Текст книги "Предтеча (Повесть)"

Автор книги: Игорь Лощилов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

– Ты сиди, а я думать буду! – бросил он вслед Матвею.

Но думать ему вскоре пришлось о другом. Площадь огласилась звуками барабанов и тулумбасов, возвещавших о начале ханского курултая.

Посланец московского посла Ибрагима кончил рассказ о позорной смерти ханского любимца Чол-хана, и курултай закипел возмущенными голосами. Муртаза, незадолго перед этим освобожденный из темницы и еле успевший напялить на себя приличный наряд, шипел и брызгал слюной, как бараний жир на раскаленной сковородке.

– Смерть неверным! Наказать московитов! Наложить кровавый ясак! Пусть Иван сам приедет виниться! – неслось отовсюду.

Ахмат поднял руку.

– Вы еще не знаете, – сказал он в наступившей тишине, – что грязный шакал Латиф оболгал нашего оглана Муртазу, а Иван в награду за гнусную ложь подарил ему один из своих городов. – Курултай отозвался грозным рокотом, который снова послушно стих под рукой хана. – Я не отменял провозглашенный поход на Русь, а только отложил его до лучших времен. Теперь эти времена настали, и я вслед за могущественным аллахом повторяю: «Я восстану на них, и воинства мои, подобных которым еще никогда не видели, обратят их в пыль и прах. Я сброшу их на дно бездны и истреблю!»

Пошлите гонцов к ближним и дальним улусам с приказом о созыве войска. Пусть каждый десяток[57]57
  Все население Большой Орды было разбито на десятки, сотни, тысячи и тумены (десять тысяч).


[Закрыть] даст по воину, а сотня – по пятьдесят лошадей. Ты, Муртаза, отправляйся к королю Казимиру и передай ему все то, что хотел сказать осенью. И скажи ему сверх того, что не пройдет и сорока лун, как Большая Орда двинется в большой поход.

– Твоя воля будет исполнена! – радостно вскричал Муртаза: долговременное вынужденное молчание добавило ему прыти и сделало красноречивым. – Если король пошлет свое войско с той стороны, куда уходит солнце, а ты – с той стороны, откуда оно появляется, то для Ивана скоро наступит ночь…

– Дозволь сказать мне, повелитель! – поднялся мирза Бочук. – Чтобы укусить сильнее, кусают полной пастью, а наши зубы слишком далеки друг от друга. Нужно идти к литовским землям, соединиться с королем и потом уже ударить по русским крепким кулаком!

– Нет-нет! – раздался негромкий голос имама. – Войско правоверных не должно подвергать себя такому унижению. Пусть король неверных сам придет сюда или соединится с нами на полпути.

– Но, повелитель, – вмешался один из военачальников, – Иван укрепил свои южные границы, и нам не с руки лезть на стены, когда есть открытые двери у Мурома или Мещерского городка.

– Тогда уж лучше у Коломны, где есть хорошие перевозы через Оку, – подал голос молодой темник – сегодня у всех развязался язык.

Ахмат раздраженно оборвал советчиков:

– Прекратите базар! В ваших словах можно утопить любое дело. Я сам укажу, куда вести войско, а вы готовьте его к походу. Я требую, чтобы у каждого воина было по два, нет, по три лука, три полных колчана, топор, щит, на десяток – три сабли. Пусть в корхане работают днем и ночью, а ты, мухтасиб, закупи все сабли, которые есть на нашем базаре.

– Но у нас для этого мало денег, повелитель, – смиренно поднялся тот.

– Бери в долг, расплатимся пленными. Нужно взять как можно больше веревок – они понадобятся для тех русских, кто не удостоится чести принять смерть от руки правоверных. Веревки тоже бери в долг, мухтасиб!

Ахмат распустил курултай и задержал князя Темира, доверием которого он пользовался в последнее время особенно часто.

– Каковы? – с презрением качнул он головой в сторону удалившихся. – Они все кричат лишь для того, чтобы их услышали. Как молодые жеребчики весной, а?

– Нет ни одного даже самого темного дела, которое не имело бы светлого оттенка – так говорят наши мудрецы, – загадочно сказал Темир.

– И какой же смысл скрыт в этой болтовне?

– А такой, что на Русь можно идти несколькими путями и ни один из них явно не предпочтителен. Это заставляет тебя думать, куда нападать, а Ивана – откуда ждать нападения.

– Ну и что? – не понял Ахмат. – Я подумаю и выберу самый правильный путь.

– Мудрость твоих решений известна, великий хан. И до нее Иван может не возвыситься. А если еще и помочь ему в этом? Ведь он обманется и уберет свое войско с твоей дороги. Такой обман дороже сабель, которых у нас и так не хватает.

– М-м… ты мудро рассудил, Темир, – согласился хан. – Но как обмануть нам Ивана?

– Тут нужна хитрая хитрость, – сказал Темир. – Пусть курултай продолжает жарко спорить о движении твоего войска, а ты не посвящай никого в истинность своего решения.

Зашумела, забурлила Орда. Из столицы, подобно волнам от брошенного камня, помчались быстрые гонцы. Они несли ханский приказ, с получением которого вступали в силу законы неписаного монгольского права – ясы. Повсюду затевались споры: каждый здоровый мужчина стремился встать под священное зеленое знамя пророка, ибо оно могло привести его к власти и богатству. К тому же отправляющиеся в поход могли многое требовать и получать с остающихся. Даже если воин возжелает жену своего брата, тот должен был с радостью уступить ему ее. Таков был задаток за трудности походной жизни, раны, увечья, а может быть, и за саму жизнь.

Пока счастливцы творили доблестные дела на чужих ложах, их снаряжали в дорогу. В кузнях звенела сталь, в юртах скрипели жернова. Ловкие женские руки бесшумно сновали иглами – из шкуры молодых козлят шили походные мешки. Они были невелики да и припасом их не набивали – степь накормит свежей дичью, сладким балтраканом, который скоро заполнит берега рек и влажные низины. А уж коли случатся трудные времена, достанет татарин из мешка несколько мучных шариков и сварит похлебку. С голода не помрет, а сытость не допускалась – от сытой собаки плохая охота. Шарики катались из замешенного на меду теста, и, как только теплое весеннее солнце высушивало их, воинов собирали в боевые десятки и отправляли в столицу.

Здесь уже действие ясы кончалось – начиналась суровая походная жизнь и строгая воинская управа. Так и жили по десяткам, с опаской приглядывались друг к другу – теперь они были нерасторжимо связаны до конца похода и за чей-либо проступок должны были отвечать все вместе. Побежит один с поля боя, казнят весь десяток, ослушается другой – выпорют всех в назидание. К концу похода случалось видеть такое: идут рядом несколько воинов, и все без правого уха – расплатились за татьбу одного из своих товарищей.

С каждым днем вокруг Сарая рос и ширился новый город. Войско готовилось к походу, учило небывальцев, ожидало посланцев дальних улусов. Страдная пора настала для всех, особенно для тех, кто готовил воинский наряд.

Мухтасиб полинял и стал походить на полуспущенный бычий пузырь. Князь Темир, вызвавший его к себе по какому-то делу, очень удивился и спросил о причинах такого превращения. Но когда мухтасиб стал жаловаться на трудные времена, Темир сурово осек его:

– Видишь, у тебя своих дел невпроворот, а ты и в другие дела встреваешь. Почто московских лазутчиков у себя держишь? Я еще не видел фирмана, объявлявшего тебя главой ханской хабаргири[58]58
  Хабаргири – разведка.


[Закрыть]. – Слова у мухтасиба застряли в горле, щеки мелко затряслись. – А может быть, ты стремишься к тому, чтобы достигнуть сиятельного величия? Поостерегись, ибо величие соседствует с ничтожеством, а ничтожество может превратиться в ничто!

Челюсть у мухтасиба непроизвольно отвисла и тоже затряслась. Он вспомнил, как несколько лет назад один честолюбивый темник был обвинен в непомерном властолюбии и по приказу хана лишился жизни, имущества и чести. О нем часто говорили, когда хотели предостеречь зарвавшегося, но имени несчастного не упоминали – имени он тоже лишился. Мухтасиб пал на колени, придержал рукой отвисшую челюсть и сумел выдавить первое, что пришло в голову:

– Неверно тебе сказали, князь… Какие это лазутчики, так, воришки… Решил проучить для острастки…

– А среди тех воришек, слышал, и тот, кто прошлой осенью меня охромил…

– Ох, наговор! – тонко выкрикнул мухтасиб. – Да будь таков злодей, стал бы я его просто так держать?!

– Вот и приведи его ко мне, – приказал Темир, – сам разберусь!

После этого разговора мухтасиб поспешил в подземелье, где томились московские купцы, У него был такой жалкий вид, что Василий вместо обычной ругани съязвил:

– Долгонько тебя не было – эк перевернулся весь, от скукоты, что ли?

– Мине на тибя надоел посмотреть, – буркнул мухтасиб, – типер на тибя князь Темир будет посмотреть…

– Мне все одно: что князь, что грязь, – махнул Василий в его сторону, – А тебе жалко? Пусть смотрит.

– Мине жалка, што язык тибе оставил тада, мала болтал бы тепер.

Василий собирался было продолжить перепалку, но Матвей оборвал его и спросил у мухтасиба о причине Темирова интереса.

Тот пояснил:

– Темир сыказал: обидшик мой у себе держишь, кито сытырлял мине. Я говорил, какой обидшик, просто воришка. Он не верит, дай мине нада…

– Воришка? Еще чего! – вклинился Василий. – Коли помирать, то уж лучше в доблести, а не в воровстве.

– Ты гылупый совсем, – сказал мухтасиб, – за воровство бить попка нада, за Темир садить на кол нада. Гиде сидет больнее?

– А у тебя о моем заде что за забота?

– Он о своем бережется, – объяснил Матвей. – Какой расчет ему московских лазутчиков в своих друзьях иметь? Уж лучше с ворьем дружить! Так ведь?

Мухтасиб грустно кивнул.

– Так что ж, я этого живодера спасать должен?! – удивился Василий. – Нет, не согласный, еще и донос какой ни есть на него сделаю – сам помру и его под степь сведу…

– Не нада под степ, – сказал мухтасиб, – молшать будешь, тывой товарищ пущу тада…

– Он молцать не может, – неожиданно подал голос Семен.

– Пуст не молшит, а вирет тада… Ты не лазутшик – говори, просто плут мала-мала, а? И Темир не ты сытырлял. Будешь сыказать так, сибя и их сыпасай.

– Опять, поди, обманешь? – усомнился Василий.

– Клянусь аллах, пущу! Только болтай мала-мала, а?

В тот же день Василия привели к Темиру. Вертлявый толмач подбежал к нему и презрительно сказал:

– Сиятельный князь хочет знать, каким путем ты, русская собака, прибежала в наш город?

Василий, мигом забыв о своем намерении быть покладистым, гордо ответил:

– Передай, вонючая падаль, своей мурзе, что я приехал в ваш богомерзкий город по реке.

Толмач повернулся к Темиру и перевел:

– Русская собака повергнула свое ничтожество к стопам избранного аллахом с помощью следования по водному пути.

– А теперь, навозный червь, расскажи князю о своем пути подробнее, – потребовал толмач.

Василий разразился замысловатой бранью.

– Что он там болтает – переводи! – приказал Темир.

– О сиятельный, у этих неверных очень многословный язык. Смысл его слов сводится к тому, что он плыл но матушке-Волге – так они называют нашу Итиль.

– А спроси его, был ли он в Коломне и много ли там русского войска?

– Тьма! – сказал Василий.

– Десять тысяч, – уточнил толмач.

– А велика ли там крепость и много ли в ней пушек?

– Сунься – узнаешь, коли голову не потеряешь.

– Спроси еще, толмач, зачем он в меня стрелял?

К такому вопросу Василий был готов, поэтому сразу же переменился:

– Скажи своему господину, что я такое злодейство и в мыслях не держал. И зачем мне его стрелять? Я купец, а не стрелец!

– А где так метко стрелять выучился?

– Да нигде. Как сказал мне мухтасиб, что на волю отпустит, ежели в веревку попаду, так призвал я к себе в помощь господа нашего – он мне стрелу и направил. Только обманул меня брюхатый и на волю не отпустил.

– Ты саблей владеешь?

– Где там, господин? Я человек торговый.

Темир махнул рукой, и Василия обступили несколько стражников. К его ногам упала кривая татарская сабля.

– Подними и защищайся, – указал на нее Темир. – Защитишься – получишь волю. Посмотрим, как тебе поможет твой бог на этот раз.

Стражники расступились и, выставив вперед копья, образовали широкий круг. В него вошел приземистый и коротконогий татарин, вооруженный такою же саблей. Он двинулся на Василия прямо и несокрушимо, как стена. И тому пришлось принять бой. «Не пропадать же зазря! – подумал он. – Хоть одного басурманца жизни лишу, и то польза будет». Татарин оказался сильным, но малоопытным бойцом. Он сразу же бросился в бурный натиск. Василий отступал до тех пор, пока в его спину не оперлось копье стражника – пути назад не осталось. Между тем татарин продолжал отвешивать тяжелые удары, будто дрова рубил. Один из них оказался таким сильным, что прорубился через защиту. По плечу Василия стало расползаться кровавое пятно.

– A-а, урус-шайтан, мин сины[59]59
  Мин сины! (тат.) – Я тебя!


[Закрыть]! – вскричал татарин и взмахнул саблей, чтобы нанести окончательный удар.

Но Василий в стремительном броске опередил его и всадил саблю в живот своего противника. Тот вскрикнул, обмяк и стал валиться на пол. А Василий неожиданно бросился под ближайшего стражника, сбил его и, вскочив на ноги, рубанул по голове. Тут же напал на другого и сшибся с ним в новой сабельной схватке. Стражники пришли в себя, и вскоре ловко брошенный аркан свалил Василия на землю. Его быстро связали.

– Так где же обещанная тобою воля, Темир?! – крикнул Василий.

– А зачем обманул и сказал, что саблей не владеешь? А зачем обманул, что купец? Зачем купцу так метко стрелять и так ловко владеть саблей? Он лазутчик московского князя! – повернулся Темир к стражникам. – Забить до смерти!

Толмач подбежал к Василию и радостно перевел:

– Тебе приказано умереть красивой смертью, лживый шакал. Посредством кнута твое тело будет изукрашено самыми яркими узорами. Князь желает тебе насладиться красотой своей смерти!

Прошло всего несколько минут, и полуголого Василия прикрутили к длинной скамье. Два палача деловито разложили кнуты и принялись за привычную работу. Первые удары Василий стерпел молча, а потом вскричал:

– Подлые басурманцы, лживые змеи! Пусть каждая капля моей кровушки пойдет на вашу погибель! Хлещите сильнее, пусть больше будет крови!

Ему сразу же стало легче. Сначала подумал – от крика, потом понял, что его перестали бить. А палачи в это время распластались на полу у ног самого хана Ахмата– тот вошел, привлеченный громкими криками истязуемого.

К скамье подбежал толмач и старательным, дрожащим от волнения голосом сказал:

– Великий хан спрашивает, за что ты называешь нас лживыми и почему грозишь нам карою?

– А за то, что ни одному вашему слову верить нельзя! – облизнул Василий пересохшие губы. – Тут же обманите. Трижды отпустить меня обещали и трижды рушите свое обещание.

– Это правда? – обратился хан к Темиру.

И тому пришлось рассказать все.

– Коран запрещает нам поступать против обещанного, – покачал головой Ахмат. – Что подумают о нас неверные, если мы станем нарушать заповеди пророка? Развяжите его и верните ему силы. – Он подошел ближе и пристально посмотрел на Василия: – Мне сказали, что ты храбрый и искусный воин, урус. Хочешь служить в моем войске?

– Лучше смерть! – гордо ответил Василий.

Палачи оживились, но Ахмат их успокоил:

– Преданность не должна наказываться. Ты свободен, урус! Иди и скажи своему князю: я иду, чтобы сокрушить его!

– Но, повелитель, – воскликнул Темир, – его нельзя отпускать, ибо Иван узнает о временя и направлении движения твоего войска!

Ахмат снисходительно усмехнулся:

– Солнце восходит в известный час и с одной стороны. Зная это, сможешь ли ты закрыть от него степь? Так и Иван не сможет защититься от меня. Иди, урус, и передай, что, если твой князь хочет отвратить кару от своего народа, пусть через месяц приведет к Коломне всю свою семью, казну и войско. Иди!

Василий, неожиданно отставленный от смерти, растерянно молчал и опомнился, когда Ахмат уже вышел.

– Я, чай, не один здеся! – крикнул он Темиру. – Где мои, купцы-товарищи?

– Они поторгуют дока без тебя, – ехидно ответил тот, – а ты поспеши выполнить царский приказ, пока великий хан не отнял свою милость! Стража! Проводите его в путь, и пусть он не задает глупых вопросов!

Дорога, на которую вывели его стражники, была не по-обычному оживлена: шел военный люд, пылили бесчисленные табуны, катились повозки с ратным нарядом и припасом, подтягивались дальние кочевья, исчернив дымом своих костров лазурь весеннего неба. Лишь с подъездом к рязанской земле людской поток стал редеть, а потом почти вовсе прекратился: Русь заратилась на мирных полях и пылить по дорогам ей было недосуг.

Московская земля встретила Василия заплетенными в яркие ленты березками и плывущим по рекам разноцветьем венков – шел ласковый девичий праздник семик. И наконец 23 мая, как раз на троицу-богородицу, услышал Василий родные московские звоны и увидел блеск кремлевских куполов. Радостно осенился он широким крестом и отправился к великому князю.

Услышав привезенные вести, Иван Васильевич омрачился: значит, не удалось отвратить войну. Видит бог, не нужна она сейчас Москве, ибо случай может разрушить то, что создавалось годами. Может быть, и впрямь дарами умаслить нечистивца? Да ведь опасно – известно, волку сеном брюха не набьешь. По всему выходит, что воевать крепко придется. Великий князь собрал ближних советчиков и объявил им о требованиях Ахмата.

– Что будем делать, князья? – спросил он.

– Говорили, повиниться нужно, – вздохнул Патрикеев. уловивший сомнения великого князя, – сейчас бы головы не ломали. А можа, успеем? Вестей неверных о басурманском войске еще нету, на рубежах дикопольных пока спокойно, можа, еще не поздно вину свою Ахмату принести? Ему поминки слаще войны, а нам дешевле…

Но другие советчики с Патрикеевым не согласились.

– Государь! – воскликнул князь Холмский. – Требует Ахмат тебя с войском и казною, так ты его только на треть уважь – войском своим. Тама и посудимся!

И князь Оболенский-Стрига его поддержал:

– Коли кликнуть клич по московской земле, много народа под твой стяг встанет – всяк на татарву идтить восхочет…

И брат великого князя Юрий, который татар не единожды бивал, добавил:

– Самое время полки собирать да встречу Ахмату готовить. Не нами война затевается, а защитить свою землю от басурманцев – нету дела святее…

– Полки-то соберем, – согласился великий князь, – да ведь силой и распорядиться с умом нужно, а то дело потруднее.

Но князь Юрий Васильевич сомнений не разделил.

– Не хуже прадедов распорядимся. Глянь-кось сюда, – он указал на большую хартию, изображавшую владения московского князя, – вишь, у Коломны Ока в нашу землю петлей вступается? Мы вершинку выступца большим полком, а подножия полками правой и левой руки прикроем, посередке передовой полк выставим. Кинется Ахмат – сначала о передовой ногти поломает, потом о большой зубья выбьет; начнет упираться – ручники ему бока сомнут – и нет Ахмата! – Он хотел еще что-то добавить, но неожиданно зашелся в тяжелом, надсадном кашле, махнул рукой и сел на место.

– Ай да Юрий Васильевич! До чего складно, ровно стратиг все рассудил! – поддержал его князь Холмский.

– Выступец-то вона какой! Чтобы весь его перекрыть, народу пропасть нужна, – осторожно заметил Патрикеев.

– Со всех концов людей соберем, хватит, – уверил Холмский.

– Дак у нас не только этот выступец – граница с Диким полем на двести верст растянулась, ее тоже без присмотра не оставишь!

– Коли все двести верст перекрывать, никакого войска не хватит, – вмешался в спор Оболенский-Стрига. – Да и Ахмат своих людей не в растяжку поведет – кулаком вдарит. Вот и нам нужно супротив его кулака свою стенку выставить – верно князь Юрий рассудил!

– А вдруг не тама, где нужно, выставим?

– Что ж, военное дело завсегда рисковое!

– Риск! Риск! – раздраженно сказал великий князь. – Не в бабки играем, потому не должно быть никакого риска!

Советчики переглянулись и стихли – когда государь в суровости, ему любое слово в зажигу идет. Тишина успокоила Ивана Васильевича: от него ждали решительного слова. Он оглядел всех и твердо сказал:

– Сегодня же велю разослать по городам созывные грамоты, чтобы рати торопом снаряжали. Может, и сделаем так, как князь Юрий рассудил, но только когда наверно о движении Ахматова войска вызнаем. – Он повернулся к Хованскому: – Пошли, князь, в Орду поболее своих людей, я о каждом Ахматовом шаге знать должен. Чтоб всяк день оттуда свежие вести были! Понял? А ты, князь Юрья, езжай в Коломну, место высмотри, а как ратники начнут прибывать, по полкам их разводи. Вы же, воеводы, сидите покуда здесь, рати принимайте и к бою готовьте. А ты, Владимир Григорьич, – обратился он к казначею, – казну богатую снаряди и тож наготове держи.

– Это для кого же? – недовольно спросил Ховрин.

– Для Ахмата. Как подойдет к нашей земле, попробую с ним потолковать, может, еще миром все уладится…

В военных приготовлениях быстро промелькнул месяц. А в конце июня к великокняжескому дворцу прискакал густо припорошенный пылью всадник. Его полузагнанный конь тяжело раздувал бока и ронял грязные клочья пены. Всадник сполз на землю и выбил о колено шапку – из-под пыли проступила желто-красная лента. Стража подняла опущенные было копья – такому гонцу путь во дворец чист в любой час. Прибывший, с трудом передвигая одеревенелые от долгой езды ноги, добрался до великого князя и хрипло объявил:

– Беда, государь! Орда двинулась на нас бессчетным числом!

Иван Васильевич подошел к образу и перекрестился.

– Спаси, господи, люди твоя и благослови, победы над супротивником нам даруя! – скороговоркой проговорил он, а потом спокойно спросил: – Далече ли царь ордынский теперь будет?

– Остатний раз у Дона видели, а ныне, видно, к Хопру подошел, – ответил гонец.

– Сколь времени до тех мест гонцу быстрому скакать?

– Меньше чем за две седьмицы не обернуться – леса об эту пору густые, травы высокие…

– А большому войску раза в три дольше выйдет, – задумчиво проговорил Иван Васильевич. – Значит, Ахмат у наших рубежей не ранее как через месяц объявится. Пора начинать встречу ему горячую готовить.

Последующие вести сходились в одном: Ахмат поднялся большими силами и идет сухопутной дорогой по направлению к Коломне. Времени для раздумий более не оставалось.

29 июня, в день славных первоверховных апостолов Петра и Павла, выступила к Коломне передовая рать под началом боярина Федора Борисовича Акинфова. Ранним утром ратники заполнили Ивановскую площадь и прилегающие к ней места. Они в благоговейном молчании ждали свершения святого таинства: перенесения гробницы митрополита Петра из старого здания Успенского собора в нишу только что сложенной вокруг него новой стены. Прежнюю гробницу с великим страхом и печалью вскрыл еще две недели назад митрополит Филипп. Его слезливому взору предстал весь распавшийся от огня, разоренный и пограбленный гроб первоздателя Успенского собора. Последний раз собор горел в Тохтамышево нашествие, поэтому воров и поругателей веры долго искать не пришлось. Кости святого Петра положили в богатый ларец и явили ратному люду, а митрополит Филипп своим немощным голосом, многократно усиленным площадными бирючами, поведал ратникам о новом злодеянии «татаровей нечистивых».

Площадь яростно загудела:

– Смерть поганым!

– Ни в жизни, ни в смерти покоя от них нету!

– Святые мощи заступника нашего поганить вздумали!

– Дети мои! – разносили бирючи обращение Филиппа. – Идет ныне к нам царь Ахмат, иконоборец и злой крестьянский укоритель. Хвалится он принять к себе землю русскую, разорить церкви православные, а вас в свою веру переложить. Заместо храмов наших свои поганы ропати[60]60
  Ропати – мечети.


[Закрыть] поставить, могилы святые порушить, по городам сызнова баскаков насадить, а князей наших честных до смерти избить!

Площадь захлестнуло новой яростной волной.

– Не бывать такому!

– Костьми все ляжем за землю, за веру нашу!

– Веди нас, воевода, на встречу с басурманами!

Митрополит подошел к ларцу со святыми мощами, поклонился и сказал:

– О чудотворный святитель Петр! Тебя господь показал роду нашему и зажег тебя, светлую свечку, и поставил на подсвечнике высоком, чтоб светить всей земле русской. Настало для тебя время молиться за нас милостивому Спасу, чтобы не пришла на нас смертная опасность и сила поганая нас не погубила. Ты ведь страж нага крепкий, а мы твоя паства. Укрепи нас и даруй победу!

И все ратники опустились на колени, повторяя последние слова митрополита. А он вручил боярину святую хоругвь с образом Спаса и выслал к кремлевским воротам по епископу со святыми образами и святою водою, чтоб всякий воин вышел ко врагу благословенным и окропленным.

2 июля, в день ризоположения честной богородицы, Успенский собор обступили новые рати – готовились к выходу князья Иван Оболенский-Стрига и Данила Холмский – воеводы полков правой и левой руки. Митрополит Филипп подвел воевод к чудотворной иконе владимирской богоматери, опустился перед ней на колени и горячо заговорил:

– О чудотворная госпожа царица, заступница всей твари человеческой, не дай городов наших на разорение нехристям, да не осквернят они святые твои церкви и веры христианской. Пошли нам свою помощь и покрой нас нетленною своею ризой, да не будем мы бояться ран и смерти, на тебя ведь надеемся, потому что мы твои рабы…

И снова бирючи доносили до ратников молитву митрополита, и снова они, преклонив колени, громко повторяли горячие слова. С той поры что ни день провожала Москва малые или большие рати. Под Коломну ушло московское городское ополчение. Из него и подошедших позже ратей северных князей должен был составиться большой полк, отданный под начало Ивану Юрьичу Патрикееву. В Серпухов стекались конные рати и отряды служилых татар. Там подняли свои стяги великокняжеский брат Андрей и воевода Петр Федорович Челяднин. Казалось, вся Русь, охваченная справедливым гневом и желанием защитить свою землю, тронулась с места и потекла навстречу супостату. Только великий князь все еще выжидал, дотошно выспрашивая частых гонцов. Да еще томились в нетерпении западные и порубежные князья – им было велено сидеть на своих местах.

Между тем под Коломной появились летучие татарские отряды. В стычках с ними были взяты первые пленники. Одного из них утром 30 июля доставили к великому князю. Пленник оказался из тумена мирзы Альмета, получившего приказ захватить перевозы через Оку. Ахмат, по его словам, подходил к Ряжску, и отделяло его от Коломны чуть менее трехсот верст. Так говорил пленник на всех допросах, то же повторил и под пыткой.

Великий князь приказал собираться в путь. В два часа пополудни отслужил он в Архангельском соборе торжественную обедню и сказал, обратившись к гробницам своих предков:

– Русские князья, прародители наши! Если имеете смелость просить Христа, то помолитесь о нашем унынии, ибо приключилось великое нашествие на нас, детей ваших. И ныне сражайтесь вместе с нами противу басурман!

Сказав так, он вышел из собора и в тот же день отплыл вниз по реке.

2 августа великий князь приплыл в Коломну. Он возблагодарил торжественным молебном своего святого угодника Тимофея за счастливое окончание пути, немного отдохнул после обеда, который устроил в его честь коломенский наместник, и лишь затем кликнул нетерпеливо ожидавших вызова первых воевод.

Последние дни принесли им довольно сведений о движении орды. Накануне из Серпухова прискакал князь Андрей, привезший с собой новых пленников. Они подтвердили прежние сведения о намерении Ахмата идти на Москву со стороны Коломны. О том же говорили только что вернувшиеся из татарского стана самовидцы. По всему выходило, что появление больших сил Ахмата следовало ожидать со дня на день, а русское войско все еще было растянуто на многоверстную длину. Шестьдесят тысяч ратников стояли под Коломной, столько же прикрывало южные рубежи, тридцатитысячная конная рать находилась в Серпухове, а в западных землях и на подходе было еще сорок тысяч. Воеводы решительно высказывались за то, чтобы немедленно стягивать силы и собирать их в кулак.

Особенно горячился князь Андрей, боявшийся снова остаться в стороне от главного дела:

– У Ахмата половина войска на конях, а у нас здеся одни пешцы стоят. Сомнет он их без труда и напрямки к Москве двинет. Какая тогда польза в нашем дальнем отсюда стоянии? Пора всем под Коломну собираться!

Иван Васильевич слушал молча, торопиться он, по обыкновению, не хотел. Некоторые воеводы, вспомнив о намерении великого князя откупиться от Ахмата, несогласно ворчали:

– Чего это нам перед Ахматом виниться и честь свою марать? Сила эвон какая собрана! Надо – как Дмитрий Иванович Донской на Мамая – грозно идти!

Другие осторожно возражали:

– Дмитрий Иванович тоже не сразу в драку кинулся, а послал допрежде к Мамаю своего человека, Захарку Тутшева, со многим золотом.

– Дак вить пустое дело вышло, и ныне так будет! – спорили с ними.

Так ничего и не решив, распустил великий князь советчиков, только братьям приказал задержаться.

– Шуму – как на псарне, – медленно проговорил он и посмотрел на братьев, словно ища у них поддержки.

– Собаки лают, когда псарь отдыхает! – зло проговорил Андрей. – Нужно решать скорее, как Ахмата встретить да битву с ним содеять, а не лаяться без толку.

Иван Васильевич выжидательно глянул на Юрия. Тот поддержал Андрея:

– Самое время тебе, государь, слово свое молвить. Вона сколько вестей от Ахмата идет, и, выходит, ждать нам его нужно здеся.

Великий князь помолчал, а потом задумчиво заговорил:

– Легко у вас, братовья, дела решаются, индо завидки берут. Оно, конечно, с малой поклажей и прыгать легче, а коли споткнешься, то подниматься быстрее. У меня же на плечах ноша потяжельше вашей будет, мне оступиться никак нельзя. Вестей, говорите, много, что Ахмат в здешние места нацелился? Верно, много, даже с избытком, то-то и странно… Ну а вдруг обойдет нас, поганец? Андрей правильно говорит, что его войско попроворней нашего будет. Пока мы повернемся, он землю начнет зорить, на Москву двинет… А коли у них с Казимиром сговор, то и тот с литовских рубежей вдарит.

Гляньте-ка, – он указал на висевшую карту, – что будет, если мы все сюда стянемся?

Князь Андрей горячо возразил:

– Над бумагой сидючи, всяко напридумать можно, а на деле по другому выходит. У татар большое войско, не может оно в любом месте Оку перейти, потому на здешние перевозы и нацелилось. А на литовском рубеже войска Казимирова нету, мои люди проверяли, да и сам, поди, это знаешь. Зачем же напридумывать, коли Ахмат самолично велел тебе здесь его ожидать?

И снова князь Юрий поддержал Андрея:

– Верно он говорит, государь! Как ни крепка крепостная стенка, а все ж под таранным ударом рухнет. Не сдержать нам татар здешними силами.

Иван Васильевич тяжело вздохнул:

– Ну что ж, может, вы и правы, время и в самом деле решать. Давай, Юрий, собирай сюда полки, будем готовиться к битве… А конную рать пока все ж оставим под Серпуховом, будем держать ее наготове, чтобы по первому зову двинуть, куда потребуется.

Не по нраву пришлось Андрею такое решение, потому сказал задиристо: