Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 34 страниц)

3

Суровое лицо хана Кемельнеша было повёрнуто к собеседнику. Губы раскрывались и закрывались, пропуская слова, и больше ни один мускул не дрогнул на его лице цвета обожжённой глины.

– Ты пойдёшь в землю Рус моим послом. Ты скажешь кагану[74]74
  Каган – князь, государь; древний тюрко-татарский титул.


[Закрыть] Изяславу: «Если дашь всё, что просим, племя гуун не будет топтать твою землю ни в это лето, ни после...»

– Я скажу: "ни в это лето, ни после..." – как эхо повторил Сатмоз. Он понимал: "Сказать можно всё, что угодно. От этого у меня не уменьшится богатств, а у русского хана не прибавится спокойствия".

– Я посылаю тебя потому, что ты хитёр и жаден, Сатмоз, – продолжал Кемельнеш. – Десятая доля всего, что выпросишь для племени, пойдёт в твою юрту.

– Ты посылаешь меня потому, что я, как собака, верен тебе, о солнцеликий хан! – воскликнул кмет. – Щедрой рукой ты отсыпаешь мне дары своего расположения.

Он смотрел на хана с выражением восторженной преданности, он ежеминутно прикладывал руки к сердцу. Если бы своевременно удалось зарезать Кемельнеша, он – Сатмоз – был бы сейчас ханом и повелителем. Но судьба полюбила бывшего бедняка Кемельнеша. Судьба глупа. Следует иногда своей рукой исправлять её ошибки. Ханом может быть лишь тот, кто не подвластен таким глупостям, как честь и благородство.

Не обращая внимания на улыбки Сатмоза, хан Кемельнеш говорил:

– Если властитель русов потребует клятвы, клянись Христом, Магометом и всеми другими богами. Однако избегай, клянясь, прикасаться губами к оружию. Оружие да будет священно!

– Ради племени я готов нарушить и эту клятву! – поклонился Сатмоз.

– Даже ради своей жадности не делай этого, – промолвил хан, и Сатмоз невольно подумал, что с Кемельнешем трудно разговаривать – он слишком хорошо знает своего кмета.

– В это лето наши пастбища обильны травой. У нас вдоволь мяса и кумыса, и мы можем не беспокоить землю Рус. Но если на следующее лето наши земли оскудеют и нам достаточно будет четверти пояса, чтобы обернуть свой живот, мы нарушим клятву. А сейчас готовься в путь. Следом за тобой поедут воины Огуса. Они совершат последний набег, пока ты ещё не поклялся. Иди!

Кмет Сатмоз во главе небольшого отряда выехал в пограничное селение русичей. Посла от половецкого хана встретили с почётом. Женщины отёрли пыль с его сапог. На их затылках золотился нежный пушок. Он напоминал певцу Елаку, которого кмет вёз с собой для увеселения, пух диких утят. Сатмоз рассыпал улыбки и пышные исковерканные русские слова. Он говорил, что никогда больше половецкие воины не совершат набегов на Переяславльскую землю. Пусть русы мирно засевают поля и куют серебряные бляшки. Пусть спят спокойно.

Русичи слушали и помалкивали: если бы так... Если бы ночью не надо было вешать меч у изголовья...

Кмета провожали за околицу почти все жители селения. Монах читал молитву. Мужчины смотрели вслед послу.

Когда выехали на высокий холм, тонкий слух Елака уловил где-то сзади дикий крик. Ирци оглянулся. Селение лежало в долине, как на ладони. По узким улицам метались мужчины, пытаясь добраться до оружия. Их настигали косматые всадники на низких конях. Сверкали кривые сабли степняков. Визг женщин сверлил гудящий воздух. Просмолённые арканы захлёстывали их шеи, на которых золотился пушок. Елак отвернулся и подстегнул коня. Он знал: это напали воины богатыря Огуса.

Сатмоз тоже смотрел на селение, и его ноздри раздувались. А душу, как суслик, грызло сожаление. Ведь это последний набег перед клятвой. "Волк нападает на коня лишь тогда, когда голоден", – говорит Кемельнеш. Что ж, хан – настоящий волк. Но Сатмоз не таков. Он нападает всегда.

