Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)

Людомира последовала за ними.

В городе царила полнейшая тишина. Морозная ночь с искрящимися на небе звёздами окутывала сонное царство. Кое-где в окнах ещё блестели огоньки, да и те погасали. Под ногами скрипел снег. Кроме девичьего шёпота, не слышно было ни одного человеческого голоса.

Первой вышла на дорогу молодая Богна и полушутя сказала:

– Залай, пёс чёрный, завой, волк серый!.. Где пёс залает, где волк завоет – там живёт мой суженый!

Девушки шептались, прислушиваясь.

Спустя минуту по соседству хрипло залаял пёс и быстро умолк, потом ещё раз отозвался коротким лаем, и всё стихло.

Девушки рассмеялись.

– Доворожилась, Богна, быть тебе за каким-нибудь старым грибом! – засмеялась одна из них.

– И будет он на тебя ворчать, как этот старый пёс, – прибавила другая.

– Не каждому же лаю верить, – защищалась Богна.

Наконец настала очередь Люды выйти на дорогу, как это делали другие, она произнесла заветные слова:

– Залай, пёс чёрный, завой, волк серый!.. Где пёс залает, где волк завоет – там живёт мой суженый!

Через некоторое время девушки услыхали лай собаки, доносившийся, как можно было предположить, со стороны Белгорода. Голос пса был отчётливый, звучный, его хорошо доносил ветер в тихую морозную ночь.

– О-о! Твой суженый, видно, приедет издалека… Верно, из ляшской земли, – загалдели подружки.

Едва они успели высказать своё замечание, как с противоположной стороны отчётливо услышали вой волка. Девушки невольно повернулись в ту сторону, откуда он доносился, и настороженно прислушались.

– От Берестова, – сказала одна.

– Нет… ниже… От Аскольдовой могилы.

– Вот тебе, Люда, и предсказание: твой суженый приедет от ляхов, возьмёт тебя и посадит на Красном дворе…

Девушки рассмеялись и, весело гомоня, вернулись в горницу. Только Люда была печальна. Её сердце стремилось куда-то, но куда, она и сама того не знала. Ей хотелось, чтобы ветер шепнул ей что-нибудь особенное, как о том рассказывал Путята.

Около полуночи девушки разбрелись по домам, и Людомира осталась одна.

Вот уже петухи пропели… значит, полночь настала, а Люда всё ещё не спала, ей не хотелось спать; какие-то зловещие мысли, видимо, беспокоили её.

Быть может, она думала о том, что её суженый приедет издалека?.. А может, ей хотелось знать, какой он из себя и кто такой?..

Она безотчётно подошла к окну, приложилась горячим лицом к пузырю, заменявшему стекло, и начала всматриваться в безграничное, бездонное небо, усеянное звёздами.

Ей захотелось снова погадать, и она, упорно глядя в окно, стала тихо приговаривать:

– Суженый, ряженый, покажись в оконце!

Вдруг ей как будто кто-то шепнул на ухо:

– Взгляни в окно!

С большим напряжением воли она всматривалась в темень, но суженого не видела. Звёзды искрились по-прежнему; их бледный свет будто сверкал на верхушках заиндевевших деревьев. Ветерок то и дело шелестел ветками, и падал на землю иней… Иногда до Люды доносился невнятный шум и быстро стихал.

Девушка продолжала смотреть то на звёздное небо, то на вершины деревьев, прислушиваясь к шуму ветра.

Ей показалось, что ветер зашумел сильнее и морозный иней посыпался с деревьев целыми хлопьями. Послышался какой-то неясный шум и вблизи от дома. Она замерла, но, влекомая любопытством, продолжала смотреть…

На тёмном горизонте шум словно усилился, и перед нею будто замелькали кони и рыцари…

«Что это значит?» – подумала она.

К ней, к её дому приближался отряд всадников. Впереди отряда – рыцарь, закованный в доспехи, на нём стальная кольчуга. Лошадь всадника – тоже вся в воинских доспехах. В блестящих стременах отражаются звёзды… он направляется прямо к ней… Может, это князь какой-нибудь или король, за которым следует целый отряд дружинников?..

