Текст книги "Ковчег"
Автор книги: Игорь Удачин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Словно школьник, не имеющий привычки выделяться, робко потянул руку Поэт.
– Можно?.. Я сейчас работаю над привлечением Карлиза Кастанепы, дядюшка Ной. Его нет в списке… но мне кажется… э-э… что…
– Ох, – схватился за голову старик, мученическим жестом заставляя Поэта замолкнуть. – Все. Идите и работайте… Работайте!!
Занудин бесшумной трусцой возвратился к себе в комнату и погасил свет.
* * *
А вот случай без участия развоплощений, но который не меньшим образом встряхнул обитателей «Ковчега». В придорожном заведении умирал Жертва…
По крайней мере, в этом уверял всех сам Жертва. Хотя, учитывая его извечный болезненный вид, определить без врачебного представительства симптомы приближающегося конца было затруднительно. Все началось с какого-то сущего пустяка: то ли сковырнул любимую болячку, то ли еще что-то в этом духе. Напала хворь, участились жалобы. Жертва перестал покидать пределы своего застенка. Дверь в его мрачное прибежище отныне не запиралась, и желающие в любое время дня и ночи могли заглянуть к Жертве, чтобы морально поддержать занедужившего. В этой связи в «Ковчеге» как-то сами собой поутихли все распри.
День на шестой Жертва объявил как отрубил ― умираю, мол, «окончательно и бесповоротно». Не без некоторой сумятицы «ковчеговцы» исправно собрались в номере бедняги. Занудин подтянулся последним и держался тихо, за спинами остальных.
В комнате Жертвы по-прежнему нельзя было находиться без отвращения. Злополучный жбан, правда, предусмотрительно из номера вынесли, но облегченно вздохнуть все равно не удавалось. Жертва, у которого во время недуга стали невыносимо, по его словам, мерзнуть ноги, постоянно надевал очередную пару носков, ей предшествующую не снимая. Причем носки он использовал явно месяцами не стиранные, покрывшиеся от времени какой-то гнилостной плесенью и чуть ли не лесными мхами. Таким образом, к настоящему дню его ноги успели облачиться в этакие слоеные «носочные валенки», источающие смертоубийственный запах. Естественно, все без исключения несказанно мучались, но виду не подавали.
Вместе со жбаном номер покинула пыточная лестница. Ее место заняла нормальная человеческая кровать, на которой и возлежал теперь, кутаясь в вороха одеял, Жертва.
Исчезла также ширма, загораживавшая гильотину. А с ней и сама гильотина! Занудина уже не хватало на удивление подобным фокусам, хотя, кроме как дематериализоваться, гильотине попросту ни каким другим образом не представлялось возможным подеваться из комнаты…
Удостоверившись, что все наконец в сборе, дядюшка Ной выступил вперед.
– Ну как ты себя чувствуешь, сынок? – тихо произнес старик, погладив Жертву по лысой голове.
– Ох, и не спрашивайте, дядюшка Ной. Одно слово: умираю… – ответил Жертва, и белки его тоскливо закатившихся глаз заблестели. Тонкие пальцы судорожно перебирали складки пододеяльника.
– Бедняжечка, – послышался сиплый от переживания голос Женщины.
– Пожил свое, бедолага, – мрачно отозвался Виртуал.
– Может, и к лучшему, – брякнул Поэт.
– Опять жди циклон, – загадочно добавил кто-то…
Повисла невыносимо муторная пауза. Собравшиеся буквально пожирали глазами Жертву. Занудин, в свою очередь, наблюдал за самими собравшимися. «Что это за интерес такой? – поддаваясь мысленному отвлечению, думал он. – Почему смерть или ее приближение способны так завораживать людей? Смерть сама по себе может показаться чем-то даже почти заурядным по сравнению с человеческой пучеглазо-ненасытной реакцией на ее факт…»
– Есть ли у тебя какая-либо просьба к нам? Последнее, так сказать, пожелание? – задал вопрос дядюшка Ной.
Жертва задумался.
– Да, есть, – ответил он через минуту. – Вы, возможно, посчитаете это глупостью или еще чем-то похуже… но я хочу, чтобы все здесь присутствующие попросили у меня прощения.
