных. Силуянову страстно захотелось воззвать о помощи к высшим силам. Но в Бога он не верил, и потому в отчаянии воззвал к Андропову. "Юрий Владимирович, помоги! – весь в холодном поту, мысленно повторял бывший гебист. – Помоги пройти через проклятых ментов, ты ведь не зря являлся мне сегодня!"

Проходившая мимо толстая деревенская баба катила сумку на колёсиках, а на эту сумку сверху был ещё поставлен баул. Возле Силуянова баул свалился с сумки, и Силуянов, осенённый внезапной мыслью, бросился его поднимать.

– Давайте, я подержу... Вы на электричку? Вот и прекрасно, я тоже!

И он, отдуваясь, с баулом в руке, решительно зашагал к кассам. Баба с сумкой засеменила рядом. Вместе они производили впечатление супружеской четы из глухой деревни, приезжавшей в город за покупками. Супруг был уже заметно выпивши, но супруга, по-видимому, не обращала на это внимание.

Помог Юрий Владимирович! С бабой, баулом и толпой пассажиров Силуянов благополучно миновал милицию и прошёл к кассам. Здесь он снова поблагодарил судьбу. Удивительно, но сегодня ему весь день везло. У него в кармане лежало десять рублей. Теперь он мог купить билет и пройти через турникеты.

К поезду он направился на всякий случай с бабой. Помог ей втащить сумку в вагон.

– И далёко путь держишь, касатик? – спросила баба, когда он уселся рядом.

– До Раменского.

– А мне дальше. Хочешь яблочко? – И, не дожидаясь ответа, она вытянула из сумки жёлтое наливное яблоко и протянула ему.

Силуянов подумал, что если сейчас по вагону пойдёт милиция, то с бабой и с этим яблоком он вряд ли вызовет подозрение. И он вонзил зубы в сочную мякоть.

Поезд тронулся. В тёмных окнах качнулись и поплыли огни. Силуянов сидел, устало глядя на них. "Сколько домов понастроили, – лениво шевелилось в голове. – Взрывать всё надо... Всё взрывать..." Он размяк, вспотел, ему казалось, что в вагоне душно. Ещё он подумал, что хорошо бы открыть окно, но рука с яблоком упала на колени, а глаза сами собой закрылись. Едва он успел провалиться в чёрную пропасть сна, как его затрясли.

– Касатик! – раздался голос бабы. – Раменское уже!

Глава 21

Утром в дверь позвонила старуха.

– Ну чего ты опять припёрлась? – недовольно спросил открывший ей Михаил Аркадьевич, зевая спросонья и надевая старую, заляпанную краской кацавейку. – Всё, сеансы кончились!

– Ты премию обещал, – прошамкала старуха.

– Какую премию? Что ты мелешь?

– А премию, если всё получится!

Михаил Аркадьевич, хоть убей, не помнил, чтобы обещал что-нибудь подобное.

Два месяца кряду старуха почти каждый вечер приходила к нему в подвал и, глядя в одну точку, как он ей велел, сидела за столом перед горящей свечой, пока он вдохновенно переносил её морщинистое лицо на старинную липовую доску.

Когда-то Михаил Аркадьевич Перлин специализировался на создании портретов, у него даже была персональная выставка в родном Смоленске, но в последние годы, особенно после того, как он переселился в подмосковный Подольск и получил здесь просторный подвал под студию, он окончательно переключился на подделывание картин старых мастеров, в основном Рембрандта. "Портрет старухи в красном плаще", который подсыхал в углу, был не первым его шедевром в этом роде. Три предыдущих рембрандта были тайно переправлены за границу и проданы в частные коллекции. Нынешнюю его подделку уже ждали на Западе, и даже обещанная цена была известна – двадцать тысяч долларов. Эти деньги, помимо Михаила Аркадьевича, получат и два его подельщика, которые в живописи смыслили немного, но зато могли доставать нужные материалы и имели связи среди подпольных скупщиков произведений искусства. А уж люди, которые вывезут картину за границу, перепродадут её дороже в десятки, а то и в сотни раз, поскольку изготовлял своих рембрандтов Михаил Аркадьевич на самом высоком уровне. Его подделки неоднократно осматривали в Англии специалисты и каждый раз признавали за подлинники.

