Текст книги "Предтеча (Повесть)"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Наконец тех, кто еще мог двигаться, вытолкнули из пещеры.

Стоявший у входа Феофил истово закрестился, испугавшись их страшного вида: женщины шли, забрызганные кровью, едва прикрытые тлеющими лохмотьями, с широко раскрытыми безумными глазами. Одна из них, у которой на глазах убили сына, подошла совсем близко к монаху, ее лицо было бездумной, мертвой маской.

– Помилуй нас, господи, посети и исцели немощи наши, – привычно пробормотал он и поднял руку для благословения.

В женских глазах мелькнуло подобие разума – несчастная догадалась, кто выдал врагу место их укрытия, и тогда она с неудержимой силой вцепилась в Феофила. Ее поддержали другие, всю свою боль и отчаяние старались выместить они на гнусном предателе. Татары поначалу хотели унять их, но потом отошли в сторону и стояли, потешаясь. Феофил грозил божьей карой, молил о пощаде и затих. Подошел татарин, схватил его за ногу и сбросил с кручи – у шакала не бывает могилы.

А потом всех оставшихся в живых алексинцев – и мужчин, и женщин, и детей – спустили вниз к реке и стали рубить им головы. Утром по воде слышно далеко, слышали их плач и стоявшие на другом берегу ратники. Слышали и плакали сами от гнева и своего бессилия…

Так погиб безвестный русский город, загородив собой все Московское государство. Мудрое мужество простых людей сорвало хитроумную задумку Ахмата: задержка орды под Алексином позволила переместить русские силы к направлению главного удара и прочно загородить дорогу орде…

Хан молча наблюдал с высоты за казнью алексинцев, когда к нему подъехал князь Темир и встревоженно доложил о попавшем в их руки гонце, при котором оказалось письмо царевича Латифа.

– Что пишет этот нечестивец? – спросил Ахмат.

– Он пишет, что идет грабить Сарай, и приказывает сотнику Азяму следовать за собой.

– Ложь! Ложь! Ложь! – выкрикнул, словно пролаял, Ахмат. – И письмо подложное!

– Сотник признал руку Латифа… Потом, у нас и раньше были вести, что в Казани копятся силы для разорения твоего города… – Темир замолчал, не решаясь больше противоречить хану.

– Где этот сотник?

Азям распростерся перед Ахматом.

– Что ты знаешь о желании Латифа захватить нашу столицу?

– Ничего, великий хан. Желания царевича никогда не поднимались выше женских шальвар…

– А это чья рука? – указал Ахмат на письмо.

– Царевича Латифа, великий хан…

Ахмат пристально посмотрел на Азяма.

– У этого пса лживый и наглый взгляд, – сказал он, повернувшись к своим нукерам.

Те научились быстро понимать и исполнять волю своего повелителя – через мгновение тело Азяма уже летело с приокской кручи.

– Кто еще остался живым из сидевших в крепости?! – громко спросил Ахмат.

– Аллах покарал всех до одного! – услышал он в ответ.

– Турай! Теперь тебе ничто не помешает переправиться через Оку и разбить русское войско? Поспеши, я жду от тебя хороших и скорых вестей!

Стоявший наготове тумен Турая сразу же начал переправу. Поверхность реки заполнилась илотами, вязнями, бревнами и всем, что помогало держаться на воде. Русские стали осыпать переправлявшихся стрелами, но остановить такую лавину они не могли. Бой перекинулся на берег, ратники из полка воеводы Челяднина стойко встретили натиск передовых татар, остановив и сбросив их в реку. Но вот в берег ткнулся огромный плот, на котором стояли два десятка багадуров, закованные с головы до конских копыт в крепкую немецкую броню – подарок польского короля. С тяжелым грохотом сошли они на землю и железным тараном ударили по оборонявшимся. Ни стрела, ни сабля не брали их, они несокрушимо двигались вперед, расчищая место для подплывавших тысяч.

