Текст книги "Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней"
Автор книги: Игорь Смирнов
Жанр:
Культурология
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
1.2.2.Несмотря на высокую степень психологически ориентированного самопонимания, постмодернизм концептуализует себя лишь парциально, лишь в форме нарцисстской vs. шизоидной духовной деятельности, игнорируя то обстоятельство, что эти его стороны взаимодополняют друг друга в рамках его общей фиксированности на симбиозе. Нарцисс и шизоид конкурируют между собой в их исключительном праве на осознание всего (= субъектно-объектного, имманентного личности в первом случае, трансцендентного ей – во втором). Поэтому нарцисс не распознает в шизоиде свою ближайшую родню, так же как и шизоид – в нарциссе. Между тем многие идеи, выдвинутые текущей культурой, так сказать, общесимбиотичны (с теми или иными корректировками они принимаются постмодернизмом в целом).
К числу таких представлений принадлежит, например, утвердившаяся в постструктуралистском литературоведении после известных пионерских работ Ю. Кристевой [663]663
Julia Kristeva, Semeiotiké. Recherches pour une sémanalyse,Paris 1969, 143 ff.
[Закрыть]модель текста-диады – текста, не прочитываемого без претекста и в силу этого соответствующего самоощущению симбиотического ребенка, чья генеративность имитирует производящее пищу материнское тело [664]664
Ср. наблюдение Ф. Ф. Ингольда, отметившего распространение в постмодернистской текстпрактике сотворчества двух авторов (например, Делеза/Гаттари), т. е. своего рода авторский симбиоз: Felix Philipp Ingold, Jeder kein Künstler. Versuch über den Autor. – Neue Rundschau, 1985. Heft 2,18.
[Закрыть]. Теория рецепции (В. Изер, М. Риффатерр и др.) подменяет автора литературного сочинения читателем-автором, пересоздающим текст, – симбиотическим сотворцом:
Постмодернист опасается более всего, как свидетельствуют экологические движения нашего времени, истощения окружающей его среды – утраты конституирующего его в качестве антропологической величины симбиоза (для человека – абсолютного) с природой. В социальном плане постмодернист-симбиотик плюралистичен. Общество для него не центрировано (ведь он и мать двуедины): оно слагается из групп, каждая из которых ведет свою «языковую игру» [666]666
J.-F. Lyotard, op. cit., passim.
[Закрыть], – оно не столько иерархизировано, сколько «гибридно» [667]667
«Hybridisation» – один из основных терминов, которыми оперирует И. Хассан, описывая постмодернизм: Ihab Hassan, Making Sense: The Trials of Postmodern Discourse. – New Literary History,1987, Vol. 18, 445–446.
[Закрыть].
Понятие разносоставности единого стало ведущим в большинстве определений, посредством которых постмодернизм стирается объяснить те или иные стороны своей творческой активности. Так, Б. Мак-Хейл считает, что нынешний роман моделирует множественную реальность:
…postmodernist fiction does hold the mirror up to reality; but that reality, now more than ever before, is plural. [668]668
Brian McHale, Postmodernist Fiction,New York, London 1987,39; ср. о «фундаментальной противоречивости» постмодернистского повествовательного искусства: Linda Hutcheon, A Poetics of Postmodernism:History, Theory, Fiction, New York 1988, 4; ср. еще о том же: Jim Collins, Uncommon Cultures.Popular Culture and Post-Modernism, New York, London 1989, 60 ff.
[Закрыть]
Самосознание «наших плюралистов» (как сказал бы Солженицын) симбиотично по содержанию (ибо оно подчеркивает внутреннюю разнокачественность всяческих целостностей) и вместе с тем являет собой – по функции – «психическую защиту» (как сказал бы Фрейд), потому что определение некоего предмета как многоликого есть отказ от определения, предотвращающий заканчиваемость постмодернистской авторефлексии.