– Не обещал я тебе ничего, – он начал злиться. – Ты уже всё получила, хватит с тебя.

– Ведь договаривались! – настаивала старуха.

– Сеансы закончились и никаких денег больше не будет. Что я тебе, Ротшильд, чтоб ещё какие-то премии платить?

– Ты сказал, как нарисуешь, ещё и премию дашь.

– Да кому нужна твоя бледная рожа, – проворчал художник раздражённо. – Много, думаешь, желающих на неё любоваться? Разве что в собесе на стенку повесить... А ты ещё и деньги лишние хочешь за неё содрать...

– Бледная рожа! – передразнила натурщица, тоже повышая голос. – А когда ты меня в первый раз увидел, небось другое говорил! Помнишь, что говорил? У вас такое интересное лицо, такое интересное, такое разэтакое, а сейчас – бледная рожа...

На шум подошли заспанные Никита с Ильёй и уставились на старуху.

– Тебе ясно сказали: всё, сеансы кончились, – грубо заговорил высокий сухощавый Илья, племянник Михаила Аркадьевича и главный его связной с подпольными дельцами. – Можешь идти отдыхать.

– Мне премию обещали!

– Ничего я ей не обещал, – сказал художник. – У нас у самих сейчас денег в обрез, так ещё и премию какую-то.

– Какую тебе премию? – окрысился на старуху рослый краснолицый Никита, отвечавший за поставку для Перлина старинных досок.

Никита привозил их из окрестностей Клина, где обнаружили хорошо сохранившийся деревянный подвал семнадцатого века. Доски, выломанные оттуда, были самыми настоящими, древними, потому даже радиоуглеродный анализ не выявлял в перлинских рембрандтах современной подделки.

– Как – какую? – стояла на своём старуха. – Сто рублей. Ну, дайте хоть пятьдесят... Ведь обещали...

– Ладно, что с тобой делать, – Михаил Аркадьевич пошарил в карманах кацавейки и, ничего в них не найдя, повернулся к Илье. – Дай, что ль, ей. А то ведь не уйдёт.

Илья заворчал, тоже пошарил в карманах и вынул какие-то деньги. Всё это было тысячные и пятисотрублёвые купюры. Пришлось идти осматривать карманы куртки. Наконец вынес пятьдесят рублей.

– Ладно, мать, бери, только дорогу сюда забудь, – сказал он. – Чтоб мы тебя больше не видели, поняла?

– Больно мне надо, – ворчливо ответила старуха, принимая деньги, но по глазам видно было, что довольна.

– Вот дура-то, – сказал Никита, когда дверь за ней закрылась. – Такой интересный сон видел, а тут эта карга подвалила...

И он отправился досыпать в маленькую комнату при студии. Перлин же подошёл к стоявшему в углу на мольберте "Портрету старухи в красном плаще". Картина была уже присыпана лёгким слоем пыли, немного затушевавшем краски, и покрыта специальным лаком, изготовленным по старинным рецептам. Сейчас лак подсыхал. В сочетании со специально подобранной пылью он должен был дать множество мелких трещинок – кракелюр, окончательно довершая мистификацию.

– Это лучший из моих рембрандтов, – удовлетворённо произнёс художник. – За такого можно бы и побольше с них взять, а, Илья?

– Побольше уже не выйдет. Послезавтра повезу его в Москву, там и бабки получим.

– Лак ещё может не подсохнуть.

– Ничего, я аккуратно упакую.

Серый свет занимающегося дня, сочившийся в подвал из узких окон под потолком, падал на широкий стол, запачканный красками и заставленный тюбиками, кисточками, стаканчиками, ножичками и прочими инструментами, необходимыми в ремесле изготовителя подделок. Тут же, на широких полках, размещалась коллекция Перлина – множество самых разнообразных вещей, приобретённых им на барахолках. Главным образом это были иконы и старые картины, но были и подсвечники, статуэтки, книги в кожаных переплётах, альбомы, карты, абажуры, макеты парусников и самолётов, открытки, пластинки, самовары и даже проржавленные примусы и утюги.

