Текст книги "Предтеча (Повесть)"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 10
В ЗАПАДНЕ

От войска русского гонцы

Во все помчалися концы,

Зовут бояр и их людей

На славный пир, на пир мечей!

М. Ю. Лермонтов. «Боярин Орша»

Темнее тучи сидел Ахмат на своем походном златокованом троне. В белой ханской юрте, где было светло даже в сумерки, стояло мрачное предгрозье. Гнев повелителя лежал железным грузом на плечах царедворцев. Они недвижно застыли, боясь произвести малейший шум. Из присутствующих вольнее всего вела себя огненно-рыжая кошка, которая беспечно разлеглась у ханских ног и сладко урчала.

– Темир! – хрипло окликнул Ахмат своего любимца. – Есть ли вести от Муртазы?

– О повелитель! Почтенный Муртаза пять дней назад сообщил, что королевское войско собирается под Рославлем. С тех пор от него не было вестей.

– Где этот Рославль?

– Отсюда в четырех переходах на закат, повелитель.

– Мы покрыли за это время сотни верст, а они не могут стронуться с места, – проворчал Ахмат. – Может быть, их ноги растут не из положенного места, а?

Темир несмело хихикнул:

– Мой повелитель прав: аллах, создавая неверных, не наделил их проворством и решительностью…

Ахмат раздраженно махнул рукой:

– Пошли туда срочного гонца с наказом, что через три дня я жду прихода королевского войска в… – Корявый палец Ахмата ткнул в услужливо поднесенную Темиром карту Московского государства.

– Я-ро-сла-вец, – медленно прочитал Темир.

– Да, – кивнул Ахмат и вопросительно глянул на откинутый полог юрты.

– Они ожидают твоего слова, повелитель, – уловил его взгляд Темир.

Вызванные Ахматом мирза Турай и князь Айдар, руководивший осадой Алексина, стояли на коленях в пятидесяти шагах от ханской юрты. Их оружие было сложено на расстоянии брошенного камня. Условия военного быта обычно упрощали отношения с ханом, но в гневе он не допускал вольностей и требовал строгого соблюдения правил. Унижение продолжалось уже довольно долго, наконец Ахмат вышел из юрты и подал знак Тураю. Тот привстал с колен, приблизился к хану и распростерся перед ним.

– Где твой тумен, мирза? – тихо спросил Ахмат.

– Он готовится к переправе, великий хан, – ответил Турай трясущимися губами. – Мы не смогли закрепиться на том берегу: к русским подошло большое свежее войско.

– Большое войско?! – вскрикнул Ахмат. – Откуда оно взялось? Иван со своими силами далеко, тебя испугала жалкая свора бездомных собак! Ты… ты…

– Пощади, великий хан, – чуть слышно проговорил Турай. – Я уже сейчас был бы за Окой, но переправе мешают вылазки русских из крепости…

Ахмат резко повернулся к Айдару и поманил его.

– Ты принес мне ключи от крепости, Айдар?! – зловеще спросил он, когда тот приблизился.

– Мой повелитель-хан! В крепости оказалось много ратников, и первый приступ она выдержала.

– Что же ты думаешь делать?! – Голос хана стал сиплым от затаенного гнева.

– Дай мне еще немного времена, мой повелитель-хан, и я смету крепость с лика земли. Мы уже устанавливаем вокруг нее большие пороки[65]65
  Пороки – стенобитные орудия (древнерусск.).


[Закрыть], а к вечеру отыним крепостные стены. Я укрою за тыном своих людей, и они будут бить оттуда ночь и день, пока город не станет горстью пыли. Я принесу тебе эту горсть не позднее завтрашнего вечера.

– А-а! Трусливая баба! – дико вскрикнул Ахмат. – Это ты можешь сидеть под деревом, ожидая, пока яблоко упадет тебе прямо в рот! У меня на такое нет времени. Я обошел русское войско, а теперь оно из-за твоего сидения может прийти сюда и помешать мне соединиться с королем…

– Но, мой повелитель-хан, русские залили всю округу огнем! Он него погибло много моих людей. Завтра же я возьму крепость, не потеряв ни одного человека…

– Мне нет дела до твоих людей, болван! – яростно воскликнул Ахмат. – Время! Время! Время! Чем мне вбить это в твою пустую башку? – Ахмат стал озираться, словно бы ища, чем можно выполнить свое намерение. Глаза его готовы были выскочить из орбит, ноздри трепетали, в уголках рта появилась белая пена.

