Текст книги "Предтеча (Повесть)"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– А сам-то неужто к Ахмату дары отправишь и честь замараешь?

Иван Васильевич покачал головой.

– Ершист ты, братец, да меня не уколешь. Для тебя честь – побрякушки носить, – он указал на золотую цепь, висевшую на шее Андрея, – да саблей махать. А для меня – Москву защитить и людей поменьше положить. Такое многого золота стоит… И другое возьми в рассуждение: польстится Ахмат на дары, значит, точно вызнаем, где он обретается и чего хочет. Вот тогда и перестанем в жмурки играть. Так-то!..

Орда шла широким валом, все сокрушая на своем пути. Она поднимала с мест и гнала перед собой всякую степную живность, пока та, выбившись из сил, не валилась под копыта татарских коней. Так гибло все, что могло бежать. Она поедала и вытаптывала на многоверстной округе сочные травы, ломала кустарники и сжигала деревья вокруг своих многочисленных становьев. Так гибло все, что могло расти. Она разоряла запруды, спускала воду из водоемов, чтобы без лишних хлопот лакомиться свежей рыбой. Так гибло все, что могло плавать.

И там, где проходила орда, оставалась на несколько лет безжизненная пустыня.

Ордынские люди были привычны к движению, во время похода или кочевья быт их мало менялся. Всадники ели и спали в седлах, а слезали лишь затем, чтобы оседлать и пересесть на отдохнувшую пересменку. Усталую лошадь пускали вперед, на свежие травы – пусть до отвала набивает брюхо и отдыхает. За конными отрядами шли волы и верблюды. Они тащили повозки с юртами. Во время движения жизнь в них не прекращалась: горел очаг, готовилась пища, и казалось, что по степи плывет целый город. За повозками шел убойный скот, а уже за ним – пленники и рабы, которых брали для исполнения трудной работы в походе и при осаде городов. С остановками на ночлег сразу же открывались крикливые базары. Торговали как наличностью, так и будущей военной добычей. С восходом солнца быстро снимались и продолжали свой тысячеверстный путь.

Вместе с ордой, в числе других пленников, шагали и Матвей с Семеном. Мухтасиб приказал запрячь их в одну из легких повозок, приготовленную для будущей добычи. Тащить повозку было нетрудно, но хлопот она доставляла много и заставила выбросить всякую мысль о побеге. Матвей и Семен, задыхаясь в непроглядной пыли, понуро шагали вслед за убойными отарами. Оторванные от других русских, они давно уже потеряли точный счет дням и судили о времени по догадкам и приметам. Увидели первые желтые листки, значит, настали петровки: «Пришел Петрок – сорвал листок»; начались утрами обильные росы – пришла середина июля: «На Прокла поле от рос промокло»; угомонились птицы – август подступает.

Со спаса, когда захолодали росы, движение орды заметно ускорилось. Стоянки стали реже и короче, перегоны – длиннее и утомительнее. Однажды утром, когда, разбуженные ударами плетей, они двинулись в путь, Семен глянул на солнце и спросил:

– Ты ницего не приметил?

Матвей нашел в себе силы пошутить:

– Нам кверху нельзя глядеть. Сам, поди, знаешь, что котора скотина закидывается, та с повозки вынимается и на убой идет.

Но Семен шутку не поддержал.

– Ранее-то, как шли поутру, солнце в праву сцеку глядело, – сказал он, – а таперя затылицу пецет. Можа, надумали ордынцы от земли нашенской отворотиться, коли с севера на закат пошли?

– Навряд ли, – посерьезнел Матвей, – сила у татар великая собрана и без употребления она не останется. Но поганые что-то надумали – это ты верно рассудил. Может, с литовской земли на нас пойти восхотели, может, еще откуда – гадать по-всякому можно, особливо ежели в упряжке идешь. Дай-то господь светлого разумения нашим воеводам, чтоб превозмогли они лукавство неверных…

Матвей в своем предположении оказался недалек от истины. Достигнув Ряжска, Ахмат послал к Коломне только один тумен, а главные силы повернул на запад для соединения с войском короля Казимира. Он лишь теперь объявил о месте соединения, повергнув в изумление всех военачальников неожиданностью своего решения. Этим местом оказался городок Алексин, имя которого запало в память Ахмату в связи с известием о царевиче Латифе. Еще более неожиданным оказалось это решение для русских воевод, которые обманутые Ахматом, копили главные силы под Коломной, в 150 верстах к востоку от Алексина.

