Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 34 страниц)

3

Феодосий родился в городе Василёве. Отец его был знатным мужем, На принадлежащих ему землях трудились два десятка холопов. Феодосий рос тихим, болезненным, мечтательным. Сверстники шумно играли на улице в «дружинников и поганых». Здоровье не позволяло ему участвовать в их быстрых играх. Он завидовал сверстникам. А они со временем заподозрили Феодосия в нежелании водиться с ними, стали относиться к нему неприязненно. Постепенно он научился платить им тем же. Всё больше и больше овладевала Феодосием грусть. Для мечтаний и раздумий у него было слишком много времени. Мир виделся ему в серых и чёрных красках. Он стал размышлять.

Яркие краски и блеск мальчик встретил в церкви, куда часто ходил с родителями. Вначале церковная служба поразила его внешним великолепием. Сколько золота! Как сладко поют деместники[51]51
  Деместники – церковные хористы.


[Закрыть]! Какие одежды у служителей! Ему бы такие!

Он пристрастился к церкви. Это было единственное место, где Феодосий чувствовал себя спокойно, где его никто не укорял, не бил. Тут не смеялись над его болезненностью и всем нравилась его тихость.

Однажды он увидел у церкви огромную толпу. Сколько ни приподнимался Феодосий на цыпочки, за головами ничего не мог разглядеть. Но вот люди почтительно расступились, пропустив в церковь бедно одетого человека в лаптях-каликах. Это был странствующий монах, произведённый людской молвой в святые. Феодосий удивился: такого почитает столько людей? Он начал мечтать о том, как бы поразились его сверстники, если бы он пришёл к ним, одетый в рубище, и стал распевать псалмы, как покорились бы ему и прислушивались к каждому его слову. И ведь для того, чтобы стать Божьим слугой, не обязательно крепкое здоровье. Сей жребий доступен и калеке. У Бога для праведных места много.

Мальчик подрастал, становился юношей. Отец умер. Всем хозяйством заправляла мать, высокая мужеподобная женщина с потрескавшимися красными руками. Тот, кто слышал из-за дверей её басовитый голос, мог подумать, что говорит грубый и сильный мужчина. Она учила сына палкой, и Феодосий не питал к ней сыновней привязанности. Ничто не удерживало его в этом городе: ни мать, ни товарищи, ни соблазнительные девы. Женщинам не нравился болезненный и слишком смирный юноша.

Феодосий всё больше и больше увлекался церковными проповедями и службами, изучал Библию. Мудрость древних пророков открылась ему: "Нищий, убогий, довольный своей судьбой и славящий Бога, во сто крат счастливее богатого завистника".

Он начал поиски своего счастья, смысла жизни...

Мать посылала Феодосия на поле присматривать за холопами. Он снимал "светлую одежду" и вместе с ними принимался за тяжкий труд. Окружающие удивлялись: хозяйский сын исполняет холопское дело? В их удивлении было и почтение. Феодосий это чувствовал. Но ещё больше было презрения. И Феодосий ушёл в Киев, к старцу Антонию, о котором много слышал.

Антоний с радостью принял брата Феодосия, поручил великому летописцу Никону постричь его в монахи. Феодосий затворился в печере и стал молиться. Он строго соблюдал жестокий пост, и слух о новом святом человеке уже подхватила крылатая молва. Вскоре по совету Антония монахи выбрали его игуменом.

Исполнилась мечта. Феодосий стал пастырем. Он ввёл на Руси забытый византийцами устав студийских черноризцев. Устав запрещал монахам владеть какой бы то ни было собственностью. Всё должно быть общим. Един хлеб едина и забота, а лишние мешки – лишние грешки.

Устав был беспощаден. Феодосий понимал, что недавних язычников, соблюдавших иногда старые обычаи, могут удержать в повиновении лишь суровые священнослужители и суровые законы. Ещё и ста лет не прошло с тех пор, как русичи поклонялись языческим идолам, а каждый идол имел своего избранника – вождя среди людей. Новая вера – вера в единого Бога – помогла взять власть единому князю, объединить обширную Русскую землю. Объединения требовали расцветавшие ремесла и торговля. Объединения требовали разоряемые степняками поселения. Лишь собравшись воедино, русичи могли противостоять степи.

