Текст книги "Изяслав"

Автор книги: Игорь Росоховатский

Соавторы: Алексей Разин,Францишек Равита
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)

3

Покачивается в седле великий князь Изяслав Ярославич, думает невесёлую думу... Вот и пришлось ему ввязаться в распрю, пойти против своих, русичей. Плохо это. А что делать? Отступник осуществил свою угрозу, Брячиславич выступил против Ярославича. «Видит Бог, я всеми силами пытался избежать распри, – убеждал себя князь. – Никогда не делал я того, что могло бы разжечь её. Прощал ограбления караванов, разбой, даже покушения на свой живот. Но, видно, ближняя собака скорее кусает. Всеслав никак не угомонится. Киевский стол ему спать не даёт. Нет, этого злодею не видать! Всеслав посмел протянуть хищную руку к Киеву, посмел замахнуться на власть старшего – пусть же он погибнет!»

Изяслав снова и снова вспоминает оскорбления, стрелу головника на охоте. Не толкни тогда отрок – и мог бы погибнуть. Злоба наполняет грудь князя. Пусть сгинет Брячиславич, начавший самое страшное злодейство для земли Русской – распрю.

"Не за себя мщу, а за родную землю, – думает князь. – Самая страшная месть справедлива, самая лютая казнь для Всеслава и его ближних – по заслугам. Ибо хотели землю нашу ослабить. Нет, не удастся злодейство твоё, Брячиславич!"

Рядом – конь в конь – едут трое Ярославичей, трое братьев-князей. Нет преграды, которую бы они не смогли одолеть, пока действуют воедино.

Позвякивают серебряные украшения, подвешенные к сбруе, горят смарагды[88]88
  Смарагд – изумруд.


[Закрыть] и бирюза на рукоятях мечей, тускло переливаются меха и шелка на княжьих шубах.

А спереди и сзади, сколько охватит око, блестят боевые секиры и окованные дубины, колышется море высоких меховых шапок-клобуков, месят снег тысячи сапог. Когда проходят дружины, вместо пушистого белого снега остаётся синеватый, скользкий, твёрдый шлях.

Святослав, князь черниговский, в меховой шапке-треухе и синем плаще на меху любуется войском. Сколько тут бесстрашных воинов! О таких мечтает и царьградский властелин. Если бы все эти дружины соединить под сильной рукой его, Святослава, если бы он, а не Изяслав правил Киевом и Новгородом! Уж у него-то не посмел бы отнять города какой-то Брячиславич!

Никогда раньше не думал он так о старшем брате. Но обида за сына, как червь, точила его сердце. Ведь полоцкие бояре не солгали. Не пошёл бы Ростислав вторично на Тмутаракань без благословения киевского князя.

"Заботился Изяслав о своём спокойствии, да прогадал. Завет отца нарушил, посеял семена распри. И что же получилось? Коварство ему боком вышло. Глеб опять в Тмутаракани, а Ростислава нет на белом свете, – думает Святослав. – Прав был родитель: мудрец должен знать, что было и что есть, пророк – что будет, а мудрый властитель – что было, что есть и что будет. Токмо тогда его решения и деяния благу послужат, власть его укрепят. А тут и вперёд глядеть не приходилось. Надо было лишь помнить завет отцовский: "Нет горше горя для земли и властителя, чем распря. Зажечь её легко потушить трудно". И ещё не раз говорил нам отец и завещал: "Если будете в любви между собой, Бог будет с вами, и покорите вы ворога, и будете мирно жить. Если же будете ненавидеть друг друга, то погибнете сами и погубите землю отцов своих и дедов своих, собранную трудом великим". Отшибло память у брата. А может, хотел меня ослабить? Как молвил Стефан, боярин из Полоцка: "Ведает брат твой, кто был бы самым могучим володарем Киева, знает силу твою и мудрость, Святославе, оттого и опасается тебя и сына твоего..." Не поверил я тогда боярину, а гляди ж ты – слова его сами на ум идут".