4

Половецкому послу отвели в Киеве лучший боярский терем, однако допускать к князю не спешили. Пусть степняк подождёт, помается, пусть почувствует, что Русская земля видывала и не таких послов. Очень часто мимо терема проезжали отряды княжьей дружины – все как на подбор: рослые, статные, крепкие, в блестящих кольчугах, покрытых пластинами. И кони один в один – чёрные лебеди. Пусть шире раскрывает степняк свои узкие ленивые глаза, пусть запоминает!

И Сатмоз запоминал. Прикидывал: как победить русов? Сильные они. Много их. Землю свою любят. Но старики рассказывали, как духи братоубийства вселяются в их князей. Тогда брат идёт на брата. Сталкиваются в чёрном смерче лебеди-кони, топоры разрубают кольчуги. Надо выждать, надо молить духов братоубийства. Надо помогать им.

Наконец настал день, когда посла повели к князю. Кмет Сатмоз в расшитых серебром и золотом кожаных одеждах важно шествовал за отроками, выпятив живот. Пусть видит русский хан, что он – не какой-нибудь нищий воин, а хозяин обильной еды.

Он ступал по ковру мягкими разноцветными сапогами с загнутыми носками. Таких ковров Сатмозу не приходилось ранее видеть. Сапоги утопали в ворсе, как в мягкой траве. Краски узора то ярко пламенели, то чуть переливались. А какие сосуды стояли на подставках! Самой разнообразной формы, с ручками из драгоценных камней. А какое оружие развешано на стенах! Да за один меч с рукоятью, отделанной рубинами и сапфирами, можно купить табун лошадей.

Русский князь сидел в золотом кресле с высокой спинкой. На Изяславе был плащ из греческого пурпура, сверкающий самоцветами, золотыми галунами и кружевом. На правом плече – застёжка в виде щита с огромным рубином посредине. На голове – шлем с золотой пластинкой, а на ней преискусно изображён лик святого Пантелеймона. Высокие зелёные сапоги также были обшиты золотом.

Сатмоз опустился на колени перед князем, поцеловал полу плаща, не удержавшись, чтобы одновременно не пощупать её – ох, и дорогой же пурпур!

Изяслав Ярославич милостиво поднял его.

Большой разговор начался.

Кмет говорил и говорил, расхваливал князя, витиевато превозносил его добродетели, не забывая вставить словечко о силе своего племени. Этих словечек становилось всё больше и больше, они связывались в цепочку, которая должна была напомнить князю о набегах и битвах и убедить, что лучше откупиться. Затем снова лились потоки лести:

– О, солнце земли! О, луна небес! О, князь, равных которому не рождала земля! – восклицал кмет.

Изяслав не верил в его слова, но они приятно щекотали самолюбие. Этот льстивый половецкий боярин, быть может, взаправду ошеломлён всем, что увидел здесь. А если так, то скажет своему хану: сильны и многочисленны русичи, сильны и богаты. Лучше торговать с ними, чем воевать!

Сатмоз тоже знал: слова ничего не стоят. Он бы с удовольствием обменял их на золотые и серебряные вещицы, расставленные в палате на видных местах. Особенно на такие ковры. Кмет отвесил низкий поклон – это означало, что сейчас он скажет нечто важное:

– Великий хан Кемельнеш говорит: "Я не пойду на твою землю ни в это лето, ни в последующее". Знатные воины передали через меня: "Мы не поднимем против тебя меч ни сейчас, ни после".

Кмет пристально посмотрел на князя своими жёлтыми улыбчивыми глазами. Понял ли русский хан, что знатные воины передают свои слова через Сатмоза, что они стоят за него, а не за Кемельнеша?

Изяслав понял. Возрадовался. Но виду не подал. Его лицо оставалось спокойным и доброжелательным. Хорошо, что половцы враждуют между собой, дерутся за власть. То на благо русичам. Но вмешиваться в их распри сейчас киевский князь не собирается. Ведь ему доподлинно неизвестно о том, сколь тяжка и глубока распря, можно ли её расширить и углубить. Не знает он и кто из враждующих сильней – Сатмоз или Кемельнеш? На чью сторону следует становиться, кого поддерживать? А значит, пока надо поддерживать обоих.

– Да будет лёгок твой путь, – ответил Ярославич, обнимая посла.