Айдар сжался и втянул голову в плечи. В это время из юрты вышла рыжая кошка, она потянулась и, подошедши к Ахмату, стала тереться об его ногу.

– Время! Время! – как бы в беспамятстве повторял он, потом перевел взгляд на животное и вдруг, резко наклонившись, схватил кошку за заднюю лапу. Та пронзительно вскрикнула и, изогнувшись, царапнула повелителя Золотой Орды. Ахмат издал вопль и, поймав вторую лапу, изо всех сил рванул руками. Раздался душераздирающий кошачий визг. Во все стороны брызнула кровь. Ахмат отбросил две дергающиеся половинки тела несчастного животного и протянул окровавленные руки Айдару. – Если до заката солнца ты не войдешь в крепость, с тобой будет то же самое, – неожиданно тихо сказал он. – Иди…

Айдар стал отползать в сторону – дрожащие ноги не держали его…

Великий князь, оставив коломенское войско под началом Оболенского-Стриги, двигался во главе пятитысячного отряда в западном направлении. По пути он сделал остановку в Серпухове, там его встретила весть о битве под Алексином и разгроме передовых татар, пытавшихся переправиться через Оку.

В великокняжеской ставке царил радостный настрой, воеводы рвались в бой. Князь Андрей, который после ухода под Алексин своего брата Юрия недвижно сидел в Серпухове и томился в вынужденном безделье, предлагал спешно идти за Оку и ударить в спину Ахмату.

Другие воеводы не были столь решительными, но все они убеждали великого князя стянуть войска к месту татарской переправы и помочь защитникам Алексина.

Патрикеев, помня об указаниях великого князя, одергивал их:

– Алексин отдан царевичу Латифу, пусть он его сам и защищает.

Воеводы распалились пуще:

– Теперь на Ахматовом пути важная кочка должна дыбиться, а тута цельный город встал и дорогу загородил – как ему не помочь? Не было такого на Руси, чтобы братьев своих в беде кидать, али ныне все по-другому?

Патрикеев знал, в чей огород летят камни, и опасливо посматривал на великого князя. Тот, по обыкновению, отмалчивался и, лишь когда камни слишком потяжелели, распустил воевод, а Патрикееву сказал:

– Многовато здесь петухов топчется. Развел бы ты их, Иван Юрьич, по разным сторонам… – Великий князь стал тыкать перстом по разостланной хартии.

– Врастяг, значит, войско наше будем держать? – вздохнул Патрикеев. – В кулаке-то бы оно сильнее вышло.

– Удивляюсь я вам: воеводы, а на войну, как на кулачные потешки, смотрите… У Ахмата войско не в пример подвижней нашего – живо обойдет, коли все в куче стоять будем! Нешто забыл про Коломну? Вот и пиши: сюда Данилу Холмского, сюда Челяднина, сюда царевича Даньяра, сюда Акинфова, а сюда сам ехай. И людишек всем подкинь, тыщ по десять.

– Да отколе же взять столько? – изумился Патрикеев.

– То не твоя забота, пиши: здеся тридцать тыщ да здесь сорок – так вот всю границу и загородим.

Патрикеев старательно вписывал на карте цифры и имена. Тонкое гусиное перо вертелось юлой в его больших пальцах, громко скрипело и брызгало. Наконец оно извергло огромную кляксу, покрывшую под собой Тарусу с двадцатитысячным войском. Великий князь взглянул на его ручищи и вздохнул:

– Эх, Юрьич, носы тебе кровянить небось сподручнее? Ну-ну, вели кому-то из писцов перебелить хартию. И вот что, пошли гонцов к западным князьям, пусть все не мешкая идут к Рославлю, вот сюда, и меня там поджидают. Бог даст, сам вскорости там буду и войска тыщ сорок с собой приведу, тож на хартии этой отметь… Ну и отряди в Алексин тыщи две-три… Наших не трогай, а возьми от служивых татар, хоть от Мустафы. Он недавно к нам на службу принят, вот и скажи, что хочу его в деле проверить…