На лицах «ковчеговцев» отобразилось откровенное замешательство. Каждый второй, подметил Занудин, либо нервозно почесался, либо моргнул, сглотнул, косо поглядел на соседа.
– Я так и думал, – с тяжким вздохом произнес Жертва. – Всю мою жизнь меня шпыняли и всячески обижали, да я и сам позволял с собой так обращаться… а когда… так и… – Жертва горько разрыдался.
– Ну что ты, – потрепал его небритую щеку дядюшка Ной, – успокойся, сынок. Даже сейчас не время предаваться унынию. Таков рок… Всего шаг, быть может, отделял всех нас от цели – и вдруг ты преждевременно покидаешь наш сплоченный коллектив, это печально… Но все равно будь молодцом! Ничто не вечно, но и ничто не безвозвратно! Мы найдем ошибку, и мы ее исправим! А сейчас я прошу у тебя прощения, Жертва… Простишь ли ты старика? – Ной склонился над Жертвой и с шумным засасывающим звуком поцеловал его в бледный лоб.
– Вы… вы святой, дядюшка Ной, – всхлипнул Жертва, – вы святой!
Утешив беднягу, дядюшка Ной выпрямился и, незаметно облизывая губы, отодвинулся в сторону.
– Занудин… – позвал вдруг Жертва.
Ошеломленный Занудин, никак не ожидавший, что про него вообще кто-то здесь вспомнит, машинально протолкался вперед и застыл у одра умирающего.
– Занудин, – заговорил Жертва, – дядюшка Ной устыдил меня за мое малодушие, и я вновь не могу думать ни о чем другом кроме моей работы, которую я имел честь выполнять в «Ковчеге» и которую теперь вынужден оставить беспризорной. Это ужасно… Так будьте же моим преемником! Кого еще я решусь просить об этом…
Занудин открыл рот, но от растерянности не мог проронить ни звука. Жертва достал запрятанный под простынями пухлый, с золотым обрезом и в переплете из черной кожи, блокнот. Под тонкими дрожащими пальцами зашелестели страницы.
– Сколько работы… сколько находок… о, если хоть крупица из того, что собрано мною, будет утеряна, не осмыслена, не применена… катастрофа… все чаяния не имели смысла… – забормотал Жертва. Взгляд его наполнился одухотворенностью, смешанной с глубокой неземной тоской.
Пролистав до последней исписанной страницы, Жертва в отчаянии захлопнул блокнот и буквально впихнул книжицу в руки Занудину, словно рисковал обжечься, удержи ее у себя секундой дольше.
– Здесь вы найдете все необходимое, Занудин, – Жертва задумался, а затем продолжал с самым серьезным видом, тон становился не меньше чем инструкторским: – Но в работу надо включаться без промедления. Уже на месяц вперед у меня составлен график посещений. И вы не должны, по возможности, отпугнуть никого, ко всякому попытаться найти соответствующий подход, из каждого выжать максимум полезной информации. Слишком много сил было потрачено на договоренности о намеченных визитах – если вы способны, конечно, оценить…
Скребя ногтем корешок доверенного ему блокнота, Занудину ничего не оставалось как послушно внимать рассказу Жертвы, демонстрировать утвердительные кивки и угодливые ужимки.
