Текст книги "Страх"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Они все на виду, – словами президента пояснил Межинский.

– А мы... В общем, займись следствием...

Брови Тулаева опять расширили глаза. Брови не могли поверить в услышанное.

– Писаниной, в смысле документацией, можешь себя не загружать, разрешил Межинский. – В общем...

– Виктор Иванович, но ведь... Мы же обязаны заниматься предотвращением терактов против высших должностых лиц страны!.. А при чем здесь американка!..

– Ну надо, Саша... Надо, – вдавил Межинский окурок в

пепельницу. Палец скользнул и ударился ногтем о твердый

бортик. – Ух ты! – подул он на обиженно покрасневший

ноготь. – У президента озабоченность по поводу этих

налетчиков. Среди бела дня... И потом – американка... Звери какие-то. Они на все могут решиться.

– У меня нет вещдоков, – посопротивлялся Тулаев.

– Звонок в прокуратуру будет. Подъедешь к следователю, представишься по линии ФСБ...

– Они и так подключены к следствию, – вспомнил крепыша

Тулаев.

– Временно отключим, – даже не моргнул седой бровью

Межинский. – И еще: я уже дал через наши каналы команду резидентуре в группировках Москвы и области. Завтра получим первые сведения.

Тулаев с разочарованием посмотрел на минутную стрелку, подбирающуюся к полночи на его наручных часах. Судя по всему, из антитеррориста Межинский решил вылепить следователя. Значит, первый их разговор здесь был бравадой, и удел их отдела – бить по хвостам. А как иначе: любое следствие – это удар уже по хвостам.

– Разрешите идти? – по-военному сухо спросил Тулаев.

– Да-да, конечно! – тоже посмотрел на часы Межинский. – Уже почти завтра наступило. Тебя подвезти?

– Нет, я на метро, – вставая, загрохотал стулом Тулаев.

Он не любил машины. Ему всегда казалось, что автомобили принесли на земле больше вреда, чем добра.

– Тогда до завтра, – крепко, по-молодецки, пожал его руку Межинский и, не выпуская пальцев Тулаева, как бы между прочим, произнес: – Чуть не забыл. Американская газета, в которой работает украденная, объявила, что за розыск и спасение своей сотрудницы она платит полста тысяч долларов.

С чего бы это они?

– Экономят, – разъяснил Тулаев Межинскому то, о чем тот явно уже давно догадался. – Наверно, страховка, которую газета в случае ее гибели должна выплатить семье, превышает эту сумму.

– Возможно-возможно, – он наконец-то отпустил его руку. – Завтра в шестнадцать ноль-ноль жду первый доклад.

6

В жаркой, до краев залитой солнечным варевом Москве люди наконец-то научились ценить тень. В серые полосы, отбрасываемые домами, деревьями, киосками, прохожие ныряли со сладким чувством спасения от преследующего их чудовища и долго старались оттуда не выходить, а если идти все-таки нужно было, то передвигались по этим серым полосам, выискивая жадными глазами уже следующие клочки тени. Это казалось прыжками с кочки на кочку по огромному, бесконечному болоту, но только от корки болота пахло расплавленным асфальтом, бензином и гниющими помидорами.

В одном из серых пятен послеобеденной тени на Комсомольском проспекте прямо на тротуаре у кирпичного дома стояла вишневая "девятка". На обтянутой линялой кожей баранке грел мощные, в золотых перстнях кулаки хмурый мужик с вытянутым, совсем не подходящим к этим кулакам лицом. Голову мужика осветляла тоже совсем не подходящая к лицу лысина, но самыми неподходящими были безжизненные серо-синие глаза. Этих глаз, казалось, коснулось такое, что еще не ощутили ни лицо, ни лысина, ни кулаки с желтыми каплями перстней.

– Я ему ноги повырываю и в одно место засуну,

раздраженно брызнул он слюной на клаксон.

– Он придет, – разубедил его мягким, по-женскому нежным голоском сидящий сзади брюнет и поправил прядь волос над левым ухом. – Военные люди чрезвычайно исполнительны.

– Хватит бананы жрать! – скомандовал его портрету в зеркале заднего вида водитель.

– Не бранись, – вяло пропищал брюнет. – Я на тебя еще за вчерашнее в обиде. Зачем ты меня по коже лица ударил?