После ухода Патрикеева Иван Васильевич говорил о разных тайных делах сначала с Хованским, а потом послал за Латифом. Царевич вошел, веселый и беспечный. Он сказал положенные слова привета, Иван Васильевич кивнул и спросил через толмача, слышал ли царевич про битву под Алексином. Латиф пожал плечами – это были вести из другого мира, с которым он предпочитал сталкиваться как можно реже.

– Ты свой город на разграбление оставил, а теперь знать о нем ничего не хочешь! – осердился великий князь.

– Я оставил там часть своих людей и хочу знать, что с ними, но… – Латиф помедлил, – ты взял меня для более важного дела, чем защита какого-то городишка.

Иван Васильевич помолчал: дело, которое он собирался поручить Латифу, было действительно куда более важным.

– Я наслышан о твоей беспутной жизни, – наконец сказал он. – Думаю, что пора тебе заняться делами, более пристойными твоего сана.

– Приказывай, мой господин, – отозвался Латиф, – я готов исполнить твое желание, особенно если вознаграждение будет соответствовать степени пристойности…

– Чего же ты хочешь?

– Всего! Но буду довольствоваться тем, что ты мне предложишь.

– Золотоордынского трона будет довольно?

– Это высокая награда, – поклонился Латиф. – Что я должен сделать?

Великий князь пытливо глянул на царевича:

– Мною послан отряд на разграбление Сарая. Ахмат далече, и трон может достаться тому, кто поспеет к нему первым.

Оживление Латифа сразу же исчезло.

– Мне нужно ехать в Сарай? – нерешительно спросил он. – Это опасно, мой господин. У Ахмата большое войско, и оно еще не разгромлено тобой. Нет, я не смею совать голову в пасть грязному шакалу…

– Ты хочешь все и ничего не смеешь, – усмехнулся великий князь. – Что ж, найдем другого человека. У царевича Мустафы меньше прав, но больше решимости! Так ведь? – обратился он к вошедшему Хованскому.

– Так, государь, – ответствовал тот. – Мустафа только что высказал желание взять богатства Золотой Орды и весь ханский гарем…

По лицу Латифа прошла смутная тревога. Он был доволен своим нынешним положением, дававшим много удовольствий – и почти никаких забот, и готов был мириться с ним до скончания века. Однако в случае успеха Мустафы московский государь потеряет к Латифу всякий интерес, его попросту отбросят в сторону, как отслужившую старую вещь. Наконец благоразумие взяло верх над нерешительностью.

– Ладно, я согласен, – тихо сказал он. – Но как мне свершить требуемое?

– Ты получишь все, что нужно. Хованский обеспечит тебе путь следования, обговоришь с ним подробности. Что еще? – спросил великий князь, заметив, как замялся Латиф.

– Я говорил уже, что оставил часть своих людей в Алексине, некоторых мне будет не хватать. У нас говорят: сильный борец должен иметь крепкую спину.

– Я дам тебе храбрых воинов и, если желаешь, пошлю вдогон тех, кто тебе необходим.

– Отпиши в крепость, царевич, – протянул Хованский лист бумаги, – мы пошлем быстрых гонцов, и на рассвете твои люди уже отправятся в путь.

Латиф написал несколько слов и приложил свою печатку.

– Пока за твоей спиной московский государь, она будет крепкой, – напутствовал его великий князь. – Крепи лучше свои руки, Латиф: золотоордынский трон – нелегкая ноша…

