Текст книги "Ковчег"
Автор книги: Игорь Удачин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
– Я хочу чувствовать твою настоящую поддержку, Мини-я. Я хочу, чтобы все было как раньше. Я хочу верить и тебе и себе, как единому целому. Я хочу… Я много чего хочу!
– Довольно уже инфантильной чуши! Возьми себя в руки!
– Мини-я, ты все время явно или подспудно подталкиваешь меня к мысли, что здесь опасно, что мне следует уйти из «Ковчега». Я и сам так думаю, когда мой рассудок здрав и не хитрит со мной…
– М-м… и что же?
– Так не может быть.
– Как не может?.. Чего не может быть?.. За короткое время ты научился изъясняться таким расчудесным образом, что даже я перестал тебя понимать!
– Не может быть такого, что я случайно забрел сюда и просто так, ни в чем не разобравшись, отсюда сбегу. Это глупость какая-то! Неправда! Мне стало казаться: во всем, в каждой мизерной мелочи есть свой смысл и своя цель, от нас никак не зависящие. И они, эти мелочи, эти зачастую пошлые и унизительные случайности, управляют нами, нашими поступками. Они! Не наоборот!
– Я умываю руки. Я не могу так с тобой разговаривать, – губы Занудина-маленького вытянулись в озабоченную трубочку.
– Мини-я…
– Что?
– Я просто хочу разобраться. По-моему, я на пороге какого-то грандиозного личного открытия!
– Вот как! – оживился Занудин-маленький, и глаза его заблестели саркастическими огоньками. – Что ж… это даже интересно! Ты сам теперь во всем хочешь разбираться, перерос мои советы, ученый муж, «шнобелевский» лауреат, ла-адно! Попробую быть инструментом твоего занимательного расследования! Что требуется от моей скромной персоны, сэнсэй?
– Ты насмехаешься надо мной…
– Без смеха. Выкладывай. С чего ты взял, что я не жду твоего взросления?
Занудин поднялся на ноги и, расправив затекшие плечи, с сомнением взглянул на Занудина-маленького. Теперь у ангела-хранителя было серьезное и даже суровое выражение лица. Э-ге-ге. Все показывало на то, что шутки совершенно неожиданно закончились и отступать некуда – напросился сам. Занудин рассеянно прошелся по палате.
– Мой сон… – произнес Занудин и тут же, стушевавшись, запнулся. Эх! Любые слова, что он сейчас скажет, будут настолько неуклюжими и далекими от действительного смысла, что все, да-да, все окажется впустую… И тем не менее Занудин собрался с духом и продолжал: – Тот мой сон, о котором я рассказывал тебе в прошлый раз… Это был не обычный сон, так ведь? Не игра моего дремлющего сознания, а нечто большее? Какой-то дар, которым я не сумел правильно распорядиться – вот что мне кажется и что не дает покоя, а значит, держит в «Ковчеге», пока не пойму… Помнишь, я путешествовал в сновидении по таким временам и местам, пребывал в таких ипостасях, о которых просто не мог, не должен был иметь представления. Когда-то я прочитал много книг, это верно. Но образы, что явились в том сне, не были прочитанными, они были… прожитыми! Мини-я, про-жи-ты-ми! Вот оно, мое открытие! Только подлинность его настолько немыслима и хрупка, что без твоей помощи я не способен продвинуться дальше, я взаперти, моих ощущений не достаточно. В тот раз ты упомянул об Анфиладе Жизней и обещал объяснить, что это значит… Мини-я!!
Занудин-маленький как ошпаренный подскочил на месте.
– Что ты орешь?! Совсем рехнулся? Я расскажу тебе! Но того ли ты ожидаешь, не знаю…
– Я готов.
– Тогда слушай. Не маячь. Сядь на пол и превратись во внимание. Стул оставь в покое. На пол! Закрой глаза. Тебе придется работать воображением, представлять. Именно воображением – не путай с фантазией, которая хаотична и бессмысленна. Воображение, напротив – послушная сила души, сокровенная память, завуалированная истина – вот что это такое на самом деле. Итак, ближе к сути. Вообще, эта тема тех же недосягаемых высот, как к примеру: верить ли в Бога или нет. Только вот Бога не видел никто… вернее, гм… корректнее выразиться… божественного проявления той степени, когда стало бы бесспорно ясно: Бог есть, и все во Вселенной подчинено единственно Его Воле. А Анфилада Жизней открылась не тебе первому. Но и по Анфиладе Жизней до конца не проходил никто. И есть ли он, этот конец? Так что замкнутый круг получается, как видишь. Извечная дымка тайны. Ну а теперь иди…
– Что?.. Куда идти?.. Я не понял…
– Иди по анфиладе.