Земной рай (= образ симбиоза для большинства несимбиотических субъектов, которые идеализируют начало того, чем они располагают, – отправной пункт их субъектности) выступает для постмодерниста тем местом, откуда он видит мир, а не тем, куда он стремится попасть из мира (как Адам-садоавангардист). Постмодернист мыслит как Адам, но не об Адаме; он не замечает того, что ведет свою речь из Эдема; он не различает посюсторонность и потусторонность. Ж. Бодрийяр («Роковые стратегии» [669]669
Jean Baudrillard, Les Stratégies fatales,Paris 1983, passim.
[Закрыть]) наблюдает вокруг себя, в нашей современности, лишь «соблазняющие объекты» (подобные Еве), всеисчерпывающую «прозрачность» (подобную райской еще-не-прикрытости тела), всевластную трансгрессию – культурообразующий «принцип зла» (которому приобщился Адам). В другой своей работе («Символический обмен и смерть» [670]670
Jean Baudrillard, L’ échange symbolique et la mort,Paris 1978, passim.
[Закрыть]) Ж. Бодрийяр сетует на то, что культура не установила эквивалентности между жизнью и смертью (изгнанный из рая Адам становится смертным).
Постмодернист-симбиотик, воспроизводящий материнскую самоотдачу, не дорожит своим местом в мире, – по меньшей мере думает, что способен расстаться с тем положением, которое он занял. Как пишет Бродский:
However modest the place you happen to occupy, if it has the slightest mark of decency, you can be sure that someday somebody will walk in and claim it for himself or, what is worse, suggest that you share it. Then you either have to fight for that place or leave it. I happened to prefer the latter. Not at all because I couldn’t fight, but rather out of sheer disgust with myself: managing to pick something that attracts others denotes a certain vulgarity in your choice. It doesn’t matter at all that you came across the place first. It is even worse to get somewhere first, for those who follow will always have a stronger appetite than your partially satisfied one. [671]671
Joseph Brodsky, Less Than One. Selected Essays? New York 1986, 13.
[Закрыть]
1.3.«Итак» – единственно возможное слово, которое подходит к началу этого абзаца.
Итак, культура в своей обращенной (в сравнении с личностной) психодинамике пришла в постмодернизме к своему онтогенетическому началу, т. е. к филогенетическому концу. Борьба характеров, стремящихся победить один другого и тем самым историзирующих культуру, влечет за собой их общее поражение – смерть психоистории. История есть замена борьбы биологических видов за выживание борьбой психо-логик, у которых нет биологического императива, подчиняющего индивида власти вида. Другими словами, человек в своих психотипических манифестациях не стремится сохранить себя как человека. Что именно произойдет по ту сторону психоистории, неизвестно, принципиально невообразимо, ибо воображение = психичность = историчность.
Может быть, все же культура выживет как бесхарактерная, общая всем психотипам, более не историзируемая психичность? Мы попробуем ответить на этот вопрос в «Заключении» (и наш ответ, скажем уже сейчас, будет отрицательным).
Может быть, психоистория, достигнув в настоящий момент своего онтогенетически исходного пункта, найдет в дальнейшем какие-то дополнительные, еще не введенные ею в оборот, средства для того, чтобы продолжиться? Нет, весь ее инструментарий уже был использован. Изменив онтогенез с помощью конверсирования, она, в принципе, могла бы добавить сюда отрицание (и только его!) каждой из конверсированных фаз нашей личной истории, т. е. инверсировать их. Но поскольку переход из одной фазы психического становления в другую отрицает предшествующую данной стадию, постольку отрицание всех этих отрицаний лишило бы человека и психичности и историчности.
Растратившей свое достояние психоистории остается лишь одно – самопознание.
2.1.1.Темпоральное мышление авангарда, отвергшего, как мы старались показать, всякую трансцендентность, не признавало за прошлым и будущим (за трансцендентными относительно настоящего областями времени) их собственного значения [672]672
Авангард производит, по удачному выражению Я. ван дер Энга, «the reduction and disruption of the syntagmatic line and of the sequence of events» (Jan van der Eng, The Imagery of the Avant-Garde: Zamyatin’s The Cave. – Avant Garde,1987, № 0, 111).