Вскоре на небольшом пятачке собрался почти весь тумен, огромная сжатая пружина татарского войска стала распрямляться и постепенно теснить русский полк.

Челяднин слал гонцов за подмогой, но князь Юрий Васильевич не спешил с нею, и полк продолжал отходить. В одном месте боевые порядки русских были прорваны, князь выслал полтысячи конников для закрытия бреши, однако они только замедлили движение тумена и стали отходить сами.

С высоты, где стоял Ахмат, было видно, как поднявшееся на другом берегу облако пыли все более удалялось от реки.

– Молодец Турай! – воскликнул хан. – Он сбил русские полки и теперь преследует их! Пора и другим туменам поддержать его! Идите и начинайте готовить орду к переправе!

Ахмат поспешил с приказом – русская рать отступала, но еще не была разгромлена. Турай стремительно мчался вдогон за русскими конниками, и казалось, вот-вот настигнет их. Но те резко свернули в сторону, и перед татарами неожиданно открылась лента Оки – она в этом месте делала широкую петлю. Растянутый по всей излучине тумен был внезапно атакован засадными полками. Русские, видевшие жестокую расправу с алексинцами, налетели с той самоотверженной отчаянностью, на которую бывает способен человек, оказавшийся перед смертельной опасностью. Никто из них не щадил себя, воеводы рубились в первых рядах, увлекая остальных. Несмотря на усиленную защиту, татары оказались вскоре прижатыми к реке. Здесь они и нашли свою гибель– русские пленных не брали, вырубили всех до одного. Так свершилось праведное отмщение, ибо говорят: «Кто заставляет других пить до дна чашу смертельного щербета, тот сам испробует горькой отравы».

Через некоторое время готовящиеся к переправе ордынцы стали примечать плывущие по Оке мертвые тела своих соплеменников. Когда те пошли целыми косяками, доложили Ахмату. Хан долго не мог поверить в случившееся, пока не увидел, как противоположный берег снова заполнился русскими ратями. «Аки море колеблющееся! – вроде бы так говорил тот пленный старик, – подумал Ахмат и неожиданно для себя успокоился. – Турай попался в капкан, как глупый стригунок, но он не последок в моем табуне. Я пошлю других, умудренных, они сумеют обойти русские капканы, надо только доподлинно выведать, где они расставлены». Он послал за главным хабаром[66]66
  Хабар – разведчик.


[Закрыть].Тот пришел сияющий, как начищенный медный кумган, и радостно заговорил:

– О повелитель-хан! Воистину аллах распростер над тобой полу своего халата. К нам только что перебежало несколько служивых московских татар, из тех, что были посланы князем Иваном на защиту алексинской крепости. Они содрогнулись, узнав об ее участи, и направили свои сердца на путь благочестия…

– Сейчас не время намаза! – прервал его Ахмат. – Что мне за дело до трусливых перебежчиков?

– Но они пришли не с пустыми руками, им удалось выкрасть воинскую хартию, где указаны все русские силы. Вот посмотри, только вчера ее составили для московского князя, а ныне она уже перед тобой!

Хан вгляделся в карту. О, сколько сил выставлено с русской стороны – кружки, всюду кружки, и за каждым виделись ему многотысячные рати, подобные тем, что стояли сейчас перед ним на другом берегу. Нет, не просто стояли, кружки двигались, куда им велели стрелы. Вот один покатился к Рославлю – вызнал, выходит, Иван, где сбирается королевское войско? А другой катится вниз, к его столице, – неужто не лгал нечестивый Латиф? И еще несколько катятся сюда, чтобы преградить ему путь. Ахмат тряхнул головой, прогоняя наваждение.

– Не лжет ли эта хартия? – с надеждой спросил он.

– Она не солгала относительно здешних русских сил… – прозвучал осторожный ответ.

Ахмат надолго задумался и велел собирать малый курултай.