– Через четыре дня, – продолжал Жертва, – у вас встреча с Сизой Бородой. Только не называйте его так. Он оскорбится. Называйте его бароном. Или даже лучше – маршалом. Маршал Жуль тэ Рецт. Побалуйте этого филина предрасположенностью к легкой ненавязчивой беседе о Чанне Тарк и его участии в восхождении звезды Орлеанской девы. Не раздражайте фольклорными выдумками об убиенных женах. Правда, и в убийствах детей в нелепой надежде вызова нечистой силы, которая бы превращала для его алчной персоны неблагородные металлы в золото, он может не признаться, гм… Ну и леший с ним тогда! В этом строптивом кадре я никогда не был особо заинтересован… Еще через неделю вы встретитесь с Отольфом Китлером. Этот кадр также строптив, но весьма ценен. Судьбы народов, подчиненные власти одного земного разума – привлекательнейшая тема, которую я по глупости своей обходил стороной. «Прицепом» к Китлеру последуют развоплощения Володара Лемина, Алика Македянского, Надалиона, Иозифа Стольного, Нао Цыдуна, Кая Ювия Цесара. От всех них ждите высокомерия и чрезмерной привередливости, больших запросов… Но не забывайте, что именно вы здесь хозяин положения! Затем вас посетит кровавая графиня Ерчбета Патори, заживо замурованная в своем замке в Кахтице. Занимательная особа, черными деяниями переплюнувшая славу самого графа Тракулы. Найдете ли общий язык с этой ведьмой – не знаю. Но должны стараться, Занудин, должны стараться. Ще Куивара, последний в списке – тоже по-своему колоритная фигура. Революционер-романтик. Счастливый только в борьбе и пылу потрясений, этот чем-то похожий на Иисуса Христа человек искренне верил, что свободу можно навязать силой. Весьма занимательно. Масса интереснейшего материала. Впрочем, Куивару вы можете отдать на попечение Панкам, если они не против. Таких кумиров молодежи поискать. Удивительно, как можно завладеть умом и возвышенного интеллектуала и озлобленного дегенерата с одинаковым завидным успехом. Ну а впоследствии вы будете организовывать контакты по личному усмотрению, по своим выявившимся пристрастиям. Дерзайте.
Жертва вздохнул.
– Не знаю, что и сказать, – выдавил из себя Занудин после затянувшейся паузы. – Не уверен по поводу того, что у меня получится…
– Получится! – отрезал дядюшка Ной, пристально взглянув на Занудина и давая тем самым понять, что не самая лучшая идея вступать в пререкания с умирающим.
– Буду стараться оправдать доверие, – Занудин опустил глаза в пол, но все же чувствовал, что старик по-прежнему не сводит с него взгляда. – Прости меня, Жертва, если что не так было… – еле слышно добавил он.
Дядюшка Ной одобрительно закивал. Жертва снова принялся всхлипывать.
– Спасибо. Я прощаю…
Занудин, попятившись, поскорее скрылся за спинами «ковчеговцев».
– И меня прости, Жертвочка, бедненький, ой-ой-ой, – запричитала Женщина, принимая «эстафету». – Успокоюсь ли я теперь, зная, как мало ласки ты от меня получал.
– Я прощаю тебя, Женщина…
– И меня, Жертва, прости, – сказал Поэт. – Пусть и жили мы порой по закону курятника «толкай ближнего, гадь на нижнего» – и все-таки…
– И меня, – в один голос отозвались Музыкант с Виртуалом, перебивая словоохотливого Поэта.
– Прощаю, прощаю… – краешки губ на заплаканном лице Жертвы подернулись в улыбке. Он уже «не успевал» прощать всех сразу.
– И я тоже прошу прощения, – подпрыгивал тут же, возле кровати, карлик, цепляясь руками за край одеяла.
Всем стало как-то легче и радостнее на душе. Никто минуту назад и представить себе не мог, что просьба о прощении у умирающего таит в себе такой тонизирующий эффект! Аура доброжелательности озарила комнату, незримо окутала присутствующих. И дышалось уже совсем иначе – свежо, по-весеннему…
– Эй! – вдруг насторожил всех своим коварным «эй» Поэт, и даже слезы умиления на щеках Женщины моментально просохли. – А Панки-то… Панки-то прощения не попроси-или!.. – принявший изобличающую форму палец Поэта безжалостно указывал на притаившихся у стены Джесси и Факки.
Взгляды собравшихся переметнулись в заданном направлении и посуровели… Что же это такое, в самом деле?! Те, кто больше остальных наделал Жертве гадостей, теперь вот так вот и попрятались?! Ну уж не выйдет!
У вжавшихся в стену Панков был безнадежно жалкий вид.
– Джесси, Факки! Что за дела? – послышался угрожающий голос Музыканта.
– Некрасиво как-то выходит, – покачал головой нахмурившийся Виртуал.
– Да уж… совсем не по-человечески! – не удержался от упрека даже Занудин, взмахнув перед собой пухлым блокнотом. Обладание этой книжицей, казалось, выводило его на совершенно новый качественный уровень в глазах остальных «ковчеговцев»…
Панки воровато переглянулись, но по-прежнему сохраняли шпионское молчание. У Факки горели уши и сокращался мускул на щеке. Джесси тяжело сопел, заламывая руки за спиной.