– Жизней?..
– Пока просто по анфиладе, бестолковое создание! Представь, что идешь по анфиладе. Чего неясного? Включайся, раз сам того хотел.
– Один момент. С-сейчас…
Занудин, глаза которого зажмурились с таким истым усердием, что в лицо ударила краска, неловко растекся по полу и раскинул руки по сторонам – так, он это знал, у него лучше получится представлять… В палате воцарилась тишина.
– Да, я иду, – спустя время зачарованно произнес Занудин голосом мистической тональности. – Я иду-у.
Занудина-маленького разбирало на этакий безобидный, но сочный хохоток. Однако мобилизуя всю сознательность своей удивительной натуры, он не желал смешивать вступивший в действие оккультный сеанс с развлечением.
– Молодец, – поощрил Занудина ангел-хранитель. – Рассказывай, как ты это делаешь. Что себе рисуешь.
– Это дворец, – медленно выговорил Занудин, и на лице его затрепетала экстатическая улыбка. – Нескончаемый сквозной ряд комнат, которые я прохожу одну за другой, не чувствуя ни усталости, ни смятения – хотя иду, наверное, уже долго. Я смотрю вокруг. Меня переполняют восторженные чувства. Удивительно… Покрытые гобеленами стены. Пробуждающие воображение арабески на сводах. Мраморные полы. Бархатные гардины на окнах. Мебель, инкрустированная слоновой костью и драгоценными камнями. Бронзовые канделябры. Золотые рамы зеркал. Декоративные фонтаны в барельефах, повествующих о былых доблестных событиях. Чудесное, овеянное великолепием зрелище…
– И ни одной живой души? – поинтересовался ангел-хранитель.
– Ну как же! – истошно выпустил воздух из груди Занудин. – У фонтанов под балдахинами я вижу женщин. Они плещут ногами по воде и смеются. Звонко смеются. Они похожи на прекрасных нимф. Обнажены. Их кожа так бела, а волосы так огненно-рыжи, что слепит глаза. Я подхожу к одной из них, беру ее за руку…
– Только не докатывайся до порнографии, остынь, – поспешно вмешался Занудин-маленький. – Воображение твое работает, это замечательно. Но мы уклонились от цели. Подползи ко мне ближе. Глаз не открывай.
Занудин, уязвленно поджав губы, поднялся на четвереньки и исполнил приказание.
– Ой! – вскрикнул Занудин, схлопотав хлесткий удар миниатюрного кулачка по физиономии.
– Это не я тебя стукнул, – строго объяснил Занудин-маленький, – это Абрикос. Он был твоим проводником – он и продолжит начатое.
Занудин снова неуклюже повалился на пол и принялся представлять…
– Да, я вижу его! Он вернулся!
– Конечно, я вернулся. Ты же желал встречи со мной, – заговорил Абрикос голосом Занудина-маленького.
Занудин замолчал и пребывал в ожидании. Облизываясь языками пламени, Абрикос кружил над головой Занудина точно большой подожженный шмель.
– Ну что же, – хмыкнув, произнес Абрикос, – попробуем все сначала?
«Попробуем», – мысленно согласился Занудин.
– Убирай нимф.
– Они мешают?
– Скажем так, им сейчас здесь не место, – вкрадчиво объяснил Абрикос.
– Убрал, – отрапортовал Занудин.
– Убирай все эти ковры, фонтаны, прочую богатую мишуру. Убирай последовательно, без суеты, двигаясь по анфиладе из комнаты в комнату, не останавливаясь.
– Я делаю это.
– Комнаты, по которым ты движешься, стали просты в убранстве. Видишь? Так надо. Ты очищаешь их с той целью, чтобы поселить здесь иные образы. Почувствуй себя создателем и в то же время оставайся собой.
– Как это сложно, – выдохнул Занудин, и горячая испарина выступила на его лице.
– Ничего, – все тем же размеренным голосом ответил Абрикос. – Продолжай.
