Текст книги "Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней"

Автор книги: Игорь Смирнов

Поскольку странная передача событий не разрешается, постольку из языка литературы изгоняются жаргонизмы, диалектизмы, тропы, являющие собой разновидность загадки. Поощряется, напротив, использование языковых (общепонятных) тропов и тавтологий (ср. хотя бы тавтологии в поэме Твардовского «Страна Муравия» (1936): «Пропадай, моя телега, Все четыре колеса» [579]579
  А. Твардовский, Поэмы,Москва 1963, 40.


[Закрыть], – или в его же «Василии Теркине»: «Переправа, переправа! Берег левый, берег правый…» [580]580
  Там же, 123.


[Закрыть]).

Остранение допускается в сталинистской литературе лишь в ослабленной форме. Чтобы не ходить далеко за примерами, сошлемся вновь на роман Крымова. Этот текст открывается сценой на береговой радиостанции: радист Тарумов получает из эфира обрывочные сведения о необъяснимом поведении «Дербента», вначале берущего курс в сторону от судна, которое терпит аварию, а затем возвращающегося на место кораблекрушения. По ходу романа выясняется, что команда «Дербента» во главе с механиком Басовым не подчинилась приказу капитана и его помощника, которые, смалодушничав, отказались помочь загоревшемуся нефтевозу. Остранение здесь – всего лишь нехватка информации о событии; для СР остранение не может быть ничем иным, кроме недостаточного знания.

2.3.2.Неотчужденный от объекта субъект обязывается к всезнанию, к владению исчерпывающей информацией о мире. Учащийся – один из главных персонажей сталинистской литературы («День второй», «Студенты» (1950) Трифонова, берущий себе в пример врага генерал из «Фронта» Корнейчука и т. п.).

Тот, кто руководит мазохистским обществом, – всезнайка, «великий учитель», обладатель информационного максимума.

Ввиду своего высокого ценностного статуса знание должно с тщанием охраняться (ср. города, в которые можно было попасть лишь по специальному пропуску; обилие тайных инструкций; всевозможные закрытые совещания и т. п.).

Одна из самых ходовых метафор в СР – свет знания. Так, один из персонажей «Большой дороги» собирается написать книгу под заголовком «С Востока свет» – о русских людях, распространяющих добытую ими истину по всему миру [581]581
  Ср. многочисленные заголовки сталинистских романов со словом «свет» или его синонимами: Е. Добренко, Не по словам, но по делам его. – В: Избавление от миражей.Соцреализм сегодня, сост. Е. А. Добренко, Москва 1990, 311–312.


[Закрыть].

2.3.3.Неоспоримость ценностей, с которыми имеет дело СР, вызывает к жизни интертекстуальность, смысл которой состоит в том, чтобы подтвердить в последующих сочинениях авторитетность предшествующих. Очень часто литературная цитата выносится в заголовок нового произведения, задает этому произведению идеологический тон. Название романа Б. Полевого «Повесть о настоящем человеке» было заимствовано из «Дня второго», где Колька Джанов восклицает: «Хорошо быть настоящим человеком!» [582]582
  И. Эренбург, цит. соч., 220.


[Закрыть](цитатны и заголовки таких романов, как «Время, вперед!» (1932) В. Катаева или «Молодая гвардия»), И в обратном порядке: чужой заголовок переходит в речь героев или рассказчика младшего текста. Название книги П. Вершигоры о партизанах, «Люди с чистой совестью» (1946), цитируется в том месте павленковского «Счастья», где говорится о лицах, побывавших на оккупированных немцами территориях:

Люди с чистой совестью были еще перемешаны с откровенными подлецами. [583]583
  П. Павленко, цит. соч., 122.


[Закрыть]

Если в средние века религиозное творчество (церковная гимнография, агиография, иконопись) выполняло одновременно функцию художественного, если в эпоху символизма в противовес этому словесное искусство взяло на себя решение религиозных задач (став, например, новым Апокалипсисом) [584]584
  О соотношении религии и литературы в символизме см. подробно: A. A. Hansen-Löve, Искусство как религия.Ранний символизм (в печати).