[Закрыть]. Раз вся история сосредоточивалась hie et nunc, то прошлое переживалось авангардом как то, что как бы не было историей, а грядущее моделировалось, соответственно, как то, что не будет историей.
Преодолевая авангард, делая его фактом истории («историческим авангардом»), постмодернизм с неизбежностью мыслит и то, что не было историей, и то, что не будет таковой, уже бывшим [673]673
Ср. близкое нашему размежевание авангардистского и постмодернистского подходов к историческому времени: «….the postmodern is not as negating (of the past) or as Utopic (about the future) as is, at least, the historical or modernist avant-garde» (Linda Hutcheon, A Poetics of Postmodernism…,47).
[Закрыть].
2.1.2.У симбиотика с его авторефлексированием нет иного положения в мире, кроме метапозиции. Симбиотический характер, следовательно, отчужден от себя как от делателя истории в данный момент и в данном месте. Одним из первых это веяние постмодернистской эпохи сформулировал М. Фуко в «Словах и вещах». Для М. Фуко у нашего времени нет субъекта, нет автора, поскольку автор, как теперь выясняется, – всего лишь функция того или иного дискурса:
П. Слотердайк критикует историю (философии) за цинизм и выдвигает в качестве альтернативы цинизму полную пассивность, невовлеченность в историю мыслящей личности:
Nur durch das bewußte Passiv– und Geiassenwerden der einzelnen dringt das Allgemeine gegenüber dem Besonderen, das Objektive gegenüber dem Subjcktiven, die Erfahrung gegenüber bloßer Vorstellung durch. [675]675
Peter Sloterdijk, Kritik der zynischen Vernunft.Zweiter Band, Frankfurt am Main 1983, 945.
[Закрыть]
История, которой симбиотик не управляет, лишь снится ему. Вот заключение, к которому пришел, определяя позицию историка, Б. А. Успенский:
Если согласиться с тем, что сон моделирует наши представления об иной действительности (в самом широком смысле) и если принять во внимание, что историческое сознание так или иначе имеет дело с потусторонней реальностью (опять-таки, в широком смысле), параллелизм между восприятием сна и восприятием истории нельзя признать случайным: естественно и даже закономерно, что здесь могут проявляться одни и те же механизмы восприятия, обобщения и переживания. [676]676
Б. А. Успенский, История и семиотика. (Восприятие времени как семиотическая проблема). Статья первая. – Труды по знаковым системам,22 (= Зеркало. Семиотика зеркальности), Тарту 1988, 82.
[Закрыть]
Отсутствующий в современности как в истории, постмодернист-симбиотик становится антиподом садоавангардиста, вбиравшего в себя всю историю, бывшего гипермодерным.
2.2.1.Чем является прошлое при условии, что оно не было историей?
Авангард решал эту проблему разными способами, которые по отдельности хорошо известны исследователям. Такое прошлое могло оказываться и просто несуществующим («Прошлого вовсе не было» [677]677
Хрисанф (Л. Зак), Как бы интродукция. – Пир во время чумы.Мезонин поэзии, вып. 2, октябрь 1913 (не нумер.).
[Закрыть]); и заслуживающим переписывания наново («…вчерашний день еще не родился <…> Я хочу снова Овидия, Пушкина, Катулла, и меня не удовлетворяют исторические Овидий, Пушкин, Катулл» [678]678
О. Мандельштам, Слово и культура. – В: О. М., Собр. соч. в 3-х тт.,т.2, изд. 2-е, Washington 1967, 224.
[Закрыть]); и актуальным лишь сейчас, а не тогда, когда должно было бы быть актуальным (ср. интерес формалистов к не состоявшимся в свою эпоху литературным репутациям); и продолжающимся в настоящем, т. е. не ставшим историей (героиня «Внучки Малуши» Хлебникова попадает из Киевской Руси в Петербург); и включающим в себя современность, т. е. ставшим текущей действительностью до наступления данного момента (ср. хотя бы мотив «гостя из будущего» в мемуарной «Поэме без героя»).