Черниговский князь и виду не кажет, что обиду на брата держит, хотел бы он заглушить её, да не может, не властен в этом над собой...

И отрок Изяслав тоже глядит на господина своего, киевского князя, а в голове – десятки вопросов. Турволод сказал, что князь обещал слово замолвить Пестославу. И похоже было, что обещание он сдержал. Отчего же сызнова переменился боярин? Спросить князя нельзя, у него сейчас своих забот хватает. Видно, проклятый Жарислав всё сумел переиначить. С Жариславом бороться в одиночку бесполезно. Да и Светозара хороша. Не захотела свидеться: боярский сын ей милей. Что ж, она ещё пожалеет, поймёт, что счастье упустила. И Турволод так говорит. Вот он едет рядом, добрый и отважный богатырь, сзади – дерзкий умелец Верникрай. Сколько подобных им в этом воинстве! Сколько под высокими шапками разумных голов да под кольчугами – честных сердец. И ведь зацветут сады и заколосятся поля, когда сотни и тысячи этих удальцов полягут на поле битвы. Сгрудят их в кучи – древосечцев и кузнецов, градоделов и шерстобитов – и зароют в мать-сыру землю. И всё это из-за полоцкого князя, который во что бы то ни стало хочет отнять стол у милосердного Ярославича. Изяслав-отрок не сомневается, что и князь сейчас горюет о тех, кто погибнет в бою. Десятки и сотни лет должны будут прошуметь, прежде чем вырастет им замена. Великий урон Русской земле...

Войско Ярославичей вступило в полоцкие земли, перешло по льду реки и озера и обложило город Минск. Минчане ожидали нападения. Много часов тому назад начали гудеть замурованные в крепостные стены пустые кувшины. Усиливая далёкий топот многочисленной рати, они возвещали о приближении противника. Предупреждённые об опасности, минчане успели расширить ров, находящийся перед городом. Его дно было остроугольным, выложенным камнями и деревом. Защитники города обильно полили стенки рва водой. Нападающий мог легко съехать по льду в ров, но не так-то просто было выбраться оттуда.

За рвом находился вал, сооружённый из камней и песка – первое оборонительное кольцо. На гребне вала возвышались деревянные прикрытия для лучников. Вслед за валом начинался второй ров, с перекидными мостами, которые можно было убрать в любую минуту. Затем на пути штурмующих вставала главная преграда – городская стена, составленная из дубовых клетей, многоярусных, заполненных необожжённым кирпичом, и тристенных срубов, засыпанных землёй и глиной. На городской стене была пристроена другая, деревянная стена – заборало. В ней проделаны бойницы.

На въездах в Минск возвышались деревянные вежи. С них открывались окрестности. Стража ведала, кто подходит к городу. Вежи были расположены чуть поодаль от стены, оставляя с двух сторон проходы до трёх локтей в ширину – достаточные, чтобы могла проехать колымага.

Перед боем Ярославичи созвали думу. Кутаясь в меховые охабни[89]89
  Охабни (охабень) – старинная долгополая одежда с прорезями под рукавами и прямоугольным откидным воротом.


[Закрыть], похлопывая руками о бока, дуя в ладони, бояре сошлись в огромный шатёр, подаренный князю Изяславу польским королём.

Киевский князь обратился к собравшимся:

– Подумаем вместе, за одно сердце, братья мои и бояре мои. Во град сей вступить тяжко и многокровно. Как мыслите – где и в чём слабость врага и наша сила?

Бояре молчали. Каждый боялся попасть со своим советом впросак, показаться смешным, каждый хотел вначале послушать, что скажут воеводы и князья, а уж потом решать, кому из них поддакнуть. Видя, что бояре не решаются говорить, Изяслав сказал:

– Не дашь ли своего совета, хитроумный и прославленный воеводо?