[Закрыть], то литература тоталитаризма была своего род? религией без религиозного (трансцендентного естественному миру) содержания. СР – и parodia sacra, и сакрализация самого такого пародирования [585]585
  Ср. обнаружившийся в сталинское время интерес исследователей к сакральной пародии: В. П. Адрианова-Перетц, Очерки по истории русской сатирической литературы XVII в.,Москва, Ленинград 1937, 28 и след.; М. Бахтин, Творчество Франсуа Рабле…,passim.


[Закрыть].

2.4.1.Разрушая как секуляризованную, так и религиозную формы сознания, СР утрачивает возможность легитимировать себя посредством отсылок к тем дискурсам, которые считаются носителями (светской или сакральной) истины. Мы держим литературу не просто за ложь по той причине, что она, вообще говоря, существует в паразитической проекции на дискурсы, которые конституированы в обществе как выражающие ту или иную правду о мире (словесное искусство – это вторичная этика, религия, история, политика, наука и пр.). Что касается сталинистской литературы, то она реципируется из-за пределов тоталитарной культуры в качестве намеренно вводящей в заблуждение своих читателей (она «приукрашивает», «идеализирует» жизнь, «декретируется» властями). Эта рецепция, однако, не замечает того, что она всего лишь восстанавливает в правах статус дискурсов, традиционно полагаемых истинными.

Ставящий под вопрос и светскую и религиозную истины, СР представляет собой в высшей степени радикальную попытку преодолеть дискурсивность как таковую. Объективно говоря, СР не видит надобности в существовании специализированных, утверждающих себя во взаимопротивопоставленности способов мышления о мире и созвучных им средств выражения [586]586
  В оппозиции к этому наша, посттоталитарная, эпоха направляет свои интеллектуальные усилия именно на реконструкцию специфики, присущей различным дискурсам, – ср., прежде всего: Michel Foucault, L’Archéologie du savoir, Paris 1969, passim.


[Закрыть]. В соответствии с этой установкой сталинистский роман постоянно возвращается к теме незавершенного сочинения из какой-либо области текстопорождения (автору книги «С Востока свет» война мешает завершить его историософский трактат; в романе «Танкер „Дербент“» пожар на корабле уничтожает дневниковые записи, которые юный матрос, Валерьян, собирался превратить в газетные статьи; Воропаев из «Счастья» не доводит до конца свой труд над текстом под Названием «Нравственный элемент на войне»).

Литература с ее стремлением к универсальному охвату всех областей познания оказалась единственным дискурсом, в рамках которого антидискурсивность тоталитаризма могла найти себе медиальную среду для воплощения. СР – совокупность нарративов, не оставляющих места в культуре никакому иному способу моделирования мира [587]587
  Примечательно, что сегодняшнее (постмодернистское) общество концептуализуется как не легитимирующее себя через нарратив, – ср.: J.-F. Lyotard, La condition postmoderne,Paris 1979, passim.


[Закрыть]. СР – рассказ, история и фикция в одно и то же время, история, удовлетворяющая мазохистское самосознание (тот факт, что выход из печати книги В. Я. Проппа о принципах повествования («Морфология сказки», 1928) совпал с началом шахтинского процесса вполне закономерен [588]588
  В недавней статье М. Вайскопф показал зависимость метаязыка, с помощью которого В. Я. Пропп описывал волшебную сказку, от терминологии («вредитель» и т. п.), использованной в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года, придя к выводу о том, что эта «…работа – ярчайший пример научно-методологической сублимации страха, ставшего объектом остраненно-аналитического изучения» (М. Вайскопф, Морфология страха. – Страницы,Иерусалим 1992, № 1, 59). Говоря о контексте, в котором возникла книга В. Я. Проппа, нельзя, однако, не учитывать того обстоятельства, что приложение юридических терминов сталинизма к сказочной фантастике, к заведомому вымыслу, делало их комическими (ср. позднейший интерес В. Я. Проппа к теории смеха (В. Я. Пропп, Проблемы смеха и комизма,Москва 1976) и его участие в карнавально-философских беседах постобэриутского кружка в 1933–34-м гг.). «Морфология сказки» и отражает нарративно-угрожающий мир тоталитаризма, и превращает его в предмет «веселой науки». Если В. Я. Пропп и «сублимировал» страх, внушенный ему нарождавшимся сталинизмом, то посредством разрушительного тайного смеха над страшным.