Занудин делал все, как ему говорили. Он сосредоточился. За сосредоточением пришло холодное спокойствие и отрешенность. Но с отрешенностью странным образом сочеталось напряжение всех нервных связей его внутренней организации. Занудина манило к свершению неописуемого умственного подвига. Влекло в те неисследованные ниши и закоулки сознания, где грани между сном и явью, вымыслом и реальностью – поистине иллюзорны. Это был транс!
Занудин продолжал идти по анфиладе. Комнаты стали пусты и мрачны. В них пахло вселенским одиночеством. Страхом небытия…
Занудину отчего-то подумалось о тех людях, что выбрали смерть взамен жизни, в которой что-то не сложилось… Может, они считали себя в какой-то мере… хитрыми?! Пошлая, изуверская мысль. Ну а все-таки? Странная хитрость, скрытая под личиной боли, страха, упадка. Человек хочет обмануть свое земное одиночество. Показать ему кукиш. Стряхнуть с языка плевок этакого никем не понятого победителя. А если там, куда он попадет – одиночество тотально как океан без берегов?.. Где дальше искать ответа?.. Получается, что обхитрили они не кого-нибудь, а самих себя?.. Обхитрили и наказали!! Отчего человеку изначально не дано знать смысла рождения на Земле?!
Занудин шел и не слышал эха своей поступи, но собственные мысли воздействовали на него оглушительно. Мрак сгущался. Не сбивая шага он попытался обернуться назад и посмотреть, сколько комнат осталось позади. «Глупая затея!» – в сердцах отметил он. Их ряд был поистине неисчислим – как и ряд тех, что пройти еще предстояло.
В следующий момент Занудин встал точно вкопанный посреди очередной комнаты. Сомнений в душе Занудина скопилось слишком много для того, чтобы продолжать эту бесконечную прогулку по анфиладе, не попытавшись поторопить разгадку.
– Абрикос! – громко позвал Занудин, и Абрикос тут же явился.
– Ты что-то хочешь мне сказать? Я тебя слушаю.
– Почему ты не заставил меня считать звезды на небе? Это было бы одинаково остроумно! Зачем я мучаю свои ноги, если комнатам этим несть числа?
Абрикос нахмурился.
– Знаешь что… я подумал, ты действительно что-то понял… Не тревожь меня больше по пустякам!
Огонь искрящейся лентой пронесся перед лицом Занудина – Абрикос снова исчез. Занудин, сбитый с толку, стоял на том же месте. Что же не так?
– Не стой! Иди! – эхом разнеслось под сводом анфилады. Абрикос, стало ясно, по-прежнему наблюдал за ним. Занудину не оставалось ничего другого, как продолжить путь.
«Что же, что же, что же не так?!» – сжимал кулаками свою голову Занудин, точно пытаясь таким макаром выдавить из нее ответ.
«По комнатам анфилады, действительно, можно двигаться нескончаемо, будто цель вымерена шагами – какая ерунда! – но и встав на месте, не увидишь того что должен, – осенило вдруг Занудина. – Идти – только не ради пройденного расстояния, а ради смысла, заложенного в самом движении: из комнаты в комнату, из комнаты в комнату… Смысл в том, что я могу это делать!»
«А зачем я очищал эти комнаты?» – задался очередным вопросом Занудин.
«Ну же!»
«Населить их другими образами!»
Но какими?..
«Как какими!! – мысленно завопил Занудин, доходя до предела чувственного возбуждения. – Да теми же, теми! Образами того сна!»
И сию секунду, словно отклик на посетившую Занудина догадку, дверные проемы по всей анфиладе стали закрываться. Занудин страшно перепугался. Их закрывали не двери, а жуткие завесы, сотканные из мрака. Ни в ту, ни в другую сторону анфилада больше не просматривалась – он оказался попросту заперт в одной из этих бесчисленных комнат. И как тьма пропитывала теперь все вокруг, подобно ей и отчаяние проникало в душу Занудина.
Занудин в бессилии повалился на спину и пронзительно закричал. Но крик его… превратился в вопль младенца!!