Орда стремительно покатилась вдоль южных рубежей Московского государства. Впереди ее загорались цепочки тревожных огней сторожевых застав. Они перекидывались вглубь, заставляли звучать набаты порубежных городов и бежали дальше.

Над московской землею занимался широкий пожар…

Глава 9
АЛЕКСИН

Недаром вы приснились мне

В бою с обритыми главами,

С окровавленными мечами,

Во рвах, на башнях, на стене.

А. С. Пушкин. «Подражания корану»

Звездной августовской ночью ворвался в Алексин из заполья быстрый всадник. Всполошил посадских собак и тяжело загрохотал по крепостным воротам. Стучать пришлось долго – алексинская стража была тяжела на подъем. Заспанный глаз долго рассматривал через смотровое окошко прибывшего, пока стражник не признал в нем служивого дальней сторожевой заставы. С недобрым ворчанием открыл он ворота и молча ткнул пальцем в сторону воеводского подворья.

Беклемишев вышел в исподнем, кряхтя и почесываясь. Жесткое и колючее волосье его овражистого лица свалялось, подобно перекати-полю. Прибывший шепнул наугад туда, где могло быть воеводское ухо:

– Ахмат со своей ордой идет к Алексину.

Беклемишева обдало жаром.

– Врешь… сын! – выхрипнул он и затопал ногами.

Гонец легко приподнял за веревки перекинутое через коня тело пленного татарина и бросил его к ногам воеводы:

– Вот моя правда!

Татарин в страхе залопотал:

– Хан идет добыть Латиф-оглан… город убивать… Орда за речка перелезть… два день здесь будет…

Беклемишев вбежал в опочивальню, грохнулся на колени перед образом архангела Михаила и зашептал с захлебом:

– Избави от беды рабы твоя, угодниче божий Михайло, да не погибнем, но да избавимся тобою от бед… Укрепи силу и разум рабы твоя, угодниче божий, да не погибнем, но да избавимся…

– Ну будя, будя! – властно прервала его воеводша, подслушавшая привезенные вести, – Ты умишком-то пораскинь. Ордынскому царю наш городок и на нюх не нужен, кабы не царевич Латиф. Так ты вывези поганца отсель, хучь бы на третью засеку, и царя упреди. Тама и перелазы через Оку удобнее наших, глядишь, и отвернет от города Ахмат. Иди, собирай татарина в дорогу, а с молитвой угоднику я уж сама исхитрюсь. У него, чаю, к твоему нудью ухи глухи.

Беклемишев радостно вспрыгнул с колен и побежал в свои старые хоромы, где жили теперь многочисленные жены татарского царевича.

Латиф постоянно обновлял и повсюду возил за собою семью, отдавая ей ночную половину своей жизни. Днем он отсыпался, на это уходила дневная половина, а на все остальное времени уже не оставалось. Сейчас он возлежал на коврах, окруженный полуголыми красавицами. При виде воеводы они взвизгнули и рассыпались по темным углам.

– Ты что это птичек моих пугаешь, – заворчал Латиф, – дня мало?

Сотник Азям, неизменный участник любовных утех и толмач царевича, перевел его слова.

Беклемишев плюнул и выругался.

– К нам Ахмат с войском идет, а вы блудодействуете! – закричал он. – За тобой, Латиф, идет! Собирайся немедля, мои люди проводят тебя в укрытое место, скорее!

Но Латиф и глазом не повел, только спросил, когда ожидается приход Ахмата.

– Через два дня здеся будет! – затряс головой воевода.

– Если так, то зачем ты пришел ко мне сейчас? – удивился Латиф и поманил подруг, чтобы продолжить прерванное.

– Ступай, воевода, – напутствовал Азям, – ночь отдана любви, ее будем нарушать заповедей пророка. Приходи утром.

Беклемишеву стало душно в липком благовонии опочивальни. Он рванул ворот рубахи и выскочил в сени.