Пока продолжался большой разговор, певец Елак томился у дворца. Сатмоз приказал ожидать – возможно, понадобятся песни. Ирци не решался присесть – он не знал чужих обычаев. Ноги ныли. Елак переминался, и блестящие украшения на его поясе всё время звенели. Он вспоминал родное становье, дедушку Аазама, бескрайнюю степь и табуны, остро пахнущие конским потом. Ему чудился поющий под ветром ковыль. Вспоминались плети, которыми щедро угощал кмет.

Изяслав-отрок узнал от проезжего купца важную новость: Ростислав Владимирович стал во второй раз князем тмутараканским. Отрок обрадовался и за Ростислава, и за князя Изяслава Ярославича. Он поспешил поделиться радостью с Турволодом, да по дороге заметил молодого половчанина. Его поразили многочисленные бляшки, украшавшие грудь и пояс певца, его задумчивое лицо. Он чем-то отличался от остальных воинов из дружины посла. Может быть, смутно осознавая, что половчанин похож на него, Изяслав остановился. Елак посмотрел на него и неожиданно улыбнулся. Ему тоже понравился русский воин, внимательно рассматривавший его. Так они стояли друг против друга – оба в красивых одеждах, с грустными задумчивыми лицами. Изяслав первый протянул руку. Елак не знал, что следует делать, но на всякий случай тоже протянул свою. Изяслав пожал её, и они снова обменялись улыбками.

– Пить хочешь? – спросил Изяслав, видя, что капли пота стекают по лицу половчанина. – Пить? – Он показал, как пьют.

Елак обрадованно кивнул головой.

Отрок принёс жбан с кислым квасом. Елаку пришёлся по вкусу напиток. Он напомнил ему травяную воду, которую приготовлял дедушка. Когда половчанин пил, Изяслав заметил у него на шее рубец.

– В битве? – спросил он, притрагиваясь к рубцу. Он насупил брови и взмахнул рукой, словно рубя мечом.

Елак отрицательно покачал головой и показал на дворец:

– Кмет Сатмоз.

Он тоже решил проявить внимание к своему новому другу и, притронувшись к рубцу у его локтя, жестами спросил – откуда?

Это был след воеводской плети, и Изяслав кивнул на дворец. Они оба засмеялись. Они смеялись каждый над своей бедой и радовались, что встретились, не понимая, почему их тянет друг к другу.

Все те несколько дней, пока посол был в Киеве, новые друзья провели вместе. Изяслав водил Елака на гору, с которой внезапно открывался широкий Днепр. Отрок учил половчанина плавать, а Елак показывал отроку, как в степи объезжают коней.

Когда настал день отъезда, Изяслав проводил посольство за городские стены. На прощание протянул Елаку свой лёгкий меч.

Елак отстегнул свой. Он был тяжёлый и длинный, когда-то добытый в бою Сатмозом и за ненадобностью отданный певцу.

Изяслав прикоснулся губами к железу. Глядя на него, ирци сделал то же.

Высокое прозрачное небо голубело над ними, и в нём отвесно, как камень, падал коршун.

– Прощай, Елак, – молвил отрок.

– Буду помнить тебя, – откликнулся певец.

– Может, ещё увидимся, – сказал Изяслав.

Он долго смотрел вслед половцам и, когда Елак оборачивался, махал ему рукой. Было грустно. Так всегда в его жизни. Если кто-то понравится, судьба сразу же разлучит. Увидятся ли ещё раз? Встретятся ли в этой жизни, где они – не птицы, а жёлтые листья, уносимые ветром?..

Глава X
ПОСОБНИК ДЬЯВОЛА

1

Захребетник Гром очнулся от холода и сырости. В первые минуты он не мог разобрать, где он и что с ним стряслось. Голова гудела, как сосуд с варевом на огне. Гром видел над собой небо, усеянное звёздами. Он лежал в высокой траве. Наконец сознание его несколько прояснилось, и он вспомнил поминки по богатой тётке.

"Выходит, я около могилы", – подумал Гром. Ему стало не по себе. Ночь сразу же наполнилась таинственными звуками. Где-то хлопала крыльями птица. Что-то посвистывало. Что-то пищало в траве. Гром торопливо перекрестился и прочитал молитву: "Господи, пронеси нечистую силу. С войны воротился целым, не дай загинуть в чёрном месте..."