Льдистые глаза водителя всмотрелись в сочные губы брюнета, обжавшие конец банана, и тут же поймали в уголке зеркала худощавую фигуру в белой рубашке, идущую вдоль дома.

– Быстрей жри свою бананину, – прошипел водитель и

повернул ключ зажигания.

Белая мякоть в три укуса исчезла во рту брюнета, корки, потрепыхавшись в воздухе бабочкой, пролетели пару метров и шлепнулись прямо под ноги худощавому. Он ходко обошел их, скользнул на переднее сиденье "девятки" и замер.

Мощные, с высоким берцем, ботинки водителя надавили на газ, машина вяло тронулась и поехала в сторону Лужников. "Девятка" попетляла по переулкам с такой медлительностью, словно и она ощущала себя живым существом и не могла двигаться быстрее на этой жаре, дважды прошла по набережной и только потом остановилась на улочке за мрачным гетто общаги Гуманитарного университета министерства обороны.

Худощавый скосил глаза на густо увешанные бельем балконы с торцов общаговских корпусов и посомневался:

– Может, не здесь... Все-таки военные тут живут...

– Военных уже не осталось, – не согласился водитель. – Эти, – кивнул на корпуса, – только для вида форму носят. А так – грузчики, сторожа да торгашня... Им уже и зарплату не дают. Не за што...

Медленно и осторожно худощавый отлепил от правого бока коричневую папку из кожзаменителя, положил на колени. Ноги дрогнули, будто приняли на себя тонну веса.

– Там все? – скосил неживые глаза на папку водитель.

– А почему Савельич не пришел? – придавил папку ладонями худощавый.

Его ноги перестали вздрагивать. Тонна на коленях почему-то стала легче, когда к ней прибавили ладони.

– Он тебе звонил? – поднял холодные глаза с папки на бледное лицо пассажира водитель.

– Так точно. Утром звонил. На служебный телефон.

– Вопросов нет?

– Да в принципе, нет.

– Ну так какой базар? Чего мы тормозим?

Пискнув, зевнул на заднем сиденье брюнет. До этого он с такой тщательностью осматривал трусы, лифчики, рубашки, кальсоны и платья на общаговских балконах, так изучал улочку, на которой они остановились, словно потом хотел по памяти нарисовать картину.

– И не надо, братан, имен, – хруснула кожа руля под пальцами водителя. – Все нормалек. Мы прощаем тебе твои бабки, а ты даришь нам эту фигню. Дураков среди нас нет. Точно?

Худощавый стал еще бледнее. Папка отяжелела уже до двух тонн. Но он все же отлепил ее от коленей и продвинул по воздуху на пару сантиметров. Водитель жадно выхватил ее, протянул назад брюнету и, ощутив, что пальцы освободились, вяло, одними скулами, улыбнулся.

– Ну и лады, – потянулся он на сиденье. – До метро дорогу найдешь?

– Скажите, братцы, а Саве... Извините, шеф ничего больше не говорил?

– Не-а, – водитель поймал кивок брюнета, только что под сочные щелчки кнопок открывавшего папку.

– Он не говорил, зачем ему... ну, это? – никак не мог успокоиться худощавый.

У него было лицо мраморной статуи, а глаза все быстрее и быстрее становились еще неживее, чем у лысого водителя.

– Американцам, ну, типа перепродадим, – икнул водитель и хрипло рассмеялся. – Да не боись. Никому не толкнем. Просто шеф у нас такой шизанутый, – покрутил он у виска пальцем с золотой печаткой. – Шибко этим увлекается... как это?..

– Криптографией, – промямлил брюнет.

– А-а... – вздохнул худощавый, – Теперь уж все равно.

Он беззвучно выскользнул из машины, оставив приоткрытой дверцу, и как-то зыбко, как по качающейся палубе, заковылял к спрятавшемуся за домами павильону метро.

– Все проверил? Нет облома? – резко обернулся к брюнету водитель.

– Откуда я знаю? – женским голоском ответил он и снова поправил прядь над ухом. – Тут три дискеты и какие-то бумажки с цифрами. Это только шеф разберется.

– Без понта?

– Ну ты что, смеешься? Как же мы можем сейчас без компьютера определить, что на тех дискетах записано!