– Ну погоди, кобель вонючий, – гневно прошипел он, – отвертит тебе скоро царь кобелиную штуку, вместях с головой отвертит!

Ярость, охватившая его, требовала какого-то выхода, во, что делать, он не знал. В дальнем конце крепости залаяли собаки. «А вдруг это татарские передовики, – мелькнула у него мысль, – они ведь от орды на сотни верст отрываются». Он побежал на лай. По пути приостановился у восточных ворот, растолкал прикорнувшего стражника и грозно закричал в его застланные сонной одурью глаза. Залаяли в другом конце. Беклемишев рванулся туда. Вернулся он к себе перед самым рассветом, вымотанный, но успокоенный. А утром разбудили его неожиданной вестью об отъезде татарского отряда. Беклемишев даже кафтана не успел надеть, шубой прикрылся – и к Латифу.

Тому уже подали коня. Увидев воеводу, сморщил он свое помятое лицо и сказал:

– Поеду к твоему князю Ивану, а город тебе оставляю.

– Как же так?! – вскричал Беклемишев. – Тебе город не только в кормление, но и в защиту отдан!

– Не надо кричать, – зевнул Латиф; – Я не могу делать сразу два дела, потому и разделил: себе – корм, тебе – защита.

Беклемишев не нашелся что ответить на такую наглость, только заскулил:

– Сам, поди, знаешь, какие у меня силы! Чем защищаться стану?

– Я скажу Ивану, он пришлет тебе подмогу, и вдобавок вот его оставляю, – Латиф кивнул на Азяма, – с десятью воинами.

– Мне пушки нужны и огненное зелье, а у твоего Азяма ничего нет. На что он мне?! – разозлился Беклемишев.

– Я тебе и пушек пришлю, – снова зевнул Латиф. – У меня их много!

Он взгромоздился на коня, и отряд потрусил из крепости.

Беклемишев побежал к себе, поднимая пыльное облако полами шубы.

– Обхитрил, поганец, – пожаловался он жене, уже усевшейся за утренний самовар, – к великому князю подался!

– А я-то думала, он по твоему слову в путь отправился! – охнула воеводша. – Да как же ты его выпустил и под стражу не взял?

– Дак дел было ночью много, – помялся воевода.

– Это собак-то по крепости гонять? – Баба поистине была всеведущей. – Гонцов-то хоть за подмогой отрядил?

– Дак когда же?

– Ладно уж, – втянула она в себя очередное блюдце, – я сама распорядилась. Да велела еще людям именитым в судной избе собраться. Приоденься и ступай туда.

Город уже знал о приближении татар, поэтому собравшиеся смотрели на воеводу со страхом и надеждой. Но Беклемишев, по обыкновению, зашелся в бестолковом крике, пока Федор Строев, купеческий голова, не одернул его:

– Ты не суетись, воевода, а по делу давай. Для чего Ахмат к нам идет? Крамольника-царевича своего схватить. Есть тута царевич? Нету.

– Это я его отсель наладил! – вскричал Беклемишев.

– Дале пошли. Есть у нас, чем защититься от поганых? Нету! Бежать есть время? Тоже нету! Значит, осталось одно…

– Одно, только одно, – согласился Беклемишев и выжидательно посмотрел на купца.

– Откупиться! – выкрикнул Строев. – Собину свою не пожалеем, но жизни и город спасем.

– Верно! – сказал Беклемишев, но без особого пыла.

Зашумела судная изба на разные голоса:

– Много ли с города возьмешь? Тута одна голь перекатная!

– А ты своею мошной тряхни, в могилке-то деньга не нужна!

– Сам тряси, коли больше нечем!

– Наизнанку вывернемся, а сберем сколь надо!

Поднялся Лука Сухой, посадский староста, навис громадой над именитыми и придавил шум мощью своего голоса:

– Чево по-пустому время тратить? Нашли от кого откупаться – поганые и откуп возьмут, и пограбят, и жизни лишат! Али не всегда так было? Надо боронить город да за подмогой слать!

– Я уже послал, – вставил воевода.