Это был самый черный день с тех пор, когда орда отправилась в поход. Прибыл долгожданный гонец от Казимира. Король учтиво справлялся о здоровье хана и желал ему долгих лет счастливого царствования. Затем, ссылаясь на неустройки в своем государстве и многочисленные набеги крымской орды, сокрушался, что не может выставить большое войско для войны с Москвою. Пять тысяч под Рославлем – это единственное, чем он сейчас располагает. Позже, когда Ахмат продвинется в глубь московских земель, он поддержит его крепким ударом и даже самолично возглавит поход…

– Жалкий трус! – воскликнул Ахмат. – Когда я продвинусь вглубь, то обойдусь и без его помощи. Глотает тот, кто кусает – так и передай своему королю! – напутствовал он гонца.

Ахмат бушевал – вероломство Казимира было непостижимо. Не он ли сам прислал к нему своего человека с предложением дружбы и унии против Москвы?

Согласно обоюдной договоренности хан прошел тысячеверстный путь и почти достиг королевских владений. Теперь же эта коронованная поганка боится сделать ему навстречу два шага, бормоча жалкие оправдания. Неустройки? У кого их нет в государстве! Крымская орда? Это стадо безмозглых баранов – тех же пяти тысяч хватило бы с лихвой для того, чтобы держать их в повиновении!

Ахмат мог только гадать об истинной причине предательства Казимира. Два месяца назад в ватиканской базилике состоялось заочное обручение Софии Палеолог с великим московским князем. 24 июня 1472 года, в день рождества Иоанна Предтечи, новобрачная двинулась из Рима в долгий путь к своему супругу Иоанну. Пышному выезду предшествовала рассылка папской энциклики ко всем католическим государям, по территории которых должна была проследовать новоиспеченная «королева русских». Сикст IV, один из вдохновителей этого брака, предписывал оказывать ей радушное гостеприимство и именем священного престола требовал глубокого уважения к ее новому сану. А польскому королю в ответ на просьбу великого князя, переданную с посольскими людьми, было предписано жить отныне дружно со своим восточным соседом, заключившим брак с «любезной дочерью апостольского престола и вступающим на праведную стезю». Мог ли примерный католический государь Казимир ослушаться папских указаний и пойти в этих условиях на открытую войну с Москвою!

Так рухнула надежда Ахмата на верного союзника. Он попытался осмыслить случившееся: пять тысяч рыцарей – это глупая насмешка. Против них, как показано в московской хартии, выставлено сорок тысяч русских во главе с самим Иваном. Стало быть, эта часть московской земли закрыта и для орды. А может быть, вернуться назад под Коломну? Мирза Альмет – храбрый темник и, должно быть, уже оседлал тамошние речные перелазы… Но нет, мирзу нужно спешно отсылать к Сараю – он сейчас ближе всех к нему. Тут уж пора свое кровное боронить. Много, ох как много в Орде охотников до ханского престола! Подобно черным грифам, кружат они, невидимые до поры человеческому глазу. И лишь стоит оступиться, как стремглав бросаются на лежащего, превращая его в груду исклеванных костей…

Когда собрался курултай, у Ахмата еще не было определенного решения. Он объявил о послании Казимира и добавил, что намеченное под Ярославцем соединение ордынских и королевских войск потеряло смысл.

– Лук натянут и должен выстрелить, великий хан! – воскликнул один из военачальников. – Сегодня ты лишился только одной стрелы, а их в твоем колчане так много, что русские будут побиты и без короля-обманщика! Стреляй, и уже завтра аллах ниспошлет тебе победу!

– Если стрела не поразила цели, виновата не она, – осторожно проговорил другой.

– Ты хочешь сказать, что виноват стрелок?! – спокойно спросил Ахмат, но в наступившей тишине его голос прозвучал грозно.

– Нет, я хочу сказать, что цель оказалась слишком крепкой. У русских здесь тридцать тысяч, и с каждым часом к ним подходят новые силы. Мог ли справиться с ними один тумен?