4

Вечером игумен Феодосий принимал дорогого гостя, князя Изяслава, который и раньше частенько наведывался к нему. Князь приехал с семнадцатью отроками, привёз с собой на двух телегах припасы. Увидев это, возрадовался келарь[52]52
  Келарь – инок (монах), ведавший монастырскими припасами и прочими светскими делами монастыря.


[Закрыть] Феодор, толстенький монашек с длинными руками и кривыми пальцами.

По встревоженному лицу Ярославича игумен понял: предстоит важная беседа. Когда они остались одни, князь заговорил:

– Приехал совет держать с тобой, святой отче. Просвети и научи. Из Рима прибыли ко мне послы папы Григория. Привезли его собственноручное послание.

Князь достал из-под плаща свиток пергамента. Развернул. Феодосий вцепился взглядом в скоропись латинских букв:

"Епископ, слуга слуг Божьих, Дмитрию[53]53
  Димитрий – имя, данное при крещении князю Изяславу.


[Закрыть], князю россиян, и княгине, супруге его, желает здравия и посылает апостольское благословение".

Феодосий читал дальше, и на его лбу резче обозначились морщины:

"Желаем, чтобы святой Пётр сохранил Ваше здравие, княжение и благое достояние до кончины живота и сделал Вас некогда сопричастниками славы вечной. Желая также изъявить готовность к дальнейшей переписке, доверяем сим послам изустно переговорить с Вами обо всём, что есть и чего нет в письме. Примите их с любовью, как послов святого Петра".

Далее в послании говорилось о том, что папа согласен оказать близкой его сердцу Русской земле величайшую милость – принять в лоно Католической церкви. Взамен этого сын Ярослава должен повиноваться папе и по его совету войти в союз с христолюбивыми государями.

"...Всемогущий Бог да озарит сердца Ваши и да переведёт Вас от благ временных к славе вечной".

Феодосий поднял взгляд на князя:

– Что же брат Дмитрий ответил папским легатам[54]54
  Легат – посол (лат.).


[Закрыть]?

– Сказал, поразмыслю. Знаешь сам: с папой надо речи вести мягко, изъявить на словах покорность.

– Нет! Твёрдость нужна! – воскликнул Феодосий. – Ибо сказано: "Хищники не вниидут в царствие небесное, ежели не возвратят похищенного". Папа и есть наибольший хищник, лютый, аки тигр. С ним нельзя мягко. Слово из крицы[55]55
  Крица – железо, сталь.


[Закрыть], надо отковать!

– Папа обещает помощь против степи, – возразил князь. – А врагов, опаснее половцев, у нас нет...

Феодосий был уверен, что князь ошибается, что сейчас он смотрит лишь себе под ноги. А властитель должен уметь окинуть единым взглядом сегодняшнее и прошлое, чтобы проникнуть мыслью в будущее. Князь должен знать, что есть враги сильные, но сила их быстро иссякает; есть и такие, чья сила в будущем пополнится, да злость убудет, – значит, с ними союзничать можно. И зачастую опаснее не тот враг, что хочет твой дом поджечь или разграбить: злость пройдёт – и намерение изменится, а тот, кто желает хозяином стать над твоей душой. Тогда твой дом в любое время станет его домом. И ты сам, и всё, что имеешь, и вся сила твоя, и все помыслы твои – в его распоряжении. Для земли Русской папа сейчас опаснее степняков. Кто хочет в земле своей сам править, не должен принимать от него помощь. Неужели князь не понимает этого?

– Половцы надвигаются силой неисчислимой, – продолжал Изяслав. – Их ханы ищут союзников среди соседей наших. Да и не только соседей. Боюсь, найдётся и у нас князь, что захочет с помощью половцев стол у меня отнять. Разве не случалось подобное, разве сие не записано в летописях? А папе можно уступить в малом, а зато себе оставить большее...

– Сунь палец – враз руку отхватит, – сурово проговорил Феодосий. Ему бы лишь уцепиться за что-то, а там он себя покажет.

– Может, и прав ты, святой отче, но тогда следует хотя бы начать переговоры и вести их, пока главная опасность не минует.

Феодосий вскочил, воздел руки, словно внезапно вырос, стал высоким, могучим.

– Папа опасней половцев, княже. Половцы придут и уйдут, аки огонь. А папа придёт и останется навеки.