Луку поддержал старик Лунев, голова кузнецкой слободы:

– Орда, слышно, через Оку перевозиться будет. А мы что ж? Откупимся и станем глядеть, как она на нашу землю потекеть? На другой город наедет – и тот откупится: и дойдут басурманы аж до самой Москвы и полонят всю русскую землю. А мы лежим с закрытыми глазами и радуемся? Не будет радости от такого лежания – совесть загрызеть!

Опять зашумели супротивники:

– Больно совестливые вы, посадские!

– Экие страдальцы за русскую землю нашлись!

– Им терять нечего – все одно пожгут посад, – вот и расхрабрились!

– Мы Ахмату на один щелк: проглотит и не поморщится! А они борониться удумали!

– Дак с петушиным умишком только в драку и лезти!

Лука громыхнул:

– Старик со своим умишком поширше вашего глядит! Все на защиту встанем. Баб, ребятенков, больных и убогих – укрыть, мужиков – в крепость, а посад – пожечь, чтоб никакого примета поганым не оставить.

– Пожечь! Пожечь! – обрадовался Беклемишев.

– Крепость немедля к бою готовить! – продолжил Лука. – Устроить наряд по башням и стенам, назначить башенных голов, чтоб всяк ведал свою сторону и место, ров водою пополнить, смолой запастись, чаны приготовить, зелье пушечное счесть, всех сторожевиков и окрестных людей сюда собрать и привести к крестному целованию, чтоб бились насмерть и живота не жалели. Прикажи бить в набат, воевода.

– Бить! Бить! – вскричал Беклемишев, выскочил вон из избы и сам загрохотал по тревожному билу.

В эту пору прибыл в крепость сторожевой отряд, уже имевший стычку с татарским караулом[61]61
  Караул – сторожевой отряд впереди авангарда войска.


[Закрыть], а с ним – три посланца, которых отрядил в Алексин мирза Турай – начальник передового ордынского войска. Посланцев сразу же проводили в судную избу. Их старший, искривив надменностью свое выжженное солнцем лицо, заговорил решительно и властно. Азям перевел его речь:

– Оглана Латифа выдать немедленно! Город сдать! Ясак – сто рублев! Жителей вывести из крепости для пересчета. Женщин и стариков – на одну сторону, ремесленников и разных умельцев – на другую, всех прочих – посередке. Срок – завтрашний день!

Тихо стало в избе. Первым нарушил молчание купеческий голова Федор Строев:

– Гости притомились в дороге, не лучше ли сначала перекусить, а потом говорить о деле?

Азям передал предложение посольским, те с готовностью закивали – оголодали, видать, на подножном корму.

За столом Строев поднял большой золотой кубок и обратился к Азяму:

– Передай посольским, что каждый из них получит по такому кубку, полному золотых монет, если они склонят своего господина обойтись одним ясаком и не зорить крепость.

Вместо ответа старший посольский прислушался к доносившемуся с площади многоголосию. Он встал из-за стола и вышел на крыльцо. Сход, уже вызнавший условия татар, шумел:

– Обманут, поганцы, город пожгут, нас порешат! Пропадем ни за грош!

– Скольки разов уже такое бывало: выведут народ с крепости – и начнут топорами, как косой косить!

– Коли уж гибнуть, так чтоб не задарма! Начинай крепость крепить! Гони татарву взашей!

Татарин, увидев гневные лица и услышав смелые крики, вернулся к столу и сказал:

– Заставьте своих людей сделать так, как было сказано. Тогда мы сохраним вам жизнь и разрешим оставить у себя три кубка с золотыми монетами!

Сказал – как плюнул. Смолкли застольники, сидят опустивши глаза: стыдно им от такого плевка – еще ответа не дали, а татарин уже все жизни и имущество себе присвоил! Не выдержал Лука Сухой, вскочил с места и протянул татарину под нос огромный, как тыква, кукиш:

– На-кось, выкуси, поганый пес, скаредная собака! Ни себе не оставим, ни тебе не дадим!

Луку схватили за руки, закричали: рушишь нам, дескать, весь сговор! А Беклемишев, давно уже искавший способ проявить воеводскую власть, насупился:

– Ступай вон с моего стола, мы в разговоре и без тебя обойдемся!

Лука ругнулся и вышел, а за ним ушли и остальные посадские. У крыльца их закидали нетерпеливыми вопросами. И вот уже по толпе поползло:

– Воевода с купцами город татарам продают!