– Что же ты предлагаешь?

– Нужно идти в другое место, великий хан. Мы ходим быстрее русских и быстрее найдем более слабую цель.

Ахмат усмехнулся:

– Ты хочешь уподобиться вору, который бегает вокруг дувала в поисках дыры!

Присутствующие поддержали шутку вежливым смешком. Встал бекляре-бег Кулькон.

– О повелитель! Нам известно, что Иван хотел встретить тебя у Коломны с богатыми дарами, но аллаху было угодно развести вас в разные стороны. Может быть, теперь Иван захочет прийти сюда?

– И ты думаешь, его удастся сговорить?

– Худой мир лучше доброй ссоры – так говорят в Москве…

– Как же нам это сделать? Ведь если мы пошлем Ивану ярлык с предложением мира, он может расценить это как проявление нашей слабости.

– Великий хан! – подал свой слабый голос тщедушный имам. – Тебе нет нужды слать ярлык. Наши предки, обходясь с неверными, не тратили слов. Они посылали им стрелу и мешок. Если мешок возвращался с золотом, значит, неверные приклоняли свои колени – и им оставляли жизнь. Если же возвращалась стрела, то участь их была ужасна.

– Это был хороший обычай, – согласился Ахмат. – Позовите моего мухтасиба, он не любит возвращаться с пустыми мешками.

– Увы, мой повелитель, – хмуро сказал Кулькон, – твой верный мухтасиб готовится к встрече с аллахом. Страшная болезнь поразила его и часть обозного тумена.

– Что же это за болезнь?

– Наши лекари называют ее болезнью живота, но они не знают, как с ней бороться.

Ахмат рассмеялся:

– Не знают? Ну так я помогу им! Впервые после месяца голодной жизни люди уже несколько дней стоят на месте и отъедаются. Я вчера видел: у многих брюхо – что надутый пузырь. От обжорства пришла эта болезнь, и она уйдет сама, когда я снова посажу войско на полуголодный корм. Так и передай нашим лекарям!

Однако Кулькон трудно сворачивал с избранного пути.

– Ты мудро рассудил, повелитель, но это другая болезнь. Она разжижает внутренние органы, делая их похожими на талый лед. Когда те становятся совсем жидкими, они изливаются из тела, и человек умирает. Уже умерло несколько десятков из обозного тумена, и еще столько же готовы предстать перед аллахом.

– Ладно! – нетерпеливо оборвал его Ахмат. – Мы сейчас сами пройдем к недужным и посмотрим на эту болезнь. А пока, бекляре-бег, отправь нашего человека к Ивану, и пусть завтра же он вернется сюда с полным мешком!

Спустя некоторое время хан и его советчики подъезжали к лечебному стану. Это была открытая площадка, граница которой обозначалась кострами. Переступать ее запрещалось под страхом смерти. Для въезда и выезда служил длинный огненный переход – считалось, что прошедший сквозь огонь очищается от смертельной хворобы. Площадку заполняли стонущие и корчащиеся в муках люди. Большей частью они были предоставлены самим себе, ибо слуг для ухода за живыми не хватало. Лишь когда мучения кончались и больной затихал, подходил кто-либо, зацеплял его крюком и тащил к середине площадки, где пылал огромный костер. Несколько пленников длинными шестами передвигали умерших к пламени, и вскоре их тела окутывались клубами густого жирного дыма. К огненному въезду время от времени подкатывали повозки с больными. Для предупреждения окружающих возницы ударяли в медные бубны – вокруг стана стоял неумолчный звон. Опустошенные повозки возвращались за очередным грузом, казалось, что они подвозят простые дрова для этого жаркого, поднебесного костра.

Хан и его окружение молча наблюдали за страшной картиной, пока не подбежал главный лекарь – в сгущавшейся темноте он не сразу разглядел высоких посетителей.