…Голый, крохотный и беззащитный, Занудин спешил уползти прочь от неведомой опасности. Длинная пуповина путалась в ногах, а слезы градом сыпались из глаз. Где-то рядом – он чувствовал, и это разрывало его сердце на части – в страшных муках умирала роженица… А потом сознание его окутало марево. Он увидел, как вырастет. И станет сильным. И станет охотником. И будет знать об охоте очень много. Хороший охотник. И женщины будут любить его за то, что он хороший охотник. И у него будут дети. Но он будет плохим отцом и плохим мужем, но он никогда не перестанет быть хорошим охотником. И он доживет до белой бороды. И начнет тяготиться жизнью, потому что тело станет слабым, а глаз потеряет зоркость. И хотя по-прежнему никто не подумает усомниться в том, что он хороший охотник – он поймет: время его позади. И он умрет зимой, потому что таких холодных зим на его памяти еще не было…
На подкашивающихся ногах добрел Занудин до завесы. При близком рассмотрении она походила то на клубящийся черный дым, то на отвратительных копошащихся червей. Неистовство шевельнулось в душе Занудина, и он бросился на завесу, точно на живого врага. Не встретив препятствия, Занудин провалился в следующую комнату анфилады…
…Ему определенно повезло с местом рождения, он это знал. Двуногие, наверное, считали его священным. Они даже преподносили ему дары. Жертвовали себе подобных. Оставляли привязанными в джунглях и уходили. Конечно, охотиться интереснее – но когда не хватало пищи, он не брезговал. Он опасался одного. Что когда-нибудь объявится молодой и сильный. Сильнее, чем он сам. И выгонит его из родных щедрых лесов или убьет. Но никому это не удавалось. А однажды он увидел странного двуногого. Тот был белым. Те, каких он видел раньше, были черными. А этот – белый. Он подумал, что двуногий болен и его легко будет убить. Но у двуногого была палка, которая стала громыхать, как громыхает с неба, когда на землю льется вода. Очень больно… И пелена перед глазами… Он понял, что жизнь уходит из него…
И Занудин перед новой завесой. Он хотел бы прекратить это, но не мог…
…Она росла в бедной рыбацкой деревушке и не помнила своих родителей. Все детство и юность она провела за мытьем посуды и разделкой рыбы, но не роптала на судьбу. Она любила смотреть на море в редкие часы отдыха, когда работы не было. В сердце ее родилось счастливое чувство, когда заехавший в деревню немолодой практикующий врач обратил на нее внимание. Она была молода, хотела видеть мир и не упустила своего шанса. Они поженились и уплыли на корабле в другую страну. Но в той стране, куда они прибыли, все было так же, только не было моря. И когда она не работала, ей становилось одиноко. А потом началась эпидемия оспы. И она заболела. Ее немолодой муж плакал как ребенок, но даже будучи врачом ничего не мог сделать… А она жалела лишь об одном. Что никогда больше не увидит моря. И она умерла. Думая о море…
«Хватит… хватит…» – бормотал Занудин, лицо его тряслось и с носа капал пот. «НЕТ, НЕ ХВАТИТ, – отвечал Голос, – НЕТ, НЕ ХВАТИТ…»
…Не проста, но богоугодна жизнь отшельника в горах Непала. Робкие крестьяне захаживали в его пещеру раз в смену луны, чтобы предложить свежего песка, валежника и лепешек в благодарность за чуткое слово и просветление. Его ни разу не обидели дикие звери, и даже ядовитые гады позволяли гладить свое истосковавшееся по ласке шершавое тело. Но однажды к нему пришел человек с очень нечистой аурой. Человек стал издеваться над ним, а он молчал и не позволял себе отвечать злобой на злобу. И тогда «нечистый» дошел до исступления. Он выколол ему глаза и, потащив за ноги, скинул со скалы…
…Он был царем в городе Куско задолго до эпохи конкистадоров…
…Юной цыганкой, повешенной по ложному обвинению на площади позора…
…Участником крестового похода, зарубленным своими же товарищами в песках знойной Палестины…
…И даже найденышем-гермафродитом, воспитанным труппой бродячих комедиантов…
Редкой была та комната, где Занудину хотелось задержаться, вспомнить и расцвести душой, где грусть сладка, а счастье казалось таким простым и удивительно ясным. Но чаще Занудин сталкивался с картинами ужасающими: войны, болезни, лишения, кровь и слезы… Моря показались Занудину жалкими лужами – сколько он видел крови и слез… Стон великого отчаяния рвался из его груди. Он молил о том, чтобы все кончилось. И вот его последнее видение, маленький фрагмент… Оно (видение) могло показаться самым заурядным. Оно, к тому же, повторяло сон, явившийся всему виной. Но нет. Тут что-то крылось. Быть может, то, ради чего он и предался невыносимой душевной экзекуции, в таких красках до сей поры никому неведомой…
…Он по-прежнему в своем кабинете. Неуходящее ощущение, что Все Произойдет Здесь… Книги, кое-какая мебель, коллекция курительных трубок и просыпанный повсюду пепел, австралийский бумеранг, скрипка, полотна Шарэля на стенах, портреты Ньюдана, Фаратея, Мексвилла. Ничего необычного. Он поднялся из кресла, чтобы пройти к окну, взглянуть на улицу и на кроны платанов. Под ногами шелестят разбросанные листы. Он в домашних туфлях и халате. В зубах неизменная трубка. Он не очень хорошо себя чувствует. Недавно отказался от операции… Формулы, формулы… Снова перед глазами одни только формулы. В них таится что-то живое – он это чувствует, – трепещущее, изнемогающее от мук заточения, рвущееся на свободу… Они, эти формулы – какое жуткое, но яркое ощущение – любят, страдают и… ненавидят.