2.2.2.Точно так же, как минувшее по-разному не было для авангарда историей, вариативной была и авангардистская модель неисторического будущего.
Приостановка динамического развертывания бытия («Остановись, жизнь, в диком скоке…» (С. Бобров) [679]679
Руконог,Москва 1914, 25.
[Закрыть]); угадываемость предстоящего («Я, / осмеянный у сегодняшнего племени <…> / вижу идущего через горы времени, / которого не видит никто» (Маяковский, 185)); перемещение вперед посредством попятного движения («…Но ежедневно возвращаясь К моим старинным берегам: Не царственно ли удаляюсь?..» [680]680
С. Бобров, Алмазные леса.Вторая книга стихов, Москва 1917, 47.
[Закрыть]); полное аннулирование грядущего («О, жизнь без завтрашнего дня!» [681]681
А. Ахматова, Стихотворения и поэмы,169.
[Закрыть]), – вот лишь немногие из версий авангардистского будущего.
Поскольку в дальнейшем истории не будет, постольку сегодняшний день – это момент подведения окончательных итогов, вынесения приговоров, а художник – либо подсудимый, несущий в себе вину всех («…каюсь: / один виноват…» (Маяковский, 230–231)), либо судья миру («…мы нацепили на свои лбы Дикие венки Правителей Земного Шара, Неумолимые в своей загорелой жестокости, Встав на глыбу захватного права…» (Хлебников, II, 3, 17)), либо и подсудимый и судья в одном лице (так изображает Пастернак задним числом авангардиста Стрельникова (чьим прототипом был Маяковский) в «Докторе Живаго»).
Разумеется, неисторическое прошлое и такое же будущее могли совмещаться авангардистским искусством в едином смысловом комплексе, что порождало, например, в поэзии Хлебникова («Война в мышеловке») предвидение вторичного сотворения старой культуры после конца света (тем самым пророчество в духе Маяковского и рекреативный подход к истории культуры в духе Мандельштама оказывались слитыми):
И когда земной шар, выгорев,
Станет строже и спросит кто же я?
Мы создадим Слово Полку Игореви
Или же что-нибудь на него похожее.
(I, 1, 244)
2.3.1.Постмодернизм отнюдь не исчерпывается одним только отрицанием авангардистской психоидеологии, в нем есть и позитивность, как и во всякой большой диахронической системе (ср. выше о символизме), но тем не менее эта негация составляет существенный компонент в содержании той культуры, которая триумфирует ныне над поверженной ею культурой 1910–50-х гг.
Из предпосылки, согласно которой неисторическое прошлое отныне иррелевантно, постмодернизм – в его научной манифестации – делает (гипертрофированное) заключение о том, что все созданные прежде описания исторических событий суть фикции (например, тропической природы, как полагает X. Уайт [682]682
Hayden White, Metahistory: The Historical Imagination in Nineteenth-Century Europe,Baltimore, London 1973, passim.
[Закрыть], или же нарративной, как думают многие другие метаисторики) [683]683
Уже P. Барт критиковал исторические сочинения за то, что они создают «референциальную иллюзию», будучи на деле подчинены законам порождения высказываний (Roland Barthes, Historical Discourse. – Social Science Information,1967, Vol. VI, № 4, 145 ff).
[Закрыть].