Небольшой городок не мог вместить всех ратников, и они заполнили серпуховские окрестности. Ночью весь берег Оки был расцвечен кострами. Сидели ополченцы с недальних мест, одетые кто во что горазд, и разный служивый люд из Переяславля и Суздаля, Владимира и Ростова, Юрьева и Дмитрова, Радонежа и Звенигорода – из всех славных восточных и северных русских городов. Говорили о первых нынешних победах над басурманами и вспоминали победы давних лет. Горели нетерпением скорее встретиться с врагом, ругали за медлительность воевод. Для многих пошел уже третий месяц походной жизни, а в ратном деле им быть еще не довелось. Особенно досадовали ополченцы, не привыкшие к безделью в страдную пору. Земля, будто стремясь восполнить прошлогодний недород, разродилась невиданным урожаем: никли тяжелые колосья, налитые спелым зерном, у деревьев ломались ветви от обильных плодов, но рабочие мужицкие руки были заняты рогатинами и топорами. Русский человек особой почтительностью к властям никогда не отличался, а в бездельном ожидании язык развязывался даже у самых робких. Доставалось всем: начинали, как водится, с кашеваров, а кончали князьями. Теми самыми князьями, за которыми они завтра без раздумий пойдут в битву, а случится, и закроют их своей грудью от вражеской стрелы. Сейчас же и у костров, и в сараях, и в избах похвальных речей звучало немного.

Просторная изба серпуховских богомазов была на эту ночь отдана великокняжеским писцам. Здесь писались созывные грамоты и ложились на бумагу указания государя, с тем чтобы сразу же полететь с быстрыми гонцами в разные края московской земли. Уж давно стемнело, и многие улеглись спать, утомленные хлопотной службой. За широким столом трудились лишь двое, составлявшие по приказу Патрикеева ратную хартию для великого князя. Было тихо, негромко всхрапывали спящие, да ворочался на печи один из богомазов, оставленный в избе по причине своей ветхости и хворобы. Он несколько раз пытался начать разговор, но писцы работали молча. Наконец старик не выдержал, сполз с печи и, подошедши к столу, стал смотреть на работу.

– Чудеса, – покачал он головой, – земля паша бескрайняя, а на одном листке уместилась.

– Ступай, ступай себе, – важно сказал молодой писец, – нам посторонний глаз не нужон.

– Оставь, Митрий, – отозвался другой, постарше, – он, поди, и не видит ничаво.

– Во и неправый ты, милок! – обрадовался старик тому, что на него обратили внимание. – Глаза у меня еще вострые, у рук трус большой – это вот да, раньше-то такая твердь в руке была, что все прориси иконные только я и делал, теперь же трясутся, окаянные, а глаз еще вострый…

– Ну и что же ты видишь своим вострым глазом? – перебил Митрий говорливого старика.

– Крючки зрю, цифири, буквицы разны, а вот души не вижу…

– Чего-о? – протянул писец и хохотнул: – Это тебе не икона, а хартия ратная, ей не душа, а верность нужна! Понял?

– Ну не скажи, – заспорил старик, – в кажном деле душа мастера пребывать должна: и в святом лике, и в малой одежной складке.

– Это в иконе, а в хартии как душу показать?

– Цветом, цветом, милок, в ем вся душа. Красный цвет – горячий, быстрый, синий – холодный, льдистый, зеленый – спокойный, глазолюбный, ну а черный, известно, – печальный, злобный. И в совокуплении много иных цветов получить можно: соедини, скажем, зеленый с красным, получишь охряной – золотистый, радостный…

– Погодь балаболить! – оборвал старика писец. – Зачем это для нашего хартийного дела?

– Как зачем? – всплеснул руками старик. – Кто у вас под Рославлем прописан? Князь Данила Холмский! Почему черным? Он красным должон писаться! Под Калугой сам Патрикей Иван – большой хитрован, в ем все цвета перемешаны, – его белым нужно метить. А под Алексином князь Юрий Васильич, надежа наша: князь Юрья исправит землю от ворья. Его б золотом прописать, да болезнь черная беднягу точит, а чернь с охрой коричноту даст. Рядом с им Челяднин, в двух ликах един: Петр вперед идет, Федорыч назад тянет, а сам Петр Федорыч ни с места, энтого синим малюйте. Тута, у нас в Серпухове, Андрей, горячий князек: девок наших в малинниках щупает, а сам себе на уме, для него красный цвет с синим мешать надо, как раз малиновый и выйдет. В Кашире – вальяжный боярин Федор Акинфов, энтот весь в прозелени должен быть. В Коломне – князь Оболенский-Стрига, дед его своих дружинников самолично под горшок стриг, а внучек головы врагам стрижет, его б я поохрил кругом. Татарских же князей черными оставьте, они хоша на службе у великого князя состоят, но веры моей им нету. Теперя поняли, что может цвет наделать? А то еще слыхал я про благовонные краски: кажная свою воню навроде цветка имеет. Ежели и это присовокупить…

– Ну будя, заговорил вконец! – не выдержал старший. – Ступай себе на печь и мешай там цвета со своими вонями, а нам дело кончать надоть.

