Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Впереди – Изяслав с Болеславом. Остановились. Духовенство осенило их крестами, а весь народ, как один человек, упал на колени, и хор, который напоминал глухой стон, выдохнул:

– Милости, милости просим!..

От толпы отделился тысяцкий и с поклоном поднёс князю на серебряном блюде ключи от городских ворот.

– Милостивый князь, – сказал он, – киевляне просят прощения и справедливости. Твоя праведная месть удовлетворена, те, кого ты должен был наказать, наказаны, поэтому не разоряй город твоего отца. Мы станем повиноваться тебе, возьми ключи от города и изволь княжить!

Послы вручили князю ключи. Теперь только покорностью они и могли усмирить бурю, грозившую им.

Изяслав принял ключи и торжественно вошёл в город.

Князь и король уже давно расположились на княжьем дворе, а войска всё ещё продолжали входить; казалось, что им не будет конца. За ляшскими латниками, закованными в тяжёлые немецкие доспехи, двигалась лёгкая кавалерия, за ними шла дружина Изяслава, потом княжеская и боярская рать, а затем, без конца, ляшская и полянская пехота[130]130
  …полянская пехота… – Поляне – западнославянское племенное объединение (в VIII – IX вв. – полянское племенное княжество с центром в Гнездо) в бассейне р. Варта. Племена эти участвовали в этногенезе (созидании) поляков как народности, название которым и дало полянское княжество.


[Закрыть], вереницу эту замыкал обоз и запасные лошади.

Эта многочисленность рати поражала киевлян, которые ещё никогда не видели столько войска, столько блеска и силы. Ими овладел страх, и им казалось, что с наступлением ночи вся эта масса блестевших латами воинов бросится на их дома и имущество, спалит город.

Желая смягчить гнев князя и расположить к себе короля польского, киевляне понесли на княжий двор богатые подарки, и не прошло нескольких часов, как просторный двор был завален грудами собольих и куньих шуб, яркими тканями, искрившейся на солнце золотой и серебряной утварью. Всё это валили у ног победителя с мольбою о пощаде и милости.

– Видно, ты порядочно насолил киевлянам, – сказал король Изяславу, – если они так низко тебе кланяются.

– Как видишь, кланяются, – отвечал князь, – но я не особенно верю их поклонам… Знаю я их!

– Боишься? – пошутил Болеслав.

– Не боюсь, а знаю! – подчеркнул князь. – Кажется, всё спокойно, да только крикнет кто-нибудь: «Зачем впустили этого рыжебородого в Киев? Хотите, чтобы он тиранил ваших детей и грабил ваше добро? Да разве не найдётся лучших князей?» – и этого будет достаточно, чтобы всё изменилось… Тут тебе и готов бунт, искра брошена, народ повалит на вече и станет орать.

Болеслав усмехнулся.

– Ты ссоришься с народом – сказал он, – а у меня неприятности с панами да князьями. Народ добивается только ласки, спокойствия и справедливости, а паны да князья требуют денег, должностей, положения, власти. Народ должен работать на них, потому что панство любит лёгкий хлеб и не любит работать.

Приближался вечер. Большая часть войска уже была расставлена по квартирам. Для Болеслава и приближенных Изяслав определил Красный двор над Днепром; король намеревался отправиться туда только завтра, а первую ночь переночевать на княжеском дворе.

Не успело ещё всё успокоиться на княжеском дворе, как князю доложили, что на Подоле ударил вечевой колокол.

– Я ожидал этого! – сказал князь, обращаясь к королю. – Видишь, не долго пришлось нам ждать…

Посланный на вече отрок вернулся и доложил:

– Киевляне боятся ляхов, милостивый княже, и желают, чтобы ты приехал на вече и поручился за их безопасность… Иначе угрожают взбунтоваться все до последнего человека и драться с войсками до тех пор, пока всех ляхов не перебьют.

Выслушав отрока молча, Изяслав отослал его.

– Ну вот видишь, – обратился он к Болеславу, – мы не ограждены от опасности, пока ещё нет спокойствия!

– Ты слишком уж много позволил Мстиславу, – задумчиво отвечал король.