– Жизнь себе торгуют, а платить, верно, нами будут – недаром посадских с совета выслали!

– Неча в избе клубком змеиным виться, пущай на божий свет выползают!

Толпа кричала все громче и грознее. Наконец на шум вышел Федор Строев, поднял руку и выкрикнул:

– Чево орете? Татаре за смирение жизнь обещают. Не злобьте их упорством и безрассудством! Будя языки чесать!

– Ох-хо-хо! Языки наши пожалел! – закричали из толпы. – Ты свой пожалей – небось весь о татарскую задницу стер!

– Тише, люди! – гаркнул Лука. – Ну-ка послухайте про мирзу Турая, от кого послы сюда посланы и с кем они сговариваются.

Он приподнял над толпою тщедушного слепца, обернутого в драную рясу. Слепец поклонился народу и заговорил:

– Лют и коварен этот Турай, аки аспид. В прошлом годе пришел подо Мценск, загудел в свои басурманские трубля, вывел обманом многих людей в поле, а потом предал их смерти… У меня там приход был. Пришел я к нечестивцу с великим смирением и стал молить его пожалеть сирых и убогих, не брать себе на душу еще одного темного дела. «Будь по-твоему, старик, – согласился он, – только если ты заместо этого дашь свершить над собой сразу два темных дела». Не ведал я, что у него на уме. «Давай, – говорю, – верши!» Подошел тогда ко мне аспид и вынул пальцами из меня оба глаза.

– О-ох! – Толпа сделала единый выдох, а потом зашлась в суровых криках – Давай сюда посольских, мы им тоже вынем! Всю ихнюю плоть разбойную на крошки дробные разобьем!

– Так будем верить аспиду? – рявкнул Лука.

– Нет! – согласно ответил сход.

– Так будем супротив супостата насмерть стоять?

– Будем!

– Тогда разговорам конец!

И неожиданно все разом стихло. Даже из судной избы стали выглядывать – что это вдруг за тишина? Ее нарушил тонкий голос артельного Данилки:

– Наша московская артель вместе с вами противу басурман будет биться! Только пущай осадным головою Лука будет. Сами знаете, сколь проку от теперешнего воеводы!

– Верно! Пущай! Давай, Лука! – раздались голоса.

Лука поклонился народу:

– Спасибо, люди добрые, за веру! Слухайте теперь, что делать надобно…

Во время его речи на крыльце появился Беклемишев.

– Ты что это народ мутишь? – прервал он Луку. – Какие пушки? Какая смола? Зачем посад жечь? Мы порешили завтра город сдавать.

– А мы порешили его защищать! – ответил Лука. – Давай-ка ключи от амбаров и погребов – перед тобой осадный воевода!

– Ты что, сдурел?! – хмыкнул Беклемишев. – Меня за себя наш кормленщик Латиф оставил.

– А меня город выбрал. Ну! – Лука тряхнул тщедушного Беклемишева так, что у него заболталась голова. Он затравленно огляделся и, увидев грозную толпу, снял с пояса и протянул связку ключей. – Так-то оно лучше, – проговорил Лука. – Будешь у меня в подручниках по воеводской части, а делу помешаешь – голову срубим. Нам теперь терять нечего, понял? Люди! – обратился он к толпе. – На святое дело мы с вами поднялись! Так дадим клятву, что не предадим этого дела! И пусть господь благословит нас, упразднив смерть и даруя нам вечный живот. Помолимся, очистимся помыслами, укрепимся духом и приведемся к крестному целованию. Но до того – свершим общий грех и пусть он каждого из нас коснется!

Лука приказал вывести из избы татарских послов. Старший посольский оглядел толпу, что-то сказал и громко засмеялся.

– Переведи! – приказал Лука Азяму.

– Он говорит, что русские собаки настолько трусливы, что хотят сдаваться уже сейчас, хотя им было приказано сделать это завтра.

Лука громко повторил перевод, встреченный грозными криками толпы.

– Смерть поганым! – неслось отовсюду.

Лука поднял руку.

– Мы послов не убиваем. К тому же мертвый не сможет рассказать о своем позоре. – Он повернулся к татарину, подошел ближе и плюнул ему в лицо.