[Закрыть]). СР – замещение культуры нарративом, подобное замещению социума вождем [589]589
  Откуда, по словам Б. Е. Гройса, «политический вождь обрел власть эстетическую» (Б. Гройс, Сталинизм как эстетический феномен. – Синтаксис,1987, № 17, 105 и след.).


[Закрыть]. Это нечто большее, чем «государственное искусство» [590]590
  H.Günther, Die Ventaatlichung der Literatur…,170 ff.


[Закрыть]уже потому хотя бы, что здесь культура впервые за всю историю ее развития попробовала упразднить самое себя.

2.4.2.Сущность так называемой «оттепели» состояла в том, что литература, отрекшаяся от сталинизма, реабилитировала собственные значения либо религиозности, либо светского мышления, доведенные в СР до абсурда.

Лучший и самый ранний образец первого из этих процессов – пастернаковский роман «Доктор Живаго», пропагандировавший христианство как единственную возможность «жить в истории». Религиозность для Пастернака, который восставал против обессмыслившего ее тоталитарного искусства, не есть нечто само собой разумеющееся – она оправдывается (после того, как у нее была отнята актуальность) в качестве неустаревающей, порождающей новизну (историю, изменение) [591]591
  Ср. о специфике христианства в пастернаковском романе: Александр Пятигорский, Пастернак и доктор Живаго. Субъективное изложение философии доктора Живаго. – Время и мы,1978, № 25, 170–171.


[Закрыть].

Точно так же искусство «оттепели» восстанавливало в своих правах и секуляризованные дискурсы, например, юридический (защита невинно осужденных, скажем, в «Одном дне Ивана Денисовича» Солженицына) или научный (в романе Каверина «Поиски и надежды» (1956) на место повторяющегося в СР мотива лечения без лекарств приходит история изобретения отечественного пенициллина).

Постсталинистский нарратив перестает солидаризоваться с социальной властью и параллельно с этим релятивизирует ценность самой нарративики, допускает разные аксиологические подходы к ней (Эренбург развенчивает в «Оттепели» (1954) власть предержащего – директора завода Журавлева, игнорирующего повседневные нужды рабочих, и в то же время открывает свое произведение сценой читательских прений о некоем романе (скорее всего, имеется в виду «Счастье» Павленко) – показом суда над повествованием).

То, что литература «оттепели» предлагала взамен сталинистской идеологии, было не новой системой ценностей, но старой, претоталитарной. Литература этого переходного периода старалась показать страдающего(при тоталитаризме) носителя традиционных, досталинистских убеждений (религиозных или профанных). Страдающий герой здесь, как и в СР, – это человек, который как раз в своей готовности быть подвергнутым отрицанию и сохраняетсебя. Заглавный персонаж в «Одном дне Ивана Денисовича» трудится, забывая про болезнь и даже рискуя быть наказанным карцером за свою чрезмерную старательность, но именно эта способность не думать только о себе и позволяет ему выжить в лагере [592]592
  О проповеди страдания у Солженицына см. также содержательную статью: О. Давыдов, Квадратура «Круга». – Независимая газета, 24.07.1992, 5.