Все получаемые за рембрандтов деньги Михаил Аркадьевич бросал на удовлетворение своей неутолимой страсти к собирательству. Собирал он всё, что казалось ему хоть немного ценным и интересным. Создавая по вечерам свои "шедевры", дни он проводил на московских и подмосковных рынках, выискивая редкости, о которых, может быть, и не подозревали их владельцы. Его хорошо знали на "Вернисаже" в Измайловском парке, на воскресной барахолке в Балашихе, на рынках в Раменском и Загорске. Ездил он туда с Никитой, которого использовал в качестве шофёра. Расхаживая вдоль торговых рядов со своим потёртым рюкзаком, он покупал, покупал, покупал, заставляя местных торговцев недоумевать, откуда у невзрачно одетого мужичка предпенсионного возраста водятся такие деньги. И не было для Михаила Аркадьевича блаженней минуты, чем взять на досуге стремянку, подобраться к одной из заставленных старьём полок и раскрыть какой-нибудь пожелтевший от времени атлас или смахнуть пыль с довоенной настольной лампы. Его подельщики не видели большого толку в таком собирательстве и часто ворчали, что деньги уходят зря, а Илья, пользуясь тем, что всё было свалено в кучу, иногда поворовывал с его полок и загонял вещи тем же торговцам. Поэтому случалось, что художник дважды покупал одну и ту же вещь.

Осмотрев "Портрет старухи", Михаил Аркадьевич подошёл к полкам, взял старую почерневшую икону и несколько минут задумчиво её созерцал.

– Настоящий шестнадцатый век, – изрёк, наконец, он. – Её только расчистить, и можно прямо в салон.

– А сова тебе зачем? – спросил Илья. – Тоже, скажешь, старинная?

Художник отложил икону и взял в руки никелированную статуэтку, приобретённую им во время последнего визита на раменскую барахолку.

– Нет, это работа современная... – Он повернул изделие, рассматривая его со всех сторон. – США или Канада, шестидесятые годы. Заметно влияние позднего модернизма. Вещь явно авторская, не массового производства...

– Со своими покупками ты задолжал мне полторы "штуки" баксов, – напомнил Илья. – А точнее – тыщу пятьсот пятьдесят.

Как был, в трусах и в майке, этот бизнесмен от искусства уселся за стол, решительным движением руки сдвинул в сторону тюбики и стаканчики и водрузил перед собой банку с консервированными помидорами.

– Теперь до того, как сбудем "Старуху", о деньгах лучше не заикайся, – прибавил он, принимаясь вскрывать банку. – У меня самого их в обрез осталось.

– Да ладно тебе, – отозвался Перлин. – Расплатимся, не впервой.

– Ты лучше по-быстрому начинай новую картину, – говорил Илья. – Назначим за неё не двадцать "штук", а тридцать. Вещами твоими люди очень довольны, поэтому будем повышать цену. В крайнем случае – уступим за двадцать пять...

Он выудил из банки помидор, отправил его в рот целиком и громко зачавкал.

– Сказать по правде, Илюша, мои работы стоят гораздо дороже.

– Так их ведь ещё надо перевезти за бугор и сбыть в нужные руки, а это целое дело, тоже бабок стоит! Короче, давай, не тяни резину. Новую натурщицу нашёл?

– Нет пока. Это не так просто.

Илья какое-то время молчал, чавкая.

– Ты старуху эту искал два месяца, – снова заворчал он. – Два месяца, даже больше... Если по два месяца искать натурщиков, то скоро жрать нечего будет, а ты ещё на всякий хлам бабки выкидываешь...

Михаил Аркадьевич оторвался от разглядывания расписного веера.

– Что ты понимаешь в рембрандтовских типажах! Тут надо искать старуху со староголландским лицом, и не просто, а таким, на котором бы лежала печать суровой мудрости. Чтоб вся жизнь в глазах отражалась. А такую поди найди! Кругом одни хохляцкие да рязанские рожи...

Илья невозмутимо поглощал помидоры.

– Короче, тыща пятьсот пятьдесят баксов за тобой, не забывай.