– А что, не можем?

– Да ну тебя! – пыхнул брюнет и, увидев исчезающую за углом узкую спину их недавнего гостя, игриво спросил: – Он тебе понравился?

– Чего? – не понял водитель.

– Се-ерьезный мужчина, – чмокнул губами брюнет. – А какое у него звание? Генерал?

– Капитан первого ранга, – трогая машину, пробурчал водитель. – Или типа второго. Я в этом тоже не разбираюсь...

Примерно через полчаса худощавый вошел в кабинет, на двери которого висела всего одна табличка – "СВИДЕРСКИЙ В. В.", мокрыми, скользящими пальцами закрыл на два оборота за собой замок, прошел к столу, на ходу расстегивая мокрую рубашку. От стола, передумав, повернул к платяному шкафу. Распахнул его скрипучую дверцу, хотел повесить снятую рубашку на вешалку, но она не подчинилась ему, упала на пыльный ковер. Свидерский посмотрел на нее так, как будто впервые в жизни увидел, поднял глаза на другую белую рубашку, висящую на плечиках в шкафу, ожегся взглядом о три большие ребристые звездочки на погоне уже этой рубашки, отшатнулся и вдруг вспомнил о сейфе. Царапая ключом по его бурой поверхности, он еле попал в скважину, щелкнул замком, рванул на себя дверцу, содрав нитку с пластилиновой опечатки. Рука рывком выхватила из теплого чрева сейфа бутылку водки.

"Полная", – мысленно обрадовался Свидерский, хрустнул

пробкой, обернулся к журнальному столику в углу кабинета. На

нем холодно блеснул графин и три стакана. Но до столика было

целых пять шагов, а ноги не хотели делать ни одного шага.

Ноги онемели после тонны веса в машине. Они переставали быть частью его тела, и Свидерский, вскинув бутылку, вприхлеб стал пить прямо из горлышка.

Вонючая, одновременно и горячая, и холодная жидкость текла в нос, в уши, по шее, но он не замечал этого, как не замечал и того, что онемело от ожога горло, что он уже не дышит, а хрипит. Бутылка опустела так быстро, что он даже не мог вспомнить, полной она была или нет.

Тонкие пальцы разжались. Стекло тупо ударилось о ковер. Свидерский недоуменно посмотрел на неразбившуюся бутылку, и в этот момент кабинет рывком качнуло из стороны в сторону. Он вскинул сжатую в тиски голову, обернулся к зеркалу, висящему на стене, и не узнал себя. Из прямоугольника на него смотрело не привычное худощаво-интеллигентное лицо под ровненькой шапочкой седины, а страшное черное пятно под белым мазком плесени.

Со сжавшимся от ужаса сердцем, он отпрыгнул в глубь кабинета, впервые ощутив за эти минуты, что ноги ему все-таки подчиняются, и вдруг начал задыхаться. Рука сама потянула липкую майку от груди, но это совсем не помогло. Рот хватал воздух, рот искал его в огромном с пятиметровой высотой потолка кабинете и не находил.

Страшная, совсем не земная жара жгла его. Улица, по которой он еще недавно шел изнывая от зноя, показалась царством ледяного холода. Свидерский бросился к распахнутому окну, вскарабкался на подоконник, распрямился с корточек, с хрипом и клекотом набрал то, что было воздухом, в легкие и, не удержав равновесия, беззвучно упал вниз, на такие кажущиеся с высоты шестого этажа игрушечными красные-красные кирпичи.

7

Тулаев осторожно взял со стола целлофановый пакетик с гильзой, плотно обтянул ее, всмотрелся в дно. На нем темнели две ровные черточки, сложившиеся в прямой угол. Одна сторона угла касалась края дна, а вторая не дотягивала примерно миллиметр до среза.

– "Ческа збройовка", – как бы про себя произнес он и тут

же кивнул.

Кольцевая обработка патронного упора и характерная вмятина от зацепа выбрасыателя на дне и кольцевой проточке гильзы делали ее точно не "тэтэшной".

– Вы так считаете? – из-за плеча Тулаева посмотрел на пакетик следователь Генеральной прокуратуры.

– Скорее всего, "Ческа збройовка", – уже смелее сказал Тулаев.