– Ребята, – выступила вперед Женщина, – вы разве не видите: Жертва умирает. Это означает, что все мы останемся здесь, а его с нами не будет. Уже никогда!..
При этих словах Жертва вновь напомнил о себе трелью плаксивых звуков.
– И неужели, – продолжила Женщина, трагично поджимая карминовые губы, – так сложно заставить себя попросить у Жертвы прощения даже теперь? Что за глупая фанаберия?
Возмущение собравшихся вылилось в еще большую непримиримость взглядов, от которых бедным Панкам просто некуда было деться.
– Сложно вообще-то, – выдавил из себя Джесси. – Но мы… – ища поддержки, он с силой пихнул стоящего рядом Факки локтем под ребро, отчего тот скрючился, – мы попробуем.
Джесси неуверенно шагнул вперед.
– Это… гм… Жертва… ты уж извини за всю труху… ну в общем… за все плохое, что я тебе делал. Вот.
– Слышь… и меня тоже извини, – придвинувшись к Джесси, пробубнил Факки, потирая ладонью ушибленное место.
– Видите! Это же так просто, – залилась поощряюще-добродушным смехом Женщина.
Сердитые складки на лицах «ковчеговцев» разгладились. Смазанный момент благополучно забылся и восторжествовало единение. Все снова улыбались и пребывали в прекрасном расположении духа. Даже дядюшка Ной выглядел моложе – прищуренные глаза его переливались лукавым перламутром. Но больше остальных был растроган сам Жертва.
– Эх… вот ведь… разумеется, я вас прощаю, друзья, – вытирая слезы, радовался он. – Ой, я прям… я прямо даже и не знаю… даже и не умру теперь, наверное… Как же хорошо, как все по-доброму! Теперь только жить да жить!
От переизбытка нахлынувших чувств Жертва трясущимися руками достал из-под подушки сигареты и, игриво щелкнув зажигалкой, с наслаждением закурил. В комнате сгустилась тишина.
– Даже ноги, не поверите, мерзнуть перестали!
С неописуемой проворностью Жертва стащил «носочные валенки» и торжественно раскидал по сторонам. Один из них ненароком угодил в Джесси ― мягко, но увесисто шлепнул по лицу. Джесси отшатнулся в приступе накатившей дурноты. Стоявший позади него Факки в изумлении раскрыл рот.
– Это как это не умрешь?! – подальше от себя отшвырнув ногой зловонный «носочный валенок», оскорбленно вылупил глаза Джесси. – Да это чего ж?.. – Он не находил слов.
– Мы, выходит, тут извинялись… – пролепетал Факки и запнулся. На его принявшем имбецильное выражение лице читалась мученическая работа мысли.
Остальные «ковчеговцы» в не меньшей степени были огорошены подобным поворотом событий и поэтому ровно никак не успели отреагировать на то, что последовало дальше.
«Одураченные» Джесси и Факки зловеще переглянулись… Панков как ветром сдуло с места, а уже в следующую секунду они с кулаками наседали на несчастного симулянта, пытающегося поглубже зарыться в вороха бесчисленных одеял, горой наваленных на кровати.
* * *
Еще неделю после этого случая Жертва пролежал в постели. Но теперь основной причиной недомогания были синяки и ссадины, полученные при побоях. Опасности для жизни, согласно общему мнению, они не представляли.
Занудину пришлось вернуть обратно черный блокнот – символ своего несостоявшегося посвящения во многие таинства «Ковчега». Но ведь Занудин и не стремился затесаться к компиляторам в «свои»! Где-то в сознании прочно засела Айковская аллегория о червях, вероломно вторгшихся в табуированную среду, возомнив себя хозяевами найденного трупа. Хотел ли он стать таким червем?! Велико искушение, да противится что-то внутри, отвергает… «Не от Бога все это», – мысленно ежился Занудин, хотя назвать его человеком верующим было бы чересчур. Но такова уж сама жизнь, преподносящая примеры как святых атеистов, так и неисчислимой рати набожных негодяев по всему свету…
– 7 –
СОН ЗАНУДИНА
о некоторых фрагментах тео– и космогонии, поведанных ангелом-хранителем
– Мини-я, я яблок тебе принес, – Занудин положил сетку с большими зелеными яблоками на кровать.