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ… ФОРМУЛЫ…
…Занудин очнулся в полубеспамятстве. Все тело пронизывала ужасная боль и ломота, а содержимое черепной коробки готово было закипеть или взорваться. Он так и не смог подняться на ноги, но, разминая затекшее тело, видел, что анфилада вновь приняла прежний облик. Никаких завес мрака. Она убегала вперед и назад в бесчисленный ряд сквозных комнат, похожих одна на другую точь-в-точь.
– Доволен собой? – раздался голос Абрикоса так неожиданно, что Занудин крупно вздрогнул, и боль новой волной прокатилась по всему телу.
Абрикос кружил прямо над головой бедного Занудина, и пламя, в которое он был облачен, потрескивало словно костер, разведенный на сырых еловых ветках.
– Я почти ничего не запомнил, – печально пробормотал Занудин, – так… какие-то обрывки…
– Это уже не мое дело, – ответил Абрикос. – Скажу только вот что, и выслушай меня внимательно, а потом мы расстанемся. В этом мире всегда находится место исключительному. Природа, Сила, Бог, Высшее Самосознание, Жизненный Принцип Вселенной, Бытие – словесная оболочка не меняет сути – порой может стать доступным для кого-то. И сознание узнает все, что когда-либо происходило. Ибо ничто не случайно и ничто не исчезает навсегда. Один ответ на все вопросы – переход. Тебе открылась Анфилада Жизней. Она и есть Переход. Меняются формы и образы, и каждая форма/образ отделена от другой формы/образа завесой тьмы. Завеса тьмы призвана обновлять сознание и возвращать ему девственность механизма познания. И лишь в исключительном случае – особо исключительном! – завесы поднимаются разом и сознанию открывается дар увидеть всю пройденную им Анфиладу, от самого начала до самого конца… Хотя что есть Начало?.. И что есть Конец?.. А теперь прощай.
Удивительная сила с неописуемой скоростью закружила Занудина, превращая в белесый вихрь все вокруг, и как ваньку-встаньку внезапно подкинула на ноги. Первое ощущение – боль ушла. Занудин зашатался, но устоял. Оглядевшись, он понял, что снова находится в светлой палате, у постели Занудина-маленького. Над головой мигала люминесцентная лампа дневного света. Ангел-хранитель – если только не притворялся – спал безмятежным сном.
У-уф! – выдохнул проникнутый чувством грандиозного ошеломления Занудин и, ступая на цыпочках, направился к выходу.
Контактеры, Компоновщики И Раздолбаи
– 13 –
«Наверное, то же чувствует мотылек, – предавался подспудно пугающим, но вместе с тем необъяснимо сладосмысленным раздумьям Занудин. – Да, тот самый мотылек, что летит на огонь, и обратного пути для которого нет… Впрочем, что он может чувствовать?.. Смешно представить! Никчемная крылатая букашка…»
Занудин был сам не свой. Теперь-то понятно – не стоило засиживаться допоздна с дядюшкой Ноем у камина!.. Он уже и в общих чертах не помнил, о чем, – но слово за слово завязался неторопливый и как будто бы доверительный разговор. Старик, лукаво щурясь, потягивал свой вечерний косячок. Занудин сдуру тоже угостился парой-тройкой ядреных затяжек. С тех пор голова и пошла кругом!