Старик отошел, обиженный. Он взгромоздился на свою лежанку, и вскоре дремота одолела его. Снилась ему приокская земля, покрытая июньским разноцветьем, цветы благоухали, говорили неясными голосами и водили хороводы. Когда он очнулся, лучины уже догорели. Пол и стены избы были исчерчены лунными полосами. Слабый мерцающий свет выделял из мрака тела спавших. Старик напрягся зрением, разыскивая своих знакомцев, но не нашел и собирался было досматривать свой диковинный сон, как вдруг ему почудился слабый приглушенный стон. Он прислушался – стон шел откуда-то из-под стола, – спустился с печи и стал осторожно шарить руками. Под столом лежал и стонал связанный человек! Старик начал тормошить его и попытался ослабить путы, по это оказалось непосильным для слабых, трясущихся рук. Убедившись в тщетности своих попыток, он разбудил спавших. Засветился огонь, из-под стола извлекли двух связанных писцов, с кляпами во рту. Первым очухался Митрий, он растерянно захлопал белесыми ресницами и наконец медленно заговорил:

– Мы хартию великому князю работали… вдруг со двери ветром дыхнуло… глядь – а тама басурмане… Я на ноги, тута меня по черепку как жахнули… боле и не упомню…

– А хартия где? – спросил старик богомаз.

– Тута лежала, – показал Митрий на чистый стол.

Поиски оказались напрасными, карта бесследно исчезла.

Когда Патрикееву донесли о пропаже ратной хартии, он не на шутку испугался: случалось, что за такое дело главный воевода строго наказывался. Он распорядился немедленно поднять всех на ноги и начать поиски. Русский стан озарился огнями. Разбуженный начатой суматохой, великий князь послал за Патрикеевым.

– Беда, государь! – испуганно доложил тот. – Пропала хартия, которую я по твоему слову в перебел отдал.

Писцы показывают на татарских лазутчиков, поиски начаты, но…

– Хорошо же ты службу наладил, воевода, – сдвинул брови великий князь, – еще хорошо, что самого вместях с этой хартией не стащили! Всех виновных – в колодки и на судную площадь! А тебя судить погожу до времени… Поднимай людей, пойдем великим торопом к Рославлю, вот там я на тебя и посмотрю…

Алексинская крепость и ее ближние окрестности были окутаны едким дымом. Огонь медленно крался по земле и, как огромный сытый зверь, лениво обнюхивал и лизал лежащие на пути человеческие тела, приступный примет, оружие, башни и крепостные стены. Все это искрилось и чадило, лишь кое-где вспыхивали костры: загоралось одинокое дерево или брошенное бревно. Защитники обмывали и перевязывали раны, убирали убитых, делили скудный ратный припас. Из края в край крепости бодро и неутомимо вышагивал слепой старец вместе с приставленным к нему могучим воином.

– Мужайтесь, люди, а не ужасайтесь, видя такой свой изрон! – призывал он. – У басурман похабных и того более: где бывают рати великие, там ложатся трупы многие. И от наших рук малых срамота и укоризна им еще большие будут. Ныне их рати в полях у нас ревут и славятся, а завтра будут у них вместо игор горести лютые и плачи многие. Пусть топере отягчали мы от тяжких ран, но мы люди божьи, надежа у нас вся на бога, и матерь божью богородицу, и на иных угодников, и на государя нашего, и на товарищей своих, что нас выручат. А придется смерть принять до времени, так умрем не в ямах, а на стенах, чтоб учинилась нам по смерти слава вечная от государя московского и всех христиан православных!..