– Ала! – завопили посольские и схватились за сабли, однако стоявшие рядом стражники заломили им руки.

– Соедините их вместе и привяжите, – указал Лука на позорный столб, у которого вершились судебный наказания, – пусть каждый из жителей пройдет мимо и плюнет в них. А потом гоните этих псов плетьми до самого ихнего поганого становья, чтоб рассказали они своим мурзям о происшедшем. Иди-иди, воевода! – обратился он к Беклемишеву. – Теперь твой черед. И пусть не будет в городе ни одного человека, кто пожалел бы на поганых своего плевка!

Алексинцы стали щедро и радостно «одаривать» послов. Последний житель прошел мимо столба уже после полудня, а когда затравленных и грязных пришельцев гнали под свист и улюлюканье мальчишек по городским проулкам, в крепость уже потянулись посадские, уносившие свой нехитрый скарб.

К вечеру посад запылал. Жители, столпившиеся на крепостных стенах, смотрели на огромное бушующее пламя, отыскивая в нем свои костерки. Они молчали, только тихо хлюпали бабы, украдкой утираясь концами платков. Не заметили, как наступил вечер. Со стен их согнал только звон колоколов, призывавших к молебну и свершению крестного целования. Страшен был этот молебен. Сполохи гудящего пламени бросали красный неровный отсвет на суровые лица горожан, а они самозабвенно молили бога не о спасении своих жизней, но о победе над татарами.

– Боже, взгляни с высоты и обрати свой гнев на нечестивых, творящих зло рабам твоим! – неслось над толпою. – Видишь сам, как вознес их сатана гордостью до неба. Опусти же их, господи, с высоты в бездну вовеки! И даруй нам силы одолеть окаянных! Да но рассыплемся мы во прах от их бесовского могущества!

Потом поднялся над толпой осадный воевода Лука и крикнул:

– Братья и сестры! Ныне выпала нам тяжкая беда! Так поклянемся, что превозможем ее!

– Клянемся! – ответила толпа.

– И не пожалеем в битве живота своего, осадных лютых нужд не забоимся, а друг к дружке пособивы будем!

– Клянемся!

– Оставим черноту души и зальем ее братской любовью, – вставил свое слово ветхий слепец из Мценска.

Лука громогласно повторил его призыв и прибавил:

– Но к врагам свово дела да не найдем милосердия никакова!

– Клянемся!

И вынесли из церкви образ Спаса на убрусе[62]62
  Убрус – полотенце.


[Закрыть], и привели всех к крестному целованию. Потом простились друг с другом, отделили женщин, детишек, старцев и убогих, вывели их из крепости и проводили в недальнюю пещеру, где жили прежде того приезжие артельные. Завалили пещерный вход, закидали ветками и поклялись снова, что под суровыми пытками не выдадут врагу тайника.

И, свершивши все это, принялись за работу. Наполнили крепостной ров, подновили укрепления и усилили пушечный бой, выставив на стены все пушки. Распределили ратные припасы и забили часть посадского скота, потому как тесно стало в крепости от большого многолюдья. Посередине каждого городеня выложили каменки, а на них взгромоздили чаны для смолы и вара, чтобы было чем угостить незваных гостей. Всю ночь в кузнях пронзительно вжикали остримые сабли и раздавался звонкий железный перестук – ковали наконечники для стрел и лили пушечные ядра.

Вместе со всеми трудились и мужики из московской артели. Им назначили для защиты надворотную башню и часть стены, которую они сами и крепили. Башенным головой сделался артельный старшой Архип. Он распоряжался, по обыкновению, толково и рассудительно, словно готовился не к битве, а к привычной плотницкой работе. Приказал установить все пушки на нижний ярус для усиления подошвенного боя («Чтоб напрямки поганых под степами стрелить!») и наглухо заложить башенные ворота («Будут крепче супротив таранов стоять!»). Отрядил нескольких мужиков во главе с Данилкой для сколачивания длинных желобов, которые затем наполнили смолою и подвесили на веревках к вершине крепостной стены. Беклемишев всех этих действий не одобрил и побежал с жалобой к осадному воеводе:

– Не слухает меня мужичье! Ворота заложили – как нам таперя для полевого боя выходить? Пушкам стрельную даль убавили – чем басурман на подступе бить? К стенам гроба какие-сь понавесили – где такое видано? От дерьма не отмымшись, а уже в стратиги ладят, сиволапые!

Однако Лука жалобы не поддержал и сурово одернул:

– Уймись и не сбивай мужицкий пыл своими воеводскими премудростями! Помнишь сказ про лапотника, кто на турнирном ристалище всех своих поединщиков из седла турнул? А поспрошали, как у него это вышло, он и разобъяснить не смог, потому что правилов никаких битвенных не ведал. Зане и победил, что бился не по правилам. Положимся во всем на божью волю!

Беклемишев сердито ответил:

– В притчи ударился? Ну так я тебе тоже одну напомню. Колеса крутились да хвалились, что через них возок катится. А тот хвалился, что поклажа на ем лежит. Лошадь ржала, что она главная – тянет возок с поклажей. И то им всем невдомек, что всем делом возчик правит.

– Ну и что?

– А то, что, как ни верти ты со своим мужицким пылом колеса, покатишься туды, куды возчик схочет. Дела решаются не вами, а теми, кто над вами!

И действительно, в эту ночь о судьбе Алексина говорилось в разных местах. В самой крепости, на воеводском подворье, сидели и шелестели своими обидами именитые горожане. Не по их именитому слову дело делалось, одолели горлодеры своей многолюдной глупостью– мыслимо ли дело тощей соломиной от басурманской грозы прикрываться? Им, горлодерам-голодранцам, терять нечего, зато лезут с радостью в омут, да еще других за собой тянут. И ведь что удумали – татарских послов разобидели, жен с детишками отняли, к воротам свою сторожу выставили, на святой иконе клясться заставили – кругом закапканили честных людей! О-о-ох! И шелестели они этак, пока купеческий голова Федор Строев не озлился:

– Сколь тута бездельно насиживать ни будем, ничаво не высидим. Нужно свово человека навстречь Ахмату выслать и свой уговор с ним ладить!

– Да-a, как же! Станет теперь Ахмат с нами говорить! – послышалось в ответ. – Мы на евонных послов наплевали, дак он наших-то похуже вымажет. А может, сам спробуешь? Кто предложит, тот и дело итожит!

И так насели на Строева, что сговорили его. Собрали на скорую руку поминки для хана и с ранними лучами солнца отправили тайком своего посланца к восточным воротам. Но не в пример прежней, мужицкая стража не дремала – перехватила беглеца и доставила осадному воеводе. Лука быстро раскусил продажную задумку и приказал в назидание всем прочим тут же сурово казнить беглеца. Едва только солнце поднялось над ближним лесом, он пожаловал на воеводское подворье и сказал в красные от бессонницы глаза Беклемишева:

– Бывает, возчик сдуру под колеса попадает. Вот оно – продолжение твоей притчи! – И к ногам бывшего воеводы упала голова Федьки Строева. – Гляди, – пригрозил он, – сам не засунь голову под колеса – живо сомнем!..

Не спали в эту ночь и в Коломенской ставке великого князя. Вечером прибыл гонец из-под Алексина и ошеломил неожиданной вестью. Долго привыкал Иван Васильевич к мысли о встрече с Ахматом под Коломной, а как только стал укрепляться в ней, сызнова все нужно переиначивать.

– Да брешет, поди, алексинский воевода, – говорили государевы советчики. – Пуганул его татарский отрядец, он и наклал со страха в штаны. Вона сколько вестей от самого Ахмата допрежде было!

– В том-то и беда, что слишком много было, – задумчиво проговорил великий князь. – За два месяца уж знали, что Ахмат под Коломну прийти собирается, а так в войсковом деле не бывает.

– А может, разделился басурманин? – подал голос князь Холмский. – Часть войска сюда послал, а сам для встречи с Казимиром к литовским землям подался?

– Может, и так, князь Данила, – сказал Иван Оболенский-Стрига. – Только тогда главный удар не с коломенского, а с другого конца надо ждать – где царь, там и сила. Значит, сыматься отседова надо и спешно к Алексину идтить!