К себе Занудин возвращался с желанием уснуть. Зайдя в номер и опустившись на кровать, он сразу словно куда-то провалился – в этакую безконтурную полуреальность и уютное полубезвременье, – но острота восприятия при этом совершенно не притуплялась. Спать снова не хотелось, и что только за мысли не роились в голове – как много их было! Каждая, самая мизерная, не терпела к себе невнимания. Занудин систематизировал их, делил по категориям, представлял в форме кирпичиков в нескончаемой стене и в виде корабликов в безбрежном океане, играл с ними словно с детьми… Если бы не стариковская «дурман-трава», Занудин и в жизнь не представил бы, что способен на столь прилежное обмозговывание подобной навороченной чуши!..
«Никчемная крылатая букашка…»
«А ведь некоторые выдумщики от науки склоняются к мнению, что мотыльки не видят огня. Да-да, отлично различают все остальное в самую темную-претемную ночь – а огня не видят. Поэтому их и притягивает это загадочное НИЧТО! Вроде того, как звезды и целые галактики засасывает черная дыра, или как человека, стоящего на краю пропасти, мучительно подмывает сделать один-единственный шаг в непроглядную неизвестность…»
Занудин встрепенулся. Сузил глаза, нацеливая взгляд. По оконному стеклу, задиристо чокаясь брюшком с собственным отражением, как неприкаянный метался мотылек. То высоко подлетая, то как альпинист срываясь на невидимой страховке до самого подоконника. Вот он, маленький виновник, запустивший случайную проекцию на его размышления…
Поднявшись с кровати, Занудин прошел через комнату, разместился на подоконнике, подобрал ноги. Тыча пальцем, стал чинить мотыльку препятствия. Бедному насекомому это явно не нравилось, и мотылек еще сильнее заколотил крылышками. За окном чернела бездыханная ночь. Растревоженные мысли казались теперь не такими мелкими и разрозненными. Они будто удобрились, потучнели, набрались коварства. В душу закрадывались дурные предчувствия.
Стоило Занудину отвлечься всего на миг – и мотылек пропал. Без него – вот глупость! – сделалось одиноко. В уголке Занудинского рта подрагивала дымящаяся сигарета. Конечно же, Занудин и не заметил, как глупый мотылек, полный самозабвенного любопытства, подлетел к раздувающемуся под коркой табачного тлена огоньку и, опалив крылья, шипя спланировал вниз. Там, на полу, неуверенно ползал он теперь, как две капли воды похожий на отравленного, при последнем издыхании, таракана…
Ноги затекли. Затушив сигарету, Занудин слез с подоконника и принялся бесцельно слоняться по комнате. Вдруг резко остановился… вскинул брови… подергал кончиком носа, точно к чему-то принюхивался. И если у вдохновения есть свой особый отличительный запах – то это был именно он, запах вдохновения…
Занудин стремительно приблизился к столу, достал из ящика бумагу и карандаш, после чего буквально обрушился на стул и, не теряя ни одной драгоценной секунды, принялся испещрять лист каракулями, с трудом поспевая за овладевшими сознанием мыслями.
– Хм… вот ведь… – отстранившись от написанного и отложив карандаш в сторону, поразился Занудин. Погрустневший взгляд, не найдя лучшего прибежища, уперся в неживую заоконную панораму.
Занудин впал в такую рассеянность, что даже стук в дверь не вывел его из прострации. Только когда ладонь вошедшего с тактичной осторожностью похлопала сзади по плечу, Занудин крупно вздрогнул, откашлялся и машинально поправил воротник рубашки вокруг шеи.
– Ах, это вы, Поэт… – вздохнул Занудин, полуобернувшись. Во вздохе его послышалась противоречивость досады и облегчения.
– Я вас напугал? Вы заснули сидя?
– Нет. Просто задумался.
– Понимаю, понимаю. Просто задумались, – Поэт вычурно улыбнулся. – За ужином вы тоже показались мне каким-то странным… э-э, задумчивым. Вот и зашел поинтересоваться, все ли в порядке.
– Разумеется, все в порядке.
– Рад за вас.
– Вы что-то хотели? Время позднее…
– Абсолютно ничего, – запустив руки в карманы брюк, Поэт небрежно переминался с носков на пятки. – А что это, позвольте, такое?.. Ваш почерк, не ошибаюсь? Аляповатый, шибко нервозный. Но это, знаете, говорит о творческом начале, заложенном в вас. Да, да, да. Постойте. Уж не стихи ли это?