В татарском стане шло приготовление к новому приступу. Князь Айдар приказал раскинуть свой светлый шатер на недальнем подступе, на этот раз он решил сам идти в рядах осаждающих и одним из первых ворваться в крепость. Рядом завершалась сборка двух осадных камнеметов. В три часа пополудни Айдар приказал дать пристрелочный выстрел. Камнемет зарядили бочонком, который наполнили головами окрестных жителей, тех, что не успели скрыться и попали под руку рассвирепевшим татарам. Бочонок упал на городской площади, далеко раскидав свою страшную начинку. В сопроводительном ярлыке, запрятанном в кожаном мешочке, говорилось: «Жители города! Кому прок в вашей бесцельной гибели? Ни вам славы, ни нам чести. Великому хану Ахмату, обладателю многих государств и орд, не пристало биться с разным дерьмовым сбродом, а угодно ему было схватить царевича Латифа и наказать своего московского данника князя Ивана. Но Латиф бежал, а Иван далеко и не спешит к вам на помощь. Сдавайтесь на милость хана, он не сделает вам зла, но оставит жизни. Коли же будете упорствовать, сожжем город, окромя одной стены, а к стене той все ваши глупые головы прибьем за уши и жен с детишками прибьем, чтоб не было от вас, дураков, ни племени, ни семени».

Прочитал этот ярлык осадный воевода Лука и поглядел на разбросанные по площади мертвые головы.

– Какой ответ дадим головорезам?

– Дык от дерьма и ответ дерьмовый! – воскликнул оказавшийся рядом Данилка. – Дозволь им по-нашенски ответить.

Нацелили крепостной камнемет, снарядили его бочкой, наполненной в отхожей яме, и стрельнули, да так удачно, что половину айдаровского шатра окатили. Вскоре в татарском стане загремели трубы, и воины стали строиться в боевые порядки. Призванные на крепостные стены алексинцы удивились, видя, что первые ряды татарского войска были заняты конниками. Много они наслышались о проворстве, выносливости и выучке татарских лошадей, но, чтоб применяли их для крепостного взятия, такого еще не бывало. Разобрались поредевшие защитники по боевым местам, осенились крестным знамением и стали ждать.

Вот возволочились стяги, объявлявшие о начале приступа, и ударили вражеские камнеметы. На этот раз их снарядили котлами с горящей смолой. Два огненных шара прочертили в небе черный дымовой след и упали за крепостной оградой: один – на пустыре, где были сделаны закуты для скота, а другой – на воеводском подворье. Устремился вперед, рассыпавшись веером, первый ряд татарских конников, за каждым струился сизый дымок. Крепостные пушки молчали: оставалось всего несколько зарядов, их было жалко тратить для стрельбы по редкому строю. Всадники осадили коней у рва и, выстрелив из луков, помчались обратно. Стрелы гулко застучали по крепостным постройкам, на каждую был намотан тлеющий, пропитанный бараньим салом жгут. Зачадили крепостные стены, ставшие похожими на поставленные стоймя бороны. А на смену первому уж накатился второй ряд конников, и пошла бесконечная круговерть.

В крепости то тут, то там занимались пожары, многие защитники вынуждены были оставить свои места и начать борьбу с огнем. Горели две церкви, чьи шатровые крыши были сплошь утыканы огненосными стрелами, пылали крепостные ворота и многие дома. Татарские конники, свершивши свое дело, уступили место городоемцам и пешему люду. Последний раз рявкнули крепостные пушки, расстреляв весь припас, защитники выпустили последние стрелы. Стены быстро обросли осадными лестницами, боевые площадки заполнились осаждающими. Против них стали грудью рабочие артели. Орудия их мирного труда превратились в грозное боевое оружие. Свистели длинные топоры лесорубов, рассекая пополам вражеские тела, ухали молоты кузнецов, вбивая татарские головы в животы своих владельцев, шелестели и глухо шмякались привязанные к ремням гири торговцев, впрочем, им чаще доводилось взвешивать врага на костяном безмене с помощью дюжих русских кулаков.