Он и сам сызмальства любил такие яблоки. Обязательно зеленые и сочные, медово-сладкие – грызть которые одно удовольствие.
– Спасибо, – глаза ангела-хранителя по-доброму улыбнулись, – мне что-то не хочется. Ешь ты.
Занудин не удержался и, легко порвав сетку, забрал одно. Остальные раскатились по всей кровати. Он с громким хрустом впился зубами в лакомство, и ароматный сок брызнул по сторонам. Несколько капель шлепнулось Занудину-маленькому на лицо, но ангел-хранитель не подал и виду – он по-прежнему выглядел доброжелательно.
Закончив расправу над яблоком, Занудин долго молчал, играя в ладони коричневеющим огрызком.
– Знаю, о чем ты думаешь, – обронил Занудин-маленький, первым не выдержав сгустившейся тишины.
– О чем? – вскинул по-детски уличенный взгляд Занудин.
– Все о том же. Об Анфиладе Жизней.
Занудин тяжко вздохнул.
– Но сильно сомневаюсь, – продолжил ангел-хранитель, – что ты уговоришь меня на новое путешествие.
– Почему нет? – невинно поинтересовался Занудин.
– Это не аттракцион. Никто не виноват, что ты так немощен перед лицом эзотерических откровений. А божественными дарами злоупотреблять нельзя, будь ты хоть избранный из всего живущего на Земле человечества.
– Божественные дары… – задумчиво пролепетал Занудин. – Хорошо. Расскажи мне тогда о Боге, Мини-я…
– Ух-ха-ха-ха! – покатился со смеху Занудин-маленький. – Рассказать о Боге, говоришь? Хоть стой, хоть падай – умеешь выдать! Что именно, голубчик, тебе рассказать? Где проживает, как выглядит, за сколько дней сотворил Мир?..
– Я не знаю, – смутился Занудин.
– Уверен ли ты, что созрел для таких тем? Мгм… вот, например… ты только что съел Бога…
– Прости, не понял тебя…
– …ты осязаешь Бога, дышишь Богом, слышишь и видишь Его повсюду и внутри тебя – тоже Он. Когда ты ведешь мысленные беседы – на самом деле, ты разговариваешь с Богом. И все, о чем только ни подумаешь – есть Бог. Он в каплях дождя, барабанящих по стеклам, в клочке утреннего тумана, в недосягаемых звездах и миске супа на столе, в твоих детских воспоминаниях, светлых надеждах и глупых фантазиях, в любви к женщине и в страхе перед трудностями, в решениях, в поступках, в сомнениях, во всех вещах мира, что тебя окружают, и в самой причине, этот мир к существованию вызвавшей. Глупо перечислять все. Ведь все – Его Проявления.
Ангел-хранитель на секунду вгляделся в осунувшееся лицо Занудина и еще сильнее расхохотался.
– О да, ты не удовлетворен таким объяснением. Оно кажется тебе издевательством. На это я и попытался намекнуть с самого начала: так будет. Как ни бейся, ограниченный человеческий ум не в состоянии вообразить себе Высшую Разумную Силу, не увязав ее с образом подобного себе существа, наделенного неимоверно увеличенными свойствами собственной же индивидуальности. Эх… Бог – это синтез принципов, механизм взаимопереходов состояний! Анфиладу Жизней не строили! Она была всегда. Она – один из принципов, который необходим для вселенской гармонии. И если бы ее не было, равновесие все равно присутствовало бы во Вселенной, только проявленное по-другому!
– Но как-то ведь должны создаваться принципы и удерживаться равновесие, и с чего-то должно было все начаться!.. – не обращая внимания на свое бессилие понять, попытался вступить в спор Занудин.