[Закрыть]. Психология мазохизма продолжала быть господствующей и после смерти Сталина. Но она утратила в эти годы свою социогенность. Герой-мазохист, который вместе с тем воплощает собой традиционные ценности, – одиночка в мазохистски-новаторском обществе. Мазохист, отчужденный от огосударствленного, культуротворного мазохизма, вернул литературе выкинутую было из нее проблематику отчуждения-остранения.

Не нужно, впрочем, забывать и о том, что сталинизм продолжил свое существование и в условиях «оттепели» и даже «перестройки». В «Печальном детективе» Астафьева выведен страдающий страж порядка, больной милиционер, который охотится за убийцей, напоминающим читателю авангардиста-Маяковского:

Добрый молодец, двадцати двух лет от роду <ср. тему двадцатидвухлетия у Маяковского и в посвященных ему стихах других поэтов. – И.С.>, откушав в молодежном кафе горячительного, пошел гулять по улице и заколол мимоходом трех человек. Сошнин патрулировал в тот день по Центральному району, попал на горячий след убийцы <…> Но молодец-мясник ни убегать, ни прятаться и не собирался: стоит <…> в спортивной курточке канареечного <…> цвета <желтая куртка Маяковского! – И.С.><…> Граждане шарахались, обходили измазавшего себя человеческой кровью «артиста» <тема художника. – И.С.>. [593]593
  Октябрь,1986, № 1, 20–21.


[Закрыть]

2.4.3.Отрицание тоталитарной культуры в период «оттепели» было во многом подготовлено, как это ни покажется странным, много раньше, в недрах СР.

Главное противоречие мазохистской культуры – в том, что она, создаваясь, должна, с другой стороны, отрицать себя, созданное. Только в самые последние годы стало понятно, насколько самокритичным было искусство СР. Апологетизируя социальный порядок сталинского государства, оно тайно критиковало его. Мазохист заходит в своей деперсонализации столь далеко, что он не только отрицает себя ради подчинения авторитету, но и негирует авторитет, дабы не оставаться автоидентичным в процессе автонегации.

Первым, кто обратил внимание на самокритику, скрытно проходящую через, казалось бы, вполне ортодоксальные романы СР, был Т. Лахузен. В статье о «Далеко от Москвы» он заметил, что превращение гидронимической реалии «Амур» в вымышленный автором этого романа гидроним «Адун» намекает на «ад», в то время как на поверхности текста Ажаева речь как будто идет о безусловно положительных ценностях социалистического строительства [594]594
  Thomas Lahusen, Das Geheimnis des Adun. Rekonstruktion einer Geschichte. – Wiener Slawistischer Almanach,1989, Bd. 24, 126; ср. также: Thomas Lahusen, « Далеко от Москвы», или Три утопии Василия Ажаева(рукопись).


[Закрыть]. М. Алленов проинтерпретировал декоративную решетку на московской станции метро «Комсомольская-кольцевая» как имеющую символическое значение, входящее в конфликт с общим оформлением этого сооружения, которое имитирует небесный свод [595]595
  М. Алленов, Очевидности системного абсурдизма сквозь эмблематику московского метро. – Искусство кино,1990, № 6, 81 и след.


[Закрыть].

Примеры, подобные только что приведенным, было бы легко продолжить. В кинофильме Александрова «Волга-Волга», снятом в разгар Большого террора (1938), отрицательный персонаж, бюрократ Бывалов (актер Ильинский), носит усы, подтянут кавказским пояском, танцует лезгинку, поощряет классическую музыку, одним словом, окарикатуривает Сталина (скорее всего, именно его, а не какого-то другого из кавказцев, добившихся власти, ибо именно Сталин санкционировал возврат к музыкальной классике, провозглашенный в известной статье «Сумбур вместо музыки»).

Песня Лебедева-Кумача, на первый взгляд беззастенчиво восхваляющая сталинскую систему («Кипучая, могучая, никем не победимая…»), на самом деле дословно цитирует иронический пассаж из «Петербурга» Андрея Белого, где тот издевается над царистской бюрократией:

Шорохи переворачиваемых листов! Какое кипучее и могучеебумажное производство! [596]596
  Андрей Белый, Петербург,Москва 1981, 34.


