Текст книги "Страх"

Автор книги: Игорь Христофоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Смотрите, кот вернулся! С крысенком!

Хвост у Прошки стоял трубой. В зубах он нес обмякшего серого крысенка, по дурости и малолетству вылезшего из трюмов наверх. У кота был вид победителя. Он положил мертвое тельце к ногам Тулаева и, гордо вскинув мордочку, посмотрел на него своим единственным горящим глазом.

– Значит, в тех отсеках никого нет, – тихо произнес Тулаев.

А телефон все завывал и завывал за спиной. Хотелось развернуться и всадить в него обойму. Но легче всего было уйти от телефона. И Тулаев сделал то, на что бы он без противных звонков не сразу бы решился.

– Держи, – протянул он один из пистолетов Вове-ракетчику. – Стрелял когда-нибудь?

– Да. В училище.

Вова-ракетчик смотрел на пистолет, как на пупыристую зеленую жабу, которую ему положили на ладонь. Может, он и не стрелял вовсе, но кому-то же нужно было отдавать оружие. Тулаев показал Вове-ракетчику, как сбрасывается предохранитель, но потом снова вернул его в исходное.

– Я тоже с вами пойду, – шагнул к Тулаеву механик.

Его перебинтованная кисть жалко смотрелась на черном корпусе

"Кедра". Указательный палец, единственный палец, виднеющийся

из-под бинтов, упрямо лежал на спусковом крючке, и Тулаев не стал спорить с этим пальцем.

– Ладно, – согласился он. – Кто еще умеет владеть оружием?

Из синей толпы вышло несколько человек. Над ними возвышался огромный седой боцман. Он был похож своей выбеленной головой на горную вершину, выделяющуюся над хребтом. Тулаев совсем не хотел выдавать пистолет пожилому боцману, но на куртках подводников не было погон, и оттого они все смотрелись в одном звании и почти в одном возрасте. Седина тоже казалась случайной. И он все же выдал боцману "Ческу збройовку" раненого Саши-красавчика.

– Я пойду первым, – предложил Вова-ракетчик. – Эти отсеки

мое заведование.

– Хорошо, – согласился Тулаев.

Это не выглядело сдачей командирских полномочий. Это скорее походило на появление проводника в группе. А проводник – всего лишь рядовой член группы.

Они довольно быстро прошли оба ракетных отсека, уткнулись в люк с привычными буквами "О" и "З" над ним. Вова-ракетчик попытался открыть его.

– Не получится, – хмуро предположил из-за его спины механик. Посыльный этот люк задраил. Или Дрожжин задраил. Он в этом деле мужик тщательный.

– У вас взрывчатки никакой на борту нет? – спросил Тулаев.

– Какой взрывчатки? – удивился механик.

После заданного вопроса Тулаев в его глазах начинал терять командирский вес.

– Люк же бронированный, – с раздражением пояснил он. – Сорок миллиметров толщиной. Он выдерживает давление десять килограмм на квадратный сантиметр. Мы если даже этот отсек затопим, его не вырвет.

– Значит, тупик, – про себя произнес Тулаев.

– Слушай, мех, а это... – влез в разговор Вова-ракетчик. – Под

ГКП – гиропост. Они там это... одного нашего посадили... Ну, электрика штурманского. Из молоденьких матросов. Я только сейчас вспомнил. Я думал, он с нами. А сейчас припоминаю, что его точно в кают-компании не было...

– Ты не ошибаешься? – оживился механик.

– Ну да! Больше мне делать нечего, как трепаться! Тебе как раз

руку перебинтовывали, когда они одного новенького по челюсти

врезали и, кажись, впихнули в гиропост. У них, видно, с

штурманскими электриками – труба. А без гирокомпаса, сам

понимаешь, никуда они не денутся. Не видел я того матроса в кают-компании. Не видел, а если бы...

Механик не стал дослушивать словоохотливого Вову-ракетчика и бросился к пакетнику связи "Лиственницы". Вырвал из металлического держателя коричневый рожок, притопил на пульте кнопку гиропоста и вкрадчиво подышал на соты микрофона:

– Ракетный отсек, гиропост. Сынок, выйди на связь. С тобой разговаривает механик лодки. Ты меня помнишь, сынок? Я с бородой. К тебе мама две недели назад приезжала, и я ее на своей машине в гостиницу отвозил. Помнишь?

– Х-хде вы? – испуганным шепотом прохрипели соты динамика.

– Рядом. В ракетном отсеке. Ты один на посту?

– Од-дин.

– Сынок, ты должен спасти лодку. Ты знаешь, как пройти к люку между центральным отсеком и ракетным? – явную глупость спросил механик.