Грому повезло на войне. Правда, он не привёз никакой добычи. Но где ж это видано, чтобы простая чадь добывала себе богатство на рати? На то есть мужи знатные, бояре, отроки. Золото к золоту липнет, добыча к добыче. Хорошо и то, что вернулся жив и невредим. А другой захребетник, Плужник, да гончары Червяк и Сусло отправились на тот свет. А у кого руку отрубили, тем ещё хуже: кому нужны? Грома же Господь помиловал. Поэтому Гром и благодарит Господа и просит выручить во второй раз.

Захребетник стал на четвереньки и, не поднимая головы из травы, начал пятиться подальше от страшного места. Чтобы придать себе храбрости, он вспоминал поучения Славяты, который говорил, что дьявол не так уж часто охотится за человеческими душами. Ведь души бедных людей – ремесленников и смердов – ему не нужны, а души бояр он купил уже давно. Но страх не проходил.

Захребетнику чудился шорох, шаги, позвякивание железа. Он вертел головой во все стороны. Вдруг Гром застыл на месте, глаза вылезли из орбит, волосы на голове зашевелились. Он увидел, как к одному из могильных холмов подошла странная фигура. У неё не было ни шеи, ни рук. Привидение вошло в полосу лунного света. Это был человек. Его лоб закрывал капюшон плаща, из-под широкой полы высовывался держак лопаты.

Он всадил лопату в могильный холм и принялся его раскапывать. Землю он аккуратно сбрасывал в одну кучу. Когда лопата стукнула о домовину[75]75
  Домовина – гроб.


[Закрыть], человек спустился в яму, и вскоре оттуда показались ноги. Гром узнал башмаки – сафьяновые, с алыми и синими вставками. Тётка ими очень гордилась и наказывала, чтобы её похоронили в любимых башмаках. Захребетник хотел перекреститься, но рука задеревенела, не поднималась.

Человек вылез из ямы, достал из-под плаща мешок и засунул в него труп. Неторопливо засыпал могилу. Затем взвалил мешок на плечи и, согнувшись под его тяжестью, направился в ту сторону, где сидел Гром. Захребетник от ужаса не мог сдвинуться с места. Человек в плаще прошёл в двух шагах от него. В лунном свете мелькнуло смуглое длинное лицо.

"Выходит, правду про него говорили, – подумал Гром. – С дьяволом знается". От того, что он узнал человека, страх стал меньше. Гром собрался с силами и побежал на княжье подворье.

2

Воевода Коснячко, Гром, Изяслав-отрок, Турволод, Верникрай и с ними ещё восемь дружинников приблизились к землянке, одиноко стоящей на отшибе. Воевода послал Верникрая к окошку. Сквозь жёлтую пелену бычьего пузыря ничего нельзя было разглядеть. Верникрай поддел пузырь ножом и заглянул в образовавшуюся щель. Изяслав-отрок, стоявший сзади него, отодвинул рукой своего слугу и сам приник к щели. Приник и – от необычайности увиденного не мог оторваться. Перед ним на столе лежало сине-жёлтое женское тело. Над трупом наклонился, что-то пришёптывая и поводя носом, колдун Мак. В его руках поблескивала узкая острая полоска железа. На столе лежали какие-то диковинные ножницы, щипцы, стояло несколько сосудов. Время от времени Мак подходил к разостланному на лавке куску пергамента и что-то рисовал. Воевода Коснячко оттолкнул отрока от окна и сам прилип к щели.

Наконец он подал знак Турволоду, стоящему наготове у двери: "Начинай!" Богатырь перекрестился, просунул меч выше засова, рванул – и дверь отскочила. Воины ворвались в землянку.

Увидев незваных гостей, истово крестящихся и шепчущих молитвы, и узнав воеводу, Мак невольно попытался заслонить собой стол. Лекарь понял: пришёл смертный час. Что ж, он встретит его с достоинством. В конце концов, как сказал Плавт[76]76
  Плавт  Тит Макций (сер. III в. до н. э. – ок. 184) – римский комедиограф.


[Закрыть]: «После смерти в смерти нет ничего плохого».

Турволод схватил лекаря за волосы и повалил наземь. Воины с ужасом разглядывали колдуна и с почтением – Турволода, осмелившегося поднять руку на пособника дьявола.

Коснячко приказал зажечь факел. Процессия двинулась к княжьему дворцу. Мак шёл молча, опустив седую голову, потирая рукой левый бок.