[Закрыть]

Не менее удивительна и «Песня о Сталине» Исаковского:

 
Границы Союза Советов
Закрыл он от воронов черных,
Одел их бетоном и камнем
И залил чугунным литьем…
Споем же, товарищи, песню
О самом великом дозорном,
Который все видит и слышит, —
О Сталине песню споем.
 
 
Как солнце весенней порою,
Он землю родную обходит,
Растит он отвагу и радость
В саду заповедном своем…
Споем же, товарищи, песню
О самом большом садоводе,
О самом любимом и мудром, —
О Сталине песню споем. [597]597
  Цит. по: От края и до края.Литературно-эстрадный сборник, Москва 1936, 23–24.


[Закрыть]
 

Превознося Сталина-садовника, Исаковский в полном противоречии с этим отсылает нас к поэме Некрасова «Мороз, Красный нос»: «Мороз-воевода дозором Обходит владенья свои» (ср.: «великий дозорный»; «он землю родную обходит»).

Художник Почтенный написал в начале 1930-х гг. картину, изображающую стартующих бегунов. Старт им дает стоящий за ними человек в военной форме с пистолетом в руках (причем оружие направлено не прямо в небо, но отчасти на спортсменов). Поднимаются ли легкоатлеты со стартовой черты или падают сраженные пулей в затылок, нельзя решить зрителю, поскольку позы бегунов таковы, что допускают оба прочтения.

В сюжет романа «Первые радости» (1943–1945) Федина вплетена интрига, которую затевает жандармский подполковник, намеревающийся обвинить в заговорщицкой деятельности ни в чем не повинного драматурга Пастухова: хотя события, изображаемые в этом сочинении и приурочены к предреволюционному времени, они могли, ассоциироваться читателями с провокациями сталинских карательных органов.

СР начинается с литературных текстов о поражении неоспоримо положительных героев (фадеевский «Разгром» рассказывает о гибели партизанского отряда, «Оптимистическая трагедия» – о конце матросского полка, кинофильм братьев Васильевых «Чапаев» (1934) – о смерти легендарного командира).

Уничтожение Сталиным командного состава Красной Армии перед началом второй мировой войны и горбачевская «перестройка» были одинаковыми по своему мазохистскому содержанию: в обоих случаях абсолютные правители подрывали основание их власти.

III. Самоустранение авангарда

1.1.0.Одной из сложных проблем при системно-диахроническом изучении культуры второй половины 1920–30-х и 40-х гг. является разграничение тоталитарного искусства и сосуществовавшего с ним (отчасти в подполье, отчасти официально) позднего авангарда.

Обе эти системы были реакцией на раннеавангардистскую психоидеологию. Как и СР, авангард-2 (например, обэриуты) преодолевал установки авангарда-1, пусть и без той гиперкритичности, которая была свойственна здесь тоталитарному искусству.

Что объединяло и что разъединяло – в психическом плане – создателей сталинистской культуры и авангардистов второго поколения? Вот вопрос, на который нам предстоит ответить.

1.1.1.Мазохизм не монолитен в том же смысле, что и садизм. Подобно тому как садист либо заставляет свои объекты страдать, либо, не замечая в них ничего, кроме страдания, сопереживает им, и мазохист может выступать в экстравертированном и в интровертированном обличьях.

Мазохист-экстраверт внутренне опустошен по отношению к некоей внешней инстанции. Чтобы подтверждать конституирующее его характер самопожертвование, мазохист такого рода нуждается во внеположной ему силе – в доминантной женщине, в культурном авторитете, в вожде, возглавляющем массы. Именно экстравертированный мазохизм создает мазохистскую социальность – жизненно необходимую для его функционирования среду, будь то соответствующий эротический клуб или сталинское государство. Мазохист-экстраверт, неспособный обойтись в своем негативном самосохранении без гаранта, обеспечивающего протекание этого процесса, крайне нетерпим к тем, кто не гарантирует ему надежности мазохистской ситуации, т. е. к тем, кто основывает социальность на каких-либо не мазохистских психических принципах.

