Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

– Я встретил боярина Тукы, – сказал он весело, – стало быть, совет кончился, чужому человеку войти можно. Пришёл я сказать вам, дядюшки любезные, спасибо за хлеб-соль и проститься.

– А! Ты едешь? Ну, с Богом! – сказал Изяслав. – Да не надо ли тебе денег? Пошли сюда казначея, я велю тебе дать сотню гривен.

– На добром слове спасибо, дядя, – отвечал Ростислав, тряхнув кудрями, – только, признаться, я другого ожидал на дорогу.

– А, всё того же? Земли? – спросил старший князь.

– Ожидал того, что моё; ожидал, что у дядюшек есть совесть, думал, что ваша сила может уступить моему праву, – отвечал спокойно Ростислав. Делать нечего, останусь при том, что получил от отца, а кланяться и принимать подачки больше не стану.

– Ты, друг любезный, кипятишься понапрасну, – сказал спокойно князь Изяслав. – Я всему роду нашему отец и повелеваю тебе эту дурь из головы выкинуть. И чем ты отцовским думаешь жить? Покойный брат наш ничего не оставил...

– Немного, да оставил, – сказал Ростислав, хватаясь за ножны своего меча левою рукою, – одного золота на ножнах фунта два будет, а что внутри, так никакими горами золота не купить: от деда моего Ярослава этот меч переходит старшему в роду, а я, да будет вашей милости известно, старший в роду!

Он гордо взглянул на князей, повернулся и пошёл.

– Эй, Ростислав, не дури! – крикнул ему вслед Изяслав. – Не наживи себе беды! Ну и пропадёт ни за грош мальчишка: уедет куда-нибудь служить, к немецкому императору, пожалуй, с него станется...

В самом деле, вечером того же дня изгой Ростислав выехал из Киева через западные ворота. С ним видели боярина Порея, видели сына новгородского посадника Вышату, только что вернувшихся с охоты; было ещё четверо молодых людей, все бодрые такие, весёлые. Провожал их киевский боярин Чудин вёрст на пять за город. Порей всё время болтал без умолку и на прощание, когда путники пустили лошадей рысью, крикнул Чудину:

– Не бойся, дяденька! Не пропадём! Самсём[113]113
  Т. е. силою.


[Закрыть] и на кашу не страшно!

Боярин Чудин искренно жалел молодых людей и твёрдо был убеждён, что они едут куда-то на свою погибель. Он долго следил за ними глазами, потом, махнув рукой, проговорил:

– Эх, молодо-зелено! Ум-то есть, да разошёлся по закоулкам, а в сердце ничего не осталось! Пропадут ни за грош.

Через несколько дней после того, когда князья-братья разъехались из Киева, князю Изяславу доложили, что Ростислава с шестью спутниками народ видел в Василеве, то есть на юг от Киева, тогда как он выехал на Белгород, то есть прямо на запад. Потом видели его в степи за Днепром. Старший князь не понимал, куда и зачем направляется племянник, и очень беспокоился. Не прошло и двух месяцев, как от князя Глеба Святославича прискакал спешный гонец из Тмутаракани: Ростислав явился в город с толпою половцев и князя Глеба выгнал, а сам сел на Тмутаракани, а князя послал сказать: "Кланяйся ты нашим сродникам и скажи, что старший в роде князь Ростислав велел им жить смирно, не ссориться".

Князь Изяслав едва верил этим слухам; но когда те же вести пришли от самого Святослава из Чернигова, куда приехал и выгнанный князь Глеб, то пришлось поверить поневоле. Святослав извещал, что он наскоро собрал войско и идёт опять сажать на Тмутаракани сына Глеба, и, по обычаю, поручал заботам князя Киевского своё семейство. Изяслав тотчас всхлопотался, и верный советник его, боярин Тукы, тотчас явился со своими советами. Изяслав был не в духе и не ожидал дельного совета от своего боярина.

– Да ведь ты за этого бунтовщика стоял на совете? – сказал князь с недоверием.