В постмодернистской художественной практике возникает жанр биографии, рассказывающей о некоем якобы историческом лице, столь заведомо вымышленном, что у читателя не остается ни малейшей возможности доверять предлагаемому тексту (таков, в частности, комический очерк Комара и Меламида «А. Зяблов», «реконструирующий» жизнь мнимого крепостного живописца XVIII в.).. Себя разоблачающая, над собой смеющаяся, не допускающая серьезного подхода к себе не-история в былом может составлять содержание и иных, чем подложная биография, литературных форм. В стихотворном цикле «Москва и москвичи» Д. А. Пригов деметафоризирует идеологему «Москва – третий Рим»:
Смерть неисторического прошлого – смыслообразующее начало в самых разных постмодернистских романах. Среди других авторов постмодернизма завершенность бывшего не-историей демонстрирует нам Эко в «Имени розы» («Il nome della rosa»), повествуя о том, как выдуманное им сочинение Аристотеля о комическом безвозвратно гибнет во время пожара, уничтожающего монастырскую библиотеку. (Примеры, приводимые из западной постмодернистской литературы, не имеют никакого систематического характера; они создают лишь минимум в доказательстве того, что нынешняя русскоязычная литература является составной частью мирового культурного процесса [685]685
Изнутри русская литература 1960–90-х гг. стала исследоваться с помощью понятий, выработанных в процессе авторефлексии западного постмодернизма, лишь в самые последние годы – см., прежде всего: Вячеслав Курицын, Книга о постмодернизме,Екатеринбург 1992, passim.
[Закрыть].) В романе Аксенова «Остров Крым» тема исчезновения неисторического прошлого повернута политически: якобы сохранившийся после гражданской войны в Крыму демократический строй все же разрушается тоталитарной Москвой.
Вторжение современности в уже состоявшийся исторический процесс ничего не изменяет в нем – минувшее как не-история делается не воплотимым в жизнь. В «Фотографии Пушкина (1799–2099)» Битова агенту осовремененного будущего, ученому Игорю Одоевцеву, посланному в эпоху романтизма, не удается воспрепятствовать дуэли Пушкина с Дантесом.
Находясь по ту сторону не-истории, постмодернизм моделирует прошлое и таким образом, что оно выступает временем, когда не совершилось опознание какого-либо исторического события. В ранней новелле одного из зачинателей русскоязычного постмодернизма Абрама Терца «Пхенц» спустившийся на Землю в 20-е гг. нашего столетия (в период господства авангарда!) инопланетянин живет неидентифицированным в коммунальной квартире. Н. Шмелев («Последний этаж») рассказывает о том, как остался нераскрытым плагиат, случившийся в сталинскую эпоху.
2.3.2.Оставляя позади себя авангардистское будущее, в котором прекращается развитие, постмодернизм объявляет любую эсхатологию исчерпанной: Ж. Деррида утверждает, что апокалиптическая катастрофа постигла самое апокалиптичность [686]686
Цит. немецкий перевод: Jacques Derrida; Apokatypse.Von einem neuerdings erhobenen apokalyptischen Ton in der Philosophie. No Apocalypse, not now, übers. von M. Wetzel, Graz, Wien 1985, 89.
[Закрыть].
Ожидание светопреставления – предмет насмешки в рассказе Е. Попова «Эсхатологические настроения определенной части бывшей молодежи» (предчувствие конца мира связывается здесь с зубной болью, которой страдает герой).
В других случаях, однако, передвижка неисторического будущего вспять по временной оси, состаривание такового не влечет за собой у постмодернистов упразднения эсхатологического подхода к миру, но, напротив, выражается в такой модели, в которой настоящее существует после того, как история уже давно достигла конца (= постисторизм). В этой ситуации у современности, потерявшей преобразовательную мощь, не может быть иной задачи, кроме исследования более не продолжающейся культуры, подобного археологическому. Лучший пример здесь – роман Битова «Пушкинский Дом», герой которого, литературовед, постепенно осознает, что русская культура пришла к своему пределу в 1917-м г.
Постмодернистский роман создает и такую перспективу во времени, сообразно которой в будущем восстановится история, которой недоставало некоему миру (по принципу: в будущем не будет не-истории). «Палисандрия» Саши Соколова заканчивается подготовкой привоза на родину 2 ООО ООО могил русских эмигрантов.
Раз неисторическое будущее было, то можно лишь испытывать ностальгию по революционному Страшному суду, по итоговому решению исторических проблем: роман Лимонова «Это я – Эдичка» описывает разочарование героя, постигшее его после знакомства с нью-йоркскими революционерами, среди которых он пытался найти себе единомышленников, но не обнаружил готовности совершить социальный переворот.