...На другой день испуганные стражи ввели его в гридницу. Мак увидел за длинным столом своего господина и покровителя князя Изяслава, митрополита Георгия, воеводу, княжича Святополка, боярина Иоанна. Справа от митрополита сидел печерский игумен Феодосий. Вдоль стен толпились бояре и отроки.

Из-за стола поднялся митрополит. Прозвучал его сдержанный и гневный голос:

– Ведома ли тебе, раб Мак, тяжесть зла, тобою сотворённого?

Мак подумал о том, что ни в одной стране учёный не может спокойно заниматься своим делом. Ведь и в Бухаре, и в Гургендже, а тем более в Риме и Париже, обнаружив, что лекарь режет мёртвое тело, его бы объявили колдуном и немедля предали ужасной казни. Здесь, на родине, о которой он мечтал в рабстве на чужбине, которую видел в оплаканных снах, с казнью не так торопятся. Но удастся ли её избежать и на этот раз?

Лекарь спокойно ответил на вопрос митрополита:

– Я не творю зла. Я борюсь со злом.

Дрогнули тонкие нервные пальцы Феодосия. Он крикнул:

– Бороться со злом можно, только имея Бога в душе. Только Бог и его верные слуги могут искоренить зло!

Мак повернул лицо к Феодосию. Он не повысил голоса, лишь взгляд стал насмешливым:

– Я отвечу тебе словами грека Эпикура[77]77
  Эпикур (341 – 270 гг. до н. э.) – древнегреческий философ-материалист. Признавал бытие блаженно-безразличных богов в пространствах между бесчисленными мирами, но отрицал их вмешательство в жизнь космоса и людей. Целью жизни считал стремление к безмятежности духа, отсутствие страданий.


[Закрыть]: «Бог или хочет удалить зло из мира и не может, или может и не хочет, или, наконец, может и хочет. Если он хочет и не может, то он не всемогущ, что противно природе Бога. Если может и не хочет, то это свидетельство злой воли, что противно природе Бога. Если он может и хочет, то почему же на земле существует зло?»

Игумен даже заскрипел зубами от злости. Грешник пытается взывать к ложной мудрости там, где надобна лишь вера. Лишь вера, как светильник во мраке, указывает путь человеку. Усомнишься в ней – и что останется? Сплошной мрак и отчаяние. А этот раб поднимает руку, чтобы погасить светильник. Он опьянён гордыней сатанинской!

Некоторые монахи-списатели и бояре смотрели на Мака с жалостью. Они тоже читали книги греческих и римских мудрецов. Но лекарь осмелился резать мёртвое тело, надругался над священным прахом. Он осмелился открыто поносить Бога!

Изяслав-отрок был поражён. Вот кто такой этот Мак! Идёт против самого Господа! Святотатец. Но в память отрока уже врезались слова, произнесённые Маком. Они пробудили воспоминание о печерском "чуде", и он не мог от него избавиться. Против воли отрок снова и снова мысленно повторял: "Если он может и хочет, то почему же на земле существует зло?"

Митрополит взмахнул широкими рукавами.

– Ты безбожник!

– Безбожник! Безбожник! Слуга дьявола! – на разные голоса повторяли отроки и бояре.

В вихре злобных выкриков лишь один Мак оставался спокойным. Он выждал, пока шум утихнет, и ответил:

– Мой учитель, князь философов и князь врачей, сказал: "Сильнее моего безбожия не было веры на свете". Я не верю в вашего Бога-господина, но у меня есть свой Бог!

Грозно поднялся Феодосий:

– Твой Бог позволил надругаться над прахом?

Мак молчал. "Люди часто убивают тех, кто несёт им благо, – думал он. – Даже здесь, хотя православие намного терпимее, чем мусульманство и католичество..."

Князь Изяслав, боясь, чтобы кто-нибудь из воинов не пластанул лекаря мечом, подал знак Изяславу и Турволоду. Они схватили Мака и поволокли на подворье к порубу – сырой, закрывающейся массивной дверью яме, в которую сажали опасных злодеев. Лекаря бросили в темницу. Ещё долго он слышал над собой шум толпы.

Только вчера он был придворным врачом, заходил в княжьи палаты, и ему кланялись знатные мужи и просили об излечении. А сегодня он – всеми отвергнутый преступник, из часов его жизни вытекает последний песок. Он повторяет судьбу своего учителя Ибн Сины.