Архип орудовал двумя плотницкими топорами, пока ему не отсекли правую кисть. Он прижал к себе кровавую культю и продолжал работать левой рукой. Когда же в его грудь вонзилось копье, он нашел силы еще дважды поднять топор, чтоб обрубить ратовье…

Ловко бился воин, водивший слепца из Мценска. Многие раны покрывали его тело, но он продолжал неутомимо вздымать свой огромный меч, пока не истек кровью. Слепец, лишившись своего провожатого, затаился на краю боевой площадки. Когда мимо него пробегал татарский багадур, он с неожиданной силой обхватил его и прыгнул на копья толпившихся внизу врагов. И потом еще не раз потерявшие силы от ран горожане хватались за наступавших и сволакивали их вместе с собой со стен в бушующее пламя.

От высокого огня распались и рухнули крепостные ворота, обнажив свой железный остов, в образовавшийся проем хлынуло татарское войско, возглавляемое самим князем Айдаром. Князь торопился, ибо солнце уже закатилось – и угроза Ахмата могла оказаться не пустой.

Лука, собрав вокруг себя ратников, встал напротив проема и встретил прорвавшегося врага. Его огромная палица, со свистом рассекая воздух, разбивала вдребезги вражеские головы. Вокруг росла гора мертвых тел. Ратники, тесно сомкнувшись вокруг осадного воеводы, стояли несокрушимо – место павшего тут же занималось новым бойцом. Но напор был силен, и живая стена русских воинов все более сужалась. Лука, заметив татарского предводителя, стал приближаться к нему, ничто не могло сдержать его таранного хода. Айдар попытался повернуть вспять, но теснота свалки не пустила его.

– Десять золотых тому, кто разобьет этот калган! – крикнул он, указывая на голову Луки.

Засвистели стрелы, взвились арканы, однако доспехи и ратники хорошо защищали осадного воеводу, лишь от одного брошенного сзади аркана не удалось им уберечь его: сотник Азям в надежде на ханское прощение ответил на призыв Айдара предательским броском. Лука уже занес свою палицу, когда ощутил резкий рывок. Он еще мог бы освободиться, полоснув ножом по стягивающей горло тонкой шелковой бечеве, но рядом мелькнуло испуганное лицо татарского князя, и Лука обрушил на него страшный удар. Череп Айдара разлетелся на мелкие куски, а Лука туго затянул на своей шее удавочную петлю. Воспользовавшись остановкой, ринулись вперед татары, налетели, словно навозные мухи, и изрубили Луку в куски.

С гибелью осадного воеводы сплошная оборона крепости распалась на отдельные очаги. Живые продолжали разить врага, о сдаче никто не помышлял, да и татары, разъяренные непокорностью алексинцев, не брали пленных. Получивший несколько ран Данилка с трудом добрался до крепостных закутов и выпустил испуганных бушующим огнем животных. Лошади, коровы, свиньи, козы, овцы заметались по пожарищу, сбивая, топча и калеча заполнивших крепость врагов. В разных концах ее то и дело раздавался звон железа – защитники дорого продавали свои жизни. Стычки закончились лишь далеко за полночь.

На рассвете в крепость, превращенную в дымящиеся руины, въехал хан Ахмат. Его конь пугливо вздрагивал, наступая на мертвые тела. Татар среди них было куда больше, чем защитников, и хан грозно хмурил свое лицо.

– Мне говорили, что в крепости много русских ратников, – обратился он к окружавшим царедворцам. – Куда же они подевались?

– О повелитель! Они, должно быть, сгорели в огне, который аллах ниспослал на неверных! – ответили ему.

– Если они стали пеплом, кто же тогда поразил этих? – указал Ахмат на тела своих воинов. – Соберите мне пленников, я хочу говорить с ними.

Вскоре на пепелище вытолкнули несколько десятков защитников, большинство из них были ранены и едва держались на ногах.

– На колени! – последовал грозный приказ.

Однако выполнили его лишь несколько человек. Тогда выскочил вперед сотник Азям.

– Дозволь научить их почтительности, великий хан?! – с радостной готовностью выкрикнул он и после едва заметного кивка ханской головы бросился подрезать сухожилия на ногах пленных. Те стали с проклятиями валиться на землю.