– Нисколько я не стоял за него, – отвечал бесстрастно Тукы, – а представлял его права. Это я должен был сделать, чтобы князья решили, как мне записать его в списке. А как записал изгоем, так уж и знаю, что мне делать и как на него смотреть. Если б он о сю пору не был решён бесповоротно, так я, может, и теперь говорил бы, что у него есть право. Но у меня в списке написан Ростислав изгоем, и я теперь ни у кого не стану спрашивать, как тут быть. Выгнать его надо, и не только из Тмутаракани, но и из Русской земли, потому что изгою жить у нас можно, пока он сидит смирно, а как забурлил – подальше его.

– Ну и что же ты придумал? – спросил Изяслав.

– А вот что. Пока сам князь Святослав идёт в Тмутаракань сажать сына, нам можно бы поговорить со здешними греками, что наезжают к нам из Корсуни. Одолеет Святослав или нет, это ещё неизвестно, а Корсунь с нашими приятелями от Тмутаракани близёхонько, рукой подать, торговля у нас идёт повседневная, и можно бы их подговорить нас от этого Ростислава избавить: выкрасть его, что ли, и увезти. Греки там придумают, как сделать, только непременно это дело надобно через них сделать...

– И есть у тебя такие греки, например, которые поймут это дело? спросил Изяслав.

– Очень довольно здесь греков, – отвечал Тукы, – и есть такие, что с полуслова всё понимают. Оно же и нетрудно догадаться, что им прямая выгода – сделать удовольствие киевскому князю. Какие деньги они здесь наживают страсть!

– Ну и дело, боярин, – сказал Изяслав, положив руку на плечо своего верного советника. – Это ты придумал так ловко, что такое даже греку впору! Поговори с ними, голубчик.

Но пока велись переговоры, пока установлялась цена предательства, времени утекло немало, и пришли вести, что Святослав благополучно прибыл в Тмутаракань и Ростислав не хотел с дядей биться и уехал за реку Кубань в горы к касогам, а князь Глеб посажен на старое место.

Святослав отправился в обратный путь и, не доходя Переяславля, распустил войско и, отдохнув пару дней у брата Всеволода, вместе с ним приехал в Киев. Князья хвалили племянника Ростислава, у которого столько-то совести осталось, чтобы не поднять меча против дяди, и почти прощали ему смелый набег на Тмутаракань. Не прошло ещё двух дней, как сам князь Глеб появился в Киеве как снег на голову. На расспросы отца он горько жаловался, что Ростислав его кровно обидел, пришёл с касогами, с этими свирепыми горцами, взял его в плен, обласкал, расцеловал, накормил, напоил и сказал, что ежели он ещё раз придёт в Тмутаракань, то он ему отрежет нос и уши.

– И как ты, батюшка-князь, хочешь, – говорил он со слезами, – а я в эту касожскую землю больше не пойду ни за какие сокровища. Там хорошо, слов нет, там и зимы почти не бывает, и рыбы столько, что её девать некуда, и торговля с этими греками корсунскими и царьградскими идёт горячая. Только с этими касогами ладу никакого нет. А брат Ростислав у них как свой, и слушаются они его как своего князя.

Когда боярин Тукы узнал, что и как было, когда он услышал, что в провожатые Ростислав дал Глебу молодого Вышату Остромировича, сына новгородского посадника, у него мелькнула мысль, что князя Глеба теперь всего удобнее отправить в Новгород. Князь слаб именно настолько, насколько нужно, чтобы Новгород сидел смирно, а посадник Остромир сделает всё угодное киевскому князю, только бы на него не пала вина сына, который пособляет в междоусобной войне.

Князья долго совещались, как быть дальше с бунтовщиком-изгоем, и решили отдать всё это дело боярину Тукы, чтобы он устроил его как знает через корсунских греков. Так и записал угрюмый боярин в своём списке, и решение это дал подписать князьям. Дядьки, может, и не знали, что они подписывают смертный приговор своему племяннику.

Но не успели они успокоиться, как пришли вести о великом бедствии во Пскове от другого племянника. Полоцкий князь Всеслав подступил к Пскову и обложил его со всех сторон. Старый Тукы прибежал с этим известием к князю, а князь уже слышал и посылал за своим верным советником.

– Ну, что же мы с этим разбойником делать будем? – спросил князь.

– Да что с ним делать? – отвечал Тукы. – Повоевать его надобно, да как-нибудь постараться захватить, да и засадить в крепкое место, чтобы в другой раз не думал выходить из положенных пределов. Известно, племянник против дяди ничего не смеет...