– О повелитель! – распростерся он перед копытами ханского коня. – Зачем ты здесь и подвергаешь опасности свое священное дыхание? Во имя аллаха, скорее оставь это страшное место!

Ахмат раздраженно махнул рукой, веля ему замолчать.

– Много ли воинов ты сжег сегодня, старик?

– Много, повелитель. Вчера их было три десятка, а сегодня – уже сотня. Болезнь распространяется подобно волнам от брошенного камня.

– Где ты держишь моего мухтасиба?

– Вон в той юрте. Он очень плох, повелитель, и может быть…

– Проводи меня к нему!

Лекарь снопа упал на колени.

– Не ходи туда, повелитель! Болезнь не отличает лицо раба от священного лика! – Он призывно посмотрел на ханское окружение, и те стали дружно останавливать хана.

Ахмат сошел с коня и, не обращая внимания на говорящих, направился к юрте. Когда его подвели к ложу, он с трудом узнал мухтасиба. Тот переменился так, как если бы новый бурдюк, наполненный ароматными пряностями, превратился в гнилое вместилище нечистот. Умирающий на мгновение пришел в себя и, увидев хана, просветлел лицом.

– Мой повелитель, – еле-еле шевельнул он пересохшими губами, – твои бумаги и ценности я оставил верным людям… не беспокойся…

Преданный слуга, который долгие годы вел ханскую торговлю, копил и оберегал имущество ханской семьи, казалось, только и ждал того, чтобы произнести эти слова и затихнуть.

– Его тоже нужно сжечь? – спросил Ахмат, выходя из юрты.

Главный лекарь сокрушенно кивнул.

– Ты получишь все, что нужно, и сверх того мое вечное ханское благоволение. Скажи только честно: можно ли в короткое время справиться со всем этим?

– Наши жизни в руках аллаха, господин. Но если честно, то тебе нужно увести орду на двести или триста верст отсюда. Оставь только малую часть, чтобы помочь нам свершить свой долг…

В глубокой задумчивости возвращался Ахмат к ожидавшим его военачальникам. Лекарь, может быть, прав: здесь оставаться опасно. Но куда повести орду?.. Дорого обошлось ему здешнее стояние: полностью разгромлен один из лучших туменов, не менее того полегло под стенами алексинской крепости, еще один тумен пришлось вернуть назад для защиты Сарая, и, наконец, эта нежданная болезнь! За три дня он лишился тридцати тысяч, почти четверти походного войска, так и не переступив границы Московского княжества. А сколько еще придется бросить в этот ненасытный костер?! Поход не задался с самого начала, так нужно ли его продолжать? Видно, аллаху было угодно повременить с карой неверных. Но нет, он еще подождет, что ответит Иван. Ведь нельзя же думать, что у русских вовсе отнялся разум и они решили открыто поднять руку на могущество Орды?

– Мы объявим наше решение завтра в это же время! – бросил он военачальникам и быстро поскакал к своему шатру.

Утром следующего дня великому князю доложили о приходе ханского посланника и его необычном приносе. Воеводы, узнавшие у старых людей, что означают присланные предметы, кипели возмущением.

– Отошли назад, государь, его поганую стрелу, – говорили они, – да еще новые присовокупи. А то и весь свой саадак[67]67
  Саадак – набор принадлежностей, состоящий из налуча (чехла для лука) и колчана для стрел.


[Закрыть] отдай нечестивцу – пусть знает, что мы не жадные.

Но те, кто поосторожнее, советовали иное:

– Ахмат от обиды зубьями щелкает, так позолоти его обиду. Сытый волк смирнев, глядишь, и отстанет от нас поганец…

Иван Васильевич слушал спорящих и думал про себя: «Отослать стрелу – значит принять Ахматов вызов и объявить ему войну. Тут уж хочешь не хочешь, а воевать он с нами обязан. Не сейчас, так на следующий год, не всей силою, так малыми ордами. Станет беспрестанно порубежные земли зорить, и придется нам для всякого береженья большую силу здесь содержать. То-то накладно будет!.. А и золота царь не заслужил. Не хочет по-соседски, по-доброму жить, все мнит Батыевы обычаи возвернуть и не поймет, что кончились те обычаи. Никак нельзя потакать его заблуждению. Что же делать?..»