Внезапно Мак увидел его как живого: прекрасное смуглое лицо, чалма, борода... Когда он говорил, нижняя губа слегка оттопыривалась, как бы указывая на то, что он сам знает, сколь мало постиг и изведал. На смертном одре учитель прочёл стихи:

Мы умираем и с собой уносим лишь одно:

сознание, что мы ничего не узнали...

Сегодня – сын сборщика податей, учёнейший из учёных, а завтра странник, сегодня – в расшитом золотом халате, а завтра – в рубище дервиша[78]78
  Дервиш – мусульманский нищенствующий монах.


[Закрыть], сегодня облечённый властью визиря, а завтра заточенный в крепость – такова судьба Ибн Сины.

Мак вспомнил первую встречу с молодым учёным. Это было в Хамадане. Тогда Маку исполнилось двадцать лет. Восемь из них он прожил в рабстве. Отец Мака, русский лекарь-травник, учил сына своему искусству. Мальчик обладал необычайной памятью, знал около восьмисот названий трав и умел составлять из них снадобья. Он точно соблюдал доли, помнил, сколько нужно кипятить, в каком порядке бросать в котёл травы. Окружающие только диву давались. Ему прочили славное будущее. Но когда одарённому отроку исполнилось двенадцать лет, его украли половцы и продали бухарским купцам. Те в свою очередь продали его за большую цену лекарю, а последний, убедившись в редком даровании раба, за ещё большие деньги уступил его учёному и лекарю Абу-ль-Мансуру Камари... Иногда, пребывая в хорошем настроении, старый учёный рассказывал отроку о своём знаменитом ученике Ибн Сине. И Мак, увлёкшись рассказом о необычной судьбе бухарского юноши, мечтал увидеться с ним.

Однажды пьяному воину чем-то не понравилось лицо Мака, и он жестоко избил отрока. Защищаясь, Мак ударил воина, и тот упал головой на острый камень. Через несколько дней воин умер. Маку пришлось бежать. Он вспомнил об Ибн Сине и пошёл по его следам – из Гургенджа в Хамадан. Ибн Сина в то время был там визирем. Мак три дня бродил вокруг его дома. Ибн Сина-визирь не принимал. Но ежедневно принимал больных Ибн Сина – знаменитый врач. Сказавшись больным, Мак проник к нему.

– Что болит? – спросил Ибн Сина.

И Мак ответил:

– Разум болит – учиться хочет, сердце болит – на родину рвётся. Да от второй болезни ты меня не излечишь...

– Кто ты? – спросил Ибн Сина.

И Мак молвил:

– Я – Мак, сын русского лекаря-травника.

– Что означает твоё странное и очень короткое имя?

– Мак – лечебное растение. У него красные, как кровь, цветы и тьма мелкого семени в коробочках. Говорят, что маков цвет и маково семя первые лекарственные помощники.

– Какой же ветер занёс тебя, Мак, к нам?

– Меня взяли в плен половцы и продали в Бухару. Меня купил твой бывший учитель Абу-ль-Мансур Камари. Однажды, защищаясь, я толкнул арабского воина, и он упал головой на острый камень. Я был вынужден бежать из города. Хотелось увидеть тебя. Но ты уже уехал из Гургенджа. Я узнал, что ты отказался подчиниться султану Махмуду Газневи[79]79
  ...отказался подчиниться султану Махмуду Газневи... – Махмуд Газневи(998 – 1030) – наиболее могущественный султан, правивший Газневидским государством, в которое входили территории современных Афганистана, Средней Азии, Ирана, Индии. Существовало государство династии Газневидов до 80-х гг. XII в.


[Закрыть] и отбыть к его двору. Мне запомнился твой ответ султану: «Когда я стал великим, то ни один город, ни одна страна не оказались в состоянии дать мне пристанище, когда безмерно возросла моя цена, то не нашлось для меня покупателя». У нас говорят: всяк терем тесен для мудрости...

Увидев, как гордо откинул голову при этих словах Ибн Сина, Мак подумал: "Неужели гордыня опьяняет и мудрейших, как вино – безусых юнцов?"

А великий учёный спросил его:

– Что изучал ты, Мак, раб моего учителя?