– Откуда такой прыткий?! – удивился Ахмат.

Ему объяснили. Хан с брезгливой гримасой остановил Азяма.

– Кто такой? – подъехал он к стоявшему впереди старцу.

– Лунев, кузнецкий голова, – ответил тот, смело взглянув на хана.

– Сколь было вас в крепости?

– Маловато, зато и стояли мало, – горько вздохнул старик. – Но рядом – рати бессчетные, аки море колеблющееся, – кивнул он на другой берег Оки, – те и за себя, и за нас постоят.

Азям перевел смелую речь, а от себя добавил:

– Было их тыщи две, великий хан, окромя жен и детишек, которых они тайно с крепости вывели.

– Куда же?

– А туда, куда твое басурманское поганство николи не ступывало и не ступит! – ответил Лунев.

– Скажи им, что я велю с каждого содрать кожу, пока они не укажут это место, – сказал хан Азяму.

– А ты, грязный ублюдок, скажи своему хану, что мы не из пужливых. Один евонный князь уже грозился снять с нас кровавые зипуны, да только даром он их с наших плеч не имывал! Вишь, сколь навалили, и сам князь где-сь валяется…

– Мне надоел этот болтливый старик! – вскричал Ахмат. – Заткните ему глотку!

Азям подскочил и в один миг перерезал горло Луневу.

– И с вами то же будет! – пригрозил он остальным.

– Помилуй, великий хан! – раздался отчаянный голос, один из пленников пытался выбраться вперед.

Стражники стали расталкивать преградивших ему дорогу и наконец извлекли из толпы монаха Феофила.

– Я… я указую, – бормотал он в страхе, все еще прикрывая руками голову от пинков. – Тама и богачество ихнее, и дарохранительницы святые… Я указую…

– Ты получить жизнь, если сделаешь, как говоришь, – сказал Ахмат. – Давай же иди!

Феофил побежал к приокской круче. За ним двинулись воины – сначала несколько, но когда разнеслась весть о спрятанных в тайнике богатствах, их число стало быстро расти. Феофил подвел татар к огромному камню, прикрывавшему небольшой вход в пещеру. Они с трудом отвалили его и бросились в открывшийся проем.

В большой пещере, едва озаренной факельным светом, перед иконой святой богородицы молились женщины и дети. Гулкие своды усиливали немощный голос священника:

– Чистая и благословенная мати господа вышнего! Заступи всех нас, напастью и скорбью обремененных, молящихся тебе умильного душою и сокрушенным сердцем. Даруй нам избавление от нынешних зол и спаси, ты бо еси божественный покров рабам твоим…

Молящиеся, казалось, не обратили внимания на татар, только громче зазвучали слова припева:

– На тебя надеемся, тобою хвалимся, пресвятая богородица, спаси нас!

Азям оттолкнул священника, встал на его место и крикнул:

– Хан Ахмат отдал нам ваши жизни. Но вы можете выкупить их, если укажете, где спрятано золото.

– Не верьте им, не отдавайте святых даров в руки поганых на поругание! – закричал священник и упал с разбитой головой.

– Под твою милость прибегаем, матерь божья, молений наших не презри в скорбях! – продолжал звучать хор.

Женщины свято верили в заступничество богородицы: ведь в церковном сосуде, спрятанном среди прочих богатств, хранился жемчуг с ее нетленной ризы. Отдать его – значит навеки лишиться могучего покровительства, не было среди них ни одной, кто бы смог пойти на такое святотатство.

Татары бросились в поиски, пещера озарилась огнями, но золота не находили. Тогда они, разъяренные упрямством женщин и тщетностью своих поисков, стали крушить всех и вся вокруг. Пощады не было ни старому, ни малому. Младенцам разбивали головы о камни, матерям, пытавшимся прикрыть своих детей, обрубали руки, старух сталкивали в глубокую расщелину, и вскоре вся она наполнилась шевелящимися, стонущими телами. В бочонок, где искали золото, а нашли смолу, стали окунать женские волосы, а потом поджигать их. Несчастные метались живыми факелами, крича и стеная.