Интровертированный мазохизм самодостаточен, он представляет собой акт постоянно возобновляющейся автодеперсонализации. Мазохист-интроверт ищет себя и не находит, его авторефлексия беспредметна, ее содержание негативно, она сугубо формальна. Человек подобного психического склада есть субъект себя снимающей авторефлексии. Здесь пролегает рубеж, который отделяет интровертированного мазохиста от квазимазохиста, обращающего садистскую агрессивность на себя. Первый из них персонифицирует страдающее, отменяющее себя в своей бессодержательности, самосознание. Второй же – это самосознание страдающего (ср. хотя бы мотив «наступания на горло собственной песне» в поздней лирике Маяковского). Автоагрессия квазимазохиста усиливает или пробуждает в нем авторефлексию, а не снимает ее.

(Здесь будет уместно одно обобщающее замечание. Оно касается проблемы автоидентичности. Начиная с Дж. Локка, самотождественность личности понимается как ее способность сохранять память о себе:, быть связанной со своим прошлым [598]598
  John Locke, An Essay Concerning Human Understanding(1694), Oxford 1975, 345. Ср. современные дискуссии по поводу автоидентичности, наследующие суждению Дж. Локка: Personal Identity,ed. by. John Perry, Berkeley, Los Angeles, London 1975, passim.


[Закрыть]. Это понимание страдает формализмом. Личность формируется в результате пережитой ею травмы. В известном смысле мы принужденыбыть личностями. Верность прошлому оказывается, таким образом, тем, что нам трансцендентно, несмотря на свою имманентность. Отсюда проистекают наши попытки избавиться от самих себя. Так, садизм может превращаться в автосадизм [599]599
  Мазохист в наименьшей степени, по сравнению с остальными характерами, способен к избавлению от себя, ибо он изначально избавлен от себя. Мазохист поэтому самый непластичный, в высшей степени не предрасположенный к автореорганизации психотип.


[Закрыть]. Личностное не есть застылое, оно эволюционирует. Однако путь этой эволюции предрешен рамками характера, в которых она совершается: чем более мы теряем нашу индивидуальность, тем сильнее проступают в нас черты психотипа, к которому мы принадлежим. Стремление не быть авто-идентичными, свойственное нам в той же мере, что и старание удержать наше личностное начало, делает нас гиперавтоидентичными – равными психотипу, в который мы заключены: Из элемента парадигмы мы превращаемся в самое парадигму.)

Травмой, создающей характер, может быть либо нечто, случающееся с личностями, с которыми сопряжен данный субъект (прежде всего, с его родителями и с ближайшим семейным окружением), либо нечто, происходщее с самим субъектом. Ясно, что внешняя травма побуждает испытавшего ее субъекта к экстравертированности, тогда как внутренняя вызывает фиксированность индивида на самом себе. Противопоставляя экстраверсию и интроверсию, К.-Г. Юнг предложил классификацию, которая применима, по сути дела, к любомухарактеру (не только к садистскому и мазохистскому, как в наших суждениях). Ибо экстравертированная / интровертированная ориентация личности обусловливается не конкретным содержанием пережитой ребенком травмы, но лишь, тем, где таковая локализована – вне субъекта или внутри него. Что до интровертированного мазохизма, то он может вызываться, среди прочего, начинающейся в раннем возрасте хронической болезнью, которая делает непреодолимое страдание внутренней проблемой субъекта (мы имеем в виду биографию М. М. Бахтина, одного из самых проникновенных выразителей позднеавангардистских веяний).

1.1.2.Авангард-2 был плодом интровертированного мазохистского творчества. Перед тем, как повести об этом речь, следует сделать одну оговорку.