Доев последний помидор, племянник пошёл будить Никиту и заваривать кофе. После завтрака он начал звонить в Москву и договариваться о деловых встречах, а Михаил Аркадьевич, одевшись теплее, прихватив рюкзак и сумку, вместе с Никитой отправился в гараж выкатывать подержанную "четвёрку". Сегодня, как всегда по субботам, он выехал пораньше, рассчитывая до обеда побывать на трёх барахолках.

Начал объезд с Раменского. Вещевой рынок только открылся, многие торговцы ещё подъезжали, по проходам катились нагруженные товаром тележки и перекрикивались грузчики-гастарбайтеры. Но большинство мелких торговцев, съехавшихся из окрестных городов и из Москвы, уже расставили свои столы, расстелили коврики и выставили немудрящий товар, извлеченный из старых шкафов и пропахших нафталином антресолей. Оставив Никиту в машине, Перлин двинулся по рядам.

Старик в кепке и грязном драповом пальто сидел на ящике в закуте за палатками, где обычно собирались грузчики и бомжи. Перлин остолбенел. "Типаж! – мысленно завопил он, вглядевшись в этот напряжённый взгляд, словно бы устремленный в самоё себя. – Вылитый рембрандтовский типаж!" Не сводя глаз с худощавого заросшего лица, художник сделал несколько шагов влево. Потом вправо. "Типаж... – повторял он. – Типаж..." Старик, видимо, ждал кого-то, поскольку иногда приподнимался и вглядывался в проход между палатками. В остальное время сидел неподвижно, глядя перед собой. Михаил Аркадьевич живо вообразил его в монашеском плаще с капюшоном, надвинутым на глаза, сидящим перед свечой и раскрытой Библией. Рядом с Библией можно положить чётки и череп. У художника захватило дух, едва он представил себе картину. Лицо старика скудно освещено и изборождено глубокими тенями. На лице раздумье и скорбь. Он уже и название ей дал: "Портрет монаха-капуцина". Это будет лучшая картина за всю его карьеру. Его и Рембрандта, разумеется.

Он приблизился к старику, но в эту минуту тот встал и подошёл к группе таких же, как он, бродяг, выпивавших за сараем. О чём-то коротко с ними поговорил и, ещё более посуровевший, вернулся к ящику. Михаил Аркадьевич семенил рядом с ним, не решаясь заговорить. От старика дурно пахло. Он, безусловно, был бомжем, но это даже к лучшему. Значит, ему можно будет платить ещё меньше, чем старухе. Бродяга брёл медленно, поминутно останавливался и хватался за голову, словно она у него нестерпимо болела. Михаил Аркадьевич успел дважды обойти его и оглядеть со всех сторон. Прикидывая так и этак, он отметил, что будущего капуцина надо только слегка подбрить. Всё остальное просто замечательно. В тёмной комнате при свечах это лицо будет выглядеть трагично и эффектно.

Старик как будто не видел его. Внезапно он остановился.

– Простите, который час, не скажете? – спросил он простуженным хрипловатым голосом.

– Без четверти девять, – с готовностью ответил Перлин и, решив, что представился удобный момент, начал разговор. – Вы тут работаете или ждёте кого?

Старик, наконец, повернул голову в его сторону.

– А вам что за дело?

– Видите ли, я мог бы предложить вам немного подзаработать. От вас ничего, в сущности, не потребуется, только сидеть на одном месте. Я художник, специализируюсь на портретах. Так вот, я хотел бы написать ваш портрет.

Старик хмыкнул с таким видом, что у Михаила Аркадьевича упало сердце: откажет. Точно, откажет!

Но тот, подумав, вдруг оживился:

– А выпить купите? Водки или пива. Лучше водки, тут она дешёвая.

– Мы с вами безусловно обо всём договоримся, – расплылся в улыбке Михаил Аркадьевич. – Я и сам люблю пропустить рюмочку, так что после сеанса мы обязательно сообразим...

– Сейчас купите, – потребовал старик. – У меня голова раскалывается.

– Но вы будете позировать?

– Буду, буду, только купите.

– Подождите, я быстро, – и Михаил Аркадьевич трусцой устремился к лотку, у которого только что побывал будущий капуцин.

А тот, не дожидаясь его, двинулся вдоль рядов, где уже шла торговля. Художник нагнал его у палатки знакомых торговцев бронзой. Он кивнул им, приветствуя, и, не поглядев на их товар, сразу подступил к капуцину.