Они беседовали долго. Настойчиво и неутомимо игумен наставлял князя, уговаривал и скрывал угрозу за ласковыми словами.

Они договорились, что завтра, когда состоится второй разговор с римскими послами, Феодосий посетит князя и окажет ему духовную поддержку.

Беседа закончилась. Но дождь не дал Ярославичу отбыть. Пришлось остаться в монастыре на ужин.

Игумен усадил Ярославича рядом с собой за длинный дубовый стол, здесь же уселись монахи и дружинники. Перед воинами поставили дымящуюся дичь, перед монахами – лишь сырые овощи, хлеб и воду. Феодосий же и до овощей не дотронулся – запивал тоненькие просвиры ключевой водой.

Для князя и воинов он приказал подать мёд. Келарь ответил, что мёда нет.

Игумен неодобрительно поглядел на толстого келаря, известного упрямца. И вдруг у него появилась мысль – проучить брата Феодора. Он что-то прошептал на ухо князю, а тот – сидящему около него Изяславу-отроку. Воин незаметно выскользнул из-за стола и прокрался в клеть, где стояли пустые корчаги из-под мёда и полные, привезённые князем.

Монахи не подавали виду, что следят за перепалкой игумена и келаря. Но их быстрые косые взгляды были достаточно красноречивы. Феодосий насупился и сказал келарю:

– Неверящий Фома – что скот без ума. Ступай в клеть и найдёшь мёд в корчаге.

Келарь по обыкновению заупрямился. Феодосию пришлось потратить немало сил, прежде чем келарь пожал плечами – ничего не могу поделать, иду, но не верю – и пошёл в клеть. Он наклонился над корчагой, которую ещё полчаса тому назад видел пустой, и остолбенел. Сосуд был наполнен до краёв янтарным мёдом.

С возгласом удивления и восхищения перед чудом келарь упал в ноги игумену. Феодосий возрадовался, увидев такое раскаянье. Он поднял келаря с земли и усадил по другую сторону от себя. Монахи с благоговейным трепетом взирали на своего игумена, а он думал: "Господи, владыко всесильный! Отчего сам не заботишься о славе своей? От чего я, червь ничтожный, должен творить за тебя чудо?"

Вслух же молвил:

– Не по нашему хотенью, а по Божьему изволенью. Воистину, десница Господня – чудотворна!

Изяслав-дружинник посмотрел на свою правую руку, липкую от мёда: "Так это и есть десница Господня?"

5

Как-то на рассвете возвращался Феодосий от князя. Он изрядно устал от душеспасительных бесед и дремал в одноместном княжеском возке. Возок плавно покачивался, убаюкивал. Игумен вновь переживал сегодняшнее пиршество, приём папских послов. Какие злобные искры засверкали во взорах легатов, когда увидели рядом с князем Феодосия... Поняли, зачем он здесь. Но ещё страшнее был их ответ на отказ князя. Они не вздрогнули, не закричали. Наоборот – смиренно притенили глаза ресницами и произнесли в один голос:

– На всё воля Господня.

Феодосий хорошо понимал, что означает "воля Господня". Папа присвоил себе сан, равный апостольскому. Он направляет длинные руки своих слуг. А в тех руках – бич коварства, яд клеветы, нож измены. Игумен советовал князю поостеречься. Ярославич испуганно глянул на черноризца. На лбу князя сошлись морщины раздумья. Если послушаться папу, он поможет вступить в союз с иноземными властителями-католиками. Вместе с ними легче будет отражать несметные полчища степняков. Но и Феодосий прав: папа ничего не делает даром. На каких же весах взвесить, кто опаснее для Русской земли и власти Ярославичей – папа или половцы?..

Игумен печерский ехал в тревожном настроении. Делу, в которое он вкладывал всю свою жизнь, грозила опасность. Он нуждался в утешении и словно снова увидел лики икон, созданные в печерах лучшими художниками, свитки пергамента, десятки книг, списанных монахами, широкие листы летописи, составляемой великим Никоном.

В разные концы Русской земли разошлись послы Феодосия, странствующие монахи. Среди них был и любимейший брат Кукша, немало потрудившийся для обращения язычников в православие. Труды Кукши увенчались щедрыми плодами. Сотни язычников пришли в лоно Христианской церкви. "И хотя теперь его нет среди нас, – думает игумен, – хотя он вкушает блаженство в райских кущах, крестники продолжают его дело. И вместе с ними он опять живёт среди нас..."