Отряд всё приближался и наконец остановился перед её окнами, на самой верхушке росших здесь деревьев. Рыцарь, ехавший впереди, остановил коня… поднял руку, закованную в стальную перчатку, снял шлем с головы и низко поклонился…

Люда вздрогнула, крикнула и упала.

Сбежались сенные девушки, подняли её и уложили в постель…

Отчего так испугалась девушка – никто в доме не знал, кроме самой Люды… Она же твёрдо была уверена, что увидела своего суженого.

III. Два посольства

Молодая девушка заболела, болезнь была вызвана её собственным воображением, но она не сказала ни отцу, ни даже преданной ей Добромире о том, как явился её суженый и что с ней из-за этого произошло. Его облик постоянно возникал перед её мысленным взором, и она тайно наслаждалась им, не желая делиться своими переживаниями даже со своей мамкою.

С того момента, когда её суженый появился перед нею во главе вооружённого отряда, его фигура до того запечатлелась в её памяти, что девушке казалось, будто она видит его наяву и никогда не расстанется с ним.

Она закрывала глаза с мыслью о своём суженом, который приехал к ней неизвестно откуда, слова не сказал, а только снял шлем, показал лицо, поклонился и взял её сердце в тот невидимый край, откуда приехал… И она открывала глаза, как бы пробуждаясь ото сна, но и тогда он был перед нею.

И она замкнулась в самой себе и начала жить собственною, никому не известною и недоступною жизнью; у неё был свой мир, к которому никто не смел прикоснуться, кроме неё самой, и с этой минуты она сделалась менее чувствительной к положению родного города и отечества.

Тем временем прошёл слух, что Изяслав идёт на Всеслава в Киев с целою ратью. Вести эти с каждым днём подтверждались и становились грозными. Говорили, что за Изяславом идёт король польский Болеслав Смелый, который хотя и был молод, но уже стяжал себе славу в войне с поморянами и мадьярами.

Киевляне были недовольны Всеславом, который ничего не предпринимал.

Как было помочь своему горю?

И опять раздался звон вечевого колокола, толпы народа снова повалили к Турьей божнице.

А тут вдруг случилось совсем непредвиденное, неожиданное.

Позвали воеводу Коснячко, однако пока он приехал, разнеслась весть, что Всеслав бежал.

На вече воеводу встретил наместник белгородский.

– Вот видишь, воевода, – сказал Варяжко, – новый позор постиг нашу Русь: князь, которого мы поставили княжить над нами, бежал, обрекая нас на смерть и грабёж. Изяслав и ляхи уже стоят под Белгородом…

– А! Бежал! Да и не диво: князья только то и делают, что заботятся о приобретении уделов на Руси, но не о русском народе, – произнёс кто-то из толпы.

Так или иначе, зло было очевидно.

– Ты, воевода, старше всех нас, – сказал Варяжко, – потому советуй, что нам делать?

– Трудно теперь советовать! – отвечал задумчиво воевода.

– Не поискать ли нам нового князя? Послать, что ли, к Святославу или Всеволоду?

– Этого никак нельзя, – решительно заявил воевода, – князья станут тягаться, кому из них принадлежит великокняжеский стол и поместья, а наши чубы будут трещать. Думаете, новый князь будет лучше? К тому же Изяслав не уступит Святославу, как не уступил и Всеславу… Не всегда же они будут бегать от нас.

– Хорошо сказано!.. Князья будут спорить между собою, а наша шкура будет трещать. – Варяжко нетерпеливо махнул рукою. – Все вы хорошо говорите, но ничего не советуете!.. Говори ты! – прибавил он, обращаясь к воеводе.

– Мой совет, – отвечал Коснячко, – покориться Изяславу и принять его в город. Из всех зол надо выбирать меньшее… Не всегда он будет окаянным… Может, когда и опомнится… Если бы мы были убеждены, что другой князь будет лучше, то, разумеется, можно было бы и поискать, но…

Голос рассудка превозмог.

– И в самом деле, может, он окажется сговорчивее, – отозвались голоса.

– Отомстит, непременно отомстит! – закричали из толпы. – И вырежет всех, кто освобождал Всеслава… Достанется виноватым и невиноватым!