Великий князь оглядел присутствующих и, когда стих шум, сказал:

– Не пришло еще время, чтобы Ахмата навовсе раздразнить, но ушло уже время, чтобы ему кланяться. Придется нам на его загадку своею ответить…

Вечером того же дня ханский посланец лежал перед Ахматом, выставив впереди себя туго наполненный мешок. Хан милостиво разрешил ему подняться и говорить.

– Великий хан! – радостно выкрикнул тот. – Русские согласны принести тебе вину и многие дары.

Ахмат хлопнул в ладоши и с довольным видом посмотрел вокруг. Он не мог скрыть своей радости.

– Когда же они намерены это сделать?

– Вместо ответа на мой вопрос о том же они возвратили мне наш мешок.

Ахмат сделал знак, посланец развязал мешок и вытряхнул его. На мягкий ковер ханской юрты упала груда буро-зеленых комков. Часть из них едва приметно шевелилась.

– Как ты осмелился осквернить мой шатер какими-то тварями?! – грозно крикнул Ахмат.

Посланец втянул голову, стал поспешно собирать и заталкивать содержимое обратно. Неожиданно он издал короткий вопль и отчаянно замахал рукой, пытаясь стряхнуть вцепившийся в нее комок. Бекляре-бег Кулькон подошел ближе и удивленно сказал:

– Так это же обыкновенные раки… Их что, дал тебе сам московский князь?

– Меня не пустили к нему, господин. Русские сказали слова, которые я передал хану, и дали мешок. Он был запечатан, и я не имел права вскрывать его…

– Они решили посмеяться надо мной и за это дорого заплатят, – злобно проговорил Ахмат, – но прежде ответят те, кто посоветовал мне обратиться к неверным!..

Кулькон вздрогнул, но быстро взял себя в руки и вкрадчиво сказал:

– Мой повелитель, быть может, в таком ответе есть какой-нибудь тайный смысл? Быть может, на наш обычай они ответили своим? Позволь нам подумать и понять их.

– Подумайте! – отрывисто бросил Ахмат. – Но после заката солнца кое-кто из вас может лишиться головы. Зачем она тому, кто не умеет думать?

В юрте стало тихо, но, как ни напрягались присутствующие, мысли их вертелись вокруг того, как скоро зайдет солнце и на кого падет ханский гнев. Один из придворных поэтов стал было говорить о том, что московский князь отступает перед силами орды, как рак пятится при опасности, на что Ахмат раздраженно махнул рукой и сердито отвернулся. Главный ханский звездочет заговорил о зодиакальных созвездиях, обозначающих движение солнца. Среди них, сказал он, есть созвездие Рака, соответствующее летнему солнцестоянию, значит, московский князь к этому времени принесет хану свою вину и дары.

– Но ведь летнее солнцестояние уже прошло! – оборвал его Ахмат.

– Солнце ходит по кругу, повелитель, – сказал звездочет.

И снова Ахмат раздраженно махнул рукой. Он велел позвать нескольких пленных русских и, когда те вошли, приказал выспросить их.

– Пообещай им волю, – сказал Ахмат толмачу, – если они скажут все без утайки про этот дикий обычай.

Русские держались с достоинством, они попросили взглянуть на содержимое мешка, немного посовещались, и тогда один из них, седобородый старец с молодым и дерзким взглядом, сказал:

– Наш государь не обманул тебя, хан. Он принесет тебе такие богатые дары, какие не видела орда с Батыевых времен, нужно только набраться терпения и подождать.

– Сколько же нам ждать?! – нетерпеливо выкрикнул Ахмат.