У Феодосия от долгого сидения затекла нога. Он уселся поудобнее. Теперь игумену видно возницу, сидящего верхом на коне. Он что-то напевает себе под нос, чтобы не уснуть. Это – слуга княжьего дружинника Изяслава, бывший новгородский челядин Верникрай. "Говорят, будто он превосходный древосечец, – думает игумен. – Надо поручить ему сделать дверь для церкви".

Время от времени Верникрай оборачивается. Игумену кажется, что возница с любопытством и почтением глядит сквозь полуоткрытый верх возка на черноризца. "Верникрай не знает, кого везёт, – мыслит игумен. – Но и простой монах вызывает в нём чувство уважения. Он готов свой живот положить за меня. Простая чадь – верное стадо наше".

От этих мыслей игумену становится спокойно, дремотно. Он опять закрывает глаза и откидывается на подушки.

Внезапно возок останавливается. Возница слезает с коня и заглядывает к игумену[56]56
  Этот случай, так же как история с Варлаамом, сыном боярина Иоанна, жизнеописание Феодосия и пр., описаны в «Киево-Печерском патерике».


[Закрыть]. Их взгляды встречаются. Феодосий ласково улыбается – очевидно, древосечец хочет спросить, удобно ли ехать святому отцу. Игумен слышит:

– Черноризче, ты вечно нероба, а я всегда в трудах. И сейчас не могу сидеть на коне. Я отдохну в возке, а ты сядь на коня. Так будет по правде.

Глава VIII
НА ТОРКОВ!

1

Всадник в кольчуге и островерхом шлеме скачет по Подолию. Он поднимает на длинном копье, чтобы все видели, вить – горящий обруч, свитый из луба, лубяную гривну. Завидя её, женщины с плачем прижимают к себе ребятишек, кого-то проклинают, о чём-то молятся. Мужчины угрюмо глядят вслед всаднику и направляются по своим дворам. Там одни седлают коней, другие достают боевые топоры на длинных держаках, дубины. Остальные спешат за оружием на гору, в княжий двор. Всадник, несущийся с витью по Подолию, – витский, вестник войны.

Увидел витского и Славята, сплюнул с досады через правое плечо и начал собирать в дорогу одного из своих захребетников – Грома. "На черта собралась дружина, – думал Славята, – все эти бояре и отроки, если они сами не могут управиться с врагом, без помощи воев? Их кормят за охорону, а они? Жрут, пьют, гуляют, а как дело делать – так подавай других! Дармоеды!"

Знал Славята, что многие бояре, которые должны были бы сейчас идти на торков, осели в своих наделах маленькими князьками. Расползается княжья дружина, а воюет простой люд. Расплачивается за боярские забавы не только потом, но и кровью.

"Говорилось раньше, что дружина боярская – щит против врага, – думал староста. – А теперь к щиту тому столько золота прилипло, что для битвы он не годен. Каждый из бояр лишь за своё богатство трясётся, только и помышляет, как бы нахватать побольше – всё равно у кого. Вот и выходит, что "боярский меч – голова с плеч", да чья голова?"

Жмурясь и ворча, Славята протянул Грому хлуд, буркнул:

– Держи пока. Смелым Бог владеет, пьяным черт качает, а князь обвооружит...

Захребетник Гром, прозванный так за высокий рост и трубный голос, троекратно облобызался с хозяином, хозяйкой, их детьми, двумя другими захребетниками, вскинул хлуд на плечо и пошёл к воротам. Там его ожидало ещё несколько воинов. Всего кожемяки должны были представить в войско десять человек.

Они зашагали в гору к теремному дворцу князя. Сюда же со всех концов Подолия сходились реденькими цепочками ложкари, градоделы, каменосечцы, гончары, шерстобиты...

На огромной площади, простирающейся от княжьего двора до Десятинной церкви, собралось около восьми тысяч воинов. На угорских быстроногих конях разъезжали бояре в расшитых плащах, в шеломах с золотыми насечками, вооружённые дамасскими и киевскими мечами, щитами с умбонами[57]57
  Умбоны – металлические пластины.