– Исполать тебе, господине, за сладкие слова! – откликнулся Коснячко. Он был многоопытен, участвовал во многих больших и малых сражениях. Главной чертой старшего воеводы была осторожность, а поэтому хоть громких побед он и не стяжал, но и в особом проигрыше не был. Коснячко проговорил:

– Мыслю так учинить. Нужно узнать о тайных лазах. Они в укреплениях имеются во множестве. Через те лазы можно в город проникнуть с малыми потерями. А до той поры, покуда откроем лазы, пресечём нашим врагам путь к реке. Не пропустим в город ни воду, ни еду. Возьмём их измором.

Святослав Ярославич возразил Коснячко:

– Пошёл по масло, а в печи погасло. Сколько придётся ожидать? Минчане будут в тепле сидеть, мы – на морозе. Воины возропщут. Часом опоздал, годом не наверстаешь.

Быстрый на решение, безжалостный и к вражьим воинам и к своим, княжич Мстислав предложил ударить со стороны главного въезда, разметать стену между башнями и прорваться к крепости – детинцу.

– Зря воинов погубим, – ответил варяг Симон, боярин Всеволода. – Если ж разметаем вал, то гражане стрелять будут в нас со всех сторон. Сбоку стены, позади – вежи.

Симон вздохнул, опустил голову, наморщил лоб.

Тогда снова возвысил голос черниговский князь Святослав:

– В двух местах на крылах[90]90
  Крыла – фланги.


[Закрыть] надо пройти лесом к первому рву, перебраться через вал и по второму рву окружить град. Отрежем обороняющихся, что стоят на первом валу. А когда будем во втором рву, приметим выходы из тайных лазов. Через них ворвёмся во град. Чтобы нас со стен не постреляли, сплетём из лозы большие щиты и накроем ров. А пойдём на взятие града – щиты нам сгодятся вместо лестниц. Смелый приступ половина победы.

Возгласами одобрения встретили бояре это предложение.

На том и окончилась дума...

Бояре расходились переговариваясь. Резоимец Жарислав собрал сыновей на свою, малую думу, Жариславичи решали, кому из них где находиться в бою.

Щиты были сделаны быстро – подгонял мороз. Через два дня после думы начался штурм. Одновременно справа и слева к первому рву бросились нападающие. Защитники встретили их стрелами. На снегу остались сотни неподвижных разноцветных пятен. Но князья не печалились, знали: то полегли не дружинники, не бояре и отроки, а всего-навсего вои-ополченцы, которых кинули первыми под стрелы минчан. Ополченцы, как живые щиты, прикрывали следовавших за ними дружинников, и те, прорвав оборону первого вала, дохлынули до второго рва.

Склир Жариславич, начальствующий над сотней воинов, в одном из самых глубоких мест рва заметил ровную площадку. Ему достаточно было одного взгляда, чтобы понять – площадка предназначена для незаметного накапливания войска во рву. Значит, где-то здесь и должны быть выходы из тайных лазов. Он постарался лично доложить о замеченном князю Изяславу, чтобы снискать его расположение. Воевода Коснячко пошёл со Склиром к площадке. Внимательно осмотрели стены. В одном месте камни слегка шатались. Воины налегли сильнее, сдвинули их. Открылось узкое отверстие. Воевода приказал воинам бесшумно проходить через лаз в город и ждать сигнала.

Одним из первых в подземный ход нырнул Склир. Теперь идти первым было выгодно – меньше опасность, ведь враг вначале растеряется, а надежда захватить добычу – большая, если побеспокоиться об этом как следует.

Впереди Жариславича маячила в темноте какая-то знакомая фигура. Но кто это, резоимец никак не мог определить. Лишь выйдя за городскую стену на полукруглую площадь, он узнал Изяслава-отрока.

