Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

Глава VI
ПИР

Дубовые длинные столы расставлены в три ряда в огромной гриднице Ярославича. Они застланы вышитыми скатертями. В красном углу под образами – отдельный стол, вокруг него кресла. Некоторые из них отделаны золотом, другие – слоновой костью, третьи – бархатом, а одно – простое, дубовое. За этим столом восседают Ярославичи: Изяслав, великий князь киевский и новгородский, князь черниговский Святослав и владетель Переяславля Всеволод. Лишь Игоря, князя смоленского, нет на пиру – захворал. Рядом с Изяславом Ярославичем сидит полоцкий князь Всеслав. Его пригласил сюда Изяслав на совет, не скрыл, что хочет предложить вместе с другими князьями выступить против кочевников, нападающих на Русскую землю.

В трудном положении оказался Всеслав. Пойти вместе с Изяславом против степи – значит, помогать обидчику, занявшему киевский стол не по праву.

Но и отказаться от участия в походе нельзя. Это значило бы открыто признать, что для полоцкого князя самый опасный враг не кочевники, а свои родственники-князья, подтвердить молву, что он-де разжигает семейную распрю.

Всеслав посоветовался с ближним своим боярином Стефаном.

– Не верь Изяславу, – сказал Стефан. – Сейчас ему твоя дружина нужна – он тебе в дружбе клянётся. А станешь не нужен – киевский князь по-иному заговорит. Не верь Ярославичу, не верь обидчику. Не делай врагу добра, не увидишь от него лиха.

У Всеслава даже дыхание перехватило от обиды и гнева. "Боже, до чего я дошёл, если боярин осмеливается говорить такое? Злая, злая доля мне судилась. Свои стали опаснее степняков. А ведь он правду молвит. Ибо коварен киевский властитель, и причин ненавидеть и опасаться меня у него больше, чем у степняков. Что может быть дороже киевского стола? Лишись его – и чего стоить будешь? Жальче жалкого смерда князь без земли. Однако негоже боярину говорить мне такое. Нельзя позволить ему подобную дерзость, ибо как же потом остановить его?"

– Опомнись, боярине! – угрожающе осадил его Всеслав. – На что толкаешь? Он на думу зовёт, обещает выгоды предоставить...

– Прости меня, не могу забыть, как обидели твой род Ярослав и его сыновья. Что ж, поезжай. Но пусть Изяслав на деле докажет свою любовь и доверие к тебе. Ещё его родитель обещал твоему отцу отдать ему Псков, да обещание обещанным и осталось. Испытай Ярославича. Да исполнит обещание отца, не побоится усилить твой надел...

Хорошо знает боярин, когда и как на незажившую рану соль сыпать. А какая же рана для властителя больнее, чем потеря власти? Но и Всеслав знает своего боярина. И если Стефану удаются его замыслы, то не потому, что верит ему князь, а оттого, что иначе поступить не может. Если отступит хоть раз перед Изяславом – придётся отступать и дальше. Все надежды свои и притязания заглушить. А над этим Всеслав не властен.

– Испытай Ярославича, – повторил боярин. – Если не побоится усилить тебя, значит, зла тебе более не желает и с чистым сердцем готов замириться.

– Испытаю, – сказал Всеслав, не глядя на боярина, чтобы не увидеть, как радостно вспыхнут его глаза. Ведь Стефан уверен, что ненавистный ему Ярославич не согласится отдать Псков. Но на этот раз Стефан ошибается. Година такая, что Изяслав может пойти на жертву. А Псков с его умельцами-оружейниками – лакомый кусок...

И вот полоцкий князь сидит вместе со своими дядьями за одним столом. Притворяется, будто не замечает насмешливых, гневных, радостных, удивлённых взглядов киевских бояр. Лоб полоцкого властителя закрывает расшитая золотом луда[47]47
  Луда – здесь: головная повязка.