– А лучше ли будет, если он силою возьмёт город, разорит всё, сожжёт и уничтожит?

– Никогда не дождаться ему того! – крикнули грозно несколько человек. – Мы будем защищаться!.. А вздумает мстить, сами сожжём город и уйдём в Грецию, пусть тогда княжит на пепелище…

Эти слова понравились киевлянам.

На общем совете решено было идти к Изяславу с повинною. Во главе посольства стал Варяжко, а так как времени нельзя было терять, послы уже на следующее утро отправились в лагерь под Белгород.

Ещё не доезжая до города, издали увидели лагеря Изяслава и Болеслава, расположенные на берегу Ирпени под защитою небольшого леса. Послов тоже увидели издалека, и едва они приблизились к лесу, как стража, стоявшая в цепи, дала знать в лагерь. Там подумали, что киевляне выехали на разведку, так как в лагере ещё не знали о бегстве Всеслава с дружиною. Однако кое-кто догадывался, что это посольство.

Стража задержала послов в цепи до прибытия усиленного отряда, который и конвоировал их в лагерь.

Послы просили свидания с Изяславом и королём польским.

Их отвели в шатёр, в котором, кроме Изяслава и короля, находился старший сын киевского князя, Мстислав.

В палатке стоял на козлах сосновый стол, привезённый из Польши, который по надобности складывался и раскладывался; на земле были разостланы медвежьи шкуры; на них лежали сёдла, прикрытые войлоками, служившими вместо подушек. На скамьях лежали тяжёлые кирасы, шлемы, кольчуги и панцири.

Когда послы вошли в шатёр, окружённый стражниками и отроками, одетыми по-мадьярски, они низко поклонились сидевшим у стола. В одном из сидевших они узнали Изяслава; другой был молодым человеком не более двадцати двух или двадцати трёх лет, со смуглым загоревшим лицом, небольшими чёрными усиками, которые лихо закручивались, и карими глазами, беспокойно смотревшими на пришельцев. Хоть он не носил никаких знаков, которые бы указывали на то, что он король, тем не менее его осанка, взгляд, выражение лица об этом свидетельствовали. Видно было, что этот человек уже перешёл границы юношества, преждевременно созрел в условиях трудной лагерной жизни и научился распознавать людей с первого взгляда. Действительно, это был польский король Болеслав Смелый.

В ответ на глубокий поклон послов он спокойно кивнул головою, проницательно посмотрел на них и ждал, что они скажут.

Изяслав окинул их взглядом победителя, и ироническая улыбка мелькнула на его лице, как-то особенно зашевелились рыжие усы.

Послы молча остановились.

– Это польский король Болеслав, – сказал Изяслав, мотнув головою в сторону короля. – Господь прислал его мне, чтобы доискаться правды.

Послы поклонились королю.

– Всё в руце Божьей, милостивый княже! – отвечали они.

– Разумеется, – сказал князь, улыбаясь, – но с какою вестью прислали вас киевляне? – Голос его звучал строго.

Варяжко сделал шаг вперёд.

– Милостивый князь, – начал он, – киевляне приносят тебе повинную… корятся тебе… просят вернуться в твою отчину… Сядь на стол и княжи нами по-прежнему.

На лице Изяслава появилась довольная улыбка.

– Поздненько вы пришли просить прощения… Я ведь знаю, Всеслав хотел отнять мой престол, ему всегда всего мало. Я уж не раз побеждал его, одолею и теперь, потому что король польский поддержит меня против него.

– Милостивый княже, – отвечал Варяжко, – у тебя нет более неприятеля… Всеслав с дружиной своей убежал в Полоцк.

Изяслав широко раскрыл глаза.

– Бежал! – с удивлением воскликнул он и посмотрел на Болеслава, как бы спрашивая взглядом, что теперь делать.

Король не сказал ни слова и ни одним движением не выдал своего удивления, точно он ожидал этого бегства. Он внимательно слушал послов, не сводя с них своего проницательного взгляда.

– Да, бежал, милостивый княже! – повторил Варяжко. – Теперь уж нет врага, а потому не иди силою на Киев и не разоряй города твоего отца.

Эта покорность усилила высокомерие Изяслава.

