Текст книги "Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней"

Автор книги: Игорь Смирнов

1.3.3.Как нам кажется, не стоит отрывать анально-садистскую стадию от орально-садистской. На анальном этапе эволюции ребенок возмещает регрессивность своего поведения, возвращающего ему объект resp. возвращающего его к объекту, прогрессивно означенным вниманием к автопроизводству дефектного (отбрасываемого) объекта. Подчеркнутое Фрейдом стремление ребенка на втором году жизни отсрочивать стулоотделение (окончательное изложение этой проблемы см. в: «Drei Abhandlungen zur Sexualtheorie», 1915, 1924), с одной стороны, и с другой – отмеченный Э. Джоунсом интерес детей к рассматриванию собственных экскрементов и к игре с ними [373]373
  Ernest Jones, Über analerotische Charakterzüge (1919). – In: E.J., Die Theorie der Symbolik und andere Aufsätze,Frankfurt am Main 1978, 127.


[Закрыть]компенсируют, соответственно, агрессивный захват ущербного объекта и приобщение таковому. (Нам нет нужды видеть, подобно Фрейду, в нежелании ребенка вовремя извергнуть переваренную пищу проявление инфантильной сексуальности – расчет на удовлетворение от максимального возбуждения анально-эрогенной зоны; наше объяснение этих задержек имеет в виду детскую логику [374]374
  Мы не думаем, что эрогенные зоны изначально даны человеческому телу. Они возникают у ребенка как такие места, где его психика, достигшая того или иного этапа созревания, может выразить себя через симптом и тем самым сообщить о том, чт о она, собственно, желает, миру. Поскольку Kulturtrieb всегда обладает каким-либо логическим содержанием, постольку мы вправе сказать, что эрогенные зоны соматизируют логику.


[Закрыть].) Приближаясь к концу своего садистского периода, составляющего единый, хотя и поэтапно (от оральности к анальности) развертывающийся комплекс, ребенок, бывший поначалу реагирующим садистом (и «садистом»), делается демиургом собственного дефектного мира, творцом сотворившей его когда-то реальности. Вряд ли случайно поэты-авангардисты обращались в поздних, завершающих творческую эволюцию, текстах к обобщающе-копрологическим мотивам, подобно Маяковскому с суммирующей его литературный опыт формулой: «Я, ассенизатор и водовоз…» [375]375
  Об истории этой строки см. подробно: Л. Ф. Кацис, Поэт-ассенизатор у Маяковского и вокруг. – Даугава,1990, № 10, 95–104. Первым, кто сделал анально-скатологический мир футуризма предметом (критического) исследование и пародирования, был Чуковский; см. подробно: Б. М. Гаспаров, Мой до дыр. – Новое литературное обозрение,1992, № 1, 307 и след, (вдогонку за замечательной статьей Б. М. Гаспарова заметим, что название детских стихов Чуковского «Мой до дыр» ритмически и отчасти лексически пародирует пресловутое «дырбул щел» Крученыха).


[Закрыть]из предсмертной поэмы «Во весь голос» (ср. еще позднее стихотворение «Парижанка», где в бывшей всегда важной для поэта мифологеме «город=женщина» Париж представляет уборщица в общественном туалете), – или Пастернаку, писавшему в «Стихотворениях Юрия Живаго»: «И, всего (sic!) живитель и виновник, – Пахнет свежим воздухом навоз» [376]376
  Борис Пзстернак, Стихотворения и поэмы в 2-х тт.,т. 2, Ленинград 1990. 57. Возможно, что Пастернак полемизирует здесь с Маяковским, который ассоциировал навоз и самоубийство: «Лягу, / светлый, / в одеждах из лени / на мягкое ложе из настоящего навоза,/ и тихим, / целующим шпал колени, / обнимет мне шею колесо паровоза» (В. Маяковский, Полн. собр. соч.,т. 1, 154; в дальнейшем ссылки на этот том см. в тексте работы).


[Закрыть].

При завершении садистской эволюции ребенок, поначалу отказывавшийся быть самостоятельным существом, становится таковым, но не применительно к той среде, которая ему предлагается извне, – он вырабатывает среду сам, пользуясь ресурсами своего тела. Маленький садист не принимает автономию как вынужденную и формирует ее на свой лад. Из недостаточно самостоятельного он становится сверхсамостоятельным существом, находящим зависящий от него, им самим продуцируемый объект. Сообразно этому садистская культура склонна гипертрофировать свою автономность во временном или в пространственном планах (акмеисты называют себя также «адамистами» – первоизгнанными из симбиотического бытия [377]377
  Исследователи почему-то не замечают того, что в слове «акмеизм» присутствует, помимо всего прочего, также значение «высшая стадия мужского полового возбуждения»; отсюда понятно, почему синонимом «акмеизма» оказывается термин «адамизм», включающий в себя идею первосексуальности. (ср. особенно интерпретацию Гумилевым «адамизма» как «мужественно твердого <…> взгляда на жизнь»: Н. С. Гумилев, Наследие символизма и акмеизм (1913). – В: Н. С. Г., Письма о русской поэзии, составление Г. М. Фридлендера, Р. Д. Тименчика, Москва 1990, 55). К фаллической коннотации «акмеизма» ср., в частности, программные стихи одного из участников «Цеха поэтов», Нарбута: «Дыши поглубже. Поприлежней щупай. / Попристальней гляди. / Живи, / чтоб купол позолоченной залупой/ увил колонны и твоей любви» (Владимир Нарбут, Плоть. Быто-эпос,Одесса 1920,3).


[Закрыть]; Хлебников именует «самовитую» (= автореферентную) речь «образом мирового грядущего языка» [378]378
  В. В. Хлебников, Собр. соч., III.Nachdruck von Band V der Ausgabe Leningrad 1928–1933, München 1972, 221.


[Закрыть]; многие футуристы сравнительно рано пишут автобиографии – выступают первооткрывателями собственной жизнедеятельности, таковы: «Его – моя биография великого футуриста» Каменского [379]379
  Ср. мотивировку этой автобиографии: «Отныне писатели сами должны писать о своем творчестве – иначе сгинет книга» (Василий Каменский, Его – моя биография великого футуриста,Москва 1918, 6).


[Закрыть], «Я сам» Маяковского, «Охранная грамота» Пастернака).

