Текст книги "Страх"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Ты что, охренел?! – в третий раз вернул его в сознание уже голос.

Четверик повернул окровавленное лицо в сторону голоса. Перед глазами цветными пятнами калейдоскопа то складывалась, то опять рассыпалась коренастая фигура в синем милицейском кителе.

– Пьяный, что ли?!

– Я... я... я...

– Да вижу, что ты... У-у, тебе ногу движком зажало...

– А тот... жи... жив-в?..

– Да жив. Ты ему всю морду в кизяк разбил. Валяется в бессознанке. Радуйся, что у него подголовник на сидении есть, а то б переломал ему шею... Ну, потерпи, – еще раз с жалостью посмотрел он на ногу Четверика. Сейчас скорая приедет. И бригаду нашу я уже вызвал. Ножницами вырежут металл, освободят твою ступню...

– Я... я... офицер гос... без...

– Ты молчи, а то еще помрешь.

– У тебя зва... какое звание?

– Старлей.

Милиционер сочувственно отер кровь своим носовым платком с лица, но жар стереть не смог. Он все так же сжигал лоб и кипятил бурую кислоту в голове.

– Ты чего, гриппуешь, что ли? – спросил милиционер и посмотрел вдоль пустынного шоссе.

Бригады со спасительными ножницами все не было. А самому составлять протокол не хотелось.

– Я... я... капитан, – все-таки выдавил непослушными

губами Четверик.

– Это хорошо, – согласился милиционер. – А вон и скорая едет. Зря ты в него, капитан, въехал... Теперь еле расплатишься за ремонт...

– Он – там? – поднял вялую руку Четверик и ткнул пальцем

в паутину трещин на лобовом стекле.

– Да там, там. Чего ты за него волнуешься? При таком деле

он должен волноваться, чтоб ты не сбег.

– Он – те...терро...ист...

– Чего?

– Он – пре...ре...ст-тупник...

– Ты думаешь? – посмотрел на неподвижный стриженый затылок водителя милиционер.

Его маленькая округлая головка была по-прежнему прижата к стойке дверцы. Он словно бы прислушивался к их разговору.

– По...посмотри ег-го до...документы, – попросил Четверик.

Кислота опять забурлила и вот-вот должна была залить глаза, ослепить их забытьем.

– Документы вообще-то твои надо забрать. Ты же нарушитель, – холодно напомнил милиционер.

– Н-на, – подал вперед правое плечо Четверик. – В ка...кармане руб-башки...

Милиционер виновато посмотрел на карман, отвернулся и пошел к "жигулям" цвета мокрого асфальта. И уже оттуда, под скрип тормозов подъехавшей скорой, прокричал:

– Ты зря на него наговаривал! Обычный паспорт! Вот – Зак Валерий Савельевич.

29

Флотский госпиталь в Североморске пах как-то не по-госпитальному. Странный цветочный аромат струился то ли от стен, то ли от волос медсестер, наклонявшихся к Тулаеву, чтобы закапать ему глаза. А может, его несло через распахнутые окна от тундры, ошалевшей от неслыханного тепла.

На глазах лежала плотная повязка, и оттого чернота в них казалась временной, только до того момента, как повязку снимут с глаз. А когда ее действительно снимали перед закапываниями, он упрямо не спрашивал, в полутьме ему это делают или нет. Если бы выяснилось, что при обычном дневном свете, он бы не знал, какую надежду придумать для себя еще.

– К вам гости, – канареечным голоском пропела дежурная медсестра.

Он впервые слышал ее. Предыдущие медсестры, судя по голосам, выглядели сошедшими с пьедестала у ВДНХ могучими колхозницами. Новенькую он представил себе девочкой с бантиками.

– Здрасьти, – ткнулись ему чьи-то горячие жесткие пальцы в ладонь.

– Здра...