Изяслав-отрок был подавлен и молчалив. Он никак не мог опомниться от известия о страшной смерти Ростислава, от чёрных слухов. Говорили бояре, что князь Изяслав Ярославич виноват в смерти племянника. Снова и снова вспоминал отрок, как передал Ростиславу княжий меч со словами Ярославича: "Мечом этим охраняй границы от врагов наших". Может быть, бояре правы? Не князь ли толкнул сыновца на распрю?

"Но князь не хотел смерти сыновца, – думает отрок. – Злая судьба поглумилась над обоими, а злые языки сплели молву... И ведь в том чёрном деле есть и моя вина. Это ведь я передал меч, хоть и сам был только мечом в чужой руке. А в чьей? Князя? Коснячко? Может, и они – оружие в чьих-то руках. Так и каждый человек, как говорил Иннокентий, лишь соринка, лишь стрела, а иногда меч – в деснице господней или сатанинской. Но как узнать, что угодно Богу, а что – дьяволу, как разобраться в том хитросплетении, когда достаточно сделать шаг вправо или влево от праведной тропы, а дальше над судьбой своей ты уже не властен. Несёт тебя неведомая сила, не позволяет вернуться, изменить путь. Не зря говорено предками: семь раз отмерь, один отрежь. Не семь, а семью семь раз примериться надлежит, если воля наша короче верёвки, на которой бычка ведут на убой..."

Его раздумья прервал неистовый рёв. Это затрубили рога. Неожиданно для защитников города им в спину ударили киевляне и черниговцы.

Многие минчане побежали и были перебиты переяславльцами, притаившимися во рву. Часть защитников города затворилась в крепости.

Перекрывая шум боя, прогремел голос Турволода:

– Великий князь Изяслав повелевает сложить оружие! Кто сложит – воля! Кто ратиться будет – смерть!

И уже прислушались многие из защитников города. Замерли на взлёте их руки с мечами и топорами. Глаза заволоклись раздумьем.

Тогда поднялся на стене в полный рост безвестный и бесшабашный минский удалец, к тому же наученный боярином Стефаном, и крикнул так громко, что услышали все: и свои, и нападающие, и сам князь Изяслав:

– Слабосильный и худоумный киевский князь! Не чтим его! Пусть убирается отсель, покуда голову на плечах носит! Великий князь! – он захохотал. – Что у наших смердов в... то у вашего князя в голове!

Изяслав Ярославич слышал дерзкие слова. Гнев ударил в голову, как хмельное вино, затмил разум. Князь поднёс к губам маленький рог на серебряной цепочке и затрубил. Тотчас же откликнулись десятки рогов и труб. Киевляне снова ринулись на приступ. А князь, издали глядя на побоище, пришёптывал:

– Так... Так... Да сгинете вы, Всеславовы челядины... – В этот миг в каждом минчанине он видел ненавистного Всеслава: – Пусть сгинут мужи, а жён да чад мои воины заберут...

Битва полыхала всё жарче.

Не дремли, Изяслав-отрок! Разгневанные минчане отрезали тебя от своих, окружают. А издали настороженным глазом следит за тобой Жариславич.

Но Изяслав уже во вражьем кольце. Сухопарый минчанин занёс над ним зазубренный меч. Сейчас погасит свет в глазах отрока.

Верный друг Турволод приметил опасность. Закружился в смертельной пляске боевой топор, прихваченный паворузом[91]91
  Паворуз – веревочная петля, с помощью которой оружие привязывалось к руке.


[Закрыть] к его руке, и пошёл крушить шлемы, а заодно и головы.

Склир встревожился: ненавистный Изяслав сейчас будет спасён. Резоимец нагнулся, выхватил из руки убитого топор и метнул в отрока. Но на этот раз промахнулся Жариславич. Топор попал в Турволода. Зарычав от боли, богатырь упал.