Под предложенным углом зрения не приходится говорить, что садист только симбиотичен (Э. Фромм и др.), что он всецело противостоит самоценной личности (Д. Шапиро, А. Грюн). Зато можно утверждать, что для садистского характера симбиоз принципиально поддается замещению замкнутым в себе существованием. Садист может поэтому и жаждать власти над (симбиотическим) объектом, и аннулировать его (покидать, непоправимо портить, наконец, уничтожать объект). Тем самым некрофилия для нас, вразрез с Э. Фроммом, это одна из возможностей садизма, некросадизм, а не особый (пусть и близкий к садистскому) синдром. Идея смерти другого, близкого пробуждается у всякого – не только аутичного – ребенка, когда он начинает создавать свой собственный (анальный) мир, когда он отпадает от любимого объекта – матери или эрзац-матери [380]380
  Ср.: D. W. Winnicott, The Theory of Parent-Infant Relationship. – In: D. W. W., The Maturational Processes and the Facilitating Environment.Studies in the Theory of Emotional Development, New York 1965, 37–55.


[Закрыть]. Мертво для ребенка в этом возрасте то, что давало либо по меньшей мере обеспечивало ему жизнь. Рождающее и умирающее смешиваются. При этом отмершее (мать) продолжает присутствовать для ребенка здесь и сейчас. Некрофилия, следовательно, вовсе не обусловлена биологически, как думал Фрейд, строя учение об изначальности мазохизма (Thanatos идеологичен, как, впрочем, и Eros). Садист не отличает исчезновение от возникновения.

Анабиозис – магистральная тема авангардистского искусства. В этом садистская личность сходна с эдипальной (недаром философия Н. Ф. Федорова, проповедовавшая воскрешение отцов, оказала столь сильное воздействие на многих представителей авангарда). Но в то же время садизм и эдипальность переживают новое рождение по-разному. Тогда как для эдипального характера оно является перерождением субъекта, творящего самого себя, садистский психотип, замещающий прежний объект (мать) таким, который он сам производит, рисует второе бытие человека как обнаруживающее в субъекте объектное. В «Клопе» Маяковского и в «Собачьем сердце» М. Булгакова воскрешенные – это подопытные существа, за которыми врачи ведут наблюдение. В сборнике стихов Пастернака «Второе рождение» перед нами лирический субъект, который «…рад сойти на нет В революцьонной воле» [381]381
  Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы, т. 1, 375.


[Закрыть].

В садистском сознании креативность не только дает вторую жизнь, но и вызывает смерть, несет гибель другому; достаточно вспомнить в этой связи изобретение оружия, способного уничтожить весь мир, в романе А. Н. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» [382]382
  Ср. декларацию одной из авангардистских группировок: «Мы креаторы. Нами уже основан „Креаторий биокосмистов“. Для невежественных мозгов креаторий звучит, как крематорий – и они, пожалуй, правы. Нам действительно необходимо сжечь слишком многое, если не все» (Александр Святогор, Биокосмическая поэтика. – Забытый авангард…,173).


[Закрыть].

Садист не пациенс смерти, он ее агенс. Чтобы умереть, он должен сотворить смерть, завершить жизнь искусственным путем [383]383
  Ср. стихи Маяковского, запомненные Р. О. Якобсоном: «Я сам умру, когда захочется…» (Бенгт Янгфельдт, Якобсон-будетлянин.Сборник материалов, Stockholm 1992, 33).


[Закрыть], что определило конец многих жизненных судеб в эпоху авангарда (самоубийства Игнатьева, Князева, Есенина, Добычина, Маяковского, Дементьева, Цветаевой) и сделало тему самоубийства поэта одной из едва ли не самых распространенных в авангардистском словесном искусстве (ср. стихотворный некролог Хлебникова, посвященный памяти Игнатьева, «Самоубийцу» Большакова, тексты Маяковского и Цветаевой о гибели Есенина, цикл Цветаевой «Маяковскому», «Смерть поэта», «Безвременно умершему» и «Памяти Марины Цветаевой» Пастернака, «Поэму, без героя» Ахматовой и т. п.) [384]384
  К проблеме самоубийства в авангарде ср.: Anne Nesbet, Suicide as Literary Fact in the 1920s. – Slavic Review,1991, Vol. 50, № 4, 827–835; Olga Peters Hasty, Reading Suicide: Tsvetaeva on Esenin and Maiakovskii – Ibid., 836–846.


[Закрыть].

1.3.4.Хотя все дети переживают травмирующее их начало самостоятельного бытия, далеко не все из них оказываются садистами в зрелом возрасте. Формирование садистского характера обусловливается вторичной травмой, которая фиксирует индивида на выработанных в детстве орально-анальных садистских установках. (Защитная и прочая «доброкачественная агрессивность» основывается, по-видимому, на нефиксированном, временном, скользящем возврате личности к инфантильному садизму).

Повторим мысль, уже высказанную в приложении к кастрационному комплексу: поскольку каждый индивид испытывает в детстве садистский опыт, постольку садистские мотивы повсеместны в мировой культуре [385]385
  Ср. обзор (очень неполный) садомазохистской проблематики в западной литературе, начиная с XVIII в.: Gerhard Falk and Thomas S. Weinberg, Sadomasochism and Popular Western Culture. – In: S and M…,137–144; ср. также подборку художественных текстов, рисующих насилие: Ästhetik der Gewalt.Ihre Darstellung in Literatur und Kunst, hrsg. von J. Wertheimer, Frankfurt am Main 1986, passim.


[Закрыть]. Но до прихода авангардистской культуры они никогда не составляли единственного содержания какой-либо эпохи. В качестве единственного содержания, если и не эпохального, то хотя бы индивидуального творческого универсума, доавангардистский садизм нашел себе выражение в романах де Сада о половых извращениях. Пока садизм не сделался доминирующим принципом в культуре, он должен был довольствоваться при создании своего мира изображением лишь садистской сексуальности. Половое извращение – это не поддающаяся сублимированию психотипическая сексуальность, психотипически обусловленный и оформленный отказ от продолжения рода, неверие во всепреложимость некоего личностного принципа, бессознательное (подавленное чуждой данному психотипу культурой) стремление отнять у этого принципа его биогенеративную силу [386]386
  Но почему определенные извращения становятся индивидуальными основами текстпрактики в определенные же эпохи (садизм – в период Просвещения, в XVIII в., мазохизм – в пору господства реалистической ментальности)? Мы оставляем ответ на этот очень сложный вопрос открытым.