Конечно, любой матрос, тем более сдавший на право самостоятельного несения вахты, знал это. Но в вопросе скрывалась просьба, а не интерес, и матросик сразу понял ее.

– Я попробую. Я только старпома боюсь. Он там, возле люка.

– А ты не спеши. Ты погоди. Пусть он уйдет из отсека. Он уходил уже когда-нибудь?

– Еще ни разу.

– Сынок, мы будем все время рядом с люком. Все время. Понимаешь? Мы будем ждать.

Гиропост не ответил. Либо матрос понял все и без лишних слов, либо испугался, что его разговор засекут сверху, из ГКП. Он только выдохнул долгим вязким стоном в динамик и отключил связь.

И тут же по лодке точком прошел гул, будто лодка тоже вздохнула вслед за матросиком, и Тулаев испуганно посмотрел на Вову-ракетчика. Тот был еще более испуганным. А может, в его лице, как в зеркале, отразился испуг Тулаева? Но он действительно ничего не понимал в звуках лодки в отличие от своего соседа.

– Они... они... сделали пуск, – онемевшими губами еле выговорил Вова-ракетчик. – Св-волочи!.. Они все-таки сделали пуск... Но как они смогли это сделать?! Как?!

19

Межинский замедленно, будто в рапидной съемке, положил телефонную трубку и посмотрел сквозь Четверика. В накатившей тишине стало слышно, как тикают в углу кабинета огромные, в форме деревянной башни, часы, оставшиеся еще со времен, когда здесь заседал и думал о судьбах необъятной страны какой-то чин Центрального Комитета Коммунистической партии.

Таким обалдевшим Четверик еще ни разу не видел начальника.

Межинский от новости, кажется, не только ослеп, но и оглох.

– М-да... Сан-Барбуза, – произнес себе под нос Четверик. – Хорошенькое названьице! Как два арбуза...

Даже эти глупые звуки не встряхнули начальника. Межинский упрямо изображал из себя монумент. С такой сединой и с такими упрямо сжатыми губами мог быть если не римский император, то сенатор – точно. Но ни один скульптор в мире не знал, что именно в эту минуту существует такой способный натурщик, и тяжкий труд Межинского пропадал даром.

– Можно, я ваши закурю? – одновременно с вопросом перегнулся через стол и вырвал сигарету из бело-синей пачки Четверик.

У начальника сейчас несложно было вытянуть бумажник. Ни один мускул на его лице не дрогнул бы.

Хрустнуло кожаное кресло. Прикуривавший Четверик не заметил момент оживления. Когда он положил зажигалку начальника рядом с его пачкой, в глаза Межинского вернулась жизнь. Во всяком случае, они были грустными. У памятников не бывает настолько грустных глаз.

– Они все-таки сделали ракетный пуск...

Горящая сигарета выпала изо рта Четверика.

– Как?! По Москве?! – вскрикнул он.

– Нет, по Камчатке.

– А-а! – вскинулся Четверик.

Сзади него с артиллерийским залпом грохнулся стул. Хлипкая спинка, отлетев, ударила по часам, и они испуганно стали отбивать семнадцать ноль-ноль московского времени.

– Ну надо же! Прожег новые брюки! – чуть не плача, смотрел на ровный черный ободочек на левой штанине Четверик.

Из дырочки торчал пучочек смоляных волос. Они раскачивались, будто смеялись над незадачливым хозяином.

– Сядь! – заставил его оторвать взгляд от брюк Межинский.

Четверик поднял стул без спинки, но сел на другой. И только сейчас заметил, что в кабинете все стало иным. Мрачные фиолетовые тени лежали в углах кабинета, а лицо начальника из бледного перекрасилось в серо-землистое. Глаза сами собой вскинулись к верху окна. Вместо солнца, еще недавно стоявшего в нем яркой желтой лампой, там висел черно-сизый комок тучи.

– По Камчатке? – у себя спросил Четверик и с собой не

согласился: – Это невозможно. Нужны коды...

– А у них получилось...

– Правда?

– Что там было в последнем их сообщении? – обернулся Межинский к сейфу.

На стол плашмя упала красная папка. Когда все вокруг было серо-синим, это цветовое пятно смотрелось издевательски. Стол как будто подожгли в том месте, куда легла папка. Межинский резко раскрыл ее. Огонь исчез из кабинета. Теперь на Четверика смотрели круглыми глазенками-дырками от скоросшивателя какие-то важные бумаги.

– Вот... Точно, – нашел документ Межинский. – Они сообщили, что дают последнее предупреждение в виде ракетного залпа. Практической ракетой. Да, практической. И бить будут в северную часть полигона, а не в южную, как нужно было по плану стрельб...