Изяслав оглянулся по сторонам, он искал убийцу взглядом. Склир уже скрылся. Глаза Изяслава стали безумными, злобными. Он забыл о своём решении не поднимать руку на братьев. Он был опьянён ненавистью. О, он покажет этим проклятым Всеславовым прихвостням, убившим его друга! Изяслав сжал в руке меч я бросился в битву...

На узких улочках города со звоном сшибалось оружие, взлетали и падали дубины, кружились боевые цепи, стонали раненые, рычали живые.

– За Полоцк! За святую Софию Полоцкую! – орали минчане.

– За Киев! За святую Софию Киевскую! – хрипло горланили киевляне.

С обеих сторон слышался громогласный крик:

– За отечество!

– За отечество! – твердит сквозь бойницу крепости минский воевода.

– За отечество! – откликается минчанин, вонзая копьё в живот киевлянина.

Бьются русичи, уничтожают друг друга. И над всем этим кровавым, гудящим, горестным городом реет крик:

– За князя!

4

Битва окончилась. К Изяславу Ярославичу подбежал Коснячко и сообщил, что детинец взят. Он спросил, как поступить с пленными. Боярин Пестослав подступил к князю и, желая выпросить жизнь пленным, сказал:

– Много лиха познали они, несчастные. Уразумели, сколь пагубен путь, начатый Всеславом. Слышно – минчане сами проклинают князя-отступника. Замахнись, пресветлый, да не ударь. Не всё ж хлыстом, ведь можно и свистом.

Те слова – бальзам на сердце Ярославича. Его лицо уже стало расплываться в доброжелательной улыбке, но вдруг дёрнулось и застыло. Изяслав вспомнил слова бесшабашного воина: "Слабосильный и худоумный киевский князь..."

В этот миг, как молодой ястреб, выскочил княжич Мстислав:

– Князь уже изъявил волю. Мужи города должны быть перебиты, жёны и чада отданы воинам. Так будет! Кто злым попускает, сам зло творит!

Князь Изяслав не мог ни на что решиться. В пылу гнева изъявил он волю, на которую ссылается Мстислав. Тяжко виновата Всеславова челядь перед киевским князем, но всё же кара слишком велика... А если помиловать, молодцы Мстиславовы скажут: князь у нас слишком мягок. Ему в лицо плюют, а он лишь утирается. "Княжья власть держится на страхе подданных, – думает Изяслав. – А где нет страха – нет и власти. Что же делать?"

Мстислав помнил слова минчанина крепче, чем отец. Они оскорбили и его. Если отец не может отомстить за себя, отомстит сын. Он уверен, что прощать нельзя. Сегодня так говорят об отце – завтра так скажут обо всех Ярославичах. Мстислав встретился взглядом с глазами отца. Ему показалось, он видит в них поощрение. Не ожидая подтверждения своему домыслу, он вскочил в седло.

Изяслав Ярославич всё ещё раздумывал...

5

Из-за домов появляются двое: Верникрай и Гром. Они спешат к кучке воинов, жгущих чей-то дом. Отрок Изяслав машет им рукой, зовёт, торопит. В его зелёных глазах – искры гнева и мести. Он мстит за своего друга Турволода. За доброго и бесстрашного – другого такого не будет. Кто посмеет обвинить его в неправоте?

Но Верникрай хватает отрока за плечи, крепко встряхивает и в самое ухо своему хозяину кричит:

– Что делаешь?!

Он снова и снова встряхивает отрока. Голова Изяслава мотается из стороны в сторону, в глазах гаснут огоньки безумия. Он трезвеет. Отрок закрывает голову руками и бросается прочь, подальше от этого места, где только что собирался совершить ещё одно злодейство. Ох, хоть бы забыть всё, что было в этом городе! Он ведь не хотел ни убивать, ни жечь. Как это всё случилось? Если бы только они не убили Турволода...

А Верникрай и Гром уже врезались в толпу. Они расшвыривают воинов. Гром молча молотит длинными руками направо и налево. Верникрай кричит:

– Скоты! То ж братья ваши! Над своими надругаетесь! Ироды! Тати!