– Стихи, должно быть… – буркнул Занудин. – Сам не знаю, что на меня нашло.
– Прочтите же! – взвизгнул Поэт, взмахнув руками так широко и энергично, словно собирался не меньше чем оторваться от пола и взлететь. В следующую секунду он уже с комфортом устроился в кресле. – Читайте же, читайте, дружище! Читайте!
Занудин нерешительно взял листок в руки и без выражения прочел:
И тайны мертвая петля
Еще не завилась кругами.
Еще горящая земля
Не провалилась под ногами.
Еще не время объяснить
Особый смысл земных желаний.
И ускользает еще нить
Забытых предсуществований…
Ключи не к тем еще дверям
Обманутый находит разум,
Потусторонним голосам
Не доверявшийся ни разу.
Еще терпим текущий миг.
Слабы душевные волненья.
Еще в утробе дремлет крик
Грядущих перевоплощений…
Занудин выдвинул ящик стола, убрал листок со стихотворением. Туда же ребром ладони смахнул карандаш.
– Я стихов никогда не писал. Даже в юности – в пору, когда, считается, пишут все, – пожал плечами Занудин.
Поэт наигранно расхохотался, после чего закурил и довольно долго пребывал в гнетущем молчании.
– Нет, в общем-то неплохо! – выпалил он наконец. – Весьма неплохо! Но тут дело в следующем: два поэта для «Ковчега» – это уже перебор… Вам так разве не кажется? Или-и… – Поэт вздрогнул всем телом и пытливо прищурился, – вы все это исподтишка затеяли?!
Занудин поперхнулся.
– Ай-яй-яй, Занудин, – Поэт драматично покачал головой, лицо его покрылось лиловыми пятнами, – не ожидал, не ожидал. Ну и Ф-Ф-Фарисей же вы… да-а, неподражаемо… А ведь я тот самый, напомню, первый, а может, и единственный, встретивший вас здесь с открытым сердцем! Здравствуйте, дружище, сказал я вам… Скромный поэт, говорил я, к вашим услугам… А вы-ы… Выходит, нож в спину всадите – глазом не моргнете.
– Какой нож?.. В какую спину?..
– В мою! В мою! – сорвался на отчаянный вопль Поэт, театрально закрывая лицо рукою. – В мою…
– Вы сами просили меня прочесть. Я ни на что не претендую. Не знаю даже, как у меня написались эти стихи! В чем вы меня обвиняете? Если на то пошло – это же для себя, для души… Хотите – я не стану их никому показывать. Впрочем, я и до этого не собирался…
Поэт быстро отнял руку от лица и надменно поглядел поверх головы Занудина – умышленно не желая пересекаться с ним взглядом.
– Ладно, черт с вами. Порвите сейчас же эту галиматью, раз вы сами все поняли, и забудем сей инцидент.
– Галиматью? – слегка опешил Занудин. – Вы же сами ровно минуту назад говорили, что стихи неплохие…
– Рвите же, рвите! – в раздражительном нетерпении замахал руками Поэт.
Занудин снова достал из ящика злополучный листок. С недоумением и досадной покорностью разорвал его на кусочки.
– Вот и превосходно. Будем считать, что никакой подлости с вашей стороны вовсе и не было…
– А никакой подлости и не б…
– Вы мне рта открыть не даете, что же это такое! – возмутился Поэт. – Послушайте лучше меня, любезный. Все сложилось как нельзя лучше. Вы благодарны должны быть за то, что я посетил вас в эту по часам позднюю, но коварную минуту. Счастливые стихов не пишут! Разве вы этого не знали?
Занудин, поджав губы, помотал головой.
– Странная вещь, что именно в «Ковчеге», как вы сами утверждаете, на вас впервые в жизни нашло поэтическое озарение. Дурной знак, конечно… но не смертельный, я полагаю. И все-таки поразмышляйте над моими словами на досуге. В вашей душе кроется интереснейший конфликт, достойный разбирательства.
– Но вы же пишите стихи, – без обиняков заметил Занудин.
– Определенно. Пишу.
– Вы, выходит, несчастный человек?
Поэт немигающим взглядом уставился на Занудина и вдруг, повалившись на колени, заключил его ноги в свои судорожные объятия. Дальше – хуже. Ударяясь головой об пол, Поэт горько разрыдался.