– Эх ты всё своё толкуешь, боярин! – вскричал Изяслав. – Не то беда, что он против дяди пошёл, а то, что Русская земля так-то распадётся. Едина Русская земля или не едина?

– Это я не знаю, – отвечал боярин, развёртывая свой свиток с именами князей, – а только по списку этого не видно. Что дальше Бог даст – не знаю, а пока на Руси пять владетелей.

– Да разве я им всем не вместо отца поставлен? Разве не я – глава всей Русской земли?

– Верно ты говоришь, глава! Так у меня в списке написано; только нигде этого не видать, чтобы голова у рук спрашивалась: а что, господа руки, не скинуть ли мне шапку, не надеть ли шелом? Не видать также, чтобы у рук было своё дело, помимо того, которое надобно голове.

– Это, брат, я двенадцатый год от тебя слышу! – возразил князь. – А всё ты мне не скажешь: как же тут быть?

– Я пробовал говорить, – отвечал боярин, – да ты тогда мне дал такой нагоняй, что я и зарёкся...

– Что? Это ты Святополка Окаянного хотел из меня сделать? Чтобы я руку поднял на братьев родных? Нет, ты мне лучше об этом не заикайся, а то я рассержусь по-тогдашнему. Я братьям своим и всему роду Ярославову отец; а какой отец детей своих истребляет? Это и у волков не слыхано. Если б у тебя хоть немного совести было, так ты не заикнулся бы об этом. А ты скажи что-нибудь другое, поновее.

– Ничего не придумаю, князь, разве оставить дело как есть да послать кого-нибудь к князю Всеславу сказать ему спасибо, что он наши земли разоряет...

– Экий упрямый старик! – вскричал князь. – Всеслава, конечно, наказать надо...

– Вот это ты дело говоришь! Стало быть, прежде всего посылаем гонцов. Один едет к Остромиру, чтоб он сейчас собрал новгородцев и шёл выручать Псков. Другой едет в Чернигов, к князю Святославу, чтобы шёл с полком своим к Пскову. Третий за тем же едет в Переяславль к Всеволоду. Четвёртый зовёт тысяцкого киевского Коснячко сюда, чтобы в Киеве собиралось наше войско.

– Ладно, – сказал Изяслав, – пятый едет тоже в Псков к Всеславу и везёт ему наше увещательное письмо.

– Вот пятого-то гонца и не нужно, – возразил с живостью боярин, – это нам всё дело испортит: уйдёт он из-под Пскова, повертит хвостом, а ты с ним и помиришься.

– И слава Богу! – отвечал князь. – Худой мир лучше доброй ссоры.

– Никогда я этому не поверю и добрую ссору люблю. После неё все дела становятся проще и яснее, тогда как среди плохого мира живёшь, как в потёмках, и не знаешь, кто с нами, кто против нас.

Пока собирались войска, гонцы ездили от одного князя к другому. Пятый гонец, придуманный самим Изяславом, покончил всё дело разом. Князь Всеслав, получив увещательную грамоту киевского князя, снял осаду с города Пскова и ушёл в свою отчину – Полоцк. Может, увещаниям князя Изяслава помогли и вести, что новгородский посадник Остромир собрал новгородских молодцов и наспех выступил к Пскову. После того князь долго посмеивался над своим боярином, особенно когда шёл дождь, бушевала на дворе буря и выла в трубах.

– А где бы мы теперь без пятого-то гонца были? – говорил он, добродушно усмехаясь. – Вот в этакую погоду как подумаешь о походном времени, так и возблагодаришь Создателя, что у нас есть горница, что на тереме крыша крепкая. Ставка, конечно, защита; но горница, из камня сложенная, на мой вкус, будет лучше. А по-твоему как, дяденька Тукы?

– На походе я настаивал, князь, не потому, что беспокойство лучше покоя, – отвечал боярин, – а потому, что лучше теперь повоевать, сколько там Бог приведёт, а зато после отдохнуть хорошенько, без всякой помехи.

– Что же? Ты разве боишься, что полоцкий Всеслав придёт сегодня сюда и выгонит нас в такую погоду? Не бойся, он мне обещал мир и повиновение...