– Вслушайся-ка в свой вопрос. Ты желаешь добиться ответа: что появилось раньше, яйцо или курица. Не так ли? Что ж, хорошая попытка, – усмехнулся Занудин-маленький. – И я тебе говорю снова: Бог и Вселенная образуют единую бесконечность творческих принципов… каждая мизерная крупица которой, по своей сути, есть сам Бог, вышедший из Себя! Яйцо и курица существовали всегда! И в той форме, какую ты знаешь, появились одновременно – но не из ничего, а как принцип, заменивший принцип другой, ему предшествовавший. Времени тотального несуществования проследить нельзя – его попросту не было!! ВСЕ суть либо проявленное, либо погруженное в потенциальное состояние. «Яйцо и курица» – это как мысль, обнаружившаяся в твоей голове: неуловимая, бесконечная и вездесущая. Хватит ли у тебя прыти проследить механизм зарождения мысли, пока она не вылилась в готовый образ? Нет! Почему? Да потому что любая мысль, которая только может затрепетать в твоих мозгах, уже существовала вечно! Все, что есть в мире – было всегда! Человек взял и постановил для себя, что рождение – это начало, а смерть – конец. И решительно обо всем склонен судить по этим двум вульгарным отметинам на необъятном теле космоса. Будто существует разделительная грань: вот он человек, а вот все остальное. И будто бы все, чем он только ни занят на своем по-смешному куцем отрезке под названием «земная жизнь» – достояние его безоговорочной самостийности. Но разве мысль, приходящая из ниоткуда – не рождающаяся, а ниспосылаемая, – не доказывает обратного? Что человек лишь шестеренка в сложнейшей машине. Частица Целого. Божественное проявление, непрестанно взаимодействующее с другими Божественными проявлениями, будь то мысль, мечта, воспоминание; или воздух, вода, земля, вкус зеленого яблока… А значит, он в то же время и Бог, развивающийся Сам в Себе. Человек – крохотная моделька Бога, если хочешь. Но как человек не рождает своих мыслей, а лишь пользуется теми проявлениями, что существовали вечно – так и у Вездесущего и Верховного Бога, Высшего Разума, не могло явиться мысли, не существовавшей вечно, которая бы породила Мир из ничего. И выходит, нет Бога в понимании современных религиозных проповедников. Есть только синтез рождающихся из самих себя и развивающихся в самих себе принципов ради собственной же самосущности!
– Но что имеют в виду люди, когда говорят «верю в Бога»?! – вскочил на ноги Занудин.
– О, ты пытаешься понять и присвоить себе чужое непонимание, и если не сделаешь этого, то еще больше уверишься в собственной ущербности, так? Гм… это замкнутый круг. В него попадать нельзя. Скажу другое. Вера в добро, любовь и справедливость – вот та вера, которая ладит с любым принципом…
– В любовь и справедливость верить понятнее, – согласился Занудин, чем вызвал новый приступ добродушного смеха у своего ангела-хранителя.
– Вот и давай на этом остановимся, – предложил он.
– А в «Ковчеге», – не обратив внимания на слова Занудина-маленького, заговорил Занудин, – верят в любовь и справедливость?
Ангел-хранитель нахмурился, а Занудин снова присел на край кровати.
– Они проституируют этими понятиями… Хотя зря я говорю с тобой на эту тему. Ты сам должен во всем разобраться – ведь ты так решил для себя когда-то, бросая якорь в «Ковчеге». Но раз заикнулся ― продолжу. Все принципы во Вселенной вечны, самосозданы и уравновешены. Бог – это все, что нас окружает, и все, до чего может добраться в своих привольных путешествиях наше воображение. «Ковчег» с его обитателями – тоже проявление Бога. И вот что интересно… Бог словно расковырял на своем теле рану, чтобы понаблюдать: затянется она или воспалится. Бог саморазвиваем – и поэтому нет ничего противоречивого в проведении эксперимента над Самим Собой! Не противоестественно – но удивительно!! Вглядись в эту рану – и что ты о ней скажешь?.. Не найдешь ли ты – а если найдешь, то как отнесешься и чью, в конце концов, сторону примешь, – что частица посягнула на перестройку принципов Целого, из которого она сама же и вышла, являясь его проявлением?!
Занудин долго думал над поставленным перед ним вопросом, но так и не справился со смысловым нагромождением подобного рода.