– Да, их сейчас навезли от бывших друзей, – вздохнул следователь. Впрочем, гадать не будем. Я гильзу сейчас на экспертизу отправляю, – он помолчал и все-таки спросил: – Неужели у ФСБ две бригады следствие ведут?

Тулаев сразу вспомнил крепыша и успокоил следователя:

– Мы из разных отделов. Им нужно одно, нам – другое.

– И всем нужны деньги...

Следователю было далеко за пятьдесят и, судя по одежде, жизнь он прожил кое-как, от зарплаты к зарплате, и теперь видел в Тулаеве лишь помеху к тому, чтобы наконец-то на старости лет заиметь хороший банковский счет, плюнуть на поганую службу, купить дом где-нибудь в Ярославской области и жить в свое удовольствие.

Тулаев молчал, и следователь отвечал тем же, но почему-то казалось, что он постанывает от злости. Хотя на самом деле постанывал и гудел вентилятор, стоящий в углу кабинета на тонкой журавлиной ножке.

– А остальные вещдоки у вас? – пропустив укол мимо ушей,

спросил Тулаев.

– Нет. Коробку, которой они инкассаторов глушанули, вместе

с проводами отдал, кусочек ткани и следы подошв тоже.

– А следы крови, слюны?

– Крови нет. А слюна... С подозрительных участков пробы

взяты, но мало ли... Может, это и не налетчиков слюна. А

может, и не слюна вовсе...

– А пленка с голосом?

– Все в лаборатории... Абсолютно все, – отвернулся к сейфу следователь. – Сейчас и за гильзой зайдут. Просто эксперт из пулегильзотеки по личным делам отсутствовал.

Его сутулая спина подрагивала от каждого щелчка ключа. Когда дверца все же пропела унылую песню, следователь быстрым движением отправил в черную пещеру сейфа пакетик с гильзой, быстро закрыл его и долго слюнявил пластилин прежде чем вдавить в него печать.

Смотреть на чужую спину всегда утомительно. Как будто гонишься и никак не можешь догнать. Или стоишь в очереди, которая никак не кончается. Впрочем, иногда в спину смотреть приятнее, чем в лицо. Особенно когда оно такое черствое и неприветливое, как у следователя.

Тулаев перевел взгляд на висящую на стене картину: ровненький красивый домик, чистенькое, до самого горизонта, поле, желтый, похожий на яичницу, островок леса вдали. Наверное, о таком домике и покое мечтал следователь. Только зря выбрал картину с осенним, умирающим лесом. Неужели потому, что считал мечту умершей?

– А скажите, Виктор Петрович, – впервые за их встречу назвал следователя по имени-отчеству Тулаев, – обследование коллекторов что-нибудь дало?

Хозяин кабинета медленно обернулся, внимательно посмотрел в глаза настырному лысеющему мужчине и вяло ответил:

– Кажется, ничего. Во всяком случае, мне не докладывали.

Свое имя-отчество в ответ Тулаев так и не получил. В воздухе висел призрак пятидесяти тысяч долларов и, только лопнув, мог что-то изменить в отношениях между прокуратурой и ФСБ.

– Но с показаниями свидетелей и потерпевших я могу

ознакомиться-то? – не сдержал резкость Тулаев.

– Пожалуйста, – холодно ответил следователь и показал на

лежащую на столе папку. – В соседнем кабинете. Там как раз

никого нет. Сотрудники в отпуске.

– Спасибо. А там я могу позвонить?

– Да, там есть телефон.

Тулаев бережно взял папку, обогнул еще злее загудевший вентилятор и вышел из кабинета. Посмотрев на розовое кольцо лысины на его макушке, следователь ощутил холодный гвоздик внутри. Гвоздик кольнул в сердце и напомнил, что следователь все же соврал. Возле люка в колодец коллектора в районе Каланчевского отстоя поездов дальнего следования один из милиционеров все-таки нашел кое-что.

8

Возле мусорного бака в куче гниющих помидоров барахтались два бомжа. Явно побежденный в борьбе мужичонка плющил красные шкурки своей узкой спиной и с хрипом махал по повисающему над ним седому здоровяку слабенькими кулачками. По внешнему виду ему было лет тридцать от роду. Оседлавшему его мужику – чуть больше сорока. Хотя вполне могло оказаться, что им обоим – по двадцать пять. Бродяжничество быстро старит.