– О, если б вы знали, Занудин, как я несчастен! Как я беспредельно, всеобъемлюще, тотально несча-а-а-астен!.. О боже, едрить-переедрить – я нес-час-тен… Ы-ы-ы-ы! И вы… вы увидели это во мне… распознали…
– Встаньте, встаньте, будет вам, – ухватив сверху за шею, попытался оторвать Поэта от своих ног Занудин. – Пусти-ите, говорю!
Только навалившись коленом на хилое Поэтовское плечо и придавив сумасброда к полу, Занудину удалось освободиться.
– Вы совершенно не держите себя в руках! – Занудин нервно закурил.
Поэт поднялся на ноги и сладко потянулся, словно воспрянул ото сна. Его лицо не выражало абсолютно никакой неловкости за произошедшее.
– Вопрос-то, милый мой Занудин, иного порядка: зачем распыляться? – как ни в чем не бывало продолжил разглагольствовать Поэт. – Сделайте уж милость, предоставьте стихи писать мне. Музыкант, вон, пускай хоть обпоется и обпляшется, Женщина хвостом вертит, Виртуал по клавишам стучит – и так далее. А вы подыщите себе дело нетронутое.
Занудин мелкими нервозными тычками затушил сигарету в пепельнице.
– Ах вот, к чему вы… Смешно! Но не переживайте. И разговор, который состоялся у меня с Виртуалом, возобновлять смысла не вижу.
– Я не понимаю, о чем вы.
– Не вы первый упрекаете меня в лености, в бездействии. Вот о чем.
– О, я вас ни в чем не упрекаю, друг мой.
Занудин вымученно усмехнулся.
– А что же тогда? Вы испугались, что я, вооружившись своим стихом-недоразумением, стану открытием литературных вечеров в «Ковчеге»?
– Просто это не ваше, – смутившись, со всей серьезностью ответил Поэт.
Занудин снова чему-то усмехнулся. Взгляд сделался мягким, масленым, словно мысль ненароком набрела на недурственную идею. «Раз все равно некуда себя деть…» – подумал он и продолжил в голос:
– Может, выпьем для крепкого сна?
– Не посмею отказаться, – вытянув шею и потирая свои маленькие ладошки, отозвался Поэт на неожиданное предложение Занудина.
* * *
– Компиляторы, – изрядно захмелев, продолжал рассказывать Поэт, – все мы тут, милый мой Занудин, компиляторы…
– Но… что это значит? – Занудин испытывал волнение и все-таки старался не выдать себя. Ему по-прежнему не верилось, что Поэт даже в подпоенном состоянии решится на такой прямой разговор.
– Что ж, постараюсь объяснить, – Поэт прочистил горло и поправил на носу очки. – В разное время, в разных местах на Земле рождались гении. То, что они оставляли после себя, было изысканно, колоритно, мощно. Многие наталкивались на идеи, от которых лихорадило мир. Делая его, примитивно выражаясь, и лучше и хуже, и таким и сяким-разэдаким – не ради мифического благоденствия или приближения апокалипсиса, а ради личных представлений об этом мире, потребности выбора и его воплощения, утверждения непреложных общекосмических истин. Однако никому не дано успеть при жизни все, на что он способен. И все те гении, о которых мы знаем, всегда сходили с финишной прямой на пике главной недосказанности. Никому поодиночке так и не удалось придумать и сконструировать Мир Совершенный. Искания были однонаправлены, а отпущенные сроки коротки. Все знания, пришедшие с жизнью из космоса, все равно возвращаются, обогатившись, Туда. Ничего не оставляя кузнице, в которой они ковались – то есть земному миру, обители нас, людей… Мы – это союз плоти и духа. Но дух лицемерен! Пока он связан с телом, пока он и плоть есть целое, есть человек, микрокосм макрокосма – дух жаждет свершений, жаждет триумфа во имя этого союза. Но стоит духу освободиться от плоти – все обеты и стремления предаются забвению, узы в одночасье рвутся. Наступает праздность – состояние, вопреки земным представлениям, больше присущее Тому миру, нежели нашему, физическому. Увы… торжество человека, союза духа и материи, все время откладывается, откладывается, откладывается. До последних пор, по крайней мере, было так… Занудин, вы следите за стержнем моего повествования?