И люди: одни – от слов, другие – от ударов, приходят в себя. Понимают, что натворили. Ужасаются самих себя, останавливают других своих товарищей, что в разных концах города творят то же самое.

Лишь к ночи стих в городе крик. Усталые от бесчинств, воины заснули где попало. Многие не проснулись, замёрзли. Снег валил всю ночь и заносил раненых, умирающих и замерзших.

Утро наступило морозное, ясное. Блестел под солнцем снег, синел вдали лес. Город был молчалив и суров.

Воины не глядели в глаза друг другу. Бывалые дружинники, поседевшие в битвах и зачерствевшие сердцами, и те бродили с опущенными головами. И князь, проезжая по улицам Минска, не слышал приветственных возгласов. Воины провожали его угрюмыми, полными укоризны взглядами: он толкнул нас на лиходейство. А кто чужих не помиловал, не помилует и своих.

И ученик Славяты Гром сказал Верникраю так зычно, чтобы все вокруг слышали:

– Не ищи врага в бору – ищи в своём дому. Земля нынче принимает муку не от чужинца, а от своего князя!

6

Сразу же после взятия Минска дружина черниговского князя и несколько сот киевлян под водительством Святослава отправились отвоёвывать Новгород. Остановились в одном перестреле от города, в лесу. Черниговский князь созвал малую думу. Он сказал:

– В Новгороде много полоцких воинов. Они заставят и новгородцев биться с нами. Как войдём во град?

Первым откликнулся княжич Мстислав:

– Они нас не ожидают. Дай две сотни конных, я выберу миг, проскочу с ними в ворота. А там и вы все нагрянете.

– Река крови прольётся напрасно, – возразил ему старый воевода Гарлов. – Надо по-иному деять. Подадим новгородцам знак, что мы подошли, пусть сами на полочан поднимутся, освободят из поруба посадников и ближних его. А мы поможем.

– Разумно! – похвалил его Святослав. – Зверя бьют – поры ждут. Вначале надобно из поруба посадника выпустить. А там уж он со своими боярами люд поднимет, ворота нам откроет. Лазутчиков пошлём во град... Допроси бояр и гридней, воеводо, кто из них был в Новгороде, кто знает град. Умелый лазутчик – успеху попутчик.

И вот уже Изяслав-отрок с двумя десятками дружинников собрался в опасный путь. Переодетые в купцов, они должны были проникнуть в город, перебить стражу у поруба и выпустить оттуда Остромира, Вышату, боярина Чудина и других знатных мужей, а затем под их началом поднимать люд.

Стража у ворот ничего подозрительного не заметила, не услышала бряцания кольчуг и мечей под плащами новоявленных купцов, пристроившихся к немецкому обозу. Дождавшись темноты, Изяслав повёл воинов к порубу, находившемуся у посадничьего дворца. Они неслышно убрали сторожей, выпустили из поруба пленников. Остромир узнал отрока. Даже он, рассудительный, хладнокровный, слегка расчувствовался:

– Яко сын мне будешь, заместо брата Вышате.

И русоволосый Вышата обнял отрока:

– Здрав будь, брате!

Вновь уголёк давней, покрывшейся пеплом надежды вспыхнул в сердце отрока. Он вспомнил печальные глаза и покорное нежное тело Селии. Теперь-то Вышата не откажет ему, отдаст рабыню. Хорошо тому добро делать, кто помнит...

Той же ночью Святославовы посланцы постучали в дома, указанные Остромиром. А на рассвете, как только войско черниговского князя показалось у городских стен, несколько сот новгородцев изрубили полоцких дозорцев и открыли ворота. Конники Мстислава беспрепятственно проскакали ко дворцу, пленили нового посадника и его ближних.

Князь Святослав торжественно въехал в город под восторженно приветственные крики новгородцев, вышедших его встречать. Умельцы звонари показывали своё умение: громом бухали и гудели била, рассыпали малиновый звон колокола.