– Вот, теперь вы сами видите, до чего довёл вас народ и ваше вече! Только зря волнуетесь, кричите – ничего хорошего не выходит… Как покажется на Лыбеди половец, вы говорите, что вас грабят, а князь не защищает. Вы освобождаете из заточения тех, кто смущает спокойствие Руси, и заставляете князей, спокон веков сидящих на дедовских столах, обращаться за помощью к дальним родственникам, а потом кланяетесь и просите: не разоряй города твоего отца! Почему же народ не защищает вас от половцев? Почему вас не защищает тот, кого вы освободили и посадили на великокняжеский стол?

– Милостивый князь! – серьёзно произнёс Варяжко. – Господь управляет умом народа, как и самим народом. Это правда, что Всеслав бежал, но народ ведь остался в Киеве. У него есть сила, и он может защищаться, да не желает… Для тебя твой город – только наследство от отца и деда, а народ живёт в нём спокон веков, и ему жаль, если в междоусобной войне сгинет его добро, имущество, если огонь испепелит его жилища, если его нивы, недавно вспаханные, снова превратятся в лесные заросли.

Изяслав начал волноваться.

– Нужно искоренить бунтовщиков, – сказал он, – да так, чтобы и детям их неповадно было менять князей, словно шубу на плечах.

Варяжко смело посмотрел Изяславу в глаза.

– Воля твоя, милостивый князь, – возразил он, – но народ, который послал меня к тебе, думает не так: он просит простить его, просит не приводить в свой город чужой дружины и не разорять его. Однако если ты, княже, не желаешь смилостивиться и простить и если пришельцы хотят уничтожить то, что создали наши деды и прадеды, лучше уж мы сами всё уничтожим, сожжём дома, уничтожим поля, возьмём жён, детей и имущество и уйдём в Грецию. Тебе, княже, останется лишь пепелище, над которым тебе и придётся княжить.

По-видимому, Изяслав не ожидал от послов такой смелости, поэтому бросил вопросительный взгляд на короля, который, подумав, произнёс:

– Это делает вам честь, что вы искренне защищаете ваше отечество, остаётся только пожелать, чтобы вы в более трудных обстоятельствах сумели защищать его, как в данную минуту… Но теперь в этом нет необходимости, потому что и я, и те, которых я веду за собою в помощь моему свояку, родственны вам по крови и духу. Какую вы ведёте войну с половцами, такую мы ведём с немцами; и я держу войска не для того, чтобы разорять народ и его имущество, а чтобы защищать его в случае нужды. Я веду свои войска на врагов князя Изяслава, но если их нет, то ни я, ни он не станем нападать на безоружных… Подождите час, другой, мы посоветуемся, и, может быть, вы принесёте киевлянам добрые вести.

Послы вышли, а король обратился к Изяславу.

– Верно, ты не рассчитываешь долго сидеть в Киеве, – сказал он, – если обещаешь отомстить киевлянам… Сегодня они приглашают тебя, а завтра опять прогонят… Разве ты не знаешь народа?.. Для него не существует никакой политики: за любовь он платит любовью, за ненависть – ненавистью. Становится он послушным по необходимости, а потом заревёт по-своему и выпустит когти.

Изяслав почувствовал себя обиженным.

– Ошибаешься, милостивый король, ты знаешь свой народ, но не наш… У нас всё делается иначе: мы затыкаем рот своему народу мечом, а кого он боится, того и слушается.

– Зачем ему слушаться из страха, пусть лучше слушается из любви.

Князь усмехнулся.

– Видишь, король, как он любит: полгода не прошло, как он прогнал меня, а сегодня просит вернуться. Он выгнал меня, потому что ему казалось, будто Всеслав его защитит, а когда Всеслав бежал, кланяется и просит прощения…

– И ты должен простить. Не забывай, что у тебя бояр и дружины очень мало, а людей – сила. Людей надо беречь, потому что в них-то и наша сила.

Изяслав задумался и молчал.

– Не могу же я простить их, – сказал он. – Если я прощу их, то они решат, будто я боюсь, тогда мне покоя не видать.