[Закрыть].

Вторичная садистская травма реактуализует весь тот многосоставный комплекс проблем, с которыми ребенок имеет дело после того, как он перестает быть грудным младенцем.

Вместе с тем она придает этому комплексу ценностно-иерархическую организацию, аксиологизирует смысл первичной травмы. Ребенок является одновременно и активным и пассивным садистом, позднее он и удерживает стулоотделение и интересуется его результатами. Травма, которая порождает садистский характер, ставит главный ценностный акцент на одних слагаемых детского садизма и превращает другие в подчиненные, периферийные (иногда и в негативные). Аксиология вторична относительно психо-логики.

Разберем в этой связи два примера.

Маяковский (= подтип активного садиста) потерял в возрасте тринадцати лет отца (умершего от заражения крови после того, как он укололся булавкой) и остался единственным мужчиной в семье, состоявшей из матери и двух сестер. Заняв таким путем позицию отца, Маяковский был вынужден ограничить себя мыслью о том, что деструкция во внешнем мире (смерть главы семьи) есть основоположный способ, ведущий к власти над объектами (женщинами в семье).

Иначе – у Пастернака (= подтип пассивного садиста). Как хорошо известно, центральным событием в жизни Пастернака-подростка (опять же тринадцатилетнего) было падение с лошади и последовавшая за этим хромота. После этого события отец Пастернака оставил неосуществленным замысел начатого им монументального живописного полотна, на котором должны были фигурировать лошади [387]387
  См.: A. Л. Пастернак, Воспоминания,München е.а. 1983, 98–99; ср.: Л. Флейшман, Статьи о Пастернаке,Bremen 1977, 102 и след.


[Закрыть]. Пастернак лишил своего отца власти над объектом (творчества), сделавшись сам объектом, подвергшимся разрушению. Власть стала для Пастернака партиципированием разрушаемого объекта.

В дальнейшем мы обсудим лишь малую толику того садистского (в разных значениях этого термина) содержания, которое заключал в себе авангард первого призыва (психологическая сущность второго поколения авангардистов, заявившего о себе начиная приблизительно с середины 1920-х гг., требует специального разговора, который мы поведем в В2.III).

2.1.0.То, что было сказано о первичной садистской травме, испытываемой ребенком при отрыве от материнской груди и, шире, при уменьшении опеки взрослых, находит многократное подтверждение в нарративных текстах авангардистской эпохи (ср. кульминацию романа де Сада «Жюстина», заглавная героиня которого гибнет от удара молнии в грудь, что удостоверяет, сколь важную роль всегда играло завершение симбиоза для выработки садистской эстетической фантазии).

Будучи миром-в– себе, литература запечатлевает внутреннюю реальность автора; будучи миром-в-себе, литература выдает этот индивидуальный психический опыт за внешнюю, социальную и интерсубъективную, действительность. Сюжет выстраивает эквивалентность между семейным и социальным.

Ниже (§ 2.1.1) мы сжато проанализируем некоторые сюжеты, сохраняющие в себе след детских переживаний, которыми сопровождается окончание грудного возраста.

2.1.1.Поэма Маяковского «Облако в штанах» описывает разного рода активно-садистские действия героя, который: контролирует порядок во вселенной («Мы – / каждый – / держим в своей пятерне / миров приводные ремни!», 184); подстрекает к всеохватывающему террору («Сегодня / надо / кастетом / кроиться миру в черепе!», 187); причиняет боль сексуальному объекту, опять же представленному в виде экстенсионального максимума («Пускай земле под ножами припомнится, / кого хотела опошлить! / Земле, / обжиревшей, как любовница, / которую вылюбил Ротшильд!», 189), и т. п. Появление садистского синдрома мотивируется тем, что героя покидает возлюбленная. Она ассоциирована в поэме с матерью (носит имя Богородицы; выходит замуж, т. е. получает роль потенциальной матери; выступает для героя в виде убежища, где ему нет нужды более быть взрослым: «Ведь для себя не важно / и то, что бронзовый, / и то, что сердце – холодной железкою. / Ночью хочется звон свой / спрятать в мягкое, / в женское», 176). Желание лирического субъекта вернуть себе возлюбленную и невозможность этого переданы в мотивах голода, неудовлетворенности пищей: «Мария! <…> / тело твое просто прошу, / как просят христиане – / „хлеб наш насущный / даждь нам днесь“» (193); «…у меня в зубах / – опять! – / черствая булка вчерашней ласки» (191). Возможное обладание женщиной равно в «Облаке в штанах» обладанию неполноценным, искалеченным телом: «Тело твое / я буду беречь и любить, / как солдат, / обрубленный войною <…> / бережет свою единственную ногу» (193–194) [388]388
  В отличие от нарративики, прослеживающей происхождение того или иного типа симптоматического поведения, лирические тексты могут быть поняты в плане психотеории жанров как вербализация результатов травмы, которая владеет их авторами. Тогда как в поэме «Облако в штанах» Маяковский реконструировал генезис своего садизма, его лирические стихотворения (например, «Нате!») суть агрессивные жесты, адресованные миру:
А если сегодня мне, грубому гунну,Кривляться перед вами не захочется – и вотя захохочу и радостно плюну,плюну в лицо вам <оральное действие! – И.С.>я – бесценных слов транжир и мот (56) <ср.: «mot»; поэт естьего слово, как бы он себя ни называл! – И.С.>.

[Закрыть].

Если Маяковский зашифровывает связь садизма с отчуждением ребенка от груди, то в новелле Вс. Иванова «Дитё» эта связь эксплицирована [389]389
  Ср. анализ этого рассказа: А Флакер, «Дитё» Всеволода Иванова, не ставшее взрослым. – Russische Erzäklung. Russian Short Story. Русский рассказ, hrsg. von R. Grübel, Amsterdam 1984, 357–371.


[Закрыть].