– Пока раки не засвистят, – насмешливо ответил старик.

Ахмат не сразу понял насмешку.

– Но я не слышал, чтобы раки свистели, – недоуменно сказал он. – Или те, которые водятся в вашей земле, имеют другую породу?

– Нет, хан, наши раки тоже не свистят. Поэтому тебе придется долго ждать, пока московский князь приклонит перед тобой колени…

Слова ответа застряли в горле у толмача. Он не решился произнести их и забормотал нечто маловразумительное. Но Ахмату не нужно было слов, он посмотрел на дерзко сияющие глаза русских и вовремя понял, что в их ответе было мало уважения и смирения.

Кулькон решил разрядить обстановку, он подал знак стражникам, и те в мгновение ока выставили пленников из ханской юрты.

Теперь настала самая страшная минута, которой так боялось Ахматово окружение. Уязвленный насмешкой хан, подобно смертельно раненному быку, мог броситься в любую сторону и уничтожить первого попавшегося. Но тут, на их счастье, вбежала хатун Юлдуз и с горестным воплем сообщила, что занедужил ее младший, самый любимый сын Амин, а главный лекарь отнимает его, не разрешая ей ухаживать за сыном.

Ахмат содрогнулся, перед его взором предстала виденная вчера картина страшного костра. Неужели Амину суждено сгореть в его пламени? Он беспомощно посмотрел на своих соратников, и это был взгляд не всемогущего повелителя, а глубоко несчастного человека.

– На все воля аллаха, – сочувственно проговорил имам, – положись на его милость… И скорее уводи орду от этого страшного места.

– Да-да, уводи орду, повелитель! – поддержал его Кулькон. – Ты отступаешь перед небесной, а не перед земной силою. Смена места может помочь Амину.

Он сказал так, а сам подумал про себя, опасаясь, что кто-нибудь прочитает его мысли: «Болезнь Амина послана нам самим аллахом – ведь это сейчас единственное, что может заставить Ахмата отказаться от продолжения глупой войны с Москвою. Много силы теперь у русских, и они уверены в ней – стал бы иначе князь Иван так откровенно смеяться над повелителем орды?! А уверенность рождает отвагу, позволяющую ничтожному городку бесстрашно встать на пути наших туменов и на целые сутки задержать их движение. Москва теперь сильна той силою, которой обладала Орда времен Батыя: сплоченностью и единством воли, – силою, которой так не хватает теперешней Орде. Раз так, то время пустых угроз кончилось. Мир нужен нам не меньше, чем Москве, и чем скорее поймет это хан, тем лучше для него…» Он вздрогнул от пристального взгляда Ахмата и испугался: не проговорился ли нечаянно вслух? Но Ахмат, который несмотря на горестную весть, все-таки сумел оценить мысль Кулькона, сказал:

– Наш бекляре-бег прав: у нас нет силы бороться после ниспосланной небом кары. Поднимайте орду, мы возвращаемся домой! Но пусть не радуется московский князь, я еще вернусь сюда, страшно будет мое отмщение, и скажут тогда неверные: мы – прах!..

К утру от ордынского войска остались тлеющие костровища. Лишь в одном месте вздымалось огромное пламя, над которым клубился черный густой дым…

В русских летописях об этом было рассказано так: «В нощи же той страх и трепет нападе на них, и побеже гони гневом божиим; а полков великого князя ни един человек не бежал за ними за реку. Потому что всемилостивый человеколюбец бог, милуя род христианский, послал смертоносную язву на татар, начата бо напрасно умирати мнози в полцех их…»

23 августа великий князь возвращался в Москву со всею дружиной и московским ополчением. Ему приготовили торжественную встречу. Митрополит Филипп выслал на десятую версту епископов, архимандритов и игуменов, всех в золотых ризах и со многими дарами. На пятой версте стали первостепенные князья и бояре с городскими старейшинами. На третью версту вышли именитые купцы, знатные люди и иноязычные гости. А затем стоял весь простой народ.