– Прости меня, князь, но не бояться я не могу, потому как ничего не ведаю, – отвечал печально боярин Тукы. – Ты с ним переговариваешься без меня, а когда не знаешь, то и боишься. Такова уж человеческая природа. Знаю я только, что ни на одно слово князя Всеслава положиться нельзя, а ты полагаешься на его пустые слова. Как же мне не бояться?

Но князь Изяслав был уверен, что его отеческие увещания и пряморечивые убеждения гораздо лучше и действеннее предлагаемых боярином крутых мер, и спокойно посмеивался над опасениями своего осторожного советчика.

Но боярин Тукы, видно, знал дела и сердце человеческое. В половине зимы пришли вести, что полоцкий князь двинулся на север с войском, вскоре затем явились и беглецы из Новгорода: князь Всеслав разорил Новгород вконец, нежданно-негаданно подступил, ворвался как враг, взял в плен много народу, сколько мог ограбил, снял с церквей колокола, от образов в местных церквах снял паникадила и покинул город. Посадника Остромира, который быстро собрал дружину и выступил против него в прошлом году, когда он осаждал Псков, посадил в колодки и повёз к себе в Полоцк.

По требованию князя Изяслава к нему явился Тукы – угрюмый и важный, как всегда.

– Да ты не сердись, дяденька! – сказал князь, увидя своего нахмуренного советчика. – Ну, виноват, ну, чего же тебе ещё нужно? Виноват я, что в прошлом году тебя не послушал! Ну, не сердись, голубчик! Надо беду поправлять, я это вижу, и ты мне помоги.

– Что на того сердиться, кто нас не боится, – отвечал Тукы. – А дело остаётся таким, как в прошлом году было: четырёх гонцов посылать, если только ты сам пятого не пошлёшь.

– Не поминай ты мне про пятого гонца! – вскричал Изяслав. – Сказано: виноват, а ты всё своё твердишь. Старинная поговорка есть: где наболело, там не тронь. Ты меня не дразни. А вперёд, знай ты это, мимо тебя я шагу не ступлю.

Гонцы поскакали, и большая рать собралась. Святослав с черниговцами выступил к Минску. Всеволод с переяславльцами перешёл через Днепр по льду против Вышгорода, и грозная рать двинулась, чтобы наказать святотатца, ограбившего церкви.

– Разорить его надобно так, – говорил князь Всеволод, – как половцы нас разоряют: народ его побрать в плен, города его пожечь, а главное отдать новгородцам их добро.

– А ты как думаешь, дяденька? – спросил Изяслав боярина Тукы.

– Да уж если война, так разорять! Это дело прямое! – отвечал боярин. – Только надо подумать тоже: чем же народ-то виноват? А по-моему, надо бы так: народ не трогать, чтоб он без задержки платил всякую дань и подать, а добыть виноватого да и засадить его в крепкое место.

– Делай как знаешь, – отвечал князь, – засаживай его, куда хочешь, я в этом противоречить не стану, а чтобы народ не трогать, так этого даже и сказать нельзя. Сам ты подумай: идёт войско – надо ему есть, пить или не надо? Ведь не с собой же тащить и хлеб, и скот, и свинину? Это было бы только людям на смех. Опять и то сказать: если народ не истреблять или не уводить в полон, то в чём же война? Велика ли от войны беда? Встретились дружины, подрались, да и всё тут. А кроме дружины, есть войско, а войско есть главная сила, и сила эта набирается из народа. По-настоящему вся сила в народе, так эту-то силу война и истребляет. Перебей у врага или уведи половину народа – это всё равно что наполовину силу у него убавишь. Виноватого ещё добудешь либо нет, неизвестно, а убавить у него силы всегда хорошо. Нет, как можно! Не истреблять народа нельзя, на том война стоит...