– Дай ему по башке! Дай в пятак!– пнула поверженного бомжа войлочным сапогом сорок пятого размера, одетым на спичечные ноги, девчонка-бомжиха и проскороговорила все матерные слова, какие знала. На ее опухшем, раздувшемся лице, похожем на лицо трубача, выдувающего звук из своего инструмента, горели от злости серые точечки глаз.

– Ща...ща, – с натугой пообещал победитель, пытаясь

поймать беспокойные руки соперника. – Г-гад чеченский...

– Сами вы... оба... г-гады, – хрипел побежденный. – Вы...

вы...

– Это наши баки! Усек?! Мы их прихватизировали! И нечего

по ним шнырять, крыса чеченская! – взвизгнула бомжиха,

махнула ногой, но промахнулась, и войлочный сапог "Прощай, молодость" черным снарядом полетел под колеса пермского поезда.

– Вот твари! Опять дерутся, – оценили схватку из двери

вагона и тут же захлопнули ее.

Для проводников на Каланчевском отстое пьяные драки бомжей были таким же привычным явлением, как мытье полов в тамбуре или смена таблички с номером вагона на обратный путь из Москвы. Схватиться врукопашную бродяги могли из-за чего угодно. Лишний глоток водки из общей бутылки, ревность к любимой бомжевской подружке, а то и просто косой взгляд были способны вырвать из завшивевших дряблых тел такую ярость, какой бы позавидовал боксер-профессионал.

Нырнувшая под поезд девица оставила борющихся на солнцепеке один на один, и тут побеждающий бомж наконец-то поймал тощую правую руку соперника, прижал ее ногой к земле, облапил грязными сизыми пальцами пустую бутылку за горлышко, замахнулся ею и ощутил, что бутылка странно потянула его наверх вместо того, чтобы вдребезги разлететься на голове горбоносого противника.

– Ты чего? – обернулся победитель на схватившего его руку невысокого мужчину. – Ты чего лезешь?

А тот безмолвно надавил большим пальцем на грязную кисть бомжа. Что-то хрустнуло, упала на гравий между шпал бутылка, и победитель взвыл волком.

– Вставай! – приказал цепко держащий его за кисть Тулаев.

Бомж под удивленным взглядом своей выкарабкивающейся из-под поезда подружки встал и тут же получил пинок по голени от лежащего.

– Через пять минут чтоб тебя на Каланчевке не было! – толкнул Тулаев бомжа, который оказался на голову выше его. – И подруги твоей тоже. Иначе загремишь за сотый километр.

– Это мои баки, – прохрипел, отступая, он.

Больную кисть он прижимал к груди как ребенка.

– Это наши баки! – заступилась за него бомжиха.

– Еще раз объяснять? – платком вытер ладонь и палец Тулаев и сразу швырнул белый комок в спорный мусорный бак. – Или в камере будем разговаривать?

– Пошли, это мент, – снизу вверх прохрипела бомжиха и за рукав потянула за собой дружка.

Они поковыляли между донецким и пермским поездами, потом нырнули под колеса, навек исчезая из жизни Тулаева, и только тогда снизу подал голос оставшийся бомж:

– А мне идти, гражданин начальник?

Перепутавшиеся смоляные волосы парня напоминали щетину обувной щетки. Под глазом у него синел поздний, уже заживающий синяк, а свежие царапины делали его небритое бурое лицо еще более жалким.

– Ты – чеченец? – спросил Тулаев, глядя на его орлиный, с горбинкой, нос.

– Нет. Я не чеченец, – прохрустев галькой, встал он.

– А чего ж они тебя так называли?

– Я беженец. Из Чечни. Точнее, из Грозного.

Он стоял, покачиваясь, как тоненькое деревце под ветром, и Тулаев, еще раз всмотревшись в его лицо, понял, что парень действительно не чеченец, хотя примесь кавказской крови в нем явно вычернила волосы и заорлила нос.

– Из-за мусорного бака, значит, дрались?

Тулаев обернулся и с удовольствием увидел, что никого в раскаленной щели между поездами нет, а двери вагонов захлопнуты намертво.