– Попали? – Наклонился над столом Четверик.

Текст новой записки, продиктованной неизвестным террористом из телефона-автомата в канцелярию Совета Безопасности, он уже слышал два часа назад, но почти все забыл, и теперь до тошноты в голове пытался прочесть перевернутые слова.

– Они выстрелили!.. Понимаешь ты это или нет?! – Межинский

ударил кулаком по лежащей на столе бумаге. – И это главное! Значит, они могут нанести удар и по Москве! Как здесь же написано! – ткнул он пальцем в какое-то слово и ногтем разорвал его.

Разгладил лист, придавил обрезанный кусочек бумаги. Разорванным оказалось слово "ядерная".

– Точно – ядерная ракета! – в ужасе посмотрел он на слово. – Москве хватит одной. А их тринадцать...

– Но как они сумели дать ракетный залп? – не мог избавиться от удивления Четверик. – Нужны же команды... ну, в смысле код из Генерального Штаба...

Перед глазами Межинского возникло черствое лицо Свидерского. Но он ничего не сказал о нем. Чем меньше людей знает тайну, тем больше вероятность, что она умрет именно с ними.

– Кодовый сигнал поступил с какого-то судна, находящегося в

районе Новой Земли, – сообщил он Четверику. – Спутник засек

судно из космоса. Кстати, от него не так уж далеко до предполагаемого места нахождения лодки. Судя по направлению движения, они стремятся укрыться под кромкой льдов.

– Это, наверно, неблизкий путь. Сейчас же лето...

– Я бы не сказал. Час назад я был у моряков. Они показали мне на карте эту границу. Она тянется вдоль южных берегов Шпицбергена и Земли Франца-Иосифа, а потом спускается вниз, к Новой Земле.

– А идут они в каком направлении?

– Вверх... В смысле, на север, к проходу между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа. Моряки сказали, что именно оттуда по большей части проникают к нашим берегам американские лодки. Неужели они решили плыть прямо к Штатам?..

– Виктор Иванович, но если спутник засек лодку, значит, он ее ведет... Может, уничтожить лодку?

– Спутник засек старт с глубины. Саму лодку он не видит.

– Неужели у нас такие плохие спутники?

– Хор-рошие! – огрызнулся Межинский. – Такие же, как у американцев или французов... Голицыно-два дало техническую сводку по своим возможностям. Они способны засечь лодку на глубине двойной прозрачности моря, то есть в лучшем случае до пятидесяти метров. Да, именно пятидесяти. Моряки назвали такую цифру для этого региона в это время года... А у данного проекта лодки только рабочая глубина погружения – где-то в районе трехсот метров. А захочет – нырнет и за триста... И за четыреста...

– И сколько они могут не всплывать?

– Почти три месяца.

Именно в этот момент Межинский вспомнил о Тулаеве. Один в поле не воин. Правда, подводная лодка – это не поле. Но в любом случае Тулаев, даже на время ставший Корнеевым, один. И что он сможет, если по старой мировой статистике потери наступающих всегда превышают потери обороняющихся в три раза? Умереть сразу?

Межинский перевел взгляд на помутневшее, ставшее каким-то осенним окно, и с горечью подумал, что Тулаев больше не увидит дневного света. Даже тусклого московского.

А Четверик, сложив губы трубочкой, издал звук, похожий и на стон, и на свист одновременно.

– Они загнали Кремль в угол, – дополнил он словами свою заунывную мелодию.

– Они загнали нас в угол.

Пальцы Межинского вырвали сигарету из пачки, задумчиво помяли ее хрупкое тельце, скомкали и швырнули мимо урны. Повернувшись к сейфу, он опять что-то достал из него и положил поверх бумаги с текстом террористов.

– Завтра вылетишь в Гавану, – не поднимая глаз, приказал он Четверику. – Оттуда до Сан-Барбузы есть рейсы местной карибской авиакомпании.

Четверик грустно посмотрел на международный паспорт, изнутри которого, если его развернуть, явно взглянул бы на него суровыми глазами еще один Четверик. Под фамилией какого-нибудь Карла Мендеса из Картахены. Рядом с паспортом лежала плотная пачка долларов и две кредитные карточки. От их вида на сердце стало чуть веселее. Тягостная поездка начинала казаться курортным вояжем.

– Испанский не забыл? – спросил Межинский.

– Не забывается такое никогда.

В голове тележным колесом завертелись одни и те же слова: малярия, лихорадка, чума... Малярия, лихорадка, чума... Скорее всего, на этой клятой тропической Сан