Так и сделали братья Изяслав, Святослав и Всеволод, князья земли Русской. Подступили к Минску, город выжгли без остатка, жителей до последнего перебили, а жён и детей отдали в полон своим воинам. Пошли дальше по земле полоцкой и дорогой всё истребляли, хлеб и скот съедали, дома жгли, лошадей уводили с собой. Наконец встретились с войском князя Всеслава на реке Немане. Дело было в начале марта. Были уже оттепели, но тут завернул небольшой морозец и повалил такой снег, что в десяти шагах ничего не было видно. Поэтому стрелы летали зря, иногда попадая в своих, и воинам приходилось рубиться, проваливаясь по колени, а иногда по грудь в снег. Не легче стало, когда берег устлался убитыми. Под снегом кровь текла с горы, и люди проваливались в сугробы ещё глубже. Наконец Ярославичи одолели, и князь Всеслав побежал. Снегу так было много, что погони почти не было. После того сдался Витебск, победители переждали в этом городе распутицу, отошли от Смоленска и распустили войско по домам, оставаясь только с небольшими дружинами.

Боярин Тукы не советовал уезжать из Смоленска, не захватив Всеслава, и много у него было споров с князем Изяславом. Один говорил, что князь Всеслав довольно проучен разорением многих городов и земель, а другой утверждал, что его надобно запереть в крепкое место, а без этого никогда мира не будет. Братья, Святослав и Всеволод, были того же мнения. И вот Изяслав подписал грамоту к полоцкому князю: звал его под Смоленск на окончательное замирение. В ответ на это письмо Всеслав прислал князьям своего духовника, отца Андрея, священника Полоцкой церкви Святого Духа, взять с князей крестное целование в том, что не сделают ему никакого зла. Князья приняли посла очень ласково, говорили, что с дорогим племянником станут держать вечный мир, и крест целовали, говоря: "Сим святым животворящим крестом клянусь не мыслить и не сделать никакого зла племяннику моему князю Всеславу!"

Отец Андрей уехал с крестом к своему духовному сыну и вместе с ним пустился в путь. Десятого июня его ладья остановилась, не доезжая Смоленска, против шатра князя Изяслава. Первым ступил на берег отец Андрей, высоко пред собою держа крест, на котором князья присягали. За ним вышел Всеслав, держа за руки двух малолетних сыновей своих. Изяслав вышел навстречу племяннику, оставив в шатре боярина Тукы распоряжаться воинами. Боярин отобрал из дружины шестерых самых сильных воинов, велел им приготовить верёвки и, как только Всеслав войдёт, насесть на него и связать, только так, чтобы боли ему никакой не делать: локти связать назад, ноги увязать поплотнее, и если станет кричать, то завязать ему рот шёлковым платком. Особенно строго наказывал, чтобы как-нибудь неосторожно не ранить князя.

Отец Андрей торжественно благословил Изяслава, подходившего к берегу, и тот набожно приложился к кресту. Потом, когда дядя с племянником обнимались и целовались, добродушный священник, высоко взмахивая крестом, благословлял примирившихся родственников и, с благодарностью смотря на небо, благодарил Бога, сподобившего его быть посредником счастливого примирения.

Когда пошли к ставке, он шёл впереди, полы его перед ним распахнулись, за ним вошёл Всеслав, и в один миг приказание боярина было исполнено: связанный по рукам и по ногам, князь лежал на земле, потом был поднят и вынесен в другую сторону. Застучали колеса телеги, быстро удаляясь. Отец Андрей наконец опомнился от изумления и вышел к Изяславу с высоко поднятым крестом.

Почтенный пастырь негодовал.

– Именем Бога живого, именем пострадавшего за нас Спасителя заклинаю тебя, князь! – сказал он дрожащим от гнева и волнения голосом. – Прекрати это мерзкое беззаконие!.. Или ты клятвопреступник и насмеялся над честным животворящим крестом? Ты червь, ты раб, пренебрегающий своим Господом! О горе, горе! О жалкий человек!

– Эй! Кто-нибудь! – крикнул Изяслав. – Убрать отсюда попа! Свести его назад в Полоцк!

– Меня ещё легко убрать отсюда, – сказал отец Андрей, – легко и с лица земли стереть! А вот убери попробуй клятвопреступление! Не свезёшь ты его никуда со своей совести...

Между тем отца Андрея два воина уже увлекали к берегу, взяв его под руки, а князь вошёл в свой шатёр. Но священник, уже сидя в ладье, кричал: "Испытаешь ты, клятвопреступник, гнев Господен! Горькими слезами, кровавыми слезами захочешь ты искупить злое дело – нарушение клятвы; но она, как петля глухая, захлестнула тебя и всё твоё потомство..."