СР был сформирован прежде всегомазохистами-экстравертами. Поэтому в сталинистском романе так часто появляется фигура наставника, без которого герой не мог бы реализовать себя или продолжить свою деятельность (таковы: Сталин, поддерживающий в «Счастье» катабазис Воропаева; бывший командир Сергея Тутаринова в «Кавалере Золотой Звезды», одобряющий намерения своего подчиненного; комиссар, дающий пример Мересьеву в «Повести о настоящем человеке», и т. п. [600]600
  Дальнейшие примеры см.: Евгений Добренко, Все лучшее – детям (Тоталитарная культура и мир детства). – Wiener Slawistischer Almanack,1992, Bd. 29, 163.


[Закрыть]). Вместе с тем СР был открыт и для бывших авангардистов первого призыва, отказавшихся от авангардистского прошлого, для автосадистов. В текстах этой группы писателей наставничество нередко имеет негативное значение (студент Володя Сафонов в эренбурговском «Дне втором» наталкивает рабочего Толю Кузьмина на мысль о вредительстве; в «Людях из захолустья» Малышкина, вошедшего в литературу в начале 1920-х гг., журналиста Соустина поучает скрытый враг Калабух; на Вихрова в «Русском лесе» пытается повлиять в марксистском духе бывший агент охранного отделения Грацианский). Для автосадизма, в остальном солидарного с собственно мазохизмом, воздействие на героя извне не может быть ничем иным, кроме дьявольского наущения. Наконец, СР на своей периферии (детская литература, отчасти лирика) допускал в себя также интровертированный мазохизм (ср. хотя бы тексты для детей Хармса и Введенского).

Конфронтация, развертывавшаяся между СР и авангардом-2, была с психологической точки зрения более сложной, чем противостояние экстравертированного и интровертированного мазохизма. СР был психотипологическим конгломератом, в образовании которого участвовали разные виды мазохизма и квазимазохизм. Вразрез с этим авангард-2 создавался исключительно мазохистами-интровертами. В рамках сталинистской культуры они обладали, пусть и не очень значительной, возможностью примкнуть к официальной культуре. Но экстравертированным мазохистам, 9 обратном порядке, путь к неофициальности был заказан.

1.2.1.Если СР революционно отрывался от исторического авангарда, то культура интровертированного мазохизма преодолевала его эволюционно, будучи континуальным завершением раннеавангардистской программы. Поскольку для мазохиста-интроверта отрицание есть событие, совершающееся внутриличности, постольку поздний авангард должен был сопережить, унаследовать раннеавангардистские установки, овнутрить их, прежде чем подвергнуть их негации [601]601
  Ср.: Renate Lachmann, Dezentrierte Bilder. Die ekstatische Imagination in Bruno Schulz’ Prosa. – Psychopoetika…,439 ff, где, с одной стороны, анализируются мазохистские мотивы в позднеавангардистском творчестве Бруно Шульца, а с другой, – его отношение к Кафке (т. е. к представителю начального авангарда) как к квазиотеческой фигуре.


[Закрыть].

Мы уже ссылались на роман Вагинова «Труды и дни Свистонова» (D1.1.1.2.1), в котором процесс литературного творчества представлен – на садистский манер – в виде охоты на людей, похищения личностей из фактической реальности. Однако этим не исчерпывается содержание романа, созданного Вагиновым в период его сотрудничества с обэриутами. «Труды и дни Свистонова» подытоживаются тем, что и сам изображаемый в этом тексте автор становится пленником созданного им художественного произведения, исчезает в качестве действительно существующего лица. По ходу сюжета выведенный Вагиновым автор-садист перевоплощается в индивида, который не в состоянии установить контакт с самим собой как с некоей реальностью, в мазохиста (тема страдающего агрессора запечатлена в фамилии заглавного героя: «Свистонов» = «свист» (звукопроизводство, которое может иметь агрессивную функцию) + «стон»).