– Нате, выпейте, может, полегче станет.

Старик выхватил у него бутылку, откупорил трясущимися руками и отпил приличный глоток. Оба торговца бронзой во все глаза смотрели на художника, угощавшего водкой бомжа.

Старик выдохнул, вытер рот тыльной стороной ладони и спросил у торговцев:

– Ну, тот тип, который сову купил, не появлялся?

– Тот тип? – озадаченно пробормотал один из них, переводя взгляд на Перлина. – Ну, вы и шутник, папаша. Голову нам морочите.

– Что, память отшибло? – внезапно окрысился старик. – Забыли уже, да?

– Сами разбирайтесь со своими друзьями, – низкорослый торговец почему-то кивнул на Михаила Аркадьевича, – а нас в ваши дела не впутывайте.

Художник, пропустивший мимо ушей слово "сова", слегка удивился, не понимая, почему это торговец вдруг решил, что старик его друг.

– Не знаете, с кем связались! – рычал разозлённый бомж. – Шкурой рискуете!

Торговцы, не спуская глаз с этой пары, коротко пошептались, после чего один из них вышел из ларька и торопливо направился куда-то вдоль рядов.

– Так что, не скажешь? – Всё внимание старика переключилось на оставшегося торговца. – Сова краденая, её украли у очень важного человека! С вас шкуру сдерут! – Он тряс пальцем перед носом молодчика. – Попляшете тогда!

Тот заметно нервничал.

– Говорю вам, сами между собой разберитесь, куда дели сову, а с нас что спрашивать? Наше дело маленькое – купил, продал.

– Какую сову? – заинтересовался наконец Михаил Аркадьевич.

Его вопрос довёл торговца чуть ли не до истерики.

– Но я же вам её продал! – почти прокричал он, в упор глядя на Перлина. – Вам, лично! Что вы отказываетесь? Умыкнули сову, а теперь на нас с Васьком катите, да? Я же помню, как мы вам её продали! Вы ещё торговались, мы вам триста рублей скинули!

"Капуцин", который снова присосался к бутылке, услышав эту тираду, поперхнулся и закашлялся.

– Что? – прошептал он и тоже уставился на Перлина. – Ему продал?

– Ему, а кому же, – обиженным тоном подтвердил торговец. – Что вы отказываетесь?

Этот вопрос он явно задал Михаилу Аркадьевичу, и тот удивился ещё больше.

– Я? Отказываюсь?

– Конечно, отказываетесь. Мы ведь вам продали сову. За тыщу семьсот рублей, уже забыли?

В эту минуту из чебуречной, расположенной на территории рынка, вывалила компания весьма решительно настроенных мужчин во главе с «королём свалки» Савельичем, и со всех ног понеслась к ларьку, где торговали бронзой. Последним в этой толпе бежал второй торговец – Васёк.

"Король свалки" и пятеро его дружков, связанных с ним общим бизнесом, с самого утра караулили искателей совы, намереваясь намять им бока. Савельич поклялся отомстить Барону ещё в тот день, когда расстался с ним. Торговцы бронзой обязались предупредить его о появлении обидчиков. Больше даже, чем Савельич, встречи с ними жаждал бородатый "колобок", не забывший нокаутирующий удар наркоторговца.

– Вон тот старик! – крикнул на бегу Васёк, показывая пальцем на Силуянова. – Он был с ними! Я его запомнил!

– Стоять! – заревел "колобок". – Стоять, падлы!

Майор схватил Перлина за рукав.

– Мы здесь не при чём, – зашептал он. – Это всё Барон. Это он распускал руки, а мы не при чём... Лично я вообще действовал не по своей воле...

Ещё не понимая, в чём дело, художник почувствовал, что угодил в скверную историю. В неё замешаны и его рембрандтовский типаж, и эти торговцы, и ещё почему-то сова, купленная им здесь в четверг.

– Да что, собственно, происходит... – пролепетал он.

Молодчики окружили их. "Колобок", не говоря ни слова, схватил Силуянова за грудки. Тот едва удержался на ногах.