Но князь Изяслав уже ничего этого не слышал, точно так как не слышал ничего и Всеслав. К вечеру его вывезли на берег Днепра, посадили в приготовленную барку и повезли в Киев. Там посадили его в тюрьму вместе с двумя сыновьями, а в Полоцк Изяслав послал своего наместника.

А вслед за возвращением князя в Киев получилось такое радостное известие, что Изяслав устроил пир на весь мир: засевший в Тмутаракани изгой, князь Ростислав Владимирович, заболел и умер. Говорили в то же время, будто его отравил корсунский староста, нарочно за тем приезжавший из Корсуни, но это было уже всё равно. Главная причина радости состояла в том, что не стало этого беспокойного человека.

Правда, у него остались три сына: Рюрик, Володарь и Василько – все трое младенцы, а младший ещё грудной, но их опасаться было нечего: они были сыновья изгоя, стало быть, вдвойне изгои, почти не князья, и у них не было даже намёка на какие-нибудь права.

– Знаешь что, старый дружище, – говорил как-то Изяслав боярину Тукы, – с тех пор как в Полоцке и в Тмутаракани сидят наши люди, я помолодел, как-то воздух в Русской земле очистился, и дышать стало легче. Будто мы из своей семьи чужих людей выгнали, и стало всё так просто, и так спокойно, и так мирно, просто благодать.

И часто ещё князь говорил о том, как хорошо стало жить. Оно и немудрено: он чувствовал себя старшим князем на Руси, братья готовы были седлать коней, только он прикажет, и идти против всякого врага. К тому же он стал и богаче. Новгород, который умел оправляться от всяких бед необыкновенно быстро, присылал богатую дань. Вся Полоцкая волость платила Киеву, и платила бы ещё больше, если бы не был разорён Минск. Но можно было надеяться, что он оправится, потому что место хорошее, привольное, а на выгодное место народ как-то откуда-то набирался сам собою.

Всем хорошо было бы житье князя Изяслава, если бы не нагрянули половцы. Идут из своих степей, точно ведёт их какое-то слепое чутьё, как звери дикие лезут на рогатины, на копья и под топоры, ломят вперёд, как стая медведей, и широкоскулые морды их с жиденькими бородками смотрят подслеповато, но свирепо. Придут со своими круглыми войлочными шатрами, с табунами лошадей и верблюдов, станут на переяславльских покосах как хозяева, и когда княжеские люди приходят их прогонять, они их убивают спокойно, как баранов.

Пойдёт на них большой отряд, они дерутся как звери; раненые будто и не чувствуют своих ран, умирают без стона и ропота, а живые на быстрых конях обскакивают посланный на них отряд со всех сторон и нападают так стремительно, будто никогда и отступать не придётся.

Князь Всеволод дал знать из Переяславля, что ему одному не справиться. Изяслав сел на коня, Святослав поспешил из Чернигова, и князья встретили кочевников на берегу Альты, там, где Ярослав разбил когда-то Святополка. Половцы напали на них как сумасшедшие, окружили почти со всех сторон, так что князья едва успели ускакать: Изяслав и Всеволод в Киев, а Святослав в Чернигов.

Не успели князья опомниться, как народ зашумел на торговой площади и потребовал к себе тысяцкого Коснячко. Толпа на площади росла, шумела; приходили ратные люди, успевшие спастись с побоища на Альте, и кричали громче всех. Они обвиняли Коснячко в том, что он бежал, тогда как половцев вовсе нетрудно было разбить.

– Что же вы не разбили? – кричал тысяцкий.

– Как разбить, когда тысяцкий бежал! – кричали ему из толпы. – Веди нас опять! Давай нам оружие и коней!

– Подите вы! Где мне взять для вас оружие! Оружие у князя! – отвечал Коснячко.

– Ступай к князю и требуй оружие! Чего нам тут сидеть и ждать, пока половцы придут и разорят наши дома!

Так кричал народ, настойчиво требуя оружия. В толпе уже стало известно, что половцы после победы разбрелись кто куда, чтобы грабить сёла, и потому нетрудно будет их одолеть. Но тысяцкий отговаривался, пошёл к князю неохотно и, вернувшись от него, сказал, что князь оружия не даёт.