[Закрыть], скрывающая таинственную язву. Всеслав приветливо улыбается своему дяде князю Изяславу, а сам краем глаза ловит взгляды, устремлённые на его повязку. Без счету небылиц сложено о язве Всеслава. В них много вымысла, а много истинного. Вопреки легендам, язва не даёт ему сил, а горестей прибавляет. Каких только лекарей не приглашал он – ничего не помогло. Иногда язва покрывалась струпьями, и тогда Всеслав надеялся на исцеление. Но струпья отпадали, и опять сочился гной.

Язва делала просвещённого полоцкого князя нелюдимым, злым, раздражительным, быстрым на ссору и кровопролитие. А поскольку был он не простым мужем, а властелином, от которого зависели судьбы многих людей, то ссора неминуемо становилась сражением.

Немало городов слышали топот его конников и замирали в ужасе, когда во главе дружины и всегда неожиданно объявлялся полоцкий князь под их стенами. Знал он досконально военные хитрости – и вычитанные в древних книгах, и придуманные им самим, – умел применять их, подновить, измыслить новые ходы и повороты. В бою забывал и он, и его бояре о язве, об уродстве. Но бой когда-нибудь кончался, а прежняя мука возвращалась. И Всеслав уже догадывался, что не отпустит она его до самой смерти. И пуще смерти боялся позора.

Когда он говорил с кем-нибудь, то перехватывал, как ему казалось, исполненный омерзения взгляд собеседника. Тогда повязка железным обручем сжимала лоб.

"За что мне эта кара, Господи? – не раз мысленно обращался к Богу Всеслав. – Ведаешь ведь, всеведущий, что нет кары тяжелей уродства. Урод может быть добрым и честным, он может возвыситься духом, изучить языки и историю других племён и земель, наполнить кладезь своей памяти мудростью древних пророков, великих праведников и великих грешников – а в глазах людей он всё равно останется несчастным калекой. Ибо сам Ты, Господи, так устроил жизнь человека, так распределил в ней радость и горе, что достаточно одной лишней капли горечи, чтобы сделать жизнь и вовсе нестерпимой..."

Изяслав Ярославич слегка обнимает своего племянника за плечи, говорит с ним о Полоцке, восхищается многокупольной полоцкой Софией, соперницей киевского храма. Беседуя, вглядывается в серое, злое, умное лицо племянника с тонкими губами и утиным носом. Если бы можно было прочесть думы Всеслава! Отказался ли он от покушений на жизнь дяди, от притязаний на киевский стол? Что за страшный человек приехал с его охраной? Кутается всё время в плащ, а глаза зоркие, как у рыси. Его лицо знакомо князю. Но он не может припомнить, где и когда его видел. Странный боярин у Всеслава! "Дай, Господи, земле Русской мир и во князех благоволение! – мысленно шепчет Изяслав. – Умиротвори завистливых, Господи!"

А сам в это время прикидывает, кого бы приставить соглядатаем к Всеславову боярину. Разве что Склира Жариславича, только что вернувшегося из похода в землю вятичей. Да и привёзшего недобрую весть о смерти монаха Кукши... Или же – Изяслава-отрока? Но Изяслав, хоть и предан беспредельно, молод, неопытен, а чтобы приглядывать за таким боярином, сноровка нужна. Зато отрок менее заметен... Кого же выбрать?

Гордо глядит на пирующих гостей черниговский князь, умный и храбрый Святослав. Свой престол он сумел обезопасить. Враг не посмеет польститься на его угодья. А если полезет, то он, князь Святослав, соберёт испытанное войско и обрушится на врага как Божья кара. Понадобится – получит помощь от братьев, а мало будет – придут на подмогу хладнокровные, неустрашимые в битвах варяги, черноволосые храбрые сербы и скалоподобные хорваты, или стойкие и честные булгары, или быстроумные византийцы, или далёкие огнистые франки. Многие из этих народов враждуют между собой, но со всеми ними дружен черниговский князь. Потому и спокоен он за границы своего княжества и теперь заботится о том, как сделать свой черниговский удел обширнее, клети полнее. А военная добыча сделает верных дружинников ещё преданней.