Если не-истории все же предстоит совершиться в дальнейшем ходе событий, то она будет не более чем ложью. В повести «Свой круг» Петрушевская рассказывает о смертельно больной женщине, которая на глазах друзей безжалостно избивает сына с тем, чтобы ушедший от нее муж возмутился бы ее поступком и взял на себя воспитание ребенка, чего он не сделал бы после смерти жены, не будь он свидетелем ее (мнимой) жестокости. Знаменательно, что Петрушевская, показывающая акт псевдосадизма, скрытно полемизирует в «Своем круге» с историческим авангардом: противницу героини зовут Марина, как Марину Цветаеву; муж этой антагонистки носит имя Сергей, как и супруг Цветаевой, Эфрон; друг мужа – осведомитель КГБ по имени Андрей: ср. двойное имя Эфрона, Сергей-Андрей и его участие в акциях, которые НКВД проводил в 30-е гг. в Париже.
2.4.1.Преодолевая не-историю в прошлом и в будущем, постмодернизм приурочивает ее к настоящему [687]687
Иногда нежелание постмодернизма рассматривать себя в качестве одного из моментов истории доходит до полного абсурда. Рассуждая о постмодернизме, Дж. Коллинз договаривается до того, что таковой в одно и то же время является также модернизмом, премодернизмом и не-модернизмом: «…there is indeed a Post-Modernist textual practicein literature, film, architecture, etc., but what distinguishes the Post-Modernist contextis the simultaneous presence of that style along with Modernist, pre-Modernist, and non-Modernist styles…» <подчеркнуто автором. – И.С>(Jim Collins, op. cit., 114).
[Закрыть].
Рисуемое возможным событие часто так и не происходит в постмодернистском тексте. Такого рода бессобытийность характеризует, например, ранний рассказ Битова «Пенелопа» (опустошение сюжетной схемы распространено и в современной западной литературе – ср. хотя бы новеллу П. Зюскинда «Голубь» («Die Taube»), где напряженное ожидание героем зловещих происшествий ничем не разрешается). Случилось ли что-то или нет, нельзя понять: в рассказе Е. Попова «Кто-то был, приходил и ушел» героиня не в силах установить, посещали ли ее жилье сотрудники КГБ с целью негласного обыска, и в конце концов эмигрирует.
Если событие все же случается, то оно затем аннулируется, так что сюжет возвращается в своей финальной стадии после момента кризиса к исходной ситуации: одному из двух осужденных на пожизненное заключение персонажей в пьесе Бродского «Мрамор» удается убежать из тюрьмы, после чего он добровольно приходит назад, купив корм для канарейки. В этом плане передвижение от старого исторического периода к новому неосуществимо: диссидентка из романа В. Г. Сорокина «Тридцатая любовь Марины», не желающая мириться с остатками сталинизма, встречает секретаря заводского парткома, испытывает с ним оргазм и становится образцовой участницей социалистического соревнования, растворяясь в рабочем коллективе. Самый постмодернистский текст стремится к неоригинальности, к компрометированию культа нового, свойственного авангарду, о чем пишут многие исследователи нашей современности [688]688
См., например: Steven Connor, Postmodernist Culture.An Introduction to Theories of the Contemporary, New York 1989, 239 ff.
[Закрыть](ср. выше об имитации симбиотическим ребенком материнских действий).
Излюбленная постмодернизмом форма события – тотальное разрушение какой-либо жизненной сферы: в новелле В. Г. Сорокина «Падеж», ставшей одной из глав «Нормы», приехавшее из города начальство дотла сжигает колхоз, в котором обнаружилась эпидемия, погубившая содержавшихся там заключенных.