– Как не даёт? Почему не даёт? Оружия много, враг подходит, разорит Киев, дома выжжет... Что это за тысяцкий, размазня!.. Что это за князь, когда защищать нас не хочет! Верблюда испугался, побежал опрометью!.. Пойдём к князю! Неужели нашим семьям погибать? Пусть князь ведёт нас!..

Народ повалил всем вечем на княжеский двор. Дорогой набрела толпа на хоромы тысяцкого Коснячко, чтобы захватить его с собой, но тысяцкого не было дома. Поэтому на княжеский двор толпа ввалилась без всякого толку и порядка, с криком и ропотом. Князь Изяслав подошёл к окну и спросил, что надо народу.

– Коней! Оружия! – кричали ему из толпы. – Веди нас, князь! Мы одолеем! Тысяцкого нам другого! Размазня тысяцкий!..

Князь махнул рукой, и толпа замолкла. Князь сказал народу:

– Ступайте по домам, добрые люди! Киеву не грозит никакая опасность: враги побоялись наших каменных стен и повернули на север. А если что и случится, то отсидимся!

– Отсиживаться! Этак они повадятся ходить за добычей к нам как в садок! От ворон этих отсиживаться!.. В капусту их изрубить!.. Только не с таким сидячим князем!..

Народ стал шуметь сильнее, потому что князь отошёл от окна. Его отозвал боярин Тукы, говоря:

– Прежде всего надо усилить стражу у тюрьмы Всеслава. Кто знает, что может взбрести на ум глупым людям, когда они расходятся и сами не знают, чего хотят. Народ ведь не забыл, что Всеслав старший потомок князя Владимира.

Князь Изяслав охотно согласился усилить стражу, но было поздно. Пока давались распоряжения, на тюремный двор ввалилась ещё толпа народу, которая ходила освобождать колодников. В народе стали слышаться другие речи:

– В тюрьме остался один князь Всеслав с сыновьями... Вот это князь!.. Этот сам-десять прогонит половцев... Этот задаст им трезвону... Выпустим его... Пойдём...

И тут уже не пособила бы никакая удвоенная стража. Как морская волна, высоко взбежав на берег, отхлынет иной раз с неодолимою силою и утянет с собой целые скалы, так вся толпа, сколько её ни было на княжеском дворе, отхлынула к тюрьме Всеслава, разбила её первым напором и вывела оттуда князя Всеслава. И опять та же волна прихлынула и поставила Всеслава на княжеском дворе. В это время Изяслав с братом Всеволодом едва успели сесть на коней и ускакать во весь опор в сопровождении небольшой дружины и бояр Тукы, Коснячко и Чудина.

Это было 15 сентября 1068 года, стало быть, Всеслав просидел в тюрьме год и пять месяцев перед тем, как сделался киевским князем. В первую минуту он не успел помешать народу разграбить терем Изяслава: всё, что было в нём добра, мехов, золота, серебра, жемчуга, – всё растащила жадная и глупая толпа, а на другой день люди приходили с поклоном к князю Всеславу и покорно просили его суда в какой-нибудь мелкой домашней тяжбе.

Изяслав забрал в Белгороде свою семью и продолжал путь в Польшу. Он отправился к своему шурину, королю польскому Болеславу II, внуку того самого Болеслава Храброго[114]114
  ...внуку того самого Болеслава Храброго... – Болеслав I Храбрый (967 – 1025) – князь польский (с 992), король (с 1025 гг.). Из династии Пястов. Объединил польские земли.


[Закрыть], который приходил в Киев сажать своего зятя Святополка.

Болеслав принял зятя очень ласково, обещал помочь ему возвратить Киев и прогнать племянника, но выступать в поход под зиму отказался, боясь холодов и снегов глубоких. Изяслав зазимовал в Польше, хоть ему это и очень не нравилось. Он любил свой киевский терем, где было так просторно, где всего было припасено в изобилии, где казна была такая богатая, а от младших братьев старшему брату воздавался такой почёт.