– Где этот люк? – резко спросил он бомжа.

– Мы за бак дрались...

– Ты видел тех, кто вылезал из люка? – шагнув к бомжу почти вплотную и сразу ощутив тошнотворный запах мочи и гнили, все-таки выжал из себя вопрос Тулаев.

– Люка? Какого лю...

– Вчера. Поздно вечером.

От запаха можно было упасть в обморок. Но падать пришлось бы на гниющие помидоры и корки арбузов у мусорного бака, а их аромат вряд ли был бы слаще.

– Ну-у?.. – всмотрелся в то, что дергалось, плавало в слизи над синяком, Тулаев.

– Я... я издали... чуть-чуть. Я с-под колес...

– Сколько их было?

– Да я... да что... стемнело уже... И я... мало ли кто по канашкам лазит...

– По чем? – не понял Тулаев.

– По канашкам... Ну, по канализациям... Может, монтеры, а

может, наши кто... вот... свободные, значит, люди...

– Свободные? – хмыкнул Тулаев.

Значит, у бомжей существовала своя философия, и пока он, иногда встречаясь с ними на улицах Москвы, жалел их, они, оказывается, в свою очередь, жалели его как человека, так и не узнавшего, что можно стать свободным и ни от кого не зависеть. А мусорный бак? Раз они дрались за него, а точнее, за то, что в нем, то, получается, они от бака совсем и не свободны? Или они свободны от человеческих приличий и условностей? Тулаев на мгновение представил, что случится со страной, если все сразу станут такими же свободными, как вокзальные бродяги, и его перекоробило еще сильнее, чем от вони, поднимающейся от линялых брюк бомжа.

– Так сколько все-таки их было? – повторил он вопрос.

– Две... ага... две пары, – попробовал трехдневную щетину бродяга.

– С чего ты взял, что именно пары?

– По задкам.

– По чему? – удивился Тулаев.

– Ну, по задницам, – заморгал бомж, прогоняя выдавленную солнцем слезу. – Они ж у мужиков и баб разные. У мужиков плоские... Ну, если сзади смотреть. А у баб, значит, гитарами. С ободами, значит...

– Но ведь было темно. Ты же сам говорил.

– Ага. Уже темень была, – почему-то обрадовался бомж. – Токо они пошли сначала туды, – показал он в конец состава, – супротив света прожекторов, и я, значит, их силуэты запечатлел. А потом... потом свернули под поезда и туда, вправо, ушли... Вот... и, видно, пьяные они были...

– С чего ты взял?

– А одна баба или, может, девка совсем на ногах не стояла.

Ее парень и другая девка волокли... Вот... А другой

парень... во-от... он какой-то мешок тащил.

– Они говорили о чем-нибудь?

Тулаев так пообвыкся рядом с бомжом, что уже и запах его перестал замечать. Хотя если считать вонь платой за сведения, то это была в общем-то небольшая плата.

– Не... не помню... Может, чего и брякнули, но по тем путям поезд пошел на Курский, к отправлению... Нет, ничего не слышал...

– А милиция когда здесь появилась?

– Менты? – бомж нахмурил выгоревший лоб и тут же испуганно

посмотрел на своего собеседника. – Ну, граждане милиционеры

где-то через час пришли... Или позже. Они все люки подряд

открывали... Во-от...

– Тебя они тоже разбудили?

– Они, конечно...

Похрустывая галькой, бомж переминался с ноги на ногу. В мусорном баке за спиной лежали в выброшенном из вагона пакете огрызки хлеба и колбасные шкурки, а этот странный человек с выбритыми до синевы щеками, внимательными зелеными глазами и редкими волосенками на округлой голове спрашивал то, что он уже рассказывал прошлой ночью милиционерам. Вчера его пожалели и почему-то не увезли в отстойник, откуда толпой отправляли бродяг за сотый километр. Неужели сегодня их жалость кончилась, и они отнимут у него сразу и вокзал, и постель в старой солдатской шинели между шпал, и вкусные розовые шкурки от вареной колбасы?

– Ты им показал тот люк?

– А как же, товарищ начальник... Мы всегда...

– И что они там нашли?

– А эту... как ее... помаду бабскую... Красную такую... Коробочку в смысле...

– Футляр, – помог Тулаев.