Радость вызванивала в сердце Изяслава-отрока. Он узнал, что Селия при новом посаднике была плясуньей и по сей день живёт во дворце. Отрок вошёл в покои терема, разыскал Вышату. Тот обрадовался, увидев его:

– Сегодня у нас пир, брате. Красное место – для князя и для тебя.

– У меня есть просьба к тебе, брате, – поклонившись, молвил отрок.

– Говори. Всё сделаю, – ответил Вышата. – Кто мне резан, тому я гривну.

– Отдай мне рабыню твою, Селию...

Отрок увидел, как вспыхнуло, налилось румянцем лицо боярина. Вышата быстро наклонил голову, его голос дрогнул:

– Проси всё, что хочешь, но иное. Селию сейчас отдать не могу. Измаялся я без неё, истосковался... Оторвать её от себя – всё одно, что свою десницу отрезать или око выколоть. Не могу...

Изяслав резко повернулся, не слушая дальнейших слов Вышаты, побежал из светлицы. Значит, вот чего стоят уверения в братской любви, благодарность за спасение из поруба! Ну, ладно... Просьбами ничего не добьёшься, надо действовать иначе. Всё равно Селия будет с ним!

Гнев и отчаяние совсем опьянили отрока. Слишком велика была его. надежда, слишком горьким явилось разочарование. Неудачи следовали одна за другой, сколько же можно? Не много ли для одного? Он слышал за спиной шаги Вышаты, его голос, но не оборачивался.

Внезапно Изяслав остановился, оперся о стену. Навстречу ему по узкому коридору шла Селия. Он уже издали узнал её. Такая же, как когда-то, робкая и быстрая, словно вспугнутая птица.

Отрок медлил недолго. Бросился к ней, схватил за руку:

– Селия!

Она не прильнула к нему, а наоборот – слегка отстранилась.

– Это я, Изяслав! Не помнишь?

Она кивнула головой: помню, её взгляд на миг коснулся его глаз и вильнул в сторону, туда, откуда спешил к ним Вышата. Отрок тоже услышал его шаги.

– Не бойся, – сказал он, и его рука легла на рукоять меча. – Пойдём отсюда!

Наконец он услышал её голос – милый голос, который так часто звучал в его памяти, не давая уснуть. А когда отрок засыпал, голос звучал опять, произносил самые заветные слова, которые говорят любимым.

– Нет, – сказала Селия. – Не пойду с тобой. Вот идёт мой господин. С ним останусь.

Она указала на Вышату.

Отрок оцепенел. Смотрел то на неё, то на боярина. Он не понимал, что случилось. Неужели она так боится Вышаты? Или полюбила боярина? А его, Изяслава, разлюбила? Значит, он напрасно так стремился к ней, так тосковал. Всё напрасно...

И никто, даже Селия, не мог бы ему рассказать, что с ней случилось. Ибо и она сама не понимала, почему предпочитает боярина Вышату отроку Изяславу. Нет, она не любила боярина. Просто он стал её господином. Сильным господином. А она, дочь Хорезм-шаха, успела за это время стать настоящей рабыней, и в её душе покорность и преклонение заняли место любви. Она преклонялась перед тем, кто богаче и сильнее, – это и была любовь рабыни...

Отрок отпустил её руку, отстранил Селию и пошёл к выходу. Ему казалось, что потолок дворца навис совсем низко, и он нагнул голову, чтобы не ушибиться.

Через три дня Святослав повёл своё войско к берегам Немана на соединение с головными силами. На правом крыле дружины скакал Изяслав-отрок. Он ни разу не оглянулся на Новгород, думал свою горькую думу. Вот и ещё один человек ушёл вслед за Турволодом из его жизни. Ему казалось, что Селия умерла, исчезла навсегда, и, конечно, он не мог знать, что им ещё суждено встретиться.