[Закрыть], надёжно прикрывающими от копий и стрел. Тут были и лучники, наконечники стрел у которых оканчивались двумя зубцами, разрывающими тело и увеличивающими рану. Отдельно стояли полки новгородцев с боевыми топорами и булавами. Перед ними гарцевал боярин Вышата.

Словно стая опытных хищных зверей, держалась особняком семья Жариславичей под водительством самого боярина Жарислава. Старик как влитой сидел в седле. Под ним плясала тонконогая кобыла, кося на уздечку чёрным злым глазом. Боярин оглядывал шумное пёстрое воинство, останавливал глаз на золочёных шеломах и затейливо изукрашенных плащах прочих бояр, на их великолепных конях. Он восторгался этой пышностью и богатством. "На рати покрасуюсь", – вспомнились слова песни. Взгляд Жарислава, поражённый нестерпимым сиянием, метнулся и замер. Один боярин показывал другому меч, недавно сделанный киевским оружейником Матвеем. Рукоять меча блистала изумрудами и яхонтами, а клинок был подобен чистому ручью, в котором отразилась радуга. Кузнец Матвей ковал этот харалужный клинок из нескольких скрученных полос, переплетения горели узорами в клинке.

Всё новые и новые воины прибывали на площадь. Вот из ворот княжьего дворца, окружённый отроками и боярами, выехал воевода Коснячко. Он объехал полки, поставил над воинами-подолянами сотских и десятских. Около кожемяк задержался, оглядел Грома, успевшего разжиться топором и сулицей. Воевода расчесал пятерней длинную узкую бороду, задумался: кого над этими поставить? Он оглянулся на свою свиту, его взгляд упал на Изяслава. Вспомнил: князь приказал поставить его десятским. Воевода с самого начала презирал этого выскочку, и теперь ему в голову пришла неплохая мысль. Он подозвал Изяслава и, указывая на кожемяк, спросил:

– Ты был кожемякой?

Изяслав вспыхнул от обиды. Зачем Коснячко понадобилось вспоминать о его прошлом, да ещё перед боярами, ждущими случая посмеяться над ним? Кожемяки заметили это и переглянулись.

– Ты из кожемяк? – повторил воевода.

Изяслав кивнул.

– Они тебе ведомы. Ставлю тебя над ними десятским.

И Коснячко отъехал.

Изяслав растерялся. Он молча сидел на коне перед пешими кожемяками, бросавшими на него неприязненные взгляды. Некоторые из них, в том числе Гром, помнили историю с поясом и смеялись тогда над ним.

Но нельзя же было бесконечно молчать. Изяслав приосанился и, поглядывая на кожемяк с высоты лошадиного крупа, спросил:

– Кто умеет стрелить?

Миг молчания – и в ответ наглый голос Грома:

– А ты умеешь?

Кожемяки расхохотались. Услышав смех, подъехал сотский, боярин Жарислав, в сотню которого входил и десяток кожемяк. И он не упустил случая посмеяться над выскочкой.

– Али властвовать не обвык? Ах, ах, я же слыхивал, – с притворным сочувствием закудахтал он, – из кожемяк ты. Князь возвысил тебя над ними, яко царь латинский вознёс раба своего над землекопцами галльскими.

Кожемяки насторожились. А Жарислав, не замечая этого, продолжал:

– Господь всеблаг и всеправ в своих помыслах. Одних Он родит в стаде, других поставил стеречь стадо. Овца не может быть пастухом. Ты можешь шкуру мять, да не повелевать.

Громом овладела ярость. Опять старая песня: кожемяки не люди. В нём проснулось сочувствие к Изяславу – ведь его обижают за то, что он из кожемяк. И когда Жарислав, уверенный в нужном ему ответе, спросил: "Желаете его десятским над вами?", он услышал неожиданное:

– Желаем!

До Изяслава не сразу дошёл смысл ответа. Он смотрел на Грома, на других воев, словно видел их впервые. Что же случилось? Признали его вожаком, отмеченным Божьим перстом? Почему же раньше не признавали? Или дело совсем в ином, чему он не знает названия? В том, из-за чего он с полуслова понимает Грома так, как никогда не поймёт боярина?