– Только по лицу его не бейте! – встрепенулся Михаил Аркадьевич. – Лицо оставьте!

Он извлёк из кармана милицейский свисток тридцатых годов и залился пронзительным свистом. Свисток был куплен им когда-то на такой же барахолке и постоянно находился при нём на случай нападения. Уже дважды случалось пускать его в ход, причём в обоих случаях не без успеха. Хулиганов свист всегда заставал врасплох.

Примерно то же самое случилось и на этот раз. Молодчики на какой-то момент растерялись, даже отпрянули назад. "Колобок" отпустил Силуянова.

– Милиция! Милиция! – что было мочи завопил Перлин и снова засвистел.

При слове "милиция" Силуянов встрепенулся и, дико заозиравшись, ринулся в проход между палатками. Савельич и "колобок" побежали за ним. Следом, свистя, устремился Михаил Аркадьевич, твёрдо решивший не упускать "типажа".

Из служебного помещения на шум вышли два охранника в камуфляже. Не слишком спеша, они направились к месту происшествия.

Силуянов уже подбегал к воротам рынка, как вдруг увидел Барона с Дарьей, которые как раз входили в эти ворота ему навстречу.

– Товарищ Барон, там покупатель совы! – Растерзанный и возбуждённый Силуянов кинулся к нему, на бегу показывая назад. – Там покупатель совы!

– Где?

– Там!

Увидел Барона и Савельич.

– Мамед, вон он! – яростно заревел "король свалки". – Тот самый хмырь, который тебя уделал!

Мамед мстительно оскалился.

– Щас он у меня кровью харкать будет!

Барон мгновенно всё понял и решительно отодвинул Дарью в сторону.

– Товарищ Барон... – хрипел ему лицо Силуянов, держась одной рукой за сердце, а в другой сжимая бутылку.

– Уйди отсюда, – зашипел наркоторговец. – За каким хреном ты сюда припёрся, тебе сказано было ждать в деревне...

Он уклонился от выкинутого кулака Мамеда, потом точно рассчитанным ударом заставил его схватиться за живот и застыть с выпученными глазами. Савельич благоразумно притормозил.

– Мужики! – закричал он, обернувшись. – А ну, сюда!

Четверо верзил, задержавшихся было, устремились к нему.

– Вот, товарищ Барон, – Силуянов притянул Перлина к себе. – Это он купил сову. А как тут очутились эти люди, – он кивнул на Савельича и компанию, – не знаю. Я думаю, бежать надо отсюда, пока не поздно.

– Сова у тебя? – обратился Барон к художнику.

– Какая сова?

– Та самая, никелированная, – вмешался Силуянов. – Которую ты купил у тех парней!

– А-а, теперь припоминаю... – запнувшись, признался Михаил Аркадьевич.

Первого подбежавшего Барон встретил захватом и швырнул его на второго, зато третий едва не сбил его с ног. Дарья завизжала. Перлин снова засвистел. Наверное, благодаря свисту команда Савельича дралась не слишком ретиво.

Мамед, бегая за их спинами, злобно хрипел:

– В яйца бей! В живот!

– Эй, кончай! Хорош драться! – послышались крики приближавшихся охранников.

К дерущимся, с явным намерением разнять их, подступили грузчики и торговцы из ближайших палаток.

Пальцы Силуянова намертво вцепились в рукав Михаила Аркадьевича.

– Бежим! – шипел он в ухо художнику. – Бежим скорее, а то пропали!

– А вы будете мне позировать?

– Буду, что хочешь буду, – майор тянул его к воротам, – только бежим!

– Эй, вы куда? – всполошилась Дарья.

Она схватила художника за другую руку.

– Сова правда у вас?

– Правда.

– Тогда я с вами!

– Ты лучше Барону помоги, а мы с товарищем художником вас на стоянке подождём, – сказал Силуянов, не сбавляя шага.

– Знаю я, как вы подождёте, – Дарья не отставала. – Смыться вздумали, да?

Они втроём вышли на малолюдную улицу и быстро зашагали вдоль припаркованных машин.

Невдалеке к обочине подъехала тёмно-фиолетовая "пятёрка". Дверца её открылась и показался Артём.

– Приветик! – крикнул он. – Ну, как дела? Сову нашли?