– Ага. Хвутляр... Токо без помады... А в нем – бумажка.

– А что в ней?

– Ну, это мне граждане милиционеры вовсе не показали, – обиженно ответил он и подумал, что колбасные шкурки можно и не есть, а обменять на три глотка водки у того бомжа, с которым он только что дрался.

У каждого из людей свое понятие о свободе.

9

Кабинет Межинского имел небольшую переднюю. Человек, входящий в "Техотдел", попадал сначала в комнатенку с пустым канцелярским столом и одиноким стулом, а уже потом через плотно обитую дверь – к хозяину кабинета.

В первый свой приход сюда Тулаев решил, что именно за столом в передней будет его рабочее место, но Межинский о размещении вообще речи не вел. "Для какого-нибудь гуся с "волосатой лапой" приготовил", – подумал тогда Тулаев. Но вот минул месяц, а никто так и не занял стол, и он сиротливо стоял у дальней стены и почему-то казался лошадью, которую никто не покупает.

В пятнадцать пятьдесят девять Тулаев плотно прикрыл за собой утяжеленную обивкой дверь, и Межинский поднялся из кресла с довольным видом.

– По тебе часы сверять можно, – табачным духом окатил он Тулаева, крепко пожимая руку.

– Здравствуйте, Виктор Иванович, – не заметил комплимента Тулаев.

– Присаживайся... Ну, что нового?

Его лицо было благостно-безразличным. И только пальцы, сноровистые нервные пальцы рывком достали сигарету из пачки и поднесли ее к губам чуть быстрее, чем вчера.

– А с чего начинать, с хорошего или с плохого? – поинтересовался Тулаев.

– С самого плохого, – пыхнул дымом Межинский. – Дерьма много?

Тулаев ощутил неловкость. Начальник с первых минут показался ему подчеркнуто интеллигентным человеком, и услышанное резануло ухо.

– Прокуратура увидела во мне конкурента, – усилием воли выдавив из себя неприятное удивление, спокойно ответил Тулаев. – Врут, недодают документов, скрывают вещдоки...

– А ты чего хотел? Такой куш на кону лежит! Это тебе не наша стандартная отмазка в виде премии в один месячный оклад...

– Нехорошо как-то. Делим шкуру неубитого медведя.

– Да ты не волнуйся, Саша, – улыбнулся Межинский. – Это хорошо, что они темнят. Значит, хоть делом займутся. А не будь этих полста тыщ "зеленых", они б вообще пальцем не пошевелили! Вспомни: сколько громких убийств было, а хоть одно раскрыли?

– Думаете, Виктор Иванович, что виной всему – лень?

– Сашенька, – подался вперед Межинский, – мы все так воспитаны, что нам все по фигу! Весь мир удивляется, почему наши самолеты с сотнями пассажиров падают, и никак, дураки, не поймут, что летчикам тоже все по фигу. Предупреждали о неполадке перед вылетом, а он лапой махнул: ничего, авось дотянем. Попросил сынуля сесть за отцовский штурвал, а отец и разрешил. Не положено было по инструкции менять курс, а он сменил, чтоб путь срезать – и об гору. И падают, падают, падают...

Из Межинского перло публицистикой. В жизни Тулаева уже встречался один такой начальник-говорун. Кажется, он мог бы переговорить самого Горбачева. Неужели все начальники такие? Или как только кому попадает под зад хорошее кресло, он тут же начинает разглагольствовать о глобальных проблемах вместо того, чтобы решить хотя бы одну крохотную проблемку в своем ведомстве.

Межинский резко смолк, словно расслышав мысли Тулаева. Быстрым движением он достал из кармана пиджака коричневый мундштук, удлиннил его сигаретой и с долгими, смаковыми затяжками прикурил.

– Ладно. Давай докладывай по порядку, – разрешил он.

Тулаев рассказал о встрече со следователем, о показаниях свидетелей, о гильзе – единственном вещдоке, который он сегодня увидел, о бомже и футляре от помады.

– Записка, значит, была? – удивился Межинский. – И что же в ней?

– К сожалению, сам ее прочесть я не смог, – ответил

Тулаев. – Записку с рапортом из отделения подали вверх по инстанции, но сержанта, который первым развернул ее, я нашел-таки. Сержант уверяет, что это уголок газеты, на котором довольно коряво и явно в спешке написано: "Мафино Селли".