Красные партизаны, кочующие по монгольским степям, убивают мужчину и женщину, принятых ими за белых офицеров, находят в повозке, среди оставшегося от убитых скарба, грудного младенца и усыновляют его. Ребенку не хватает материнского молока. Партизаны похищают киргизку. Она кормит грудью и ее собственного ребенка, и приемыша. Партизанам кажется, что русскому мальчику достается меньше молока, чем киргизскому. Второго завязывают в мешок и бросают в степи. Искусственное восстановление симбиоза, как видно из этого пересказа, сопряжено для Вс. Иванова с насилием (= убийство киргизского младенца). Садистское поведение партизан, обрекающих на смерть «киргизенка», результирует в себе их сочувствие русскому ребенку, страдающему от недостатка/отсутствия материнского молока. Партизаны трактуют свое (садистское) поведение как такое, которое открывает путь для наступления новой эры, – они надеются на то, что их воспитанник когда-нибудь полетит на Луну (садист превращает любой недосягаемый объект в доступный, откуда распространенность в авангардистской литературе («Мы» Замятина, «Аэлита» А. Н. Толстого) мотива космического путешествия [390]390
  Этот мотив бытует и в символистской прозе, но в ней человек попадает в космос, не будучи агенсом, – как пациенс, не по своей воле (героя «Красной звезды» А. Богданова похищают с Земли пришельцы-марсиане). В символизме не столько человек рвется в космос, сколько космос вторгается в земную жизнь. Обратим внимание и на то, что в авангардистском словесном искусстве покорение космоса совершается не просто с познавательной целью (как, например, у Жюля Верна), но и с некоторой агрессивно-захватнической (воспитанник партизан у Вс. Иванова будет добывать на Луне золото, космический полет в «Мы» подытоживает собой развитие репрессивного общества, герои «Аэлиты» принимают участие в марсианской революции).


[Закрыть]).

В новелле Бабеля «Любка Казак» (завершающей цикл «Одесских рассказов») старый еврей Цудечкис становится благополучным управляющим делами у богатой контрабандистки после того, как ему удается отучить ее ребенка от груди, подставляя к соску матери колющую губы младенца гребенку. Тот, кто инициирует разрыв симбиоза, и есть распорядитель в садистском (ср. мотив колющейся гребенки) мире [391]391
  С другой стороны, питающий материнский орган для садиста смертоносен, откуда образ казнящего вымени в «Заблудившемся трамвае» Гумилева: «В красной рубашке, с лицом как вымя,Голову срезал палач и мне…» (Н. Гумилев, Собр. соч.в четырех тт., т. 2, Вашингтон 1964, 49).


[Закрыть]. (По поводу «Одесских рассказов», эстетизировавших преступную среду, следует заметить, что она являла собой для садистской культуры особенно подходящий предмет изображения и потому нашла себе место также во многих других авангардистских текстах – в «Конце хазы» Каверина, в рассказах и повестях ленинградского прозаика Василия Андреева, в «Москве кабацкой» Есенина, в поэме Крученых «Разбойник Ванька-Каин и Сонька-Маникюрщица», в «Степане Разине» Каменского, в стихотворении Хлебникова «Не шалить!» [392]392
  Разумеется, уголовная тематика обычна и для доавангардистской литературы. Однако там преступник либо показан не-садистом (благородные романтические разбойники; жертвующий своей моральной чистотой ради разбойного продолжения неудавшейся революции Сашка Жегулев у Л. Андреева), либо оценивается как сугубо негативное явление.


[Закрыть].)

2.1.2.Хлебников был, по-видимому, первым, кто попытался создать научную модель мира, соответствующую садистской примерной травме. В студенческой статье «Опыт построения одного естественнонаучного понятия» (1910) он предложил дополнить понятие «симбиоз» понятием «метабиоза», под каковым он разумел:

…те отношения, в которых из послесуществования какой-нибудь жизнию другой жизни для этой первой вытекают отношения выгоды. [393]393
  Велимир Хлебников, Творения,Москва 1986, 583.


[Закрыть]

Примером метабиоза было для Хлебникова, среди прочего,

…предпочтительное вырастание на месте исчезнувшей лесной породы какой-нибудь определенной другой. [394]394
  Там же, 584.


[Закрыть]

Оральный садизм ребенка, представляющий собой другое симбиоза – симбиоз живого и как бы итмершего, был абстрагирован Хлебниковым и распространен им на непсихическую реальность.

Один из магистральных мотивов хлебниковской поэзии, который детально исследовал А. А. Хансен-Лёве [395]395
  Aage A. Hansen-Löve, Velimir Chlebnikovs poetischer Kannibalismus. – Poetika,1987, Bd. 19, Heft 1–2, 88–133; ср. также Jerzy Faryno, Дешифровка. – Russian Literature,1989, XXVI–I, 38 f.


[Закрыть], – поедание мира [396]396
  Ср. не отмеченное у А. А. Хансен-Лёве симптоматическое повседневное поведение Хлебникова, о котором вспоминает М. С. Альтман: «А что ему давали в руки (было ли это съедобно или нет), он сейчас же клал себе в рот, даже не разжевывая…» (Автобиографическая проза М. С. Альтмана, подготовка текста В. Д. и К. Л.-Д. Предисловие и примечания К. Л.-Д. – Минувшее.Исторический альманах, Paris 1990, № 10, 222).


[Закрыть](к примеру, поглощение космоса городом: «О город тучеед!костер оков несущий вперед, с орлиным клювом! Где громче тысячи быков Стеклянных хат ревела глотка.Ведром небесное пространство ты ловишь безустанно» [397]397
  В. В. Хлебников, Собр. соч.,II, 61 (первая пагинация).


[Закрыть]). Для психоаналитика было бы естественно видеть в этом мотиве сверхкомпенсацию, к которой стремится индивид, не способный освободиться от воспоминаний о том, как он лишился бывшего единственным для него, всезначимого (универсализуемого впоследствии) источника питания. Съедобный, поддающийся поглощению универсум рисуется едва ли не всеми поэтами футуризма. Физическая и социальная реальность превращается в кулинарную и пьянящую и в стихотворениях Игоря Северянина «Мороженое из сирени» и «Шампанский полонез», и в трагедии «Владимир Маяковский» («Если б вы так, как я, голодали – / дали / востока и запада / вы бы глодали…», 161), и в «Пиршествах» Пастернака («Пью горечь тубероз, небес осенних горечь И в них твоих измен <= символическая отсылка к распавшемуся симбиозу! – И.С.> горящую струю, Пью горечь вечеров, ночей и людных сборищ, Рыдающей строфы сырую горечь пью» [398]398
  Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы в двух томах,т. 2, 143. О топике пира в этом и в других стихотворениях Пастернака см. подробно: Томас Венцлова, О некоторых подтекстах «Пиров» Пастернака. – In: Cultural Mythologies of Russian Modernism.From the Golden Age to the Silver Age (= California Slavic Studies, XV), ed. by B. Gasparov, R. P. Hughes, I. Paperno, Berkeley e.a. 1992, 382 ff.