Но и забота старшего брата – его, Святослава, забота. Ведь степняки опасны для всей Русской земли, силе их нет конца. Разобьёшь одно племя его место займёт другое, третье... И начинается всё сызнова. Набеги и разбой – уклад жизни степняков. Терять им нечего: городов и полей у них нет. Землю у них не отнимешь, ибо она – вся бескрайняя степь. Одно спасение от них – быть сильным, крепить единение с братьями, возводить единый щит. Это умеет он, Святослав!

Вот только сынок подводит. Добрый, ласковый, но слабый волей и духом Глебушко – незаживающая рана черниговского князя. Поговаривают, что и умом Глебушко скуден, но Святославу горько признать это. "От зависти болтают, думает он. – На мне сорвать зависть не могут – на сына зло переносят. Воистину, у каждого своя язва. Не от Бога, так от людей..."

Беспечен храбрый Всеволод, любимый сын Ярослава. Он склонил на руку свою красивую буйную голову, рассыпались вьющиеся волосы. В ясных серых глазах мерцают зелёные огоньки. Над полными яркими губами под точёным носом – густые усы. Задорно торчит чёрная как смоль, подстриженная борода. До этого времени у Всеволода была главная забота – степняки. Он сдерживал их, бил. И они били его. Он отгонял степь от Русской земли, а она опять надвигалась. Он не уставал воевать и, если уступал брату Святославу в расчётливости и выдержке, то не уступал в храбрости. И грамоту разумел не хуже Святослава. Знал гордый язык римлян, свободно разговаривал на греческом, тем более что был женат на греческой царевне из рода Мономахов. Дружина любила его не за куны, а за незлобивый, весёлый нрав.

Знал Всеволод, как и где расселить покорённых торков на границах земли Русской, умел тонко приметить или создать повод для раздора между степными племенами, да и стравить врагов: пусть дерутся, пусть забудут на время о своей вражде с русичами, пусть ослабеют. А с теми, кто победит, истекая кровью, залижет раны и сызнова устремит жадный взор на Русскую землю, – совладать будет легче: лишь бы среди своих разброда не было.

Но и разброд между своими боярами умел Всеволод вовремя притушить, да так, чтобы никого из них смертельно не обидеть.

А теперь заботы спали с плеч переяславльского князя. Старший брат Изяслав решил совместно со Святославом и Всеславом прийти ему на помощь ударить на торские племена, которые ещё оставались вольными кочевниками, покорить их, присоединить к уже усмирённым их собратьям – чёрным клобукам, поселить на границах, дать вкусить оседлой жизни и тем самым сделать союзниками против степи – сделать толще и надёжней щит Русской земли.

Всеволод предложил: к чему братьям и сыновцу утруждать себя и подвергать жизнь опасности? Пусть дадут ему дружину побольше, и он посчитается со степью, а добычу разделит поровну. Он не утаит ни серебра, ни золота, ни коней. Разве что припрячет корчажек зелена вина да раскрасавицу полоняночку.

Всеволод с удовольствием глядит на расторопных слуг, которые разносят на блюдах дичь, фрукты, на рабынь-плясуний.

Вот входит вереница челядинов в светлых одеждах. Между столами, подняв изогнутые шеи, важно плывут снежно-белые лебеди на золотых блюдах. Слуги подносят в первую очередь князьям и тем, кто сидит рядом с ними, архиепископу, новгородским гостям: посаднику Иосифу, мирским именем Остромиру, боярину Чудину.

Среди отроков, занимающих третий стол, – сын Микулы, Изяслав, и Турволод. Бывший кожемякин захребетник не притронулся ни к яствам, ни к вину. Взглянул на новгородского посадника и вспомнил Селию, смуглое, упругое, горячее, покорное тело её, мерцающие глаза под полуопущенными ресницами...

Звон и гул стоит над столами. Покрывая шум, раздаётся зычный голос князя Всеволода:

– Да затрепещет степь!