– Иди помоги Барону! – истерично выпалила Дарья. – Его бьют!

– Кто?

– Да те мужики со свалки!

Но Артём не испытывал желания идти выручать наркоторговца. Весь вчерашний день он скрывался от него и даже отключил свой телефон, а сейчас приехал в Раменское, вооружившись газовым пистолетом и газовой бомбой. Не забыл захватить и противогазную маску.

Он вылез из машины и направился к троице.

– Так сова у вас или нет?

– У нас, у нас, – закивал художник. – В целости и сохранности, не волнуйтесь.

– К Барону иди, говорят тебе! – Дарья почти толкнула Артёма, но тот как будто оглох.

Сама она шла, то и дело оглядываясь на ворота. Барон не показывался. Без него Дарья чувствовала себя неуверенно. Если Барона задержат, то вся тяжесть поиска совы и делёжки бриллиантов ляжет на неё, и были большие сомнения, что она в одиночку справится с Белявским и стариком, если они захотят всё присвоить себе.

– А в чём дело, граждане? – поинтересовался Перлин. – Что вы все так прицепились к статуэтке?

– Мы должны её вернуть владельцу, – ответила Дарья.

– А куда вы меня ведёте?

– Поедем к вам за совой, – прошипел Силуянов. Он на ходу отхлебнул из бутылки и занюхал рукавом. – Сову надо вернуть.

– Прямо сейчас?

– Да, это срочно. А портрет напишете, ещё успеете... Вы нам – сову, мы вам – портрет...

– Я заплатил за статуэтку тысячу семьсот рублей, – возмущённо заявил вдруг художник. – Я её, конечно, верну, но пусть те люди на рынке вернут мне деньги!

– Мы, мы вам заплатим тысячу семьсот рублей, – процедила сквозь зубы Дарья. – Если хотите, прямо сейчас... – Она снова оглянулась на ворота. – Куда вам ехать?

– Я живу в Подольске.

– Это недалеко, – сказал Артём. – Доедем на моей машине.

– Да, доедем, доедем... – прохрипел Силуянов, вытирая выступившую на лице испарину. – А я... буду... позировать...

Иглы снова вонзились в сердце и перед глазами закружился рой чёрных мошек. Силуянов шёл, не видя, куда ставит ноги, одной рукой сжимая бутылку, а другой вцепившись в локоть Перлина.

Внезапно он остановился. Бутылка выскользнула и разбилась. Все обернулись на него. Силуянов стоял пепельно-серый, закрыв глаза и шатаясь.

– Что с вами, уважаемый? – Михаил Аркадьевич подхватил его под руку. – Вам плохо?

– Опять нажрался, – проворчала Дарья.

Силуянов глубоко вздохнул, шире раскрыл глаза и тупо уставился на художника.

– Всё нормально, – выдавил он. – Едем.

– Вы хоть сможете в таком состоянии открыть сову? – зашипела ему на ухо Дарья.

– Открою её с завязанными глазами, – ответил Силуянов и снова болезненно сморщился, схватившись за сердце.

Художник встревожился ещё больше.

– Может, ему "Скорую" вызвать?

– Не надо, с ним такое часто бывает, – в один голос заговорили Артём и Дарья. – Сейчас пройдёт.

– Тогда мы с ним поедем на моей машине, – сказал художник. – Вон она стоит. А вы можете ехать за нами...

– Я еду с вами! – решительно заявила Дарья.

Она оглядывалась на ворота. Барона не было. Значит, его всё-таки задержали!

Из перлинской "четвёрки" высунулся Никита с сигаретой в зубах.

– Никита! – закричал Михаил Аркадьевич. – Ну-ка, милый, поди сюда, помоги человеку сесть в машину. Ему, кажется, плохо.

– Да он пьян, – проворчал Никита, подходя. – И чего его в машину сажать? Это с какой стати?

– Делай, что тебе говорят. Рембрандтовский типаж, такого целый год ищи – не найдёшь...

Никита оглядывал Силуянова, брезгливо морщась.

– Это бомжара вдрызг пьяный, а не типаж.

– Я лучше тебя разбираюсь в таких вещах, поэтому не рассуждай, а бери его под руку.