– Этого не воротишь… Знаю, они боятся не столько ляхов, сколько вот этой руки!

При этом князь поднял свою руку.

Настало минутное молчание.

– Надо тебе, милостивый король, – продолжал он, – съездить к ним… Скажешь им словечко и убедишь, что приехал ко мне как гость и что скоро уедешь… словом, скажи, что хочешь, только бы успокоить крикунов, иначе придётся собирать войско…

Болеслав не долго думал. Позвав отрока, велел седлать коней и в сопровождении конного отряда отправился на вече.

У него достаточно было смелости, чтобы удовлетворить своё любопытство. Ему хотелось видеть бушующую народную волну, которая, расходившись, свергала князей с престола.

Киевляне были уведомлены, что сам король приедет на вече. Весть молнией облетела Подол…

Королевский отряд остановился на площади, где висел вечевой колокол. Старшины, окружавшие колокол, уже ожидали прибытия короля. Как только отряд остановился, к королю подошёл Варяжко и спросил:

– С миром или с войною приехал ты к нам?..

– С миром, с миром, киевляне! – отвечал польский король. – Мой свояк Изяслав просил меня защищать его от Всеслава, и я ему обещал. Но теперь, как всем известно, Всеслав бежал, а я не намерен воевать с народом.

– Умны речи твои, король, – отозвался белгородский посадник. – Народ виноват разве только в том, что желает спокойствия и добра.

При этом он повернулся к народу, толпившемуся вокруг колокола, и громко крикнул:

– Слышите, что говорит король? Он не желает нашей гибели…

– Не желаю, киевляне, вашей гибели, – повторил Болеслав, – напротив, хочу жить мирно и ищу вашей дружбы. Теперь я только ваш сосед, а хочу быть и вашим приятелем, потому что силою и богатством народа сильны короли и царства!

– Да вознаградит тебя Господь, – крикнул кто-то, – что ты уважаешь сермяжников! Да послужит тебе наградою любовь народа! Мы нанесём тебе подарков и гривен, только пощади наш город и землю, матушку нашу!

– Я приехал к вам не за подарками и гривнами. Живите себе спокойно и пользуйтесь своим имуществом, нажитым трудами, а мне позвольте только отдохнуть в вашем городе, мы ведь проехали большое расстояние от Польши, и люди, и лошади нуждаются в передышке. Отдохнём и вернёмся восвояси, не причинив вам никакого вреда.

Варяжко торжествовал.

– Мы верим тебе, – сказал он королю. – Если ты ручаешься за нашу безопасность, будь нашим гостем и оставайся с нами, пока тебе не надоест. А если – на то Божья воля – на нас обрушится гнев князя нашего Изяслава, просим и молим быть нашей защитой. Если ты любишь свой народ, то и нам зла не пожелаешь.

Король поклонился и уехал. После отъезда короля на княжий двор народ, успокоенный его ласковыми словами, помаленьку разбрёлся по домам.

– Польский король будет нашим милостивым защитником перед князем, – раздавались голоса вокруг.

IV. Суженый

После ареста воеводы Коснячко Люда и Добромира остались в девичьей светёлке на вышке. Люда сидела и плакала. Проходили долгие часы ожидания, а отец всё не возвращался домой. На Горе было тихо, как в могиле. Люди сидели дома, и никто не смел показать своего носа на улицу. Только на Подоле народ шумел и кричал на вече.

Люда посылала отрока на княжий двор узнать об отце, но тому неопределённо ответили: «Воеводу задержал князь…» Уже Болеслав и Изяслав вошли в Киев и заняли княжеский дворец, уже начали разводить войска по квартирам, а воеводы всё не было и не было. Никто не знал, куда девался старик: все видели, как его насильно увезли на княжий двор, но никто не видел, чтобы он уехал оттуда.

В таком беспокойстве Людомира дождалась вечера. И вот теперь, как и в прежние времена, она услыхала звуки вечевого колокола. Она невольно задрожала при одном воспоминании о том, какое чувство возбуждали в ней эти звуки.

«Что же это значит? – подумала она. – Неужели опять бунт? Неужели новая междоусобица?»