Великий князь ехал в полном своем парадном орнате. За ним следовали братья и все славные воеводы, которым по великой радости вышло много чести и государской милости. Каждому из братьев дал Иван Васильевич по богатому сельцу, а Юрию, оприч того, отписал город Тарусу. Воевод одарил богатыми подарками и высокими должностями: кому свою шубу на плечи накинул, кому золотую цепь на шею повесил, кому дорогой перстень на палец надел. Алексинского воеводу Беклемишева за подвиг его горожан почтил воеводством в Калугу – город побогаче и разрядом повыше, чем прежний. Стремянному Василию пожаловал чин оружничего, а Патрикееву дал грамоту с освобождением от всякого наложного бремени. Не ждал Иван Юрьич столь высокой милости, все думал, что строго взыщется с него за пропажу воинской хартии.

Но великий князь неожиданно повинился сам:

– Хартию эту по моему приказу выкрали и хану подкинули. Ты уж прощевай, Иван Юрьич, нас с Хованским – мы для пущей веры должны были свою строгость тебе выказать…

Не остались забытыми и служивые татары. Даньяру, Трегубову сыну, подарил Иван Васильевич Касимов-городок, а царевича Мустафу оставил при себе для высокой охраны.

Москвичи толпились по обеим сторонам въезжего пути, облепили деревья и крыши домов. Повсюду слышались восторженные крики, неумолчно трезвонили колокола. Среди радостной толпы были в этот час и Матвей с Семеном, едва поспевшие добраться с берега Оки к началу торжества. Стиснутые со всех сторон, они были полны общей гордостью за одержанную победу, только Семен со своей еще не зажившей раной иногда непроизвольно кривился от дюжих толчков соседей. Возвышающийся над ними на целую голову, он первым приметил богато одетого всадника и указал на него своему товарищу:

– Глянь-кось, Васька скацет. – И громко крикнул: – Васька-а!

Но тот не повернул головы – не услышал, должно быть, за шумом.

После благодарственного молебна был устроен во дворце великий пир. Говорилось много похвальных речей про мудрость великого князя, доблесть воевод и отвагу воинов. А когда было уже довольно отговорено, встал Иван Юрьич Патрикеев и преподнес в дар великому князю от всего московского воинства богатую золотую чару с затейливой резьбой, украшенную яхонтами и изумрудами. Попросил Иван Юрьич наполнить ту чару вином и проговорил чуть коснеющим языком:

– В крепкие узлы вяжешь ты свои задумки, государь, так что подчас нам не развязать, а врагам и тем паче. Восхотел обхитрить нас поганый Ахмат, ан не вышло, ибо все по твоим мыслям содеялось. Вот и давай выпьем за то, что ты превозмог лукавство басурман и победил их!

Посмотрел Иван Васильевич на чару, подивился ее чудной красоте и сказал так:

– Спасибо за дар, Иван Юрьич, и за доброе слово, но пить из сей чары нынче я не стану. Теперь у нас великая радость, но пусть она не слепит ваши глаза. Еще грядет великая битва с Ордою, ибо враг наш не разгромлен, а только уязвлен. Мы ведь радуемся, что волка отогнали, но пока у волка зубы целы – он будет кусать. Я выпью из твоей чары только тогда, когда волк навовсе лишится зубов. И чары этой не завещаю ни моему сыну, никому другому – сам выпью!

– То-то верно сказал, государь! – зашумели развеселые голоса. – В нашем обычае две вещи не завещаются: чарка медвяная да баба румяная! И мы в этот раз не станем пить, подождем твоею часа.

Шла в тот вечер большая гульба по всей Москве. Великий князь приказал выкатить на улицы бочки с медом. Подняли свои ковши Матвей с Семеном за победу над басурманами и не забыли, по старому русскому обычаю, помянуть тех, кто остался лежать на приокских заливных лугах да на алексинском пепелище…