...На площади загудели трубы, забили бубны. Воины повернули головы к помосту, куда взошёл князь Изяслав с сыновьями – Мстиславом, Святополком и Ярополком. Из ворот теремного дворца показалась церковная процессия во главе с митрополитом Георгием. Воинство прочитало молитву. Началось освящение оружия и крестное целование. Первым умилённо приложился к кресту Изяслав, за ним быстро преклонил колено и едва притронулся губами к злату Мстислав. Дольше всех у креста задержался низенький, толстый, с мягкими кошачьими движениями Святополк. Его глаза радовало сияние золота, он мог бы часами, не отрываясь, касаться его губами. Золото! Холодное и лучистое, за обладание им отдают жизнь. Вот умрёт отец, и он, Святополк, унаследует киевский престол и всё это богатство. А братья? Ох эти братья! Неужели придётся делиться с ними? Если бы милосердный Бог призвал их к себе!

Войско построилось по десяткам и сотням и, сверкая, гремя оружием, блистая доспехами, двинулось из города. Часть его под водительством князя должна была спуститься к Переяславлю по Днепру на судах. Другая часть, возглавляемая Коснячко, направлялась туда же сушей.

Изяслав Ярославич обозревал полки с чувством удовлетворённой гордости. Не он ли приумножил своё воинство? Вот едут бояре Гремиславичи, которым "Русская правда" Ярослава угрожала смертью от рук злобных и родовитых Волковых[58]58
  Вот едут бояре Гремиславичи, которым «Русская правда» Ярослава угрожала смертью... – У Н. М. Карамзина в «Истории государства Российского» сказано: «...древние свободные россияне не терпели никаких телесных наказаний: виновный платил или жизнию, или вольностию, или деньгами...»


[Закрыть], местью за нечаянное убийство на охоте старшего сына Волка. Но сын Ярослава, Изяслав, по смерти отца собрал братьев, а также Мыкыфора-киянина, мудрого боярина Чудина и дописал отцову «Правду». Что ж, новые времена – новая и правда. Изяслав запретил родовую месть, а за убийство боярина ввёл высокий денежный штраф – виру – и спас многие, нужные ему и княжеству боярские головы. Могут ли после этого многочисленные Гремиславичи и им подобные быть ему неверны? Вон скачут воины-новгородцы. Не он ли ублажал их и потакал вольномыслию? Потакал, конечно, не оттого, что сочувствовал, а рассудил: даже отец не мог на новгородцев тугую узду накинуть. Так не лучше ли ещё раз даровать им то, что они всё равно добыли, чем без надежды на успех пытаться отнять самое для них дорогое? Надёжность узды не в крепости, а в незаметности.

Размашисто шагают подольские умельцы. И о них он подумал в "Русской правде" Ярославичей. Приравнял кузнецов-оружейников к боярским детям, предоставил выгоды купцам. Он послал к ним своих монахов и своих воинов, чтобы заботились о покорности душ и тел. Изяслав опять – в который раз вспомнил заветы отца:

"Надейся на бояр – то плечи твои, а и на отроков – то руки твои. Пекися о них наипервейше и непрестанно. А и о смердах заботься – то земля, на ней стоишь. Зерном, хлебом заботься – дабы плодились и землю возделывали. Крестом и мечом заботься – дабы покорны были!"

Суда под звуки труб отчалили от почайновской пристани. Течение было сильным, и гребцы не очень утруждали себя. У Витичева суда остановились. Здесь было место сбора купцов, плывущих к Чёрному морю, в греки. Князь Изяслав решил ожидать брата Святослава и племянника Всеслава. Черниговцы и полочане не замедлили прибыть.

Караван, растянувшись на расстояние, равное почти половине пути от Киева до Василева, двинулся вниз по Днепру.

Недалеко от Переяславля княжье войско встретили дружинники Всеволода Ярославича с радостным известием – услышав о приближении тьмы русичей, торки затрепетали: одни, оседлые, присмирели в своих поселениях, опять исправно платят дань; другие, кочевники, убегают обратно в степь.

– Твоё имя, пресветлый, навело ужас на ворога, – сказал один из бояр.

Знал князь Изяслав, что дело не в его имени, а в отцовом; помнили, нехристи, о грозном Ярославе. Да и не столько имени испугались степняки, сколько объединённого войска. И всё же горделивое чувство распирало грудь киевского князя.