Ему откликаются из-за столов бояре и отроки:

– Да затрепещут поганцы!

Булатные мечи сверкают под потолком гридницы[48]48
  Гридница, гридня – покои или постройки при княжеском дворе для гридней; приемная.


[Закрыть]. Сверкает золотой крест в руке архиепископа Георгия:

– Воистину так. С именем Божьим!

Внезапно между столами появляется сгорбленный худой человек в чёрной рясе, подпоясанный верёвкой. Сияющие огромные глаза оглядывают бояр, и шум стихает. Завидев монаха, навстречу поднимаются князья. Кто-то предупредительно подсовывает золочёное кресло. Но человек в рясе отодвигает это кресло, подходит к простому, дубовому и тихо молвит:

– Не подобает слуге Божьему на злато воссести. Христос на злате не восседал и нам не велел.

Он глядит на сидящих за княжьим столом, на гусляров, танцующих девок, указывает на них пальцем и обращается к Святославу:

– Будет ли так и на том свете?

Святослав уважает этого иссохшего человека. Чтобы успокоить его, он подаёт знак прекратить игрища. Только тогда монах садится.

Изяслав-дружинник толкает Турволода локтем. Ему интересно узнать, кто этот монах в простой чёрной рясе, которого слушаются князья. Он слышит в ответ:

– Феодосий, игумен печерский...

Глава VII
ФЕОДОСИЙ, ИГУМЕН ПЕЧЕРСКИЙ

1

Странная процессия подошла к Лядским воротам. Впереди приплясывал кривобокий толстый человек, наряженный скоморохом, с полупустым мешком через плечо. Всю его одежду составляли рубаха из конского волоса власяница – и вывернутая козлиная шкура, на которой ещё не успели засохнуть клочки мяса и кровь. За кривобоким человеком бежала женщина, ломая руки и причитая над ним, как над покойником. А сзади шествовал монах, возводя глаза к небу. Когда причитания женщины поднимались до самой высокой ноты, человек в козлиной шкуре отмахивался от неё мешком и хриплым голосом каялся:

– И ел сусло нечистое, и сотворил себе златого кумира, и давал против друга своего свидетельства ложны, и желал жены искреннего моего друга, и сёла его, и раба его, и рабыни его, и вола его, и всякого скота его, и всего, что есть у ближнего моего. Прости мя, Всеблагий!

Он изо всех сил молотил себя в грудь кулаком, а старая женщина, бежавшая за ним, хватала его за руки, за края шкуры, и умоляла о чём-то, и грозила.

Несколько ребятишек следовало за этой процессией. Они весело переговаривались, показывали пальцами на кривобокого вихляющегося человека.

Когда процессия прошла Лядские ворота и направилась по узкой гати в лес, из сторожевой башни по лесенке спустился на землю дружинник. Он поманил к себе мальцов и стал расспрашивать о человеке в козлиной шкуре. К ним подошло несколько смердов, кузнец и гончар. Вокруг ребятишек образовалась толпа.

Один из мальчиков, преисполненный важности от того, что столько взрослых его слушает, рассказывал:

– То сын богатого купца и сам купец. Кличут его Ложкой, из ложкарей они. Три дня тому вернулся из греков да как заговорит: "Иду к Антонию в печеры, в монахи". Ну его отец, Сосна, показал ему монаха! – Щёки мальчика разгорелись от восторга при упоминании о том, как бил отец Сосна сына Ложку. – Ох и показал! Не верите? Взял хлуд[49]49
  Хлуд – дубина; жердь.


[Закрыть] да как свистанет! Ложка упал, матинка давай его отливать. А вчера старый Сосна уехал в Белгород. Тут Ложка как схватит нож да как бросится в заклетье! Поймал козла, зарезал. Шкуру ободрал и на себя напялил. Говорит: «Пусть присохнет на мне». Ей-Богу, дяденька, правда!

Остальные ребятишки, нестерпимо завидуя рассказчику, не могли удержаться от соблазна вставить несколько слов.

Дружинник, хохоча во всю глотку, опять полез на сторожевую башню, смерды, ахая и удивляясь, пошли своей дорогой, а кузнец и гончар перекинулись несколькими словами:

– Много добра, утвари и скота нахватал, вот из него и прёт. Пила бы пиявка ещё, да залубенело брюшко.

– А может быть, и впрямь его осенила благодать?

– Может, и так. Да только повелось: вначале согрешит, потом уж замаливает.

Между тем Ложка углублялся всё дальше в дебри. Он достиг тех мест, где начинались печеры. Тут невдалеке монахи и присланные князем градоделы строили церковь. Ложка присмотрелся к строителям, стараясь определить, к кому из них обратиться с расспросами. Он выбрал низенького тихонького человека со впалой грудью, работавшего, однако, с прилежанием, и тронул его за рукав:

– Брате, игумен мне надобен, Феодосий.

Монах отряхнул руки, повернулся. Кроткие серые глаза словно бы заглянули в душу Ложке, и, осенённый внезапной догадкой, бывший купец упал на колени и воскликнул:

– Прости мя, ока слепого и нога хромого! Не признал тебя, Феодосий. Из тьмы пришёл к тебе за светом.

Он протянул игумену мешок с гривнами:

– Даю на монастырь. Не прогони раба.

Феодосий ласково посмотрел на Ложку, велел коленопреклонённому встать. Он сказал, что Господь завещал принимать всякого идущего к нему. Расспросил о прежних мирских утехах Ложки, о совращавших его бесах, тяжело вздохнул.

Игумен спросил, какое имя дали Ложке при крещении, знаком ли с уставом черноризцев, какой подвиг желает совершить во славу Господа. Услышав ответ, молвил:

– Нет больше купца Ложки. Есть брат Афанасий.

И монахи подхватили:

– Живи с нами, брате Афанасий!

Брат Афанасий, бывший купец Ложка, со слезами умиления расцеловался со всей братией и последовал за игуменом в печеры. Проходя мимо одной из них, Феодосий поклонился в её сторону, проговорил:

– Мир тебе, брате!

– Кто там? – спросил Афанасий, указывая на печеру.

– Святой старец Антоний, принёсший в Киев благословение с Афонской горы.

Они вошли в длинное подземелье. Феодосий беспрестанно кланялся то в одну сторону, то в другую. Тут находились в затворах черноризцы-подвижники. Молитвой, постом, бдением они боролись с мирскими соблазнами. Изнуряли плоть.

Был тут и старец Демьян, такой постник, что, кроме хлеба и воды, не вкушал ничего уже долгие годы, и Иеремия, помнивший крещение Русской земли, "предсказатель грядущего". Находились и такие, что просили закопать себя по пояс в землю и так проводили в молитве дни свои, заживо съедаемые червями. Были тут исступлённые и тёмные люди, но иногда и мудрые переписчики, и летописцы, поведавшие потомкам историю Русской земли. Тут стонали немощные, сумасшедшие, но отсюда выходили и философы.

К одному из затворников Феодосий привёл Ложку. Облобызались. Игумен хотел было дать затворнику свечу, но тот отказался: он будет подвижничать в темноте. Богу везде светло. Ложка вошёл в печеру и с помощью игумена завалил вход камнями, оставив узкое отверстие, сквозь которое можно было бы брать воду и пищу. Ибо даже всесильный Господь не может напитать одним духом святым своего раба. Когда каменная стена закрыла затворника в печере, игумен Феодосий вытер мозолистые ладони, перекрестился и пошёл, шепча: "Нет конца силе твоей, Господи!" Он сладостно думал о том, что власть Господа и его верных слуг, печерских черноризцев, признали все – и бояре, и простые люди. Вот два дня тому назад прискакал сын боярина Иоанна, Варлаам. Он сорвал с себя нашейную золотую гривну, плащ, протянул монахам поводья своего коня и сказал:

– Отдаю на монастырь. Ведаю слово Божье: "Легче верблюду сквозь игольное ушко пройти, нежели богатому в царство небесное войти".

Разгневанный отец Варлаама, боярин Иоанн, побежал к князю. Богобоязненный Изяслав на этот раз залютовал. Он хотел назначить Варлаама сотским. Князь пригрозил раскопать печеры и заточить монахов в поруб[50]50
  Поруб – здесь: яма, тюрьма.


[Закрыть]. Особенно разозлился Ярославич на летописца Никона, посланного Феодосием увещевать его. Княгиня едва утихомирила мужа: «Они о твоём же благе пекутся».

"Всё кончилось миром, – думает игумен. – А сегодня случилось иное чудо – не стало купца Ложки, блудодея и пьяницы, и родился подвижник брат Афанасий. Воистину нет конца силе Твоей, Господи!"

2

Чьи-то дюжие руки схватили Феодосия за ворот рясы, затрясли, замотали из стороны в сторону. Голова игумена едва не оторвалась от шеи. А над самым ухом грохотал яростный бас:

– Игуменский сан на тебе, а обычаем похабен! Ангельский на себе имеешь образ, а лисий нрав!

Феодосий закрыл затуманившиеся глаза и раскрыл их лишь тогда, когда его перестали трясти. Он увидел перед собой налитое кровью багровое лицо Иоанна.

– Я тебе сто раз поклонюсь, колымагу добра привезу! – орал боярин. Но в мои дела не лезь, не тронь сына!

За Иоанном стояло несколько воинов. Среди них был и Изяслав. Он замирал от ужаса, видя, как боярин трясёт святого отца. Он ожидал, что сейчас расколются небеса, извергнут молнию. Но небо было по-прежнему ясным.

Иоанн требовал выдачи сына. Феодосий даже под угрозой смерти держался твёрдо: он обязан принимать всякого, кто пришёл служить Господу.

Разъярённый боярин кивнул дружинникам и, с силой оттолкнув Феодосия, бросился на монахов. Он бил их плетью по головам и спинам, молотил тяжёлыми кулаками. Он горланил, что перебьёт всё святое стадо, если ему не выдадут Варлаама. Убедившись, что монахи не покорятся, боярин с воинами ворвались в подземелье.

Изяслав-отрок не мог ослушаться боярина. Он готовился к смерти, уверенный, что Бог защитит свою обитель. Лоб отрока покрылся холодным потом, когда Изяслав увидел, как Иоанн вломился в одну из печер, а воины разбросали стену. Варлаам упирался, плакал, проклинал. Боярин содрал с него чёрную рясу, приказал воинам одеть сына в светлые златотканые одежды. Варлаам сбросил расшитый плащ и снова завернулся в рясу. Иоанн сбил сына с ног, отроки скрутили Варлааму руки и вновь переодели его. Молодого боярина волокли из печеры, а он вопил:

– Господи, порази их, яко поганых. Господи, порази их!..

У Изяслава задрожали колени. Теперь-то грянет гром. Вот-вот разверзнутся небеса. Но проходили мгновения... минуты... а святотатцы живы. Неужели Господь не защитит свой дом?

Игумен Феодосий, почёсывая огромную шишку на лбу, с горечью и гневом смотрел вослед боярину, увозящему сына. Нет, бояре не признают никакой другой власти, кроме своей. Они погрязли в высокомерии и не хотят служить Господу. Они желают, чтобы Господь служил им.

Феодосий не роптал вслух. Князь – глава, поставленная Господом над боярами. Бояре и прочие знатные мужи – господа простым людям. Князь разгневается – отберёт у монастыря землю и печеры. Бояре разгневаются побьют монахов. Для них черноризцы – слуги.

"Но простые люди чтут Бога и Его рабов – монахов, – с умилением думал Феодосий. – Простая чадь – стадо наше. Ибо то – земля, и в неё упали зерна смирения".