– А если отомстишь, – перебил король, – то наживёшь врагов, и хотя легче будет покорить их, но они затеют заговоры и будут ждать удобного случая, чтобы тебе отомстить. Натуры народа не изменишь, а сам никогда не найдёшь покоя… Я не боялся бы народа, потому что он жаждет правды и справедливости: его можно успокоить и из врага сделать другом, но боялся бы этих бородачей из дружины и тех, которые ходят в сафьяновых сапожках и золотом шитых кафтанах. Этим гордецам никогда глотки не заткнёшь, они считают себя силою, требуют делиться с ними властью и забывают о том, что сила и власть даны для того, чтобы защищать слабых и безоружных.

Речь эту Изяслав понял по-своему: ему показалось, что Болеслав подстрекает его наказать сильных бояр, которые возмутили против него народ и лишили его княжества. Он спокойно обдумывал своё положение и наконец сказал:

– Во всяком случае, для примера я должен наказать хотя бы несколько человек из самых буйных.

Послов опять позвали в шатёр.

Изяслав мрачно посмотрел на пришедших и, указывая рукою на короля, произнёс:

– Я советовался с моим свояком и другом: он жалеет вас.

Послы поклонились Болеславу.

– Я прощаю вас, – грозно продолжал он, – но виновных я должен наказать.

– Воля твоя, милостивый княже, – отвечал Варяжко, – но будь уж отцом родным и для виновных, которые от скудоумия осмелились возвысить голос и поднять руку на твою княжескую особу…

Покорность послов произвела приятное впечатление.

– Всех прощу, кроме самых буйных, но не войду в город, пока виновные не будут наказаны; иначе ни вы, ни я не будем спокойны… Пусть в тюрьмах и монастырях оканчивают свой век, как Судислав, тогда дети их и внуки научатся почитать князей… Я не стану сам наказывать, чтобы вы не подумали, что я желаю мести, а не справедливости. Пусть едет в Киев мой сын Мстислав, он исполнит поручение, и тогда я вернусь к вам с дружиною.

Послы поклонились в знак согласия.

– Однако, княже, наказывай так, чтобы наш народ благословлял тебя, а не проклинал. Мы согласны на то, чтобы Мстислав явился в Киев и наказал виновных, но пусть пощадит невинных, если уж не хочешь быть милостивым для всех; волю твою мы объявим киевлянам. Но в то же время просим исполнить ещё одно наше желание: отпусти дружину ляхов домой.

– На это я никак не могу согласиться, – отвечал Изяслав. – Многим обязан я был королю польскому. Во время моего скитания вдали от дома он был мне другом и советчиком и со своею дружиною помогал вернуть мой удел – отобрал его у врагов. Он мой гость в моей отчине, и если он разделял мои заботы и печали, то пусть разделит и мою радость.

– Милостивый княже, – осмелился возразить Варяжко, – зачем тебе вводить ляшскую дружину в город? Ведь народ не успокоится, пока будет находиться под страхом.

– А нужно, чтобы успокоился. Благодаря мудрым распоряжениям короля ляшская дружина не сделает вам ничего худого. Однако пусть киевляне видят и знают, что у меня есть друзья, всегда готовые защитить.

Послы легко поняли опасения Изяслава и поэтому больше не упоминали о ляхах. Волею или неволею приходилось согласиться принять их в стенах своего города.

Было решено, что Мстислав поедет с небольшим отрядом дружинников в Киев и учинит там суд и расправу над виновными, заставившими князя бежать, а потом даст знать отцу, что киевляне успокоились и готовы открыть перед ним ворота.

Послы возвращались с невесёлою вестью: приходилось впустить нелюбимого князя не только в город, как волка в овчарню, но и принять его со всеми почестями. По дороге они грустно беседовали между собою.

– И зачем он ведёт Болеслава?.. Чтобы кормить наших врагов нашим же хлебом?..

– Да, это не какой-нибудь король! Предстоит новая потеха… и князь не даром ведёт за собою ляшскую дружину…

– Но, конечно, не для того, чтобы они обижали нас, – заметил Варяжко. – Король не обижает людей у себя и здесь не будет. Только не его нам надо бояться, а этого рыжего бородача…

– Не говори так, посадник! Если от его могучей руки дрожат немцы, то и нам не поздоровится от неё.