"Правду молвят, что хула врага менее опасна для властителя, чем льстивые речи подданных", – подумал Ярославич, но не удержался от того, чтобы спросить себя: "А может, торские ханы узнали о том, как крепкой рукой покорял я голядов[59]59
  ...крепкой рукой покорял я голядов... – Голядь – балтийское племя в I и нач. II вв. н.э. населяло бассейн реки Протвы, между землями вятичей и кривичей. Ассимилировалось восточными славянами.


[Закрыть]?"

И как бы там ни было, но мешочек с монетами, который вложил он в подставленные руки посыльного, был вдвое тяжелее, чем полагалось за доброе известие.

Многие воины, особенно из простого люда, были довольны тем, что сраженья не будет. Что они могли выиграть на войне? С какой добычей вернуться? Остался живым – считай, в сорочке родился. А некоторые бояре хмурились. Среди них – боярин Жарислав, его сыновья. Ушли враги – ушла добыча. К чему же весь этот поход? Издавна бояре добывали богатство на войне. Так добыл его и первый боярин из рода Жариславичей. А его потомки приумножали богатство кто чем мог – и ратными подвигами, и просто разбоем, и резоимством. Но трусов среди Жариславичей не водилось. Никто из них не упустил бы случая поживиться, даже если приходилось рисковать собственной головой.

Жарислав узнал от одного из Всеволодовых дружинников, что отряд вольных торков под водительством опытного степного коршуна хана Горчана недавно обложил город Родню и, очевидно, не успел уйти далеко. Подбивал Горчан на разбой и своих оседлых собратьев, посылал гонцов в поселения чёрных клобуков. Но старейшины оседлых торков ответили: "Мы испытали волю и неволю, кочевья и поселения. Раньше мы ели, что найдём, теперь – что вырастим. Мы испытали одно и другое. Ты – только одно. Как можешь выбирать за нас?"

Гонцы Горчана и просили, и грозились. Но желающих примкнуть к Горчану оказалось не много. Да и те после неудачной осады Родни вернулись в свои поселения. А Горчан уходил в степь...

Боярин Жарислав через посредство Коснячко и Святополка испросил у князя разрешения перенять вражеский отряд. Ярославич колебался не долго: нужна была военная добыча, а пуще всего – пленные. Ещё Владимир Святой поселил пленных врагов на границах. Обращал в христианство. Создавал из степняков же щит от степи. Бывшие неприятели зажили оседло, в домах, укрывавших их от ветра и стужи, за деревянными стенами, преграждающими путь диким зверям. Раньше, в голодные годы, особенно весной и зимой, когда не было корма для людей и коней, они вымирали тысячами. Теперь же с лета запасали пищу и голодный год не так страшил. Поэтому они были вынуждены защищать свои поселения от воинственных прожорливых соплеменников кочевников и поневоле охранять Русскую землю.

...Жариславу даны были в подмогу ещё две сотни воинов.

Четыре дня и четыре ночи вёл он свой отряд по степи. Склир, пристально из-под ладони вглядывающийся вдаль, первым заметил торков. Он указал отцу на синеющую далеко впереди Сулу и на чёрные движущиеся точки по её берегам. Жарислав оглядел сотских и десятских, остановился взглядом на Склире:

– Возьми кожемяк да ещё два десятка воев. Переправься, перейми торков. Пусть думают, что с тобою много воинов. Пусть остановятся. А мы ударим с другой стороны. Ни один поганец не уйдёт.

Склир взмахнул плетью, помчался впереди отряда. Когда подобрались совсем близко к Суле, Склир Жариславич приказал стреножить коней, оставил при них сторожевых. На несколько перестрелов вправо переправлялись торки.

Жариславич подозвал к себе Турволода, велел срезать несколько охапок камыша. Воины неслышно опустились в неглубокую здесь реку и пошли по дну, согнувшись, не поднимая голов над водой, дыша через соломинки. Так незримыми умели переправляться через реки прадеды русичей. Склир усвоил военные хитрости предков. Они ему не раз помогали.

Изяслав-отрок одним из первых вылез на противоположный берег Сулы, прополз несколько локтей[60]60
  Локоть – приблизительная мера длины от 50 до 80 сантиметров.