[Закрыть]). Не насыщающий субъекта мир являет собой, для авангарда негативную величину, как, допустим, в сатире Цветаевой:

 
Жеватели мастик,
Читатели газет <…>
 
 
Глотатели пустот,
Читатели газет. [399]399
  Марина Цветаева, Стихотворения и поэмы в 5-ти тт.,т. 3, New York 1983, 190.


[Закрыть]
 

Иногда съедобность мира бывала в авангардистской литературе зашифрованной, как, например, в новелле Бабеля «Как это делалось в Одессе», где описание одежды Бени Крика строится так, что использованные при этом цветовые эпитеты лишь имплицируют тему «сладкого, вкусного»:

На нем был шоколадныйпиджак, кремовыештаны и малиновыештиблеты. [400]400
  И. Бабель, Соч. в 2-хтт,т. 1, Москва 1990, 134.


[Закрыть]

Недосягаемость материнской груди обостряет у постсимбиотического ребенка визуальное восприятие действительности, буквально открывает ему глаза на мир. Соответственно этому, авангард подверг вербальные знаки иконизации, превосходившей по масштабам все прежние художественные эксперименты этого рода [401]401
  Ср. одну из последних работ о визуальной поэзии футуризма: John J. White, Literary Futurism.Aspects of the First Avant-Garde, 8 ff (здесь же обильная литература вопроса).


[Закрыть]. Идея «нового видения» предметов была общим местом авангардистской теории искусства – от ранних статей Шкловского [402]402
  Ср. соображение о «новом видении» у Шкловского, коррелирующее с нашим ходом мысли: «Der Gedanke vom Tod der Kunstformen und vom Tod der Dinge <…> entsteht aus dem Erlebnis des Nicht-Mehr-Erieben-Könnens» (Renate Lachmann, Die «Verfremdung» und das «Neue Sehen» bei Viktor Sklovskij (1970). – In: Verfremdung in der Lileratur,Darmstadt 1984, 321).


[Закрыть]до манифеста обэриутов. В этот же ряд входит поэтическая декларация Хлебникова «Одинокий лицедей». В отличие от сходных с ней чисто теоретических высказываний, она устанавливает подспудную связь между «новым видением» и отрывом от женщины (Хлебников кладет в основу стихотворного текста миф о Тезее, покинувшем Ариадну):

 
…А между тем курчавое чело
Подземного быка в пещерах темных
Кроваво чавкало и кушало людей <…>
Слепой я шел, пока
Меня свободы ветер двигал
И бил косым дождем.
И бычью голову я снял с могучих мяс и кости
И у стены поставил.
Как воин истины я ею потрясал над миром:
Смотрите, вот она!
Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!
И с ужасом
Я понял, что я никем не видим:
Что нужно сеять очи,
Что должен сеятель очей идти! [403]403
  В. В. Хлебников, Собр. соч.,II, 307 (первая пагинация); ср. разбор «Одинокого лицедея»: Ежи Фарино, Как пророк Пушкина сделался лицедеем Хлебникова. – Studia russica,XII, Budapest 1988, 38 ff.


[Закрыть]
 

2.1.3.Садистская реставрация расторгнутого симбиоза (неважно, экстравертированная или интровертированная) предполагает, что миру, впавшему в страдательное состояние, в сугубую объектность, будет возвращена утраченная им субъектность. Ребенку, ведущему себя агрессивно по отношению к матери, лишившей его молока, или сопереживающему ей, хочется освободить ее от ее объектности. Конец симбиоза означает для ребенка начало целеположения; маленький садист телеологичен, он привносит субъектность в окружающую среду. Отчужденный от груди ребенок старается субъективировать объект.

Отсюда возможны два вывода: будучи субъективированным, объект либо делается самостоятельным, существующим обособленно от вменившего ему это качество субъекта, другим субъектом, либо, напротив, навсегда зависимым от того, кто сотворил его субъектность (ср. в «Жюстине» де Сада чередование сцен, в которых героиня то подвергается насилию, то избавляется от него). Рассуждая подобным образом, мы подходим к психологическому пониманию той причины, по которой ранняя авангардистская поэзия распалась на футуристическую и акмеистскую фракции.

Футуризм живописует бунт вещей, восстание объектов, не желающих подчиняться субъектам («Журавль» Хлебникова, трагедия «Владимир Маяковский», поэзия Пастернака: «Но вещи рвут с себя личину…» [404]404
  Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы,т. 1, 184.


[Закрыть]). В акмеизме эта тема отсутствует (ср. мотив подавления бунта у Гумилева). Акмеизм изображает вещный мир как мир культуры, как созданный человеком [405]405
  См. подробно: Renate Lachmann, Vergangenheit als Aufschub: Die Kulturosophie der Akmeisten. – In: R. L., Gedächtnis und Literatur,354 ff.


[Закрыть]. Объект для акмеизма получает значение только в связи с субъектом. Акмеизм садистичен, как это ни покажется парадоксальным на первый взгляд, в том смысле, что он не находит вокруг себя ничего, что не было бы культурой, что не зависело бы от отправляющего свою волю человека.

2.1.4.Оральная агрессивность побуждала авангард к тому, чтобы видеть в речевой деятельности средство, с помощью которого мог бы быть побежден и упразднен мир референтов (хлебниковское «слово как таковое»); фактический универсум потерял в поэзии футуризма (Константин Олимпов, Шершеневич и многие другие) свое отличие от языкового универсума:

 
Я, Алфавит, мои поэзы – буквы,
И люди – мои буквы. [406]406
  Константин Олимпов, Буква Маринетти. – Второй сборник Центрифуги,Москва 1916, 29.