– Это вот мы, – не дал ему договорить гость. – Я – механик... ну, с нашей лодки. А это, значит, политработник наш, замповосп, – в ладонь ткнулась уже другая рука, более вялая и совсем не мозолистая. – А это вахтенный офицер...

– Который с наушниками? – вспомнил Тулаев. – Ну, на

рубке, когда в море выходили, стоял?

– Так точно! – обрадовался именно этому воспоминанию вахтенный офицер.

– Значит, это ты их первым увидел?

Собеседник замолчал. Иногда очень хочется, чтобы плохое из прошлого умерло, исчезло навеки, но оно упрямо живет и живет.

– Мы вот вам от экипажа передачу, значит, принесли. – Механик взялся за руку Тулаева и подвинул его пальцы к картонному ящику, дал ощупать шероховатый бок. – Тут все наше, лодочное: соки в банках, галеты, консервы приличные, ну, типа лосося или там сосисок в желе... Короче, не та ерунда, что в госпитале дают. И это... – уже шепотом заговорщически прохрипел он: "Шило" там есть. Поллитра. Попросите мужиков местных, чтобы налили. Токо он того...

– "Шило" – это спирт? – догадываясь, спросил Тулаев.

– Конечно! Девяносто шесть градусиков!

– А почему – "шило"?

– А насквозь прокалывает, когда выпьешь. Будто шило...

Время ловит нас на слова. Услышал – и как крючком вырвало из памяти кусок жизни, связанный с этим словом. Вот и о шиле Тулаев впервые услышал в поездном купе, под кастаньетный перестук колес, услышал от пьяного Вовочки-ракетчика. Воспоминание было горьким, а стало еще горше.

– Скажите, а как фамилия ракетчика, ну, того, – не смог назвать его Вовочкой Тулаев.

– Обычная фамилия – Петров, – первым ответил замповосп. – А так мы его все Володькой звали...

– Петро-ов, – задумчиво протянул Тулаев.

Иногда, чтобы у человека появилась фамилия, он должен умереть.

– Хор-роший офицер был, – сказал, как топором рубанул, механик. Командиром лодки точно бы стал. Сейчас все с севера бегут. Он бы не убежал...

– А что эти... бандиты?

– Только сегодня утром сложили оружие, – ответил за всех механик. Двое суток их уговаривали. Но уже без нас. Там специальные люди приехали из Москвы. Антитеррор. Мать Бороды привезли, сестру одного из бандитов. В общем, обрабатывали их круто. Не выдержали они такого.

И у механика, и у замповоспа были окладистые крестьянские бородки, оба имели примерно одинаковый рост, и в представлении Тулаева они соединились в одно лицо. Он помнил, что видел у кого-то из них забинтованную кисть, и с этой кистью даже было связано что-то героическое, но у кого была эта кисть, он совершенно забыл.

– Вам Балыкин привет передал, – негромко произнес этот сплавившийся воедино человек, хотя говорил, вроде бы, замповосп. Приветы и поздравления – это его дело, а не механика. – А также передал пожелания скорейшего выздоровления. И еще вот это...

В ладонь Тулаева легло что-то твердое, металлическое. Он покатал его пальцами, но так и не понял, единая это вещь или их две.

– Командир от своего имени наградил вас чисто флотской наградой, торжественным голосом объявил замповосп. – Вот это, – заставил он тулаевский палец ощупать что-то небольшое, похожее на медальон, – знак "За дальний поход".

А вот это – подводницкая заколка на галстук...

– Длинная такая? – провел по ней подушечкой указательного пальца Тулаев.

– Да. С изображением нашей лодки...

"Как у Дрожжина", – чуть не сказал Тулаев и вдруг понял,

что это подарок, собственно, не ему, а Межинскому. Для генерала заколка с профилем атомохода – раритет, для

Тулаева – напоминание о горьком промахе.

– Вам звонок из Москвы, – прощебетал женский голосочек. – Давайте я проведу вас к аппарату.

– Ну, мы тогда это... пойдем, – загрохотали стульями подводники. – А то в Тюленью губу автобусы плохо ходят.