[Закрыть] и нырнул в густую высокую траву. За ним ползли кожемяки. Изяслав добрался до холма – места сбора отряда. Отсюда торки были хорошо видны. Они переправляли через реку свои колымаги. Колымаги стояли на огромных мешках, сшитых из лошадиных шкур и набитых сеном. Такие же мешки, но только поменьше, были привязаны к хвостам плывущих лошадей.

Склир разделил свой отряд – три десятка – на три группы. Изяславу-отроку с кожемяками он приказал тотчас ударить на торков справа, другому десятку – гончарам велел зайти слева. Сам он пошёл вместе с третьим десятком – княжьих дружинников.

С гиком и свирепыми криками кожемяки ударили по врагу. Торки не ожидали неприятеля с этой стороны. В панике они бросились к реке. Тогда-то с другой стороны на них ударили гончары, а в спину – дружинники. Торки пытались ускользнуть, некоторые бросались с конями в реку. Но вот среди бегущих появился всадник на приземистой лошади. Его островерхий клобук блистал золотыми нитями. Это был прославленный воин Горчан. Он собрал вокруг себя два десятка наиболее стойких воинов и ринулся на русских с криком:

– Тягри![61]61
  Тягри – Бог (тюрк.).


[Закрыть]

За считанные минуты от десятка гончаров осталось три человека. Кожемяки и отроки отступили, осыпая врагов стрелами. Воины Горчана составили свои колымаги так, что образовался круг. Они укрылись внутри его, собирая разбежавшихся соплеменников. Вскоре торки ответили на стрельбу русичей тучей стрел. Затем раздвинулись колымаги, из узкого прохода вылетело три-четыре десятка всадников, размахивая кривыми саблями. Княжьи дружинники стреляли метко, и торки, потеряв несколько конников, возвратились под прикрытие. Оттуда они ответили стрелами. Склир понимал: ещё немного, и придётся отступить или лечь костьми. Он послал Турволода к Жариславу – поторопить главные силы.

Вскоре сотни Жарислава появились на берегу Сулы.

Боярин Жарислав подозвал своего младшего сына Ярволода и тихо сказал ему:

– Переправишься с двумя воинами и поедешь посредником к Горчану. Скажешь ему: если отдаст без боя добычу и людей, сам с двумя телохранителями может уходить в степь. Не тронем. Но скажешь так, чтобы слышал лишь он. Иначе воины...

– Я понял, отче, – ответил Ярволод, подмигнув многозначительно. – Не то мы потеряем воинов, а хан вдобавок голову.

"Моя кость и моя смекалка!" – с гордостью подумал Жарислав, глядя на широкоплечего и узкобёдрого, сухощавого и жилистого сына, отдававшего приказы воинам.

Ярволод в сопровождении двух отроков, один из которых поднимал на копье белый флаг, переправился на плоскодонке через Сулу. Навстречу уже скакало несколько торских всадников. Вскоре более половины из них вернулись в свой стан, а вместо них появились хан и его телохранитель.

Ярволод на виду у степняков отдал меч отроку, принял стремя у хана, оказывая ему честь, да при этом шепнул:

– Слово тебе молвить должен с глазу на глаз. Не опасайся.

Горчан двинул плечами, презрительно глянул на Ярволода и дал знак своим воинам не приближаться.

– Говори! – сказал он, и в его желтоватых глазах мелькнула усмешка. Пусть речь твоя будет короткой. Предки заждались меня в Долине Вечного Молчания... и многих из вас тоже... Я не нарушал закон предков при жизни, и мне нечего бояться их гнева после смерти.

– А ещё пожить хочешь? – спросил Ярволод.

– А ты не хочешь? – ответил хан, раздвинув в улыбке твёрдые коричневые губы.

– Мой отец, воевода над сей дружиной, повелел передать тебе: сдайтесь и отдайте добычу – и он отпустит тебя с двумя верными воинами на волю.

Не повышая голоса, хан спросил:

– Мне, хану, ты смеешь предлагать позор? – Его рука легко легла на рукоять ножа.

Ярволод, однако, нисколько не испугался. Как говаривал его отец, был он из молодых да ранних и сразу смекнул, что хан не повышает голоса не случайно.

– А что просишь ты? – спросил он.

– Оставьте мне половину добычи, – так же тихо сказал Горчан.