И Мак ответил:

– Мой отец, лекарь в земле русичей, научил меня по виду, запаху и вкусу распознавать травы. Прежде всего следует соблюдать подобие. Так, при болезнях сердца надо применять растения с сердцевидными листьями, сладкие, с сильным запахом; при коликах – колючий будяк; при желтянице – жёлтый сок чистотела. Особое значение при лечении многих заболеваний имеют чеснок и мёд, мак, чьим именем я назван, а также сорные травы – репей, лопух, молочай, девясил, ведь болезни – тоже сорные травы в нашей жизни. Лечебными свойствами обладают все растения, надо лишь знать, в каких долях, когда и в каком виде их употреблять.

– Верно, – кивнул Ибн Сина. – Знаю, что лечебными травами русичи умеют хорошо пользоваться. В моих книгах я рассказывал о русских лекарствах. Ты читал?

– Да, я знаю наизусть все твои труды по медицине. Но ты не ведал, что у нас на Руси есть не только травники, но и резальники. Они вскрывают нарывы, если надобно, могут вскрыть даже череп, чтобы добраться до гнойника.

– Этого я не знал, – согласился Ибн Сина. – А чему научился ты у нас?

– В Бухаре я помогал моему господину и учителю Абу-ль-Мансуру Камари во время операций и научился владеть инструментами. Вместе с господином мы принимали больных утром, днём и вечером, бесплатно и за плату, десятками и сотнями. А ночами я, недостойный раб, изучал Гиппократа, и Галена, и Цельса, и Сорана Эфесского, и Эврифона Книдского, и зятя Гиппократа, скромного Полиба, и Камари. Я читал в тридцати книгах "Вместилище медицины" Рази и знаю на память трактакт Фараби "Теоретическая и практическая медицина"...

Тогда Ибн Сина спросил:

– Ведома ли тебе главная сила науки – польза сомнения?

И Мак ответил:

– Да.

– Читал ли ты Аристотеля?

И Мак ответил:

– Нет, не читал.

Ибн Сина сказал:

– Чтобы стать хорошим врачевателем, недостаточно знать травы и уметь пользоваться ножом. Нельзя помочь человеку, ничего не зная о его душе. Тот, кто хочет лечить людей, должен постигнуть и то, что их окружает. Пусть он изучит алхимию, науки о животных, географию, математику, науку о небесных телах, законоведение, занимается толкованием Корана. Он обязан отточить свою мысль логикой и упражнять её в искусстве спора...

Ибн Сина помедлил, а затем проговорил:

– Но ты нравишься мне. Ты необычный раб. Жажда знания блестит в твоих странных глазах, похожих на чужое небо. Мне нужны рабы и ученики, и я возьму тебя. Ты будешь прислуживать мне и учиться. Ты усвоить все эти науки и премудрости. Когда твой ум закалится в огне спора, когда твоя мысль станет острой и гибкой, как сталь кинжала, а познание – наполненным озером, ты станешь моим помощником.

И Мак прислуживал Ибн Сине и его ученикам четыре года и сам учился, чтобы хоть немного узнать все те науки, которые постиг учитель, "князь философов и князь врачей"[80]80
  ...князь философов и князь врачей... – Так на Востоке называли  Авиценну-Абу Али Ибн Сину (ок. 980 – 1037) – учёного, философа, крупнейшего врача древности. Жил в Средней Азии и Иране. Был врачом и визирем при дворе разных правителей.


[Закрыть].

Мак вздыхает: да, всё это Ибн Сина познал, как никто иной. И всё же, завершая свой путь, он сказал:

«Мы умираем и с собой уносим лишь одно: сознание, что мы ничего не узнали...»

...В воспоминаниях и размышлениях прошло два дня. Каждый час Мак встречал, как последний. Лекарь ожидал, что его поведут на казнь. Он готовился спокойно встретить смерть. Но за ним никто не приходил. Лишь три раза наверху появлялся четырёхугольный кусок неба, и воин подавал Маку сосуд с похлёбкой.

И вот однажды сверху послышался голос:

– Обвяжись!

Мак послушно поймал конец верёвки. Лекарю помогли подняться наверх. Он опять увидел князя.

Изяслав Ярославич казался озабоченным, угрюмым. Он укоризненно покачал головой и тихо спросил:

– Зачем надобно было тебе сотворять лиходейство? Зачем?