[Закрыть]
 
 
Муж Ваш, как «ъ» для того только нужен,
Чтобы толпа не заметила связь.
Знаете, Дама, я только приставка,
Вы же основа; я только суффикс! [407]407
  Вадим Шершеневич, Письмо. – Эго-футуристы. Всегдай,VII, С.-Петербург 1913, 30.


[Закрыть]
 

Метонимическая (включая сюда синекдоху) поэтика постсимволизма, о которой уже шла речь в связи с негативными метонимиями символистов, имеет психическую подоплеку. Авангардистская абсолютизация отношений pars pro toto и totum pro parte была не чем иным, как воспоминанием создателей культуры о том, что всё (симбиоз) теряется и заново приобретается в качестве части (материнской груди) [408]408
  Ср. одну из лекций («Weaning»,1936), прочитанных М. Кляйн: «The object world of the child in the first two or three months of its life could be described as consisting of gratifying or of hostile and persecuting parts or portions of the real world. At about this age he begins to see his mother and others about him as „whole people“, his realistic perception of her (and them) coming gradually as he connects her face looking down at him with the hands that caress him and with the breast that satisfies him, and the power to perceive „wholes“ (once the pleasure in „whole persons“ is assured and he has confidence in them) spreads to the external world beyond the mother» (Melanie Klein, Love, Guilt and Reparation and Other Works.1921–1945, London 1975, 291).


[Закрыть].

2.2.0.Перейдем теперь к анально-садистской проблематике, явленной авангардистской литературой.

В качестве психоосновы редукционизма – метода, подходящего для решения самых разнообразных задач, – анальность – одна из универсалий культуры (A.II.7.2). Эта универсалия в своем явном, не сублимированном виде была, однако, всегда жанрово ограниченной в культурном обиходе. До наступления авангардизма она присутствовала эксплицитно только в комическом дискурсе. Anus– тема карнавала, как его описал М. М. Бахтин [409]409
  М. М. Бахтин, Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса,Москва 1965, 23 и след.


[Закрыть], эпиграммы (копрологические эпиграммы Пушкина упоминались выше), пародии (в том числе пародийного «снижения» поэзии как таковой – ср. стихи капитана. Лебядкина с их двусмысленным употреблением слова «ветры»: «О, как мила она, Елизавета Тушина, Когда с родственником на дамском седле летает, А локон ее с ветрами играет,Или когда с матерью в церкви падает ниц, И зрится румянец благоговейных лиц!» [410]410
  Ф. М. Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти тт.,т. 10, 106. Ср. о других случаях анального комизма у Достоевского: Г. А. Левинтон, Достоевский и «низкие» жанры фольклора. – Wiener Slawistischer Almanach,1982, Bd. 9, 63 ff.


[Закрыть]<изображенная поза подразумевает часть тела, противоположную «лицу»>).

2.2.1.В авангардистском искусстве подчеркнутая анальная фиксация перестает быть жанрово локализованной, теряет комическую коннотацию. Пример из (поздне)футуристической поэзии («Во весь голос»), соответствующий этому утверждению, мы уже приводили. Но и акмеизм копрологичен вне комизма (что особенно свойственно его так называемому «левому крылу»), Зенкевич опубликовал в акмеистском журнале «Гиперборей» стихотворение «День в Петербурге»:

 
И бесстыдней скрытые от взоров
Нечистоты дня в подземный мрак
Пожирает чавкающий боров
Сточных очистительных клоак. [411]411
  Гиперборей,1912, № 2, ноябрь, 11.


[Закрыть]
 

В том же журнале он писал (стихотворение «Свиней колют»):

 
Помои красные меж челюстей разжатых
Спустивши, вывалят из живота мешок,
И бабы бережно в корытах и ушатах
Стирают, как белье, пахучий ком кишок. [412]412
  Гиперборей,1913, № 8, октябрь, 18.


[Закрыть]
 

Инвариантные идеи авангарда – это: коллекционирование потерявших смысл предметов, собирание свидетельств об испортившемся мире (чем заняты персонажи в романах Вагинова, особенно в его последнем незаконченном сочинении «Гарпагониада» [413]413
  Ср. теорию поэзии как коллекционирования у Малевича: «Стихотворения всех поэтов представляют, как комок собранных всевозможных вещей, маленькие и большие ломбарды…» (К. Малевич, О поэзии. – Забытый авангард…,128); ср. ироническую-трансформацию мотива отбросов в современном поставангардизме: Ilya Kabakov, Boris Groys, Die Kunst des Fliehens.Dialoge über Angst, das heilige Weiß und den sowjetischen Müll, München, Wien 1991, 105 ff.


[Закрыть]); производство ценностей из отбросов – ср. у Ахматовой:

 
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда [414]414
  А. Ахматова, Стихотворения и поэмы, 202.


[Закрыть];
 

рождение эстетически значимого из грязи (Мандельштам):

 
Из омута злого и вязкого
Я вырос… [415]415
  О. Мандельштам, Собр. соч.,т. 1, 10.


[Закрыть]
 

Из работ об анальной фиксации хорошо известно, что она влечет за собой у индивида устойчивое представление об овнешнивании внутреннего, о выходе наружу скрытого [416]416
  Ср.: Е. Jones, Über analerotische Charakterzüge,126 ff; K. Abraham, Psychoanatytische Studien zur Charakterbiidung. Und andere Schriflen,203.


[Закрыть]; этот мотив – общее место авангардистской поэзии; у Д. Бурлюка он недвусмысленно связывается с мотивом клоаки, подземных нечистот: «О город подземных изданий Обратности космосты» [417]417
  Давид Бурлюк, Биография и стихи.К 25-летию художественно-литературной деятельности, Нью-Йорк 1924, 35.


[Закрыть](ср. овнешнивание внутреннего и вне очевидной анальности: «…С перекинутой пальто душойпоэт» (К. Большаков) [418]418
  К. Большаков, Мой год. – Второй сборник Центрифуги,Москва 1916, 11.


[Закрыть]; «Город вывернулся вдруг» (Маяковский (58)).