– Немцы – особь статья, а мы – особь… Мы такие же поляне, как и они… Слышал, что говорил король о народе, а этот заячий хвост только усами шевелил…

На следующее утро, после отъезда послов, Мстислав собрался в Киев. Перед отъездом Изяслав позвал его к себе и сказал:

– Ты, сынок, не очень обращай внимание на то, что говорит Болеслав… Не ему княжить на Руси, а нам с тобою. Следует наказать всех виновных, до последнего… не жалей даже и этого старого пса Коснячко. Пусть помнит, нельзя служить в одно и то же время князю и народу… Этого человека ты должен укоротить прежде других, потому как, пока жив Коснячко, ни я, ни ты в Киеве долго не засидимся.

С этими советами Изяслав отправил своего сына в Киев, и киевляне широко распахнули перед ним городские ворота.

Прежде всего Мстислав приказал дружине занять ворота Золотые, Ляшские и Кожемякские, затем потребовал от киевлян сложить оружие. Этому последнему требованию народ легко подчинился, так как вернувшиеся послы объявили о таком решении на вече.

Покончив со сдачей оружия, Мстислав принялся за кровавую расправу: никто из киевлян, имевших положение или богатство, не избегнул его рук. Наказывал и правых и виноватых. Если это был боярин, Мстислав казнил его из опасения нажить врага; если же это был богач, казнил, чтобы его имуществом пополнить истощившуюся княжескую казну. Такова была его справедливость.

Настал наконец черёд и воеводы Коснячко. Старик спокойно ожидал очереди. В его хоромах царила такая зловещая тишина, какая обыкновенно бывает перед бурей.

Однажды утром Людомира сидела подле отца на вышке и разговаривала с ним потихоньку, как бы предчувствуя что-то ужасное.

– Ах, тятя! – сказала она. – Чем всё это кончится?..

– Одному Богу известно! – отвечал старик.

Девушка тревожно прижалась к груди отца.

– Теперь в городе как на поле брани, – говорила Люда. – Куда ни посмотришь, везде трупы… Откуда бы ни слышался какой-нибудь голос, это непременно плач родных, стон недобитых и умирающих… Вороны летают стаями, каркают…

– Видно, Господь послал нам это несчастье за наши прегрешения. Его надо молить, чтобы сменил гнев на милость, дитятко моё!

В эту же минуту послышался голос человека, кричавшего в оконце у ворот:

– Отоприте ворота! Посол от князя Мстислава!

Отрок, стоявший у окна, доложил о том воеводе. Старик спокойно поцеловал дочь в голову, покоившуюся на его груди, и сказал отроку:

– Отопри ворота и проси послов в гридницу.

Люда обняла отца за шею, в глазах её была мольба:

– Не ходи, тятя, не ходи… Этот посол предвещает нам несчастье.

Воевода погладил девушку по щеке.

– Успокойся, моя ласточка! Худшего несчастья, чем позор, я не дождусь.

И он спокойно спустился вниз. В ворота въезжал вооружённый отряд из десятка дружинников Мстислава; Коснячко взглянул на них с рундука и тотчас догадался, какие это были послы.

Один из них подошёл к воеводе и дерзко сказал:

– Князь прислал меня за тобою, он просит тебя пожаловать на княжеский двор.

В это время в окошечко выглянула Добромира и, всплеснув от ужаса руками, громко крикнула:

– Славоша!

Голос её звучал такою тревогою и почти отчаянием, точно это имя предвещало несчастье.

Она поспешно сбежала вниз.

Воевода окинул проницательным взглядом весь отряд; дружинники в свою очередь смотрели на воеводу вызывающе.

– Хорошо, – спокойно отвечал воевода, – сейчас буду к вашим услугам, только зайду в горницу и прихвачу меч и шапку.

Возглавлявший отряд Славоша, которого так испугалась Добромира, зло улыбнулся.

– Не надо, воевода, – сказал он. – Всё равно во время танца придётся снять и меч и шапку.

– Не наряжайся для князя, – отозвался другой, – князь и так узнает, он добрый… подарит тебе новый кафтан и наградит соболями…

Славоша кивнул головою, и в тот момент двое дюжих конюхов подскочили к воеводе, схватили его под мышки и потащили.

– Иди же, воевода! Уж и конь для тебя осёдлан.

Воевода взглянул на них с презрением, но не сопротивлялся.

– Да будет воля Всевышнего! – сказал он. – Знаю, на какой пир ведёте меня.

При этом он подал знак головою Добромире.

Сцена эта произошла возле рундука, и Люда, хотя и смотрела в оконце, не могла видеть её из-за крыши; к ней лишь долетали оскорбительные слова в адрес отца. Послушная его воле, она сидела на вышке и плакала.

Добромира, стоя в дверях, молча наблюдала за этой сценой, вызвавшей на её глазах бессильные слёзы. Заметив знак воеводы, она поняла его желание и послала служанку за Людомирой.

Испуганная служанка вбежала в светёлку Люды и бросилась со слезами к её ногам.

– Воеводу увозят на княжий двор! – простонала она.

Людомира бросилась на рундук.

У воеводы уже были связаны руки, и он сидел на коне; лицо его, однако, было спокойно и покорно. Весенний ветерок развевал его седые волосы на голове и бороде.

Люда подбежала к нему и прильнула к отцовским ногам.

– Тятя! Мой бедный тятя! Куда же тебя везут? – закричала она, обхватив его ноги.

Славоша отдёрнул её руку от стремени.

– Прочь, – мягко сказал он, – потом узнаешь.

– На пир зовут к князю, – ехидно прибавил другой.

Людомира, казалось, не слыхала этих насмешек и, держась за стремя, с отчаянием восклицала:

– Ах, тятя, тятя!

Добромира не могла больше сдержать гнева; она сбежала с рундука и стала между Людою и конём, на котором сидел воевода.

– Живодёры княжеские! – крикнула она, обращаясь к конюхам и поднимая сжатые кулаки. – Палачи! Вы не умеете уважать ни седин старца, ни слёз ребёнка! Погодите! Придёт и ваша очередь…

– Замолчи, старая ведьма! – крикнул на неё Славоша, подскочив и схватив её за горло. – А не то я сейчас отправлю тебя ко всем чертям.

Добромира барахталась в руках конюха и глухо хрипела:

– Палачи!.. Живодёры!.. Мясники!..

Старый Коснячко смотрел в немом молчании на плачущую дочь. Лицо его выражало неизъяснимую боль, какую может чувствовать только родительское сердце. Две крупные слёзы скатились по его старческим щекам.

– Не плачь! – сказал он ей ласково. – Отведи её в светёлку, – прибавил он, обращаясь к Добромире, – спасибо тебе… Сидите дома и ждите моего возвращения…

Хотя воевода предчувствовал, что не вернётся домой, тем не менее утешал Люду, но девушка продолжала стоять.

– Нет, я пойду за тобою! – сквозь слёзы говорила она.

Воевода сурово посмотрел на неё и решительно ответил:

– Сиди дома!.. Слышишь!..

Конюхи насильно оторвали её от ног отца, и отряд двинулся в путь.

У ворот дома воеводы собралось множество народа, который печально и участливо смотрел на сцену, происходившую во дворе. Люди, ещё так недавно кричавшие на вече, теперь стояли в немом молчании, провожая бедного воеводу лишь взглядом. Они тяжело вздыхали, не смея выразить своего негодования или сочувствия. Они ожидали той же участи.

Воевода, проезжая мимо своего дома, оглянулся ещё раз на окошечко, у которого стояла Людомира, глядя, как отряд увозил её отца на княжий двор, и кивком головы послал ей последний привет…

Мстислав сидел со своими дружинниками на террасе княжеских палат и ожидал прибытия воеводы. Когда отряд, конвоировавший воеводу, въехал во двор и остановился возле террасы, Мстислав встал и, сделав несколько шагов вперёд, с насмешкою сказал:

– Отец приказал поблагодарить вашу милость за оказанную ему услугу… и… спросить, почему вы не привезли митрополита Георгия, когда отец послал вас за ним с дружиною?

И молодой князёк, лихо подбоченясь, с вызывающей и презрительной миной ждал ответа.

Воевода со связанными руками по-прежнему сидел на коне. Его задел оскорбительный тон князя, и он холодно ответил:

– Дал бы я тебе ответ, да не много тебе с него будет корысти. Не умеешь ты уважать старость, так не сумеешь уважить и правду!

Мстислав надменно произнёс:

– Воевода! Я не для того приказал привести тебя, чтобы слушать твои советы и наставления, а только для того, чтобы узнать правду.

– Вот её-то ты и не узнаешь, потому что не умеешь подойти к ней… Что касается советов и наставлений, то я и не думал давать их… горе само научит тебя. Ярослав Мудрый неоднократно пользовался моими советами, слушал их и не стыдился…

Смелость воеводы удивила всех.

Мстислав вскипел гневом. К отцовскому поручению прибавилось личное оскорбление. Этого было даже слишком много, чтобы прекратить всяческие разговоры с воеводой. Расспрашивать старика прилюдно – значило потерпеть поражение, ослабить свою силу и власть. Кто знает, к каким бы это привело последствиям? Его ничто не связывало с воеводой: ему было приказано казнить его не мешкая, следовательно, какие тут могли быть разговоры?

– Знаем мы твои советы, – с презрением отвечал Мстислав, – довольно научены ими… князьям ты советуешь одно, а на вече другое… Довольно!

– Воля твоя, князь, а правда не твоя!

– Славоша! – крикнул Мстислав, бросая вокруг гневные взгляды и не находя, кого нужно, – позвать сейчас же Славошу!

Все знали, кто был Славоша, и что значило это приглашение, поэтому воцарилось молчание.

Спустя минуту ушедший Славоша, который так напугал Добромиру, явился, и Мстислав, отведя его в сторону, шепнул несколько слов.

– В Дебри! – прибавил он громко, обращаясь к отряду, окружавшему воеводу, и бросил на последнего взгляд, преисполненный презрения и ненависти.

– Куда ты посылаешь меня, княже? – спросил старик.

– В Дебри… посоветоваться со Славошею! – смерив его взглядом, отвечал Мстислав.

Воевода легко догадался, зачем его туда поведут.

– Господи! – воскликнул он, поднимая взор к небу. – Велико Твоё милосердие… Прости меня, многогрешного… Будь покровителем моему бедному ребёнку, сохрани его от рук нечестивых ворогов!..

Отряд в мёртвом молчании направился к воротам, находившимся подле княжеского двора, по дороге, ведшей в Берестово и к Печерской лавре.

Воевода продолжал тихонько молиться, иногда прерывая тишину глубокими вздохами. Все молчали, и в этом молчании вскоре проехали в ворота, а затем скрылись в густом высоком лесу.

Через два часа этот же отряд вернулся на княжеский двор, но воеводы с ним не было.

Все знали, что случилось со стариком.

Киев был тревожно спокоен, всё притихло, с ужасом ожидая завтрашнего дня. Сегодня людей тиранил и вешал Мстислав, а завтра, быть может, будет делать то же самое Изяслав или Болеслав.

По крайней мере киевляне так думали: защищаться уже было поздно, потому что сын успел проторить отцу дорогу к великокняжескому престолу.

Поэтому неудивительно, что народ трепетал в напряжённом ожидании расправы. Более ничего не оставалось, как гнуть свои спины всё ниже и ниже: надо было принять князя и чужеземцев.

Ввиду такого положения духовенство с мощами, хоругвями и образами вышло далеко за Золотые ворота. Посланцы несли хлеб-соль и ключи от города. За ними тянулись бесконечными толпами люди всех званий; они были испуганы, встревожены, каждый дрожал за своё имущество и жизнь и готов был броситься в ноги победителю, моля о пощаде. Идя за сонмом чёрного и белого духовенства, народ плакал и молился, посматривая на златоглавые церкви и на город, где остались только старики, женщины и дети.

Пока духовенство приближалось к реке Лыбеди, войска Болеслава и дружина Изяслава, конные и пешие, начали переправляться через реку. Киевляне остолбенели от страха при виде многочисленного войска в блестящих шлемах и панцирях, вооружённого длинными копьями и огромными немецкими луками.