В Польше тоже было недурно, но там он был гостем, да ещё гостем без казны, а тамошние бояре привыкли своевольничать, не очень-то кланялись своему королю, а перед приезжим киевским князем, выгнанным из своего княжества, и вовсе шапок не ломали. Своим едким горем князь Изяслав делился иногда со своим старым советчиком, боярином Тукы:

– Да, старый дружище! Плохо на свете живётся, и уж как ты хочешь, а я вспоминаю нередко, что говорил поп Андрей под Смоленском, когда связали Всеслава! Стой, стой, стой! Не говори своего проклятого совета! Никогда бы я не согласился быть Святополком! Да и в Смоленске мне не следовало тебя слушать! Не надо было сажать Всеслава в тюрьму! В старину, когда, кроме кулака, кроме чингалища[115]115
  Чингал – большой нож; ятаган; засапожник.


[Закрыть] булатного, у нас ничего не было, тогда ещё насилие годилось. А теперь есть у нас грамота, стало быть, есть переговоры, а переговорами можно всё сделать, всего добиться. Вот, например, в Смоленске – мы могли бы так хорошо переговорами закрепить этого Всеслава, что он с места бы не двинулся, а мы теперь сидели бы спокойно в Киеве. А здесь что за жизнь, Господи! У короля, моего шурина, воли никакой. Мало того – немецкий император считается его главою, и точно, посылает ему приказ; римский папа тоже ему главой приходится и делает, что ему захочется, через епископов и ксёндзов; бояре тоже делают, что вздумается. Болеслав человек хороший, слова нет, да сделать-то он ничего не может: денег тоже маловато, терем у него невелик. Живёт как в походе, в ставке, ничего нет, а праздники разные празднует, а чтоб хорошего нашего старого мёду вечером на досуге выпить, этого нет, подожди! Всё как-то наспех, всё торопятся... Нет такого покоя, как у нас дома. Эх, правду говорят: в гостях хорошо, а дома лучше.

– Порядки здесь, надо правду сказать, трудноваты, – отвечал старый боярин, – а насчёт того, что хорошо ли в гостях, надо признаться, что нехудо, когда у человека нет дома, когда племянничек из дому выгонит. В Киеве у него друзей много, и все толкуют, что прирождённый-то князь Русской земли он, старший потомок князя Владимира. Вот и попробуй теперь, князь, переговорами его заставить уступить Киев. Нет, воля твоя, переговоры дело хорошее, а нож много лучше. Какой хочешь разговор переговорить можно, а хорошего ножа вершка три всего всади в нужное место, и никаких переговоров не надо.

– Послушать тебя, дяденька, так подумаешь, что другого такого зверя, как ты, и на свете нет, – сказал Изяслав, ласково трепля боярина по плечу, – а ведь ты курицы не обидишь, и только на словах у тебя кровь льётся как вода...

– Исправь ты мне мой княжеский список, – отвечал Тукы, – тогда я ни слова не скажу больше, а то я, по правде говоря, спутаюсь и голову потеряю...

Но список княжеский исправился только через триста лет после Тукы, а до тех пор всё продолжал запутываться.

Весной 1069 года король Болеслав II выступил в поход на Киев с большим воинством. Навстречу ему вышел и Всеслав с киевлянами. Князья Святослав из Чернигова и Всеволод из Переяславля тоже вышли со своими войсками. Но как ни подсылал к ним Всеслав, как ни старался разузнать, чего они хотят, он ничего не узнал и стал бояться, что, когда польское войско ударит на него спереди, князья ударят сзади и справиться будет невозможно.

Поэтому, не говоря никому ни слова, Всеслав бросил в Белгороде своё войско и будто сквозь землю провалился. После уже стали говорить, что его видели на пути к Полоцку. Без князя киевского стало жутко. Крикуны не хотели и не умели стать впереди киевского полка, и всё войско возвратилось в город.

– Без князя плохо!.. – говорил народ на вече. – Без князя нельзя!.. Как можно без князя!.. Ясное дело: без князя не можно!.. Послать к Изяславу, пусть идёт, только без поляков!.. Да, как же! Так он тебя и послушал!.. Пошлём к Святославу да к Всеволоду, пусть они нас защитят!.. Святослав крут, в обиду не даст!.. Черниговский брат что скажет, то уж сделает!.. Что и говорить! У него не семь пятниц на неделе!.. Посылать так посылать!