He-история в настоящем находит себе выражение также в том, что у изображаемого в тексте процесса его конец совпадает с началом. Замкнутые циклы не позволяют их участникам перейти к новым действиям, совершить историческую акцию. Герой романа Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки» после длительного путешествия попадает вновь в исходную точку своего странствия. В той же «Норме», как уже говорилось в другой связи, показан социум, гражданам которого вменено в обязанность поедать испражнения. Конец и начало не различаются даже в масштабе эволюции всего живого: в рассказе В. Г. Сорокина «Открытие сезона» речь идет об охоте на людей как на диких животных – последний пункт биологического развития, человек, Оказывается эквивалентным сугубо отприродным существам, охотничьим трофеем.
2.4.2.Ввиду того, что текущий момент не историчен, история в целом представляется постмодернизму прежде всего в качестве потенциальной.Р. Козеллеку кажется бессмысленным говорить о «каком-то одном историческом времени»; человек живет сразу в нескольких «налагающихся одно на другое временах» [689]689
Reinhart Koselleck. Vergangene Zukunft.Zur Semantik geschichtlicher Zeiten (1979), Frankfurt am Main 1989, 10.
[Закрыть]; в сущности, добавим мы, он может выбирать себе ту или иную историю. В другой работе Р. Козеллек свел свои соображения об истории к позднее ставшему ходовым формульному ее определению: «die Gleichzeitigkeit des Ungleichzeitigen» [690]690
Reinhart Koselleck, Begriffsgeschichte und Sozialgeschichte. – In: Historische Semantik und Begriffsgeschichte, hrsg. von R. Koselleck, Stuttgart 1979, 33.
[Закрыть]. По Ю. М. Лотману, переход культуры из данного состояния в другое являет собой воплощение одной из многих возможностей, которыми она располагает [691]691
Ю. М. Лотман, Культура и взрыв, 190 и след.
[Закрыть](другими словами, история могла бы протекать и иначе, чем это было).
Потенцированность истории результируется в постмодернистской литературе, в частности, в том, что художественный текст приобретает полифинальность (перебор разных окончаний романа мы находим, например, в «Пушкинском Доме») [692]692
Ср. о том же применительно к западному постмодернистскому повествованию: Brian McHale, op. cit., 109 ff.
[Закрыть]. Еще один свойственный постмодернистскому нарративу способ продемонстрировать эту потенцированность заключен в том, что он устанавливает равнозначность явно фантастической и фактической или правдоподобной историй, излагая обе параллельно. Так, «Жизнь в ветреную погоду» Битова смешивает изображения повседневного времяпрепровождения на даче и атомной войны (обсуждаемый прием, пожалуй, более ощутим в западном постмодернистском романе: «Бойня № 5» («Slaughterhouse-Five») К. Воннегута развертывает одновременно достоверное описание бомбардировки Дрездена и рассказы о космических пришельцах; в «Конце мировых новостей» («The End of the World News») А. Берджесса биография Фрейда объединяется с повествованием о столкновении Земли с небесным телом) [693]693
К этому приему сюжетосложения обращался и Замятин в «Рассказе о самом главном» (см. C.I.2.5), но с иной, чем в постмодернизме, целеустановкой. Кроме повествований о гибнущей планете и о гражданской войне, в тексте Замятина присутствует еще третий сюжетный план – описание мучительного превращения червя Rhopalocera в куколку. Хотя красный комиссар решает расстрелять предводителя крестьянского восстания против большевиков, он позволяет его возлюбленной, мечтающей забеременеть, провести ночь в камере смертника. Вечно биологическое (в природе и среди людей) берет у Замятина верх над возможностями истории и отменяет их. Замятин предвосхищает постмодернизм негативно.
[Закрыть].
Почитать похожее на эту книгу
Логика. Учебник для средней школы. (Издание восьмое. Утверждён Министерство ...Автор: С. Виноградов
![Книга Логика. Учебник для средней школы. [Издание восьмое. Утверждён Министерством просвещения РСФСР.] автора С. Виноградов](http://itexts.net/files/books/110/oblozhka-knigi-logika.-uchebnik-dlya-sredney-shkoly.-izdanie-vosmoe.-utverzhden-ministerstvom-prosvescheniya-rsfsr.-1217.jpg)