У Мака появилась слабая надежда на спасение. Он отвечал медленно, стараясь, чтобы каждое слово дошло до князя:

– Мой учитель-травник учил: узнай больного – узнаешь и болезнь. Учитель мой сказал: "Медицина – наука, познающая состояние тела человека... для того, чтобы сохранить здоровье и вернуть его, если оно утрачено". Рассуди же сам, господин, как можно узнать состояние тела, если не знаешь его строения? Как узнать дом, не побывав в нём? Для этого мне и понадобилось мёртвое тело.

Изяслав Ярославич хотел что-то возразить, но только рукой махнул:

– Чадо моё, сын Мстиславушко, нездоров. На коня всести не может... Помоги.

Лекарь молча пошёл следом за князем в светёлку. Тут на постели, обложенный подушками, полулежал, полусидел княжич. Его глаза ввалились, углы губ были устало опущены, и весь он, смелый жестокий воин, походил на слабого ребёнка. То, чего не сделал бы с ним враг, сделала болезнь. Мак подумал о главном враге всех племён, о котором люди забывают из-за своих распрей, – болезнях.

Лекарь прислушался к хриплому, захлебывающемуся кашлю больного, поднял рубашку на его содрогающейся груди и припал ухом к телу княжича, потом долго прощупывал и выстукивал его спину. Он спросил у князя, у мамушек и слуги, хлопотавших у постели больного, давно ли приключилась беда.

Одна из мамушек начала словоохотливо объяснять, но вперёд выступил старый слуга. Он сказал:

– Тому три дня занемог княжич. Тряска его начала бить легонько, а потом взыграла... Горячий он, говорит без памяти...

Мак поднял руку больного, нащупал пульс. Тихо спросил у Мстислава, нажимая пальцем в подреберье:

– Болит?

Княжич кивнул.

Мак притронулся к его правому боку:

– И тут?

Мстислав застонал.

Лекарь всмотрелся в желчную окраску его лица. Очевидно, рыбья желтяница. Болезнь, которую Гиппократ называл "френитом", предупреждая: "От неё мало остаётся в живых", а Ибн Сипа говорил: "Для борьбы с ней необходима могучая натура и умелый лекарь".

Мак попросил у князя разрешения пойти к себе домой за чемерицей, горицветом и другими лекарственными растениями. Ему был нужен также нож и щётки для массажа.

Изяслав Ярославич отрядил с лекарем двух слуг. Он приказал поселить Мака на время болезни княжича в соседней светёлке.

Мак ехал в крытом, изнутри устланном коврами и подушками княжеском возке и думал о том, что и в этом случае его судьба похожа на судьбу Ибн Сина. Болезнь княжича спасла ему жизнь. А не помогали ли болезни правителей великому учителю? Когда Ибн Сина вылечил правителя Бухары эмира Нух Ибн Мансура, то получил в награду право пользоваться великолепной библиотекой. Недуг правителя Хамадана[81]81
  …Недуг правителя Хамадана... – Хамадан древняя Экбатана – город на западе Ирана.


[Закрыть] спас «князя философов» от расправы разъярённых воинов. Жизнь учёных и судьбы открытий часто зависели от случайностей и прихотей властителей.

...Второй день жил Мак во дворце князя. Вторую ночь не спал, борясь за жизнь Мстислава. Его лечебные действия основывались на учении о четырёх соках человеческого организма.

Древнегреческие мудрецы учили, что человек и мир родственны, что человеческий организм и мир устроены по одному принципу. Четырём элементам – воздуху, воде, земле и огню – в мире соответствуют четыре первичных свойства: сухость, влажность, холод и тепло. И в человеческом организме четыре сока: кровь, флегма, жёлтая и чёрная желчь вызывают эти же свойства. И так же, как в мире при неуравновешенности элементов происходят землетрясения и наводнения, так и человеческое тело потрясают лихорадки и кровоизлияния, так же, как в мире происходят горообразования, так и у человека появляются морщины.

У Мака было своё дополнение к этому учению. Он, как и русский монах и лекарь Агапит[82]82
  ...Он, как и русский монах и лекарь Агапит... – Имеется в виду св. Антоний Печерский, живший в выкопанной им пещере (отсюда – Печерский), где позже основали монастырь Св. Богородицы.


[Закрыть], считал, что организмом, а также борьбой организма с болезнями, движением соков руководит мозг. И лишь в том случае, если в него проникли избыточные или испорченные соки, человек заболевает. Значит, при любом недуге в первую очередь надо очистить мозг.