А колокол всё гудел и стонал. Там и сям по дороге двигались вооружённые отряды польских дружин и рати Изяслава; они шли на ночлег. Время от времени люди крадучись выбирались за ворота собственных домов и, влекомые любопытством – а что там, на вече? – стремительно бежали к Кожемякским воротам.

Наконец звон утих, собрав на площадь столько народа, что на ней было теснее, чем в муравейнике.

Добромира послала на Подол отважного челядинца узнать от кого-нибудь о воеводе, расспросить людей и послушать, что говорят на вече. Посланный вернулся поздно и рассказал, что случилось: чего хотели киевские выборные, что говорил король и как он успокоил народ, но о воеводе не было ни слуху ни духу.

Людомира плакала и молилась целую ночь.

На следующее утро взошло прекрасное весеннее солнце и рассеяло туман, расстилавшийся над водою и лесами, но оно не развеяло тоски молодой девушки. Снова была разослана челядь по всему Киеву, и Люда ожидала вестей.

Киев начал оживляться. Со всех сторон тянулись вооружённые польские отряды, конные и пешие; одни уже въезжали на княжий двор, другие останавливались у Десятинной церкви, третьих отсылали на Красный двор, куда именно сегодня собирался отправиться на продолжительное время король Болеслав. Часть войск было велено разместить на Берестове и в прилегающих погостах[131]131
  Погост – здесь: часть территории; волость, сельский приход.


[Закрыть] и деревнях.

Люда ни у кого не могла узнать об отце. Добромира давно ушла бы сама на разведку, но боялась оставить девушку под присмотром одних служанок. Она ждала, пока войска окончательно расквартируются.

Людомира продолжала смотреть через окно на дорогу и вдруг увидела Богну Брячиславовну. Девушка торопилась и шла, нагнув голову, так быстро, что служанка едва поспевала за нею. Поравнявшись с теремом воеводы, она, точно тень, проскольнула в калитку, вбежала в сени и исчезла. Ещё момент – и она была в светлице Люды. Богна казалась испуганной, даже почти в отчаянии; по-видимому, она хотела что-то сказать, но не знала, с чего начать. Тревога эта была очевидна и для Люды.

– Что с тобою? – спросила она.

– Ничего… Я бежала к тебе… – Девушка осеклась.

– И что же? Ты знаешь что-нибудь об отце? Говори!

– Да, знаю, – отвечала та, глядя с состраданием на Люду, но всё ещё не произносила того, что знала.

Люда испытующе посмотрела на Богну.

– Он всё ещё на княжьем дворе?.. Ведь он туда поехал…

Богна бросилась на шею приятельнице и со слезами начала целовать её.

– Да… поехал… но уже больше… не вернётся, – пролепетала она.

Люда всё ещё не понимала, в чём дело.

– Почему не вернётся?

Богна нежно поцеловала подругу.

– Не может… Мстислав отомстил ему… он умер…

Людомира залилась слезами. Когда обе настолько выплакались, что могли разговаривать, Богна рассказала толково, что случилось с воеводою с минуты его ареста. Обо всём этом поведал её матери Путята, а мать послала уведомить о том Люду.

Через некоторое время после нервного потрясения Людомира призадумалась над своим сиротским положением; она перестала плакать, но перед её глазами постоянно стоял отец, который её так сильно любил, нежил и лелеял. Надо было отыскать хотя бы тело его и похоронить, но где искать? В какую сторону идти? От Богны она узнала, что его повесили в Дебрях. С тяжёлыми мыслями, неподвижно сидела она долгое время, взор её блуждал.

– Пойду искать его, – произнесла она как бы про себя.

– Куда ты пойдёшь? – перепугалась Добромира. – Ведь Дебри велики…

– Верно, за княжьим двором… Туда пойду…

– Подожди до завтра… Пусть всё успокоится… пусть войска и дружина разойдутся по квартирам, и тогда… Слышишь… опять бьют в котлы и литавры…

Но Люда как бы не слыхала предостережений Добромиры.

– Пойду… ещё хоть раз увижу его… попрощаюсь с дорогим моим тятенькой… похороню его по-христиански…

Никакая сила не могла удержать Люду. Она обняла Богну, вырвалась из рук Добромиры и побежала прямо к воротам позади княжеского двора.

По дороге она встречала людей, с удивлением смотревших на неё. Прохожие обращали внимание на её бескровное лицо, длинную расплетённую косу, развеваемую ветром, который, словно железным обручем, сжимал её белую шею и она еле переводила дыхание. Добромира бросилась было за нею, но её старые ноги не могли поспеть за девушкой, и она вскоре потеряла её из виду.

А Людомира всё бежала, не говоря никому ни слова и даже не глядя на прохожих. Миновав калитку за княжеским двором, она побежала по узкой лесной тропинке, ведущей к Печерской лавре, и вдруг остановилась от усталости. Лесной холод освежающе подействовал на её разгорячённый мозг, она пришла в себя и осмотрелась кругом. Везде стоял гигантский лес, упиравшийся вершинами в небо. С обеих сторон прижимались к громадным берегам и осинам кусты орешника, покрытые молодыми, пушистыми и ещё не совсем распустившимися листьями; на мягких почках спокойно висели крупные капли росы, отливавшей на солнце всеми цветами радуги. Тут же, у её ног, из-под прошлогодних пожелтевших и почерневших листьев вырывались фиолетовые головки колокольчиков и фиалок и целые островки подснежников, робко глядевших на солнце. Дальше стояли, одно подле другого, деревья, высокие, внушительные; они молчаливо смотрели в синеву небес и чуть слышно вели между собою беседу. Длинные сучья, сплетаясь в сердечных объятиях, представляли собой род зелёного балдахина, сквозь который проникали острые стрелы солнечных лучей. Они освещали и согревали воскресавшую мелкую поросль, ютившуюся у подножия гигантов.

Остановившись на тропинке, Люда начала вслушиваться в торжественную тишину. Вместе с лёгким дуновением ветерка до её слуха доносилось какое-то эхо. Девушка подняла голову, прислушалась: не то человеческие голоса, не то отдалённый топот лошадиных копыт смутно мерещились ей… Она напрягла слух и вдруг поняла, что это было ни то, ни другое: шумело мельничное колесо на Крещатике.

Стоя на дороге, она не знала, куда идти; однако, подумав и как бы решившись, пошла налево. Долго шла она в лесной тишине, нарушаемой лишь звуком её собственных шагов. Но вдруг из-за холма мелькнул золотой крест; она сделала ещё несколько шагов и вышла на небольшую поляну – ей открылся вид на Днепр. За широкою тёмною зеркальною поверхностью реки тянулся громадный луг, называемый Туруханьим островом; далее блестело какое-то другое водное пространство – это был второй рукав Днепра; ещё далее, на горизонте, зеленел лес, над которым как бы висел голубой, безбрежный шатёр небес.

«Там город… отсюда не далеко», – подумала она и вернулась назад.

Людомира переступила через тропинку, ведшую к монастырю, и остановилась: ей показалось, что перед нею змеится едва заметная тропинка, по которой ещё недавно кто-то прошёл. Молодая травка была примята, орешник поломан, листья и земля как бы истоптаны копытами лошадей. Люда пошла по этим следам.

Она недолго шла под гору; вдруг перед нею открылась лесная прогалина, посредине стояли два дуба, на которых болтались трупы повешенных. Вершины этих дубов, как и окружавших их деревьев, были покрыты стаями воронов, почуявших добычу. Смелейшие из них сидели на головах повешенных и выклёвывали глаза; вороны ссорились и дрались между собою, вспархивали и опять садились; когтями и клювами они рвали одежду на груди несчастных, чтобы скорее добраться до тела…

Люда, испуганная этим зрелищем, увиденным ею впервые в жизни, попятилась назад, и вдруг ей показалось, что она узнает знакомую одежду… Она невольно подалась вперёд, желая убедиться, не ошибается ли, но в тот же момент до её слуха долетел свирепый рёв медведя. Она не видела его, но от этого рёва, прокатившегося по лесу эхом, она вздрогнула. И всё же Люда подошла ближе и среди повешенных узнала своего отца. Тут же она заметила медведя, который, усевшись на ветвях, лапами раскачивал их, так что тела несчастных колыхались. Медведь явился сюда за мёдом и, насытившись им, уже слезал с дерева, как вдруг увидел девушку и от удивления застыл на месте.

Молодая девушка безотчётно смотрела на эту ужасную картину, как вдруг ветвь, на которой висели два трупа и сидел медведь, хрустнула, и медведь вместе с повешенными свалился на землю.

Люда казалась спокойною и как будто не видела медведя. Не обращая внимания на присутствие косолапого, она наклонилась над отцом, поцеловала его руку и начала молиться.

Медведь, удивлённый, а может быть, заинтересованный всем этим, не убегал. Он отошёл на несколько шагов от умершего, сел и не спускал глаз с девушки. Он смотрел на неё с таким любопытством, точно хотел понять наконец, что же вокруг него происходит. Смотрел, пожалуй, добродушно, как бы не имея никаких худых намерений; только ноздри и нос его были в движении. Время от времени она настораживал уши, прислушивался, но не спускал глаз с молодой девушки.

Между тем Люда, быть может пришедшая в себя и вспомнившая, что она находится рядом с опасным соседом, подняла голову, и её взгляд встретился со взглядом медведя, смотревшего на неё добрыми глазами. Но тут просвистела стрела и вонзилась в левый бок медведя. Раненый зверь рявкнул от боли и гнева, ударил себя лапою по морде и повалился на спину. Рана оказалась смертельной, стрела попала прямо в сердце. Всё это произошло мгновенно. Людомира, поражённая увиденным, отскочила от тела отца и в то же мгновение услышала человеческие голоса и топот коней. Она оглянулась – не свои… По одежде догадалась, что это не половцы, но и не свои… Правда, разговор их был похож на русский, но она его не понимала. За кустами мелькнуло несколько всадников, и она догадалась…

– Ляхи! – вскрикнула девушка, бессильно опустилась на колени, припав к телу отца.

Да, это были ляхи: один из опоздавших отрядов Болеслава проезжал ближайшей дорогой к месту своей стоянки на Берестове. Услыхав рёв медведя, отряд задержался как раз там, где оставили следы насильники. Несколько всадников отделилось от отряда, и вскоре их глазам представилась печальная картина: висевшие на дубах мертвецы, над которыми кружили вороны, испуганные рёвом зверя. В стороне сидел медведь и с любопытством смотрел на девушку, стоявшую на коленях возле мёртвого тела…

Всадники недоумевали, что бы это значило. Спокойно сидевший медведь возбудил желание попытать счастья. Вот один воин и попробовал… Прицелился, и стрела попала в медведя. Именно после этого всадники и выехали на поляну, где Люда и увидела их. Дальше, за ними, в густых кустах орешника, ещё мелькали смуглые, обветренные, с длинными усами лица ляхов.

Ехавший впереди воин, убивший медведя, по-видимому, принадлежал к богатому роду. Его рослый конь имел красивый стальной нагрудник и такой же чешуйчатый наголовник; у всадника на голове блестел стальной шлем, на груди – чешуйчатая кольчуга, на ногах – наколенники; сбоку висел длинный меч, через плечо – лук и сайдак[132]132
  Сайдак (саадак, сагайдак) – чехол для лука.


[Закрыть].

Этот рыцарь был один из приятелей короля Болеслава; он был несколько старше его, считался неразлучным товарищем его ратных дел, звали его Болех, был он из рода Ястржембец. Он спрыгнул с коня, бросил поводья находившемуся при нём отроку и подошёл к девушке. Долго недоумевал, что ему делать дальше.

– Успокойся, девушка, – заговорил наконец ласково Болех, – теперь косолапый безопасен…

Слыша за собою хруст сучьев, ломавшихся под тяжестью всадников и коней, Людомира ещё больше испугалась и молчала. Болех долго стоял над нею в полном молчании, не понимая, что же здесь произошло.

– Скажи, что с тобой, милая девушка? – спросил он.

Голос, в котором звучало сочувствие, заставил Люду выпрямиться и поднять глаза. Её глаза, в которых стояли слёзы, показались Болеху нестерпимо тоскливыми.

– Отец, – произнесла она, показывая на тело, подле которого стояла на коленях. – Я пришла похоронить его…

Эти слова вызвали сочувствие и у окружающих.

– Отец… отец! – отозвались несколько человек, но никто из них не понимал, что всё-таки случилось и почему здесь столько повешенных.

На поляну въезжали остальные всадники; они окружили Люду и убитого медведя, все смотрели на лежавшие на земле и болтавшиеся ещё на дубах тела несчастных.

Кто-то из отряда, по-видимому, слыхал от киевлян о расправе Мстислава и знал, как он расчищал своему отцу путь в город.

– Ого-го!.. – воскликнул этот человек. – Так вот где Мстислав вершил своё правосудие!

Эти слова вызвали у девушки жалобный вопль, она нагнулась над трупом отца и стала покрывать его поцелуями и слезами.

– Бедный мой, бедный отец!.. Чем же ты провинился, что они отняли у тебя жизнь?

Сцена эта произвела тяжёлое впечатление на присутствующих, но все хранили молчание, не зная, что делать.

Один из всадников обратился к Болеху:

– Не плакать же ей здесь целый день!

– Надо бы отвезти её домой! – заметил Болех и потом как бы про себя прибавил: – Дать бы знать на княжий двор… да похоронить старика… и других – тоже… Не ждать же, пока их растерзают дикие звери!

Кто-то из всадников громко заметил:

– Изяслав велел своему сыну повесить их, а теперь станет хоронить? Вздор какой!

Разговор прекратился, но вопрос, что делать с молодой девушкой и мёртвым, не был решён.

– Ну-ну, довольно плакать, красавица! – произнёс Болех. – Я прикажу отвезти тебя домой, при мёртвых оставлю стражу, а потом пришлю людей, чтобы похоронить твоего отца.

Речь Болеха привела Люду в чувство.

– Не пойду, – отвечала она. – Не могу я оставить его здесь на поругание.

– Но и тебе здесь нельзя оставаться, – заметил Болех.

Люда как будто не слыхала его слов, но, когда Болех повторил, что он поставит стражу подле мёртвых, перестала плакать и недоверчиво взглянула на него.

Он понял её сомневающийся взгляд.

– Мечек! – крикнул он одному из всадников. – Возьми ещё двоих и останься здесь, пока я не пришлю людей похоронить умерших.

От отряда отделилось несколько охотников. Болех посадил Люду к себе в седло. Она не сопротивлялась и не произнесла ни одного слова, точно онемела. Отряд в беспорядке выехал из чащи на тропинку, построился в ряды и медленно двинулся в направлении Крещатика, вступив на мостик, небрежно перекинутый через ручей, который стремил своё течение между вербами к Днепру.

За ручьём тропинка круто взяла в гору. Проехав порядочное расстояние, отряд спустился вниз, где лес уже редел. Направо тянулась дикая пуща, а налево, между разбросанными там и сям деревьями, отражался Днепр широкой длинной лентой. За ним зеленел Турханов остров и блестел на солнце крест монастыря Святого Николая.

Здесь дорога разветвлялась: одна развилка вела на Берестово, другая, налево, за Печерскую лавру, на Выдубичи, где стоял княжеский терем, называвшийся Красным двором. Расположен он был над Днепром, в очаровательной местности, всего за год до этого построенный и отведённый для короля Болеслава.

Людомира блуждающим взором скользила по окрестностям, не понимая и не чувствуя, что вокруг неё происходит.

По дороге отряд не встретил ни одной живой души; люди прятались в хаты и мазанки, а то уходили с жёнами, детьми и скотом в Дебри, так как вести о расправе Мстислава облетели все окрестности и нагнали страху.

Когда отряд выехал на поляну, Людомира спросила;

– Куда ты меня везёшь?

– На Красный двор, – отвечал Болех.

В ту же минуту между деревьями замелькал частокол и показались постройки Красного двора.

Детинец был переполнен солдатами. Когда Болех въехал в него, дружинники, видя в седле женщину, по обыкновению стали шутить.

– Эге, брат! – говорили они развязно. – Ты, кажись, не зевал.

Болеху не понравилось шутливое замечание.

– Да, не зевал… – холодно отвечал он.

– Где же ты поймал эту лань?

– Это моё дело!

– Конечно, если поймал, так твоё, и никто у тебя не отнимает…

Пока Болех огрызался, его спутники успели уже рассказать другим обо всём случившемся и вызвали своим рассказом сочувствие к девушке.

Молчаливая и задумчивая, Люда стояла неподвижно перед рундуком.

Дали знать королю, который находился в горнице. Спустя несколько минут он вышел в сени под рундуком и, удивлённый, загляделся на красивую девушку.

Людомира, сложив опущенные руки, безучастно смотрела перед собой и ничего не видела.

Король обратился к кучке стоявших воинов:

– Откуда ты взял, Болех, эту пленницу?

– Это сирота, милостивый король, – отвечал тот, подходя, и принялся рассказывать ему о приключившемся.

Их беседа вывела Люду из оцепенения.

Она подняла на короля свои прекрасные голубые глаза и пристально взглянула на него, будто узнавая. Затем окинула взглядом весь двор, и ей показалось, что рыцари, кони и тот, кого называли королём, были знакомы ей, что она уже видела их где-то… Она силилась припомнить.

Вдруг девушка закрыла лицо обеими руками и вскрикнула:

– Боже, Боже!..

В её воображении возник образ, который ещё так недавно был вызван силою заклинаний… Она узнала воинов, коней и короля… Король – это тот самый человек, который представлялся ей ехавшим впереди отряда воинов, когда она в памятный ей вечер смотрела в оконце своей девичьей светёлки, и которого она видела стоящим на верхушках деревьев в саду её отца.

«Суженый» явился ей во второй раз.

Однако никто из окужающих не понял её внезапного возгласа.

Болеслав подошёл к Людомире.

– Успокойся, красавица! – заговорил он. – Мы не причиним тебе зла. Правда, может, ты опасаешься нас, но мы не так злы, как ты думаешь.

Девушка хранила молчание, она дрожала.

– Как же нам звать тебя, милая?

– Люда, – тихо ответила она.

– Ну, успокойся, моя днепровская русалка! – И король положил руку на её плечо. – Я сейчас пошлю людей привезти твоего отца… Где ты желаешь его похоронить?

Людомира подняла на него голубые глаза.

– Не… знаю…

– Где хочешь, там и похороним.

– У могилы Аскольда… а то на Выдубичах, – отвечала она. – Там ему будет спокойнее.

Ободрённая вежливостью и добротою Болеслава, Люда немного успокоилась.

Король велел её поместить в верхних горницах терема, намереваясь отослать к родным, когда немного утихнет военный шум.

Как только прошёл первый страх, вызванный её присутствием среди незнакомых людей и она уже могла дать себе хоть какой-то отчёт во всём происшедшем, у неё возникло чувство, повергшее её в изумление. Она увидела вокруг богатство, роскошь, точно волшебная рука перенесла её в заколдованное царство, чтобы она скорее позабыла только что пережитые ею страдания. Её нарочно окружили всем этим таинственным блеском? А как же ещё объяснить эту перемену? Горенка в тереме была украшена мрамором и позолотою, потолок и стены расписаны цветными узорами. Всё было так царственно, великолепно, будто какая-то королевна жила в этом заколдованном тереме и лишь на время покинула его, чтобы поохотиться в ближайшем лесу.

Воображение дорисовывало эту таинственную картину, на которой была изображена сама она. Разгорячённая фантазия девушки нуждалась в ответе на собственную мысль, она копалась в своей памяти, но не могла его найти. Вдруг ей подумалось, что это Изяслав приказал привести её насильно в его дворец, чтобы замучить, как замучил её отца, и тогда снова перед нею возникла та ужасная картина, которую она видела в Дебрях. Потом Люда решила, что её похитил змий крылатый и унёс в хоромы королевича Валигоры. Ей даже померещилось далёкое пение: это её убаюкивали для того, чтобы она уже никогда не проснулась.

По-прежнему загадка оставалась неразгаданной.

Вдруг она как бы пробудилась от волшебного сна и спросила себя: «Где я?» Подойдя к окну, прислушалась и глядела, глядела – кругом незнакомая местность… Вдалеке блестела какая-то река, вероятно Днепр; шумели в синеве вершины деревьев, и совсем рядом шёл разговор на непонятном ей языке. И снова в её головке зарождался безответный вопрос: «Где я?»

Неуверенность, неизвестность и тревога сменяли одна другую; перед глазами мелькали таинственные картины, написанные на громадном кровавом полотне поляны, где она отыскала тело повешенного отца. Среди прочих волнений девичьего сердца ей как будто кто-то шептал: «Не бойся… это он, твой суженый, запер тебя здесь… Это королевич Валигора, искавший для себя самую красивую жену… Это он ехал за нею во главе вооружённого отряда, нашёл и привёз в свои хоромы… Чего тебе бояться! Посмотри, какое здесь богатство и роскошь, сколько золота, тебе будет здесь хорошо… О ком тебе тужить? У тебя был лишь отец, но его уже никто не воскресит…»

И она на минуту успокаивалась.

Потом опять, откуда-то из глубины сердца, что-то накатывало… Неужели совесть?..

Уже смеркалось, а она сидела одна в полумраке светёлки и руками сжимала голову, а какой-то голос всё шептал настойчиво: «Возвращайся домой, здесь тебе не место! Ты оставила девичий терем в отцовском доме… вернись… не доверяйся обольстительному пению русалок. Они увлекают тебя в хрустальные дворцы подводного царства, усыпляют твою совесть роскошью, приручают, а потом схватят и защекочут и вместо хрустальных дворцов похоронят тебя на дне Славутича[133]133
  Славутич – древнее название Днепра.


[Закрыть]… Теперь они манят к себе, а потом, когда ты проснёшься, столкнут в глубину, и ты никогда не увидишь горячего солнца, голубого неба и сада, окружающего дом твоего батюшки, где ты играла ребёнком и засыпала в тени деревьев, убаюкиваемая матерью и Добромирой».

Этот невидимый голос сжимал её сердце и грудь тоской, исторгал рыдания и говорил на понятном ей одной языке: «Вернись, вернись!..» Заслушавшись, она продолжала сидеть в темноте.

Вдруг дверь тихо отворилась, и в комнату вошли на цыпочках покорные служанки и спросили: не прикажет ли она чего-нибудь? Она не знала и даже не думала о них, они сами пришли, точно их нарочно для неё прислал волшебник.

Этот долгий и тяжёлый день слёз, страха и волнений уложил девушку в постель, она – заснула. И снился ей прежний, знакомый сон: её суженый, тот самый, которого видела она, возвратившись с посиделок, в окошечке своей светёлки, видела, как он проезжал над деревьями отцовского сада, видела потом на крыльце Красного двора, окружённого воинами, закованными в доспехи. Ей грезилось, что это королевич Валигора, который похитил её, унёс и спрятал в заколдованных хоромах… Там она жила одна, и ей там было спокойно и хорошо, она чувствовала себя счастливою возле королевича. Убаюкиваемая приятным сном, девушка проспала до утра…

Людомира поселилась на Красном дворе. Хотя Болеслав обещал отослать её домой, как только стихнет шум в городе, он этого обещания не выполнил.

Пережитое так повлияло на девушку, что она не могла себе дать отчёта в своём положении, её охватили равнодушие и тоска – она не могла ни о чём думать.

В продолжение нескольких дней, кроме девушек, прислуживавших ей как королевне, никто к ней не входил. Из окна она видела только широкий Днепр, уходивший далеко-далеко к горизонту, да на дворе – движение коней и солдат. И больше ничего.

Через несколько дней она пожелала вернуться домой, просьбу свою передала через одну из девушек.

Вскоре после этого в терем к ней вошёл красивый рыцарь, и она осталась с ним наедине.

Неизвестное ей доселе чувство овладело ею, когда она встретилась взглядом с этим человеком. Ей опять показалось, что это он и есть, суженый, предсказанный бесчисленными сказками и песнями, на которых она была воспитана. При виде его она не могла вымолвить ни слова. Ею овладел страх, она не знала, что делать, а кто-то всё нашёптывал ей, что это и есть её суженый, и он король ляхов.