Автор в авангарде-2 безместен. Отсюда объясняется предпринятое М. М. Бахтиным понимание романов Достоевского в качестве «полифонических» («Проблемы творчества Достоевского», Ленинград 1929). Согласно концепции М. М. Бахтина (вряд ли верной, но не об этом сейчас речь), Достоевский устранял себя из своих текстов, чтобы предоставить свободу самовыражения сознаниям иным, чем его собственное. Самосознание автора, таким образом, оказывается у М. М. Бахтина иррелевантной величиной. В последнее время идеи М. М. Бахтина все чаще оцениваются как аналогичные сталинизму. Б. Е. Гройс проводит параллель между сталинскими показательными процессами и апологией карнавального «увенчания-развенчания», содержащейся в бахтинской книге о Рабле [602]602
  Б. Е. Гройс, Бахтин, или Сакрализация Просвещения(рукопись).


[Закрыть]. Вслед за Б. Е. Гройсом М. К. Рыклин видит в бахтинском карнавале террор, направленный против индивидуального тела [603]603
  М. Рыклин, Тела террора (тезисы к логике насилия). – В: Бахтинский сборник,I, Москва 1990, 60 и след.


[Закрыть]. Такой подход к М. М. Бахтину во многом справедлив. Но не нужно забывать о том, что сталинский (экстравертированный) мазохизм предполагал наличие внешнего начала (партийной дисциплины и т. п.), которое развязывает самокритику, поощряет самоликвидацию личности. Между тем для М. М. Бахтина (интровертированного мазохиста) именно личность инициирует отказ от личностного: она становится авторскойпостольку, поскольку она готова уступить себя ради оправдания чуждого ей сознания (Достоевский) или ради того, чтобы сделать создаваемый ею текст отражением народного праздника, карнавала (Рабле, Гоголь).

1.2.2.Что значит: не найтисебя в процессе авторефлексии? В этом случае можно не найти себя, и тогда «я» будет существовать даже и ненайденным, в качестве гипотетической величины. И можно не найти себя, и тогда о «я» нет и речи.

Интровертированный мазохизм породил разные художественные школы.

С одной стороны, он выразился в конструктивизме второй половины 20-х гг. У поэтов ЛЦК (Литературного центра конструктивистов) на передний план выступает субъект, ищущий себя, но терпящий неудачу на этом пути или пока еще не достигший своей цели. В творчестве Сельвинского такого рода личность принимала образы: «попутчика», готового служить советскому строю, который, однако, отталкивал его и доводил до гибели (Полуяров в романе в стихах «Пушторг»); авантюриста, захватывающего на короткое время власть и лишающегося ее (Оконный в драме «Командарм-2»); молодого человека, не успевшего созреть к началу революции и тяготящегося своей безместностью в постреволюционном обществе (стихотворение «Переходники») [604]604
  Теория конструктивизма предполагала, что художник должен подчиниться теме своего текста, используя только те приемы, которые соответствуют изображаемому им предмету (= так называемый «локальный принцип»). Иначе говоря, конструктивизм объективировал авторство, требовал от автора, чтобы тот выражал себя не как субъект, но подлаживаясь к объекту, т. е. как нечто данное и в то же время отсутствующее. О теории литературного конструктивизма см. подробно: Rainer Georg Griibel, Russischer Konstruktivismus.Künstlerische Konzeptionen, literarische Theorie und kultureller Kontext, Wiesbaden 1981, 124 ff.


[Закрыть].

С другой стороны, интровертированный мазохизм стал литературой о невозможности найти никакое «я». Эта психо-логика составила содержание текстов обэриутов («искусство, что ты чувствуешь, / находясь без нас?» – спрашивал Введенский [605]605
  А. Введенский, Полн. собр. соч.,т. 1 (вступительная статья и примечания М. Мейлаха), Ann Arbor, Michigan 1980, 127; в дальнейшем ссылки на произведения Введенского, помещенные в этом томе, приводятся в тексте книги.


[Закрыть]) и близких к ним ленинградских писателей. О ней мы и будем говорить в дальнейшем.