Текст книги "Страх"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Помянем одного мужика. Кореша моего. Еще с пацанов. Орел еще тот был, хотя и хлипковат. Зато любил меня... Ты ж, Семен, меня никогда не полюбишь...

Куфякову стало холодно. Он стер пот с виска и вынужденно спросил:

– Помер, што ли?

– Менты пришили, братуха, – странно посмотрел на Куфякова

Миус и добавил: – Ну, давай, царство ему небесное!

Куфяков чуть не задохнулся от одного глотка. Глаза сразу

стали влажными, как от лука. Он часто-часто заморгал ими, с

радостью подумав, что Миус может принять эти слезы в адрес

его погибшего друга. Вылущив зубок чеснока, он жадно впился в него железными зубами и, почти не жуя, проглотил. Он очень боялся, что Миус заберет у него этот драгоценный чеснок. Глаза постепенно просветлели, и Куфяков увидел, что внутри треугольника, у самого его основания, красуется кривой крестик.

33

Бывают дни, которые хочется вычеркнуть из своей жизни. Если это можно было бы делать, то календарный год никогда бы не кончился на Земле. Наверное, так устроен человек, что ему все время чего-то не хватает. То денег, то счастья, то здоровья, то всего сразу. Нет существа, жаднее человека. И ничто не способно изменить этот порядок вещей.

Под эти мысли Валерий Савельевич Зак распаковал свой старый дорожный чемодан, положил в коробочку значок Североморска, которого так недоставало его коллекции гербов городов, и вздрогнул от звонка.

Вчерашний день, вечером которого он узнал так много

плохого и именно о котором он так расстроенно думал, отнесло

куда-то вдаль. Вбив под шкаф новые немецкие тапочки, Зак обул

старые, с заметными дырами на носах, по-лыжному прошаркал на них к

двери и в глазок увидел того, кого и ожидал увидеть.

Меньше всего ему хотелось открывать дверь, но человек, упрямо стоящий на площадке, явно знал о его приезде, знал, что он в квартире, и его затворничество могло показаться подозрительным. А именно это сейчас было бы излишним.

– Здравствуйте. Вы к кому? – болезненным кашлем закончил вопрос Зак.

– Валерий Савельевич? – спросил Тулаев.

– Да. Это я.

– Тогда я к вам.

В отчестве Зака было что-то знакомое, но Тулаев никак не мог вспомнить, где он его слышал. Вполне возможно, что это застрявшее в голове с детства имя Савелия Крамарова мешало ему.

– Чем обязан?

– Я – журналист. Пишу на правовые темы. Я уже беседовал с вашим братом. Возможно, мне удастся помочь ему.

На сером изможденном лице Зака не дрогнул ни один мускул. Он смотрел на гостя все так же устало и безразлично.

– У меня нет ничего общего с братом, – тихо сказал он и

снова прокашлялся. – У меня туберкулез. Вы не боитесь заразиться?

Тулаев не знал, боится или нет. Сейчас он боялся, что его не

пустят за порог.

– Но лучше вас его вряд ли кто-то знает, – пытался

ухватиться за соломинку Тулаев.

– Мне об этом трудно судить, – вяло ответил Зак. – Мы не виделись более десяти лет.

Тулаев мысленно поставил рядом с ним Миуса, и получилась странная парочка. Нужно было взгромоздить одного Зака на другого и потом растянуть эту пирамидку на метр в сторону, чтобы получился его братец. Поневоле поверишь в гены. Они у их родителей отличались существенно.

– Вы знаете, что ему отказано в помиловании? – выпалил Тулаев и по лицу Зака ничего не понял.

– А не все ли равно, – невозмутимо ответил он.

Его нельзя было встряхнуть, наверное, даже взрывом.

– Значит, вы не хотите ему помочь?

– А в чем? – удивленно произнес Зак. – Вы же сами

сказали, что он обречен. Что же мне, сесть за него в тюрьму?

– Но вы же бывший офицер! Помочь брату – это...

– У нас в стране половина мужчин – офицеры, – отпарировал Зак. – У нас даже после института дают звание старшего лейтенанта запаса. А я... Я всего лишь лейтенант запаса.

Армия сгубила мое здоровье и выплюнула меня как инородное тело. Знаете, какая у меня пенсия? Рассмешить?

Впервые Тулаев понял, как трудно работать журналистам.

Каждое чмо считает тебя бездельником, пришедшим отнимать его драгоценное время. Но у чиновников-то ясно на что уходит время, а зачем бережет его этот чахоточный коротышка с черными глазами-бусинками?

Тулаев еще раз всмотрелся в них и наконец-то понял, что же досталось обоим братьям от матери – глаза. Они были настолько маленькими, что в них ничего нельзя было прочесть.

– Значит, вы не хотите беседовать? – сдаваясь, спросил Тулаев.

Голова все еще гудела, и ему, если честно, болтать еще час с этим странным туберкулезником не хотелось.

– Извините, – очень учтиво ответил Зак. – Но я еще раз

повторю: у меня нет ничего общего с моим братом по матери,

усилил он голос на двух последних словах. – До свидания.

Закрывая дверь, Зак повернулся боком, и Тулаев чуть не

вскрикнул. Он узнал висящую на его худых плечах старомодную блекло-синюю рубашку с накладными карманами. Она была на человеке у дороги, которого грабила воровка.

Дверь захлопнулась, и оттого, что рубашки перед глазами больше не было, Тулаев потерял уверенность, что это именно она. Вернуть исчезающее ощущение могла лишь видеопленка. И он побежал вниз по лестнице, чтобы быстрее попасть домой.

А тихий Зак по-кошачьи мягко прошел в зал, посмотрел на

фотографию, висящую на стене, – он и брат стоят обнявшись на фоне

кремлевской стены – и подумал, что он бы, пожалуй, и сегодняшний

день тоже вычеркнул из жизни, чтобы заменить его каким-нибудь

другим.

34

Прошка, до болезненной слабости ног объевшийся после суточной диеты, лежал прямо у миски и смотрел видеофильм, который он уже вроде бы видел. Камера скользила справа налево по толпе, стоящей вдоль дороги.

– Ну, это нам не надо, – не смог смотреть Тулаев, как воровка с внешностью бухгалтера коммерческого банка вытягивает кошелек из кожаной сумочки зазевавшейся дамы.

Уперевшись в невидимый барьер, камера поплыла слева направо. Она будто бы сама хотела вернуться к заинтересовавшей ее воровке.

– Стоп! – омертвил кадр Тулаев.

Мутные глаза Прошки с удивлением поймали резкое движение хозяина. Он вскочил со стула, метнулся к телевизору и буквально влип в него. Даже Прошка не стал бы так кидаться на экран, если бы увидел на нем жирнющую мышь.

– Он! Точно – он! – узнал рубашку Тулаев.

С экрана на него смотрело маленькими бисерными глазками изможденное лицо Зака. Рука воровки уже погрузилась в его карман, а вторая вот-вот должна была пнуть его в спину. Старый, веками отработанный прием отвлечения. Точно так же он бросал бутылку коньяка, чтобы на секунду отвести в сторону глаза верзилы в баре.

Почему Тулаев не взял с собой диктофон к Заку? Вряд ли ему пригодился бы его голос, но в том, что он тихо говорил из-за приоткрытой двери, могло быть что-нибудь интересное. К сожалению, повторить этот разговор сейчас он уже не мог. Да и голос не помешал бы все-таки. Впрочем, это уже напоминало маниакальность.

Тулаев отпрянул от экрана, прикрыл ладонью заболевшие глаза и поймал себя на мысли, что он теперь готов записывать голоса всех встречных и поперечных, чтобы отыскать хозяина марфинского "М-м-да". Наверное, Евсеев-Ухо уже стонет над той пленкой, что он отдал ему утром, а если Тулаев принесет еще одну, пусть даже подкрепленную звонком от президента, не вызовет ли это у "слухача" обморок?

Копируя хозяина, Прошка тоже прикрыл лапкой глаза и сразу заснул. Ему привиделся балкон, к которому он так красиво, так мощно прыгал с тощей березовой ветки, и кошечка на том балконе. Даже во сне Прошка с удивлением подумал, почему это хозяин больше не приводит свою кошечку. У людей то, чем он занимался один раз по весне, почему-то происходит чуть ли не каждый день.

А Тулаев и сам хотел звонить Ларисе, но замерший на экране Зак своим иезуитским взглядом жег и жег его, и палец машинально набрал номер телефона Межинского. С трудом Тулаев упросил его перенести встречу на завтра. Межинский все еще был не в духе. Впрочем, наша плохая телефонная слышимость способна так изменить голос, что любой бодряк покажется дистрофиком.

Следующий звонок оживил в трубке голос капитана милиции с Петровки, 38, которому он отдал несколько дней назад копию видеокассеты с воровкой. Капитан еле вспомнил его, попросил подождать, куда-то долго вызванивал, но все-таки решение принял.

– Вам нужно поехать в "лужу"... В смысле, в Лужники, на оптовый вещевой рынок. Фотографии с видеопринтера мы передали в отделение милиции, курирующее "лужу". Девяносто процентов московских "щипачей" работают там. Попробуйте... Хотя... хотя мы ничего не гарантируем. "Щипача" очень трудно взять с уликой...

– А моя пленка? – удивился Тулаев.

– Этого мало. Все равно нужен живой случай...

Через час с небольшим Тулаев уже беседовал с другим капитаном милиции, дежурным по лужнецкому отделению. Тот долго вообще не хотел разговаривать на эту тему, но прямо на глазах Тулаева в отделение косяком пошли обворованные "щипачами" люди, и капитан сдался.

– Ладно, сержант поводит вас по рынку, – внимательно посмотрел он на белобрысого сержантика, стоящего у двери отделения. – Но он через два часа закрывается. Вряд ли что-то получится.

Отделение бурлило слезами обворованных тетек и грохотало матюгами мужиков-оптовиков, у которых срезали кошельки прямо с брюха. Тулаев вышел на его порог с облегчением. Когда в одном месте так много собирается горя, от него хочется бежать, словно это и не горе, а заразная болезнь, которую легко подхватить. Особенно если учесть, что от нее нет лекарств.

– Зря они воют, – подтверждая его мысли, еще на пороге

сказал сержант. – Это бесполезно. Ушли "бабки" с концами.

Он еще раз посмотрел на снимок, который минуту назад

преспокойненько лежал под плексигласом на столе у

капитана-дежурного, и со знанием дела пояснил:

– Если она работает у нас, то только где-нибудь в боковых аллейках. Центральную аллею "бомбят" цыганки. На параллельной большой аллее тоже они.

– А почему ж вы их не арестовываете?

Сержант посмотрел на Тулаева так, как смотрит папаша на сына-несмышленыша, задавшего предельно глупый вопрос, и сунул снимок в карман брюк.

– Идемте по боковым аллейкам походим. Только я переоденусь, а то нас за километр видно будет.

Они подошли к новенькой "девятке". Сержант снял сигнализацию, открыл дверцу, с заднего сиденья достал сумку и прямо при Тулаеве переоделся в спортивный костюм-"ракушку".

– Свежая? – спросил Тулаев, заметив на дне его сумки "Комсомолку".

– Да вроде свежая, – удивился вспыхнувшему в глазах гостя оживлению сержант.

Он рывком вытащил мятый номер, перевернул его, безжалостно встряхнул газету, разорвав ее сбоку, и безразличным голосом объявил:

– Точно – сегодняшняя!

– Можно? – попросил Тулаев.

– Посмотрите. А я пока переобуюсь...

Торопливые пальцы Тулаева развернули номер. Глаза искали крупного заголовка со словом "Да" и, кажется, не находили. Неужели американцы не нашли общий язык с главным редактором "Комсомолки"? Взгляд скользнул к "подвалу" и зацепился за крошечную заметку "Иван да без Марьи". В ней приводилась статистика разводов в России за последние три года. Заметка была вроде бы и о нем.

Тулаев сложил газету, протянул ее сержанту и, увидев его довольно теплую экипировку, иронично поинтересовался:

– А не жарковато?

На вопрос Тулаева сержант ответил таким же иронично-отеческим взглядом. Он забрал газету, скомкал ее и бросил на сиденье. Потом с этого же сиденья взял черный брикет рации, сунул его за пазуху и захлопнул дверцу. "Девятка" болезненно взвизгнула, ощутив в своем теле ожившего сторожа-сигнализатора, и вытянула у Тулаева еще один вопрос:

– Давно купил?

– Да с полгода назад.

– А в отделении давно работаешь?

– Служу, – поправил сержант. – Года полтора.

Спрашивать о цыганках больше не хотелось. В конце концов, каждый получает от жизни то, что он сам смог придумать. А если это придумали задолго до тебя, то вроде так и надо.

Охранник на входе сразу признал сержанта, а по его кивку назад пропустил Тулаева как родного без всяких входных билетов.

"Лужа" уже теряла утреннюю бурливость и ярость, но еще огрызалась вскриками торговцев, ревом музыки и визгливым смехом продавщиц-украинок, которых щупали за киосками хозяева-кавказцы. Поперек центральной аллеи, как решетки в теле плотины, стояли цыганки и вразноголосицу зазывали купить у них самые дешевые в мире кожаные куртки. Желающих сэкономить деньги почему-то не было. Толпа обтекала их с таким же вниманием, с каким обходила бы встретившиеся на пути колья.

– Это воровки? – громко спросил Тулаев.

– Не знаю, – недовольно ответил сержант. – Ты же видишь, они "кожу" продают.

Конспирация в "луже" была еще покруче, чем у шпионов в тылу врага.

– Двигай за мной, – кивнул вправо сержант.

Из широченной реки центральной аллеи они воткнулись в затор перед узеньким ручейком. Здесь, как на шоссе, существовало правостороннее движение, но их поток запрудился перед лотком с дешевыми джинсами, и только наглый сержант, зло пинавший всех попадавшихся ему на пути, смог проторить путь.

– А ничего, что так? – в спину спросил Тулаев.

– Это ж оптовики, – брезгливо ответил сержант. – Они другого языка не понимают.

По правой ноге Тулаева с размаху врезала стальным ободом тележки толстая тетка, и от боли помутилось в голове. Он хотел укорить тетку, но она, даже не заметив, что так больно бортанула его, с резвостью девочки потащила по аллейке огромный, размером с бегемота, мешок, под которым колеса тележки скрипели жалобно и жутко.

– Если хочешь свою "щипачку" усечь, смотри туда, где толпы побольше, пояснил сержант. – Они массовку любят.

– А еще какие-то признаки есть?

– Есть, – мрачно ответил сержант. – "Щипачка" почти

всегда с прикрытием работает. Времена Кирпича из этого фильма... как его?..

– "Место встречи изменить нельзя"...

– Во-во, нельзя... В общем, времена одиночек прошли. Возле нее или подмога-отвлекаловка пасется или бугай-охранник. Какой-нибудь бывший мастер спорта по боксу...

Тулаеву слегка расхотелось искать воровку, но, поскольку ощущение, что он ее все-таки найдет, было очень слабым, то он к поиску все же приступил. Что ни говори, а живет внутри человека такой механизм, как совесть, и если он молотит хоть в полмощи, никуда от него не деться. Что он потребует, то и сделаешь.

Вдвоем с сержантом они прошли всю длиннющую боковую аллейку, потом прочесали ту, что тянется параллельно ей. Сержант наметанным глазом уловил двух новых торговцев, проверил у них бумажки. В одном месте ему попытались всунуть мзду, но при Тулаеве сержант хотел казаться кристальнее Володи Шарапова из своего любимого детектива и протянутую с цветными купюрами руку зло отшвырнул.

"Лужа" на глазах таяла. Гроздья разноцветных джинсов опадали на землю, из палаток куда-то в небытие слизывало обувь, свитера, майки, кожаные куртки. И только плов в чанах узбеков-поваров шипел все громче, а голоса зазывал-сосисочников становились настойчивее и настойчивее.

За час ходьбы у Тулаева ботинки превратились из черных в серые, на брюки, в усмерть истертые тележными колесами, тюками, а то и просто ногами, жалко было смотреть, а голова, открытая бешеному солнцу, гудела так, словно марфинский верзила все-таки догнал его в "луже" и со всего размаху шарахнул кулаком по темени.

– Сколько еще аллей? – сухими губами спросил Тулаев.

– За сегодня не обойдем.

– А завтра ты...

Слова застряли в пересохшем горле. Возле гирлянды сумок и пакетов стояла женщина с лицом бугхалтера банка и что-то высматривала между прилавками ковровщиков и шляпников. Фотография лежала в кармане у сержанта, и Тулаев не мог сразу определить, она это или не она. Он уже хотел обратиться к сержанту, но женщина повернула голову в его сторону, и их глаза встретились. Нельзя сказать, что два взгляда, скрестившись, как это было у Ромео и Джульетты, породили нечто необычайное. Глаза женщины казались скорее усталыми, чем какими-то еще, но, видимо, на лице Тулаева хозяйничало нечто такое, что заставило ее шагнуть за сумки.

Он метнулся за ней и увидел, как ее блузка ввинтилась в толпу, сразу растворившись в ней. Скорее всего, в час пик он бы точно ее потерял, но "лужа" в четвертом часу дня смотрелась огородом, с которого выкопали почти всю картошку. Стоило Тулаеву метнуться чуть левее, обгоняя группку оптовичек с мешками времен гражданской войны, и желтая блузка вновь вонзилась в глаза.

Сержант потерял его из виду и, лишь выскочив с тыла палаток, увидел бегущего Тулаева и преследуемую им женщину. Она с легкостью опытного слаломиста огибала каждый втретившийся на пути мешок, каждую тележку. Тулаев пер танком. Хряснула разодранная штанина, похолодела ушибленная о прилавок коленка, а он все бежал, с удивлением замечая, что толстозадая тетка быстрее и ловчее его.

Они уже добрались до конца аллейки, и тут из-за крайней палатки стал сдавать назад ЗИЛ-фургон. Огромный серо-синий прямоугольник заполнил весь проход, и женщина, ощутив себя в ловушке, заметалась. Тулаев почти нагнал ее, но она все же высмотрела между палатками проход, прыгнула поверх коробок, ударилась о дерево и, схватившись за локоть, побежала дальше к продуктовым палаткам через хилые остатки парка, занимавшего когда-то место "лужи". ЗИЛ заурчал и двинулся вперед. Тулаев скользнул в щель, расширяющуюся между машиной и палаткой, и вновь оказался совсем близко от женщины.

Она с визгом прыгнула между продуктовыми прилавками. Кажется, она что-то выкрикнула. То ли "Помогите!", то ли "Убивают!", но ярость оглушила Тулаева. Женщину, за которой он гнался, никто из встречных даже не думал остановить, и оттого вся огромная, странная "лужа" показалась ему чем-то вражеским, неприветливым. Он будто бы гнался не за воровкой, а за всей "лужей", и "лужа" очень не хотела, чтобы ее догнали как воровку.

Тулаев тоже бросился между прилавков, ударил боком что-то твердое и горячее, и оно рухнуло на землю. В ухо ворвались истеричные визг, мат и автоматная очередь лопающихся бутылок. Но для Тулаева это были не просто звуки, а звуки сопротивляющейся "лужи", и они не могли вызвать ни сочувствия, ни интереса. Он бросился сквозь деревья парка за блузкой, и только теперь заметил, что ее крепко зажал в объятиях сержант.

– Во-от... о-ох... и все-о...о-ох, – не мог Тулаев сбить одышку. Во-от и... до... допрыгалась...

– Што... што вы хотите от меня? – колыхалась и колыхалась могучая грудь женщины. – Я... я...

– Помолчи, – прошипел ей в ухо сержант. – Ты задержана органами милиции для выяснения твоей личности. Предъяви документ.

– Какой до... Товарищ милиционер, я – торговка. Идемте к моему хозяину. Он покажет мой паспорт. Я...

– Ти что, хюлиган, наделаль?! – ударил в спину Тулаеву окрик. – Ти пилов раскидаль, ти пиво разбиль бутылька многа, ты шеншина мой на зэмлю...

– А тебе что надо?! – гаркнул сержант так, что хозяин продуктового лотка, лысый азербайджанец с черно-седой щеткой небритых волос на толстом лице, замер и перевел взгляд с Тулаева на него.

В свободной руке сержанта чернела рация. Для азербайджанца она была как голова удава для кролика. Он испуганно посмотрел на нее красными глазами, вздохнул и начал пятиться, выставив перед собой ладони.

– Никакой прытэнзий нэту, товарыш нашальник! Твоя воровка ловиль, моя не мешай!

– Я не воровка! – дернулась под рукой сержанта женщина.

Он бесцеремонно вскинул ладонь выше, обжал ею левую грудь арестованной и прошипел в ухо:

– Будешь дрыгаться, ночь в камере обеспечена. Хочешь всю дежурную смену ночью обслужить?

Женщина обмякла, словно шарик, который прокололи. Она сразу стала ниже ростом, худее и старее.

– У нас есть улики, что вы дважды обворовали граждан на... – Тулаев забыл название улицы, на которой было совершено ограбление инкассаторов, но вспомнить так и не успел.

– Пацаны, у вас какие претензии? – откуда-то из-под земли вырос амбал.

Если ростом он выглядел чуть ниже Миуса, то мускулы под майкой у него бугрились в сто раз покруче. Даже сержант опал с лица. Пистолет он с собой не захватил, а без "ствола" он ничего не стоил рядом с таким здоровяком. У него осталось лишь одно оружие, и он воспользовался им.

– Твоя телка засветилась! – нагло выкрикнул он. – У полковника на нее такой криминал, что и ты вспотеешь!

Амбал хмуро посмотрел на "полковника" Тулаева и как-то сразу сдался.

– Пойдем поговорим, – кивнул он за ближайшее дерево.

Они отошли на несколько шагов, и здоровяк, уперевшись лапотой-ладонью в пыльный ствол, с чувством собственного превосходства произнес:

– Начальник, я правила знаю. Она, что, тебя грабанула?

– Нет, не меня, – пытаясь наполнить голос таким же достоинством, ответил Тулаев. – Твоя подружка вытащила важные документы из кармана... моего брата. Этот факт зафиксирован киносъемкой...

– Чо, в натуре, что ли? – не поверил амбал.

Он никогда не думал, что "щипачей" будут ловить с видеокамерами. И от того, что это узнал, стал нервно тереть пальцами шею, что делал лишь в минуты сильнейших расстройств.

– По правде, а не в натуре, – ответил Тулаев.

– Я куплю у тебя кассету.

– А документы? Куда вы их дели?

– Где это было?

Тулаев все-таки вспомнил название улицы.

– А-а, это где пацаны инкассаторов заломили? – спросил здоровяк.

– Да. Именно там. А брат стоял на той стороне дороги. Твоя подруга обокрала сначала женщину, а потом его.

– Н-не помню, – просипел он, уменьшив морщиной лоб. – Скажи своему орлу, чтоб мою пацанку привел.

Тулаев позвал их. Сержант освободил ладонь с груди, но все еще крепо держал девицу за руку. Он уже спланировал ее на ночь в камере, а этот странный "полковник" мог отобрать трофей.

– Тут это... ну, тогда, на шухере, что ломовики с инкассаторами сварганили, ты это... чего у мужика взяла? – еле спросил здоровяк.

– Какого муж-жика?.. Я – торговка...

– Да не туфти! У них хомут против тебя есть. На кино тебя сварганили. Врубилась? Это ж как удар ниже пейджера!

Глаза женщины стали набухать слезами. Она хотела что-то ответить, но не могла. Хладнокровие, с которым она уже больше года таскала кошельки из сумок, осталось во всех этих кошельках, и она безуспешно пыталась вернуть его себе.

– Ну-у, вспомнила? Базарь шустрее, нам до хазы пора топать.

На шее здоровяка под пальцами черной спичкой каталась грязь. А свободный кулак все поигрывал и поигрывал костяшками пальцев. Скорее всего, амбал частенько применял в воспитательной работе со своими "щипачками" мордобой и очередной сеанс, видимо, с трудом переносил на более позднее время.

– Я-а... Я-а ника-во-а...

– Тебе что хозяин сказал?! – не сдержался Тулаев. – Где

те документы, что ты вытянула из кармана... брата?!

– Там... там... не документы вовсе... там... кошелечек... вот... и чуть-чуть денег.. Да-да, совсем чуть-чуть, и... билет на... на... по... поезд...

– И все? – разочарованно спросил Тулаев.

– Все!.. Вот совершенно все!..

– Где этот билет?

– Я-а... я-а... – она жалобно посмотрела на скатавшего на

шее уже не спичку, а черный карандаш амбала и все-таки сказала: – Я-а выкинула его... Зачем он мне?..

– Куда был билет?

Вопрос Тулаева заставил амбала удивленно нахмурить брови. Получалось так, что этот "полковник" даже не знал, что за документы пропали у брата. И вообще, какой же это документ – железнодорожный билет?

– Так ты это... – хотел амбал овеществить свое сомнение в вопрос, но слова как-то не складывались.

– Билет? – дернулось лицо женщины. – А-а, вспомнила: в Мурманск билет!..

– Не врешь? – влез сержант.

Его и без того уже игнорировали в беседе, хотя из всех стоящих лишь он имел право вести допросы.

– Миленький, точно в Мурманск! У меня там тетка живет. Я

как билет развернула, ну, про Мурманск увидела, так тетку и вспомнила. Она меня все к себе зовет. У них...

– А-ну хорошенько вспомни, может, еще что-нибудь в кошельке было кроме денег и билета?

– Так вы ж это... только про документы спрашиваете...

– Значит, что-то еще было?

– Бумажечка там еще одна маленькая была.

– Где она? – воспрянул с вопросом Тулаев.

– Я ее выкинула. В урну. На какой-то остановке.

– На какой?

– Не помню.

– А что было написано на бумажечке?

– Так вы у брата это... спросите, – недоуменно ответила женщина.

– Ему это как раз и нужно узнать. Он записал и забыл. А ты...

– Я ничего не помню. Зачем мне это было нужно?

– Совершенно ничего не помнишь?

– Ну, там в начале только было имя...

– Какое?! – вскрикнул Тулаев, перепугав даже никогда не пугающегося амбала.

– Звериное какое-то...

– Таких имен нету, – веско произнес сержант.

– Есть! – зло ответила ему женщина. – Даже у одного писателя есть! Только я не помню, у какого...

– Лев? – кажется, догадался Тулаев.

– Точно, гражданин начальник! Так и было записано: "Он – Лев."!

– На. – Протянул Тулаев бумагу и ручку. – Точно запиши. До точечки.

Он посмотрел на ее дрожащие пальцы и с удивлением отметил, что она и вправду написала все с точечкой на конце.

– А эта точка? – спросил он. – Она там была?

– Была, гражданин начальник. Я ее запомнила потому, что точка больно жирная была.

– Может, еще что-нибудь вспомнишь? – почти взмолился Тулаев.

– Не-ет, – жалобно пропела женщина.

Она готова была придумать любые слова, но предыдущие, о Льве, были правдой, и ложь как-то не ложилась рядом с ними.

– Так как бы это... что? – все-таки получился вопрос у амбала.

– Что? – не понял Тулаев.

– Ну это...

Грязь, скатавшаяся до плотности грифеля, надоела и амбалу.

Он швырнул ее под ноги. На шее воспоминанием о ней алела полоска.

– Ну, это... все уже?.. Или как?..

– У меня вопросов нет, – начал приглаживать растрепавшиеся редкие волосенки Тулаев.

– Так это... ну, мы пойдем? – посмотрел на сержанта

повеселевший амбал.

– А-а, вот еще! – встрепенулся Тулаев. – А где этот билет?

– Я-а... я-а выкинула его... в урну...

Иного ответа Тулаев и не ожидал. Стоило ли взбудораживать

"лужу" своим ошалелым бегом, чтобы узнать о такой ерунде,

как билет в Мурманск? А может, это не ерунда?

Взгляд Тулаева упал на пальцы сержанта, которые не хуже

кольца наручников удерживали побелевшее запястье женщины.

– Отпусти ее, – тихо произнес он. – Она мне больше не

нужна.

_

35

– "Спар-так" – чем-пи-он!" "Спар-так – чем-пи-он!" – под нещадные хлопки ладоней поддерживали своих любимцев красно-белые "фэны".

Поднимаясь мимо них по проходу между секторами, Межинский оглянулся и очень удивился тому, как "фэны" умудряются еще что-то высмотреть на поле. С этой высоты игроки выглядели не крупнее ногтя на мизинце, а уж полет мячика и вовсе нельзя было проследить. Впрочем, "фэны" по его наблюдению скорее балдели от себя, чем от игры, потому что громче всего кричали совсем не тогда, когда атаковал "Спартак".

За шпалерали бело-красных шарфов Межинский высмотрел худощавую фигурку Бухгалтера, продвинулся к нему вдоль длинного ряда скамеек и с удовольствием отметил, что подчиненный встал при его появлении. Поздоровавшись, он сел, молча разрешив Бухгалтеру сделать то же самое.

– А тяжело, наверное, гонять мяч в такую жару? – пожалел футболистов Межинский.

– Это их работа, Виктор Иванович.

– Вообще-то да. Физический труд, можно сказать.

Межинский щелкнул замками дипломата, вынул из него спасительную пластиковую бутылку ключевой воды и пил до тех пор, пока не ощутил, что взмокла и стала неприятной спина.

– Не хочешь? – протянул бутылку Бухгалтеру.

– Спасибо, Виктор Иванович. Я к жаре привычный. Все-таки родом с юга России.

– А в Сибирь-то как занесло? – спросил Межинский, хотя и без этого неплохо знал анкетные данные подчиненного.

– После службы. Я же из села родом, а тут жизнь в городе засветила. Наверное, такая у нас, сельских, природа, что все в город стремимся. Сами не знаем зачем, а стремимся... Вот посмотрите, Витор Иванович, – разжал он пальцы.

На сухой узкой ладони лежали три заколки для галстука. Одна явно была если не чисто золотой, то с позолотой. Межинский взял ее первой, посмотрел на камушек, вделанный внутрь заколки, и со стеснением спросил:

– Сколько я должен?

– Это подарок, – покраснев, ответил Бухгалтер.– Гонконгский товар.

– А немецких нет?

– Понимаете, Виктор Иванович, на Западе заколки для галстука сейчас не в моде. Считается правилом хорошего тона, если галстук болтается туда-сюда на ветру. Как язык. Ну, и вроде как признак свободного мужчины. Поэтому Запад их мало производит. А вот азиаты клепают все подряд: и что модно, и что немодно. Работают, как роботы.

– Значит, подарок? – переспросил Межинский.

– Да-да, берите, Виктор Иванович. Как что новое поступит, я сообщу. Мои орлы здорово сейчас разворачиваются.

– Черный капитал всегда стремится стать белым. То есть

легальным.

Красные и синие точки сместились в правую половину поля. Мяч белой крошкой метался по дуге вдоль линии красных, но никто из них съедать его не хотел. Синие пытались у них эту крошку отобрать, но у них ничего не получалось. "Фэнам" понравилась перепасовка, и они начали хором считать передачи: "...Де-сять! Один-надцать! Две-надцать! Три-на..." В этот момент мяч скользнул между двух синих точек. Метнувшийся в прорыв спартаковец успел к белой крошке и мягко прокинул ее мимо вратаря.

– Го-о-ол!!! – вскинулись шарфы, закрыв все поле.

Межинский привстал, чтобы посмотреть повтор гола, но повтора почему-то не было. Он удивленно посмотрел на сбившихся в одно красное пятно спартаковцев, и ему стало грустно. Он так долго привык смотреть футбол по телевизору, что без повторов его даже и не мыслил. В жизни все оказывалось скучнее и неинтереснее.

– Как там твои? – сев, решил отвлечься от неприятных ощущений натурального футбола Межинский. – Элементов подозрительности не замечал?

– Вроде нет... Легенда работает.

– Дай-то Бог. Новости какие-нибудь есть?

Он разжал ладонь, в которой катались намокшие заколки, и, глядя на них, почему-то подумал, что новостей будет три. Хотя, возможно, не в заколках дело, а в жизненном опыте и чутье. Еще когда Бухгалтер позвонил ему и назначил встречу на стадионе, он чувствовал, что есть важные сведения. Впрочем, сообщение о том, что дополнительных данных нет, тоже можно считать новостью.

– Что? – не расслышал под крик "фэнов" Бухгалтер. – А-а, по американке?.. Лобненские группировки ничего не знают. Возможно, письмо в Лобне оказалось случайно. А по Миусу есть кое-какие подробности...

– Любопытно.

– Первая "ходка" у него случилась в семнадцать лет. Он учился на первом курсе военно-морского училища и, находясь в карауле на посту с оружием, покинул территорию училища. Перелез забор, переоделся в спортивный костюм в квартире своей подруги – благо, что жила она совсем рядом – и прямо с автоматом пошел бомбить квартиры. Это было еще в конце правления Брежнева. Тогда на ночные звонки люди двери открывали без особой опаски. В общем, он совершил ограбления в трех квартирах, отобрал золото, другие ценности, а также денег где-то на тысячу рублей и уже собирался в обратный путь, но тут ему встретилась милицейская патрульно-постовая группа. Миус пытался убежать, но его догнали. Он оказал сопротивление. В общем, один сержант так и остался инвалидом на всю жизнь. Миуса судили за воинские преступления и дали срок, при котором он после колонии-"малолетки" сразу попал на "взросляк".