– Легко сказать – сыматься, – взволновался князь Юрий. – Тута напрочно встали, место вызнали, пушки пристреляли, обозы подтянули. Придет завтра другая весть, в новое место будем бечь?

Поздней ночью прибыл еще один гонец – прямо из Ахматовой ставки. И по его словам выходило, что Ахмат отвернул главными силами от Коломны. Иван Васильевич велел кликнуть своего стремянного и снова выслушал его рассказ о встрече с золотоордынским царем.

– Прямо, говоришь, с-под плетей тебя вынул и к нам отослал?

– Точно так, государь, – ответил Василий. – Евонный князь Темир на это осердился: нельзя вроде бы меня отпускать, – по Ахмат велел к тебе ехать, еще и провожатых дали в дорогу.

– Выходит так, что обмануть меня восхотели? – предположил великий князь.

– А ты, государь, ровно чуял их обман, потому и конников под Серпуховом держишь, – льстиво сказал Патрикеев. – Вот их и нужно для защиты городка этого слать, авось успеют.

По душе пришлась великому князю нехитрая лесть. Ведь никто не ведал, как трудно было ему противостоять натиску братьев и других воевод, советовавших собрать сюда, под Коломну, все русские рати. Сколько сомнений испытал он, оставляя вдалеке главную ударную силу своего войска! Выходит, не обмануло его чутье, выходит, золотоордынский царь не так уж слепо верит в свою силу, коли стал прибегать к обману. «Но, значит, и далее от него такого ожидать можно: ударит в Алексин частью сил, пошлю я туда свои рати, увязнут они в сражении, а главное войско обойдет стороной и на Москву двинет? Пожалуй, самое верное сейчас – не дать Ахмату ступить на московскую землю. Будем отбивать его наскоки и рати в нужное место перетягивать». Решив про себя так, великий князь осторожно заговорил:

– Ахмат на царевича Латифа зельно злой, что он на службу к нам перешел и город в кормление получил. Потому, верно, на Алексин и двинулся. А мы, помнится, громко объявили, что город сей за собой более не числим. Так с какой руки нам теперь его защищать?

– Мало ли что объявили! – воскликнул князь Юрий. – Город Алексин испокон веков наш, и люди тама нашенские, не след нам их…

– Всех не убережешь, – вздохнул великий князь, – а в погоне за малостью можно большее упустить. Ты вот что, князь Юрья, скачи немедля в Серпухов и веди конную рать под Алексин. Но реку сами не переходите и басурман на нашу землю не пущайте. А ты, Васька, – повернулся он к стремянному, – гони в Алексин и передай тамошнему воеводе, чтоб город оставил и встал у перелазов переправу татарскую сдерживать. И я туда же вскорости подамся – промеж Ахматова и Казимирова войска нужно свой клин вбить…

Не было покоя в эту ночь и в ставке Ахмата. С вечера в ханский шатер вполз мирза Турай и рассказал о том, что оглан Латиф бежал из Алексина, а жители на сдачу города не согласились и прогнали послов.

– Как это – прогнали? – удивился Ахмат.

– Плетьми, повелитель, – уточнил Турай, – и оскорбили их.

Подробности он решил утаить, опасаясь ханского гнева.

– Приведи их ко мне! – приказал Ахмат.

Он встретил посольских у входа своего шатра и, узнав в старшем одного из участников прежних походов, укорил его:

– Почему ты жив, Кадыр, и не раздавлен тяжестью позора?

– Я должен был привезти ответ неверных, повелитель, – смиренно ответил тот, – но теперь, когда ты знаешь его, я готов умереть.

– И правильно сделаешь, ибо в противном случае запятнаешь грязью мое войско. Ты был храбрым воином, Кадыр, и в память о твоей прежней доблести я окажу тебе честь…

Ахмат выхватил саблю у ближнего стражника.

– О повелитель! – возопил Кадыр, увидя занесенный над собой клинок. – Аллах возблагодарит тебя за столь великую мило… – И его голова быстро накатилась по ковру, сияя восторженными глазами.

Ахмат бросил саблю.

– А этих оставляю вам, – небрежно указал он стражникам на посольских. Потом повернулся к Тураю – Твой тумен должен завтра переправиться на тот берег, а потом идти на Москву, расчищая путь остальному войску.