В орально нацеленной авангардистской поэзии (подавленная здесь) анальность была основой непреднамеренной двусмысленности, комизма вне комического задания, как, например, у Пастернака:

 
Грех думать – ты не из весталок:
     Вошла со стулом,
Как с полки, жизнь мою достала
     И пыль обдула [419]419
  Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы,т. 1, 126.


[Закрыть]<мотив грязи!>.
 

Этот непроизвольный комизм орально-садистского авангарда не укрылся от глаз современников. Шершеневич вспоминал о том, как Есенин разъяснял строчки Маяковского, посвященные акту словесного творчества (из поэмы «Флейта-позвоночник»):

«Да разве мог бы поэт написать: „Запрусь, одинокий, с листом бумаги я!“ Это только в сортире с листом бумаги одинокие запираются! Голоса у него нет!» [420]420
  Вадим Шершеневич, Великолепный очевидец. Поэтические воспоминания. – В: Мой век, мои друзья и подруги.Воспоминания Мариенгофа, Шершеневича, Грузинова, Москва 1990,578. Анальная мотивика была для орального садоавангарда некоей подпольной, инофициальной, не подлежащей оглашению – ср. воспоминания Р. О. Якобсона: «Хлебников очень резко относился к изданиям Бурлюка. Он говорил, что „Творения“ совершенно испорчены и он очень возмущался тем, что печатались вещи, которые были совсем не для печати, в частности „Бесконечность – мой горшок / вечность подтиралка / Я люблю тоску кишок / Я зову судьбу мочалкой“» (Б. Янгфельдт, Якобсон-будетлянин…,44). По поводу «Флейты-позвоночника» следует заметить, что присутствующая в ней невольная анальность восходит к ироническому описанию неудавшегося творческого акта как запора в «Евгении Онегине»: «Отступник бурных наслаждений,Онегин дома заперся<ср.: „Запрусь, одинокий…“. – И.С.>, Зевая, за перо взялся. Хотел писать – но труд упорныйЕму был тошен; ничего Не вышло изпера его…» (VI, 22–23). Ориентируясь на пушкинский роман в стихах, Маяковский не отдал себе отчета в том, что он имеет дело с явно намеренным анальным комизмом, и преобразовал шутливый тон источника в серьезный.


[Закрыть]

2.2.2.Второй чертой, которая отличает в обсуждаемом плане авангард от предшествовавших ему эстетических систем, была его, если так позволительно выразиться, метаанальность. Сообразно своей анальной фиксированности, авангард обнаруживал ее и в литературе прошлых эпох. Б. М. Эйхенбаум обратил внимание на копрологический комизм в гоголевской «Шинели» в работе, которая стала манифестом формализма в литературоведении [421]421
  Ср. дальнейшее исследование анальной семантики в гоголевской «Шинели»: Daniel Rancour-Laferriere, Out from under Gogol’ s Overcoat,69 ff.


[Закрыть]. В. Б. Шкловский использовал сказку с анально-эротическим мотивом (из собрания Д. К. Зеленина), чтобы проиллюстрировать «остранение» в программной статье «Искусство как прием». Крученых собрал под заголовком «История как анальная эротика» разные копрологические высказывания русских писателей [422]422
  Об анальности в поэзии Крученых см. подробно: Rosemarie Ziegler, op. cit., 86 ff; Aage A. Hansen-Löve, Kručenych vs. Chlebnikov. Zur Typologie zweier Programme im russischen Futurismus. —Avant Garde,1991, № 5/6, 15 ff.


[Закрыть]. Знаменательно, что Крученых включил в свою коллекцию не только действительно анальные тексты (вроде пушкинских стихов: «Лев Козерогом стал И Дева стала Раком» [423]423
  A. E. Крученых, Избранное,261.


[Закрыть]), но и всяческие сравнительные конструкции с союзом «как», преподнесенным им в виде скрытно анального слова. Оператор эквивалентности («как») не вобрал бы в себя анальное значение, если бы анальность не была для нас способом установления эквивалентности (= компенсацией внешней недостачи).

2.2.3.Наконец, третья особенность копрологии и скатологии в авангардистском искусстве заключалась в том, что оно старалось восстановить – в символической форме – путь, ведущий к анальной фиксации. В этом смысле особенно показательна поэма Крученых «Разбойник Ванька-Каин и Сонька-Маникюрщица».

Герой этого текста пребывает в подземной тюрьме, окруженный всяческими нечистотами («А в другом углу / – сплошная кишка./ скользкими кольцами / клубился / огро-о-мный / единорогий питон…» [424]424
  Там же, 407; в дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте работы.


[Закрыть]; «Начтюрьмак <…> / шпикнул брюжливо: /Надо бы вентилячию / проветричь. / Ишь, штенки жагадил…», 411). В неволю Ванька-Каин попадает после того, как его выдала властям сообщница (мир «телесного низа» и грязи не возник бы, согласно Крученых, не будь женского предательства). Другая сообщница разбойника, Сонька-Маникюрщица, пытается освободить его из подземелья, выйдя замуж за начальника тюрьмы (сделавшись сораспорядительницей в застенке, т. е. заняв позицию, аналогичную доминантно-материнской; это восьмой брак Соньки – вечная женственность оборачивается вечным замужеством). Ванька-Каин отказывается принять помощь своей спасительницы, подозревая ее в том, что она заманивает его в ловушку (тем самым женщина-мать-помощница и женщина-предательница уравниваются в поэме). Сонька отсекает бритвой Каину язык (уничтожает оральность). Разбойник вначале загрызает-душит Соньку (орально-хватательный садизм: «Без меры взревел озверевший Каин, / руки у Сонькина горла, / обнажились клыки…/ Хруст… / Лицо ее побледнело…» [425]425
  Игорь Северянин, Ананасы в шампанском,7.


[Закрыть]), а затем садится на нее, чтобы довести до конца убийство (переход от орально-хватательного садизма к анальному: «Каин-мстец спохватился / клещами – скок, / Соньку – в землю! / сверху – колоду / насел… / Хряк!» [426]426
  Вяч. Вс. Иванов, Структура стихотворения Хлебникова «Меня проносят на слоновых…» – Труды по знаковым системам,3, Тарту 1967, 156 и след.


[Закрыть]). Анальность и анальный садизм не просто изображаются, но и (косвенно) объясняются в поэме Крученых (как следствие женского непостоянства и борьбы с женщиной-дарительницей (= матерью).

2.3.0.Не только «садист», но и садист не является сугубым разрушителем. При всей своей деструктивности авангард был также садистски-конструктивным. Положительная программа садоавангарда имела несколько редакций.

2.3.1.Содержанием одной из них была абсолютизация субъектного начала. Авангард нередко оценивал в качестве единственно позитивной реальность субъекта, оторванного от окружения (эта тенденция была свойственна, в первую очередь, эго-футуризму: «Цель современья в выявлении индивидуальности и отделении ее от коллектива…» [427]427
  И. В. Игнатьев, Эго-футуризм. – Засахаре Кры. Эго-футуристы,V, С.-Петербург 1913, 5.


[Закрыть]); изображал обоготворение поэта читателями («Много их, сильных, злых и веселых <…> Возят мои книги в седельной сумке, Читают их в пальмовой роще, Забывают на тонущем корабле» [428]428
  Н. Гумилев, Собр. соч.,т. 2, 61.


[Закрыть]); вменял поэту роль триумфатора в мире, состоящем исключительно из женщин, подобно тому как это делал Игорь Северянин («В группе девушек нервных, в остром обществе дамском Я трагедию жизни превращу в грезофарс…» [429]429
  Игорь Северянин, Ананасы в шампанском,7.


[Закрыть]), Маяковский («Меня одного сквозь горящие здания / проститутки, как святыню, на руках понесут / и покажут богу в свое оправдание», 62) или Хлебников в стихотворении, описывающем, согласно Вяч. Вс. Иванову, индийскую миниатюру, на которой Вишну восседает на слоне, образованном из женских тел:

 
Меня проносят на слоновых
Носилках – слон девицедымный.
Меня все любят – Вишну новый,
Сплетя носилок призрак зимний. [430]430
  Вяч. Вс. Иванов, Структура стихотворения Хлебникова «Меня проносят на слоновых…» – Труды по знаковым системам,3, Тарту 1967, 156 и след.


[Закрыть]
 

Релевантным для авангарда было только время субъекта – настоящее, вбиравшее в себя будущее (футуризм) и прошлое (мифопоэтический футуризм, культурологический акмеизм). Переживание индивидуального прошлого в настоящем результировалось в авангардистском инфантилизме; взрослея, субъект остается ребенком – ср. «Гимн 40-летним юношам» Каменского:

 
Мы в 40 лет – тра-та —
Живем, как дети,
Фантазия и кружева у нас в глазах.
Мы все еще
    Тра-та-та-та —
В сияющем расцвете
Цветем три четверти
На конструктивных небесах. [431]431
  ЛЕФ,1924, № 1 (5), 8; об инфантилизме в авангардистском искусстве см. подробно, например: N. Å. Nilsson, Futurizm i primitivizm. – Umjetnost riječi,1981, XXV, 77–88; Živa Benčič, Infantilizam. – Pojmovnik ruske avangarde,3, Uredili: A. Flaker i D. Ugrešič, Zagreb 1985, 29 ff.


[Закрыть]
 

2.3.2.1.Еще одна наделяемая в авангарде позитивностью (и вместе с тем, как мы увидим ниже, возбуждающая беспокойство и заботу) область – это техника. В отличие от Э. Фромма, мы не считаем интерес к техническим устройствам анально-некрофильским (ср. выше). В то же время для нас возникновение этого интереса, безусловно, коренится в садистском детстве [432]432
  Ср. машинерию в романах де Сада: Roland Barthes, Sade, Fourier, Loyola,Paris 1971, 155 ff.


[Закрыть]. Homo faber поддается адекватному пониманию не по Э. Фромму, а по М. Хайдеггеру, хотя последний и не имел в виду решать психотипологические и психогенетические задачи:

Die Technik ist eine Weise des Entbergens. Achten wir darauf, dann öffnet sich uns ein ganz anderer Bereich der Technik. Es ist der Bereich der Entbergung, d.h. der Wahrheit. [433]433
  Martin Heidegger, Die Technik und die Kehre(1949), Pfullingen 1962, 12.


[Закрыть]

Если мы согласимся с М. Хайдеггером в том, что техническое изобретение раскрывает спрятанное от нас (мы ограничимся здесь тем, что отнесемся только к этому значению двусмысленного слова «Entbergung»), то будет естественно приурочить пробуждение технического сознания к тому моменту, когда объект (материнское тело) перестает энергетически обеспечивать ребенка, который отзывается на это интересом к внутреннему содержанию объекта, к энергетической тайне мира [434]434
  Отсюда проистекают, в частности, детские садистские фантазии о насильственном проникновении в материнское лоно, о которых много писала М. Кляйн: М. Klein, Die Psychoanalyse des Kindes,164 ff.


[Закрыть]. Ребенок, вытолкнутый из симбиоза, приучиваемый к новой пище, желает в ответ демонтировать мир [435]435
  Между прочим, Ленин, создатель государства, воплотившего в себе идеалы садистской культуры, был чрезвычайно склонен в детстве к разборке игрушек, как об этом вспоминает его сестра: «Игрушками он мало играл, больше ломал их. Так как мы, старшие, старались удержать его от этого, то он иногда прятался от нас <проникновение в тайну требует соответствующей этому обстановки! – И.С.>.Помню, как раз, в день его рождения, он, получив в подарок от няни <субститут матери! – И.С.> запряженную в сани тройку лошадей из папье-маше, куда-то подозрительно скрылся с новой игрушкой. Мы стали искать его и обнаружили за одной дверью. Он стоял тихо и сосредоточенно крутил ноги лошади <садисту хотелось бы сделать неподвижным объект, который он воспринимает ускользающим от него. – И.С.>,пока они не отвалились одна за другой» (А. И. Ульянова, Детские и школьные годы Ильича,Москва 1947, 6; ср. более лаконичную версию того же свидетельства: А. И. Ульянова-Елизарова, Воспоминания об Ильиче(1924), Москва 1932, 12). После того, как мы выяснили, сколь существенна для садиста проблема энергии, не должно вызывать удивления то, что мы назовем садистским ленинский план электрификации России.


[Закрыть]с тем, чтобы постичь происхождение и преобразование энергии (этими двумя понятиями, собственно, исчерпывается феноменологическое определение техники).