Занудин-маленький понимающе похлопал по запястью Занудина своей крохотной ладошкой.
– Ладно, успокойся и не мучь ты себя понапрасну. В тебе есть вера, я чувствую. Просто у тебя она еще неосознанная. Вера – это смысл. А смысл – это цель. Каждое разумное существо живет целью. И только тогда, когда цель действительно чиста и оправданна, если она на службе вечных и непререкаемых вселенских принципов – она есть вера самого высокого проявления. Только распознай ее однажды! А слов совсем не нужно…
– Спасибо, Мини-я, – тихо произнес Занудин.
Он с теплотой глядел на ангела-хранителя и мысленно благодарил его за все те уроки, которые получал в своих снах на протяжении многих лет. И светлая радость и щемящее чувство одновременно прокрались в сердце Занудина. Как странно. Он все пристальнее вглядывался во взрослое, отмеченное печатью мудрости лицо маленького человечка – будто сейчас, без отлагательств и именно таким пытался сохранить в памяти навсегда. С чего вдруг?! Неужели они больше не увидятся?.. По телу пробежал колючий холодок. Как ужасны подобные предчувствия! И как плохо, что не дано человеку знать, откуда они приходят, верить им или гнать от себя прочь…
– Да не смотри ты так, – улыбнувшись глазами, почти прошептал Занудин-маленький, – у нас с тобой, между прочим, одно лицо… и мыслим мы одинаково… только на словах, в которые облекается суть вещей, разнятся эти вещи. Потому что слова – это костыли разума, коварная игра, испытание, они уродуют наши истинные мысли и чувства, наполняют душу сомнениями. А вот о предчувствиях… предчувствиям верить надо, что ни говори.
Занудин вздрогнул и растерянно погладил себя по затылку, будто пытался нащупать ту загадочную «дыру» в черепной коробке, через которую мысли вытекали в окружающее пространство и становились прозрачны и ясны ангелу-хранителю, как что-то само собой разумеющееся. Ведь Занудин только-только задумался на тему скверных предчувствий, а ангел-хранитель ни с того ни с сего заговорил об этом же самом.
– Да уж, – Занудин-маленький плавно прикрыл веки. – Похоже, пришло время списывать меня в утиль…
– О чем ты, Мини-я?
– О том, что мы все уже дали друг другу, приятель.
– Не говори так! – у Занудина защипало в носу и глазах.
– Ты только что догадался, а я не хочу больше скрывать – конечно же, я могу читать твои мысли! Я всегда это делал! Но важнее – как и почему. Затаи дыхание и послушай. Ты всегда это знал, но не отдавал себе в этом отчета. Я рожден твоим воображением. А значит, твой разум – мой дом. Значит, мысли и идеи, посещающие этот дом – попросту мои гости и соседи. Такие же реальные для меня, как земные люди для тебя. К кому-то из них я испытываю искреннюю симпатию, кого-то даже люблю, ну а некоторые вызывают у меня раздражение, не без этого… И все знания, которые ты от меня получал – я, в свою очередь, черпал из твоих же впавших в спячку мозгов. Пойми, подсознание человека – это что-то вроде коллективной памяти. Это сведения, которые добывались и накапливались усилиями всех живших. Но добраться до этих знаний, безусловно, непросто. Кому-то удается – и в народе говорят: «У него дар свыше». Но не понимая до конца природы такого дара, приписывают подвиги прозорливости, ясновидения, психометрии конкретному индивидууму, хотя и заслуга-то его, по сути, невелика… И тем не менее подобный случай исключителен. Обычный человек не умеет пользоваться тем, что дано ему с самого начала. А не умеет, потому что не способен поверить. Вот и ты, как все. Но ты придумал меня! И невинная хитрость твоего изобретательного разума сработала… Однако всему рано или поздно нужно ставить точку, пусть это и грустно.
– Но я не хочу ставить точку! Это означает, я должен остаться один?.. Ты мне нужен, Мини-я… – возбужденно прошептал Занудин.
– Хочешь или нет, но мы оба подошли к этому моменту. Мы обязательно увидимся, но пусть это будет как-то иначе, – Занудин-маленький на секунду задумался. – Все во власти принципа переходов, – добавил он и улыбнулся.