– А сержант не того?.. Не ошибается?

– Я проверю, конечно, – помялся Тулаев. – Но ефрейтор, который был с ним в одной патрульно-постовой группе, подтверждает написанное буква в букву.

– Чушь какая-то! – пыхнул дымом Межинский. – Стоило так рисковать, чтобы оставить абракадабру вместо четкого следа!

– По пути сюда, Виктор Иванович, я тоже думал, что это абракадабра. Более того, это очень похоже на итальянские имя и фамилию...

– Мафино? – с четким ударением на предпоследнем слоге,

так, как это делают только итальянцы, произнес Межинский. – М-да... Кроме аналогии с мафией ничего в голову не лезет. А Селли?

– Ну, вообще-то по второму слову у меня сомнений не было. Селли – это уменьшительно-ласкательное от имени американки – Селлестина. У них, штатников, так принято. Не Уильям, а Билл, не Кристофер, а Крис...

Под стряхивание на стекло сантиметровой головки пепла с сигареты Межинский помолчал. Тулаев думал, что в этот момент начальник сверяет его догадку со своей, но на самом деле Межинский просто никак не мог вспомнить фамилию американки, хотя зачем ему сейчас эта фамилия, он даже не знал. Во всяком случае, на загадочное "Мафино" она явно не походила.

В последней, виденной им у президента на столе бумаге из американского посольства, значилось то ли Райт, то ли Уайт, то ли еще что-то похожее на компьютерный термин "байт", и от того, что в фамилии было что-то компьютерное, Межинский и представил девушку сидящей перед монитором и что-то быстро-быстро набирающей на клавиатуре своими тоненькими спичечными пальчиками.

– Она... ну, эта американка, внешне худощава? – решил он вопросом проверить созданный образ.

– Американка? – Тулаеву пришлось вспомнить показания свидетелей. Вообще-то да, щупленькая такая...

Межинский ощутил, как щекотнула сердце приятная истома. Он

угадал образ. Значит, с интуицией все в порядке. Вот и к

этому лысеющему парню в светлой рубашке он интуитивно ощущал

симпатию, хотя пока и не знал, на чем она основана.

– Ладно, – загасил он недокуренную сигарету о пепельницу. – Над этой клятой Мафино мы еще поколдуем. Я подключу криптологов... Что там еще было по вещдокам?.. А-а, гильза от "Ческой збройовки"...

– Да, явно свеженький ствол, – напомнил Тулаев.

– Я запрошу сведения у ребят, отслеживающих каналы переправки оружия из Чехии к нам.

Межинскому явно не хотелось говорить о том, что сказать все-таки следовало. Он посмотрел на окно, за которым гудела, ревела, выла автомобильным стадом насквозь прожаренная тропическим солнцем Москва, скользнул взглядом на пластиковую коробку на подоконнике, которая внешне казалась уродливым квадратным радиоприемником, хотя на самом деле была прибором, не позволяющим кому-либо извне снять со стекла кабинета их голоса, и все-таки сказал:

– По предварительной информации, полученной от наших людей, внедренных в орггруппировки по Москве и области, ни одна из них к налету на инкассаторов не причастна.

Слово "наших" резануло ухо Тулаеву, и он только теперь понял, что стол в прихожке "Техотдела" никто никогда не займет. Штат отдела "Т" уже был набран. Частично из таких, как он, застоявшихся в безделии антитеррористов, частично из эфэсбэшной и эмвэдэшной агентуры, уже давным-давно внедренной в банды и группировки. И вот именно эти "засланные казачки" и составляли главную силу отдела. Лишь они могли предупредить о готовящемся теракте. Но в чем тогда состояла его, Тулаева, задача? Гоняться за террористами-одиночками, которых никаким методом не вычислишь, или выполнять роль мальчика на подхвате?

Межинский додумать не дал.

– Скорее всего, это мелкая банда, – пояснил он. – Три, максимум – пять человек. Ни на какую группировку не замыкаются, никому дань не платят. Можно сказать, самый поганый вариант, – Межинский хмуро помолчал. – М-да, не дело нашего отдела, конечно, в этом копаться. Но...