– А мы пешком, – радостно сообщил молчавший почти весь разговор вахтенный офицер.

Тулаев воспринимал его только в мутоновой шапке и с наушниками, нацепленными на нее. Ему и сейчас казалось, что вахтенный офицер стоит в палате с шапкой и наушниками на голове.

– Передавайте привет от меня Балыкину и всему экипажу,

по очереди пожимая руки, попросил Тулаев.

– Вас же Москва ждет! – пропищала громче обычного сестричка-канареечка. – Знаете, сколько каждая минута по междугородке стоит?!

– Ему ничего не стоит, – ответил он, но за маленькой диктаторшей все же пошел.

Межинский поздоровался виноватым голосом. Они уже разговаривали по телефону сразу после возвращения лодки в Тюленью губу. Тогда генерал ощущался усталым и раздраженным, и только в конце беседы, когда узнал, что Тулаев потерял зрение и самостоятельно вернуться в Москву не сможет, скомкал служебный тон разговора, выразил сочувствие и торопливо попрощался.

– Мой человек уже вылетел в Мурманск, – объяснял он теперь Тулаеву. К вечеру будет у тебя. У него два билета на Москву. Здесь я уже договорился. Ляжешь в клинику Федорова. Они мне объяснили, что так, заочно, диагноз поставить нельзя.

– Понятно, – самым расхожим флотским словом ответил

Тулаев.

Здесь, на севере, если нечего было сказать, то говорили: "Понятно". Вроде как произнес слово, а вроде как и не произносил.

– Президент дал указание представить тебя к Герою. Бумаги я уже отправил по инстанции.

– Понятно.

– Четверику я тоже послал. На орден Мужества.

– А кто это?

– Капитан. Он взял Зака.

Тулаев почувствовал себя смущенно. Он впервые услышал фамилию еще одного оперативника отдела "Т", а это напоминало ознакомление с секретом, который ему не положено знать. Дурацкое "Понятно" в ответ уже не годилось, а сказать что-нибудь в адрес Четверика он не мог, потому что это был бы, скорее всего, вопрос, а значит, стремление узнать еще больше секретов.

– Он тоже чуть не погиб, – первым после паузы подал голос все-таки Межинский. – Но зато террорист номер один у нас в руках.

– Значит, он в Москве был?

– Скорее, в Подмосковье. Но взяли его на Можайке. Он проехал мимо связной точки – горящего окна – на Кутузовке в сторону от центра.

– Окна? – удивился Тулаев.

– Да, окна. Ему этим окном сигнализировали, что Миус с дружками и двести миллионов долларов улетели на ТУ в сторону Латинской Америки...

– Они... улетели? – ошарашенно спросил Тулаев.

В самые трудные минуты на лодке, когда он крепил гранаты на уязвимые точки люка в центральный пост, и будущее выглядело совершенно неопределенным, он не мог себе даже представить, что Кремль пойдет на такие уступки террористам. Неужели после Буденновска и Кизляра мы научились только потакать бандитам? Неужели слабость стала главной чертой Государства Российского?

– Я обманул их, – с плохо скрываемой гордостью сказал Межинский.

– Посадили самолет на ближайшем аэродроме в России?

– Нет, я сделал инсценировку. Настоящие Миус, Наждак и Цыпленок остались в камере. Их роли играли похожие на них люди. Связной Зака, который наблюдал из здания аэропорта за ними, даже если он знал кого-то из них в лицо, не мог досконально разглядеть все с такой дистанции. А уж когда привезли на инкассаторском броневике деньги – а доллары были настоящими – у него не должно было остаться никаких сомнений.

– Круто, – по-современному отреагировал Тулаев.

– Да-а, сейчас выглядит круто. А если бы ты знал, каких трудов мне стоило уговорить президента на такой трюк! Я ждал минуты, когда задержат катер, с которого они посылали генштабовский сигнал на лодку для пуска. А когда доложили, что он обезоружен, я вздохнул с облегчением...

– Они запустили бы и без катера, – неохотно произнес Тулаев.

– Ты серьезно?

– Да... Один из убитых мог соединить блоки пуска напрямую. Без генштабовских кодов...

– А моряки меня уверяли...

– Виктор Иванович, может, не надо мне Героя? С этим... Дрожжиным я все-таки дал промах. Ведь у меня был момент в базе, когда я увидел, что он – левша...

– Это имело отношение к следствию?

– А помните, надпись на бумажке Зака – "Он – Лев."?

Помните? Мы еще тогда посчитали, что это имя предполагаемого

однокашника Миуса, но потом выяснили, что ни одного Льва на

его курсе не было...

– Что-то припоминаю...

– Так вот "Лев." – это было всего лишь сокращение от слова "левша", а буква "л" случайно оказалась чуть крупнее двух других. Или воровка такой ее запомнила, а мы поверили ей и приняли букву за прописную.

– А этот... Дрожжин – левша?

– Совершенно точно. А Комаров – правша, то есть самый

обычный человек.

– М-да... Но про Героя ты зря... Не надо так...

Тулаев больше спорить не стал. Во-первых, с начальниками спорить вообще бесполезно, а, во-вторых, сбоку опять прощебетал пионерский голосочек:

– Товарищ Ту-улаев, к вам врач на осмотр пришел.

Межинский, скорее всего, тоже услышал уведомление медсестры, потому что затягивать разговор не стал.

– Только это... Саша, – в конце загадочно помялся он.

Об этом чэ-пэ журналисты до сих пор не пронюхали. Я уже кое-какие меры принял. Но ты тоже учти: информация о теракте пока засекречена...

– Вы думаете, журналисты ничего не узнают?

– Са-ашенька, – с иронией протянул Межинский, – у нас в стране журналисты узнают только то, что им сообщают властные структуры. Неужели ты не заметил, что больше половины новостей по телевизору – это отчеты с брифингов и пресс-конференций? А если власти промолчат, то и пресса не догадается...

30

От врача пахло старой пепельницей. Ходил он неслышно и легко, будто и сам состоял только из табачного дыма. Зато когда запах пепельницы становился сильнее слева, Тулаев твердо знал, что именно туда, влево, ушел доктор. А когда справа, то, соответственно, наоборот. Сейчас тяжелое сигарное дыхание овевало лицо Тулаева прямо, и именно оттуда донесся чуть хрипловатый бывалый голос:

– Ну что, третьи сутки пошли? Давай-ка проверим. Сними с него повязку...

Спичечные пальчики медсестры пощекотали затылок Тулаева, с век исчезла повязка, и им сразу стало холодно.

– Та-ак... А теперь медленно откройте, – табачными волнами накатил по лицу доктор.

От запаха закружилась голова, и он распахнул глаза, чтобы побыстрее избавиться от мутнинки. Распахнул – и чуть не вскрикнул: вместо черноты в них стоял белесый туман, а внутри тумана обволакиваемые им качались белые, синие, зеленые пятна. Но не яркие, не сочные краски, а похожие на разбавленную акварель.

– Что вы сейчас видите? – настороженно спросил доктор.

При этих словах табачный дух от него почему-то не дошел до ноздрей Тулаева.

– Что?.. Что?.. – он повернул голову вправо, на вплывшее в туман самое яркое, оранжевое пятно, и радостно прокричал: – Вот!.. Вижу солнце!..

– Где солнце? – удивился доктор. – Девушка, кто вас сюда пустил?! Прием окончен!

– Я... я пришла с подводниками и... и... хотела поговорить

с товарищем после них, но мне сказали, что его вызвали к телефону, и я...

– Маша?! – зачарованно глядя на оранжевое, спросил он.

– Да, это я – Маша, – грустно ответила она.

– Я же сказал, прием окончен!

Табачное облако уплыло вправо, туда, где жило живительное солнечное пятно, но и без этого запахового перемещения

Тулаев заметил что-то длинное и белое, что наплыло на оранжевое.

– Покиньте палату!

– Доктор, я вас прошу, не выгоняйте ее, – попросил Тулаев. – Пусть останется. Вы же ненадолго?

– Нет. Не надолго, – все с той же неиспаряющейся с ее губ грустью произнесла она. – Минут на пять.

– Ну вот видите, доктор, всего пять минут!

– Ладно, оставайтесь. Закапаем уже после вашего свидания, товарищ майор, – закончил натужную фразу доктор и, закашлявшись, вышел из палаты.

Все те же тоненькие пальчики вернули на глаза повязку, процокали каблучки, и Тулаев почувствовал, что, хотя пришли к нему, но первым говорить должен он.

– Присаживайтесь, – руками обвел он комнату.

До этой минуты он точно помнил, где стоят стулья, но сейчас забыл, а что-то упорно мешало вспомнить.

– Давайте я вам помогу. – Она взялась своими пальчиками за его кисть, и он снова, как тогда, на берегу Тюленьей губы, ощутил, что они теплее его пальцев. – Вот здесь ваш стул.

– Спасибо, – послушно сел на него Тулаев и стула не почувствовал.

– Я... мне ска... сказали, что вы были последним, кто разговаривал с... папой...

Она упрямо не садилась, но и не отпускала его пальцев. Или это он не отпускал?

– Наверное, да, – после паузы ответил он, хотя хотел сказать: "У люка было несколько человек. Я говорил со всеми. И они говорили между собой. Может, и не я был последним, кто слышал слова боцмана".

– Что он сказал?

– Он?.. Что-то типа: "Я пойду в головной группе"...

Не говорить же, что боцман пробурчал: "Я свое отжил. Мне бояться нечего".

– А как он погиб?

– Он?.. Он погиб героем, – вспомнил Тулаев слова

Межинского о звании Героя России. – Он успел убить двух бандитов...

– А мне сказали, он только ранил одного, а он его...

– Нет-нет, он положил двоих, – отдал боцману своих убитых Тулаев. Если бы не он, могло бы случиться ужасное...

Он вдруг вспомнил, как Маша рассказывала о своих снах, о городе с высокими красивыми домами, и еле сдержал в себе слова: "Маша, выходите за меня замуж". Их нельзя было произносить сейчас. Он горько вздохнул об этом, а Маша, поняв его вздох по-своему, посочувствовала ему:

– У вас должно восстановиться зрение. Я разговаривала с врачом... С другим, не с этим. Он сказал, что это как если на сварку долго смотреть, то в глазах темнеет. А потом проходит...

– Спасибо, – еще крепче сжал он ее пальчики.

– У нас в базе со всех подводников и членов их семей

взяли подписку о неразглашении государственной тайны.

– Правда?

– А какой в этом толк? Если бы это вернуло папу...

На его кисть упала капля. Острая, как льдинка.

– Не плачьте, – вскинул он голову. – Не нужно.

– Вы очень хороший человек... Вы... Я...

Она высвободила свои пальцы и выбежала из палаты. Тулаев вскинул руки к затылку, чтобы сорвать повязку, вернуть в глаза туман и пройти сквозь этот зыбкий туман за нею, за оранжевым солнечным пятном, но тут на колени мешком откуда-то сверху шлепнулся Прошка. Кот вскинул лапки ему на грудь, понюхал подбородок и лизнул в щеку. Прямо как собака.

– Так ты все слышал, брат? – спросил его Тулаев.

Прошка со знанием дела промурчал.

– И ты мой выбор одобряешь?

Шершавым язычком, скользнувшим по щеке, Прошка выразил что-то свое, кошачье. Оно могло означать что угодно, но Тулаев воспринял его так, как ему хотелось в эту минуту.

Жизнь продолжалась. Казалось, что теперь у нее уже никогда не будет конца.