Занудин молча глядел перед собой ничего не видящими глазами.
– Когда кажется, что все закончилось – на самом деле, все только начинается. Пока ты тот, кем привык себя осознавать – тебе еще предстоят суровые испытания. Но не позволяй себе обманываться настолько, чтобы совершенная тобою ошибка стала непоправимой. А «Ковчег» ждет от тебя этого…
– «Ковчег»… ждет?.. Объясни мне…
– Нет! – резко ответил Занудин-маленький. – Больше никаких объяснений.
Занудин вздохнул так, что вздох его показался стоном.
– Тебе пора идти, – неловко подтолкнул Занудина в спину ангел-хранитель. – У тебя скопилась куча незаконченных дел в мире твоей действительности, и пока что они важнее…
Занудин, опустив голову, поднялся на ноги. Он понял, что не уйдет никогда, если не овладеет собой и сам себя не прогонит. Как же тяжело на душе в такую минуту!.. «Почему я даже во сне должен страдать? – с горечью подумал Занудин. – Или это часть высшего плана, который неисповедим для живущих?..»
И тут же Занудин осекся, вспомнив, что ангел-хранитель читает все его мысли. Ему стало стыдно за себя, и он сконцентрировался на мыслях исключительно светлых, мужественных. Занудин бросил короткий прощальный взгляд на ангела-хранителя и направился к выходу из палаты.
– Постой, – окликнул его Занудин-маленький.
Занудин обернулся.
– Ты ведь хотел вернуться в Анфиладу Жизней?.. Если ты по-прежнему хочешь этого и намерения твои чисты – знай, у тебя все получится… должно все получиться… Ну, ступай же.
– 6 –
Видеть никого из обитателей «Ковчега» не хотелось. Раздражало отсутствие радио, телевизора, любой связи с внешним миром. Может быть, беспощадная война захлестнула планету или страшнейшая эпидемия… Занудин ничего не мог знать о мире, который покинул. И пусть когда-то, поддавшись порыву, он бежал от мира, бежал безоглядно – сердце по-прежнему хранило в себе эту утрату. Теперь, издалека, не такими уж ужасными казались Занудину его работа в конторе, дотошные соседи и подшучивающие знакомые, дом, в котором жил, шумные улицы, пробки на дорогах, топтание в очередях. Да, был период, когда смерть Эльвиры потрясла его настолько, что все ориентиры в жизни спутались. Но теперь Занудин знал о смерти гораздо больше… Ход жизни никогда не останавливается. Только запущенное в душу отчаяние рисует эту иллюзию и заставляет в нее поверить. Жизнь продолжается и ждет от тебя взаимности ― укрась ее вокруг себя как умеешь! А сколько замечательных женщин, припомнил Занудин, осталось в прошлом, к которым он не решился даже приблизиться, заговорить!.. Как это чудесно, наверное – семья, дети, смех в доме… Занудин вдруг понял, что нельзя (просто преступление!) быть одиноким там, где ты вырос. Нельзя быть чужим в родном краю! Потому что если так случилось – нигде больше своим ты тоже не станешь… Были и солнечные деньки когда-то. Б-ы-л-и. И никогда, хочется думать, тебя не покинет право вернуть в свою жизнь то, чего когда-то не оценил. Душу только береги, да времени бы на все хватило! Не мир плох, который тебя окружает, – а твое собственное недовольное, стервозное, потребительское к нему отношение.
Такие открытия делал для себя Занудин и испытывал душевный подъем, оттого что рассудок не сопротивлялся им как в прежние времена, а значит, он на пути исцеления, на пути добром и правильном. Хандра медленно отступала. Она вновь расправляла свои серые крыла лишь в те моменты, когда Занудин ловил себя на мысли: «Ну и что из всего этого… я ведь по-прежнему здесь, в «Ковчеге»… я чего-то упрямо жду… какой-то развязки…» Знать бы наперед – какой?
Занудин закурил, но тут же поперхнулся проглоченным дымом от внезапной рези в животе. «Вторые сутки ничего не ел», – сообразил он и потушил сигарету. Отворив дверь номера, выглянул в коридор. Занудину повезло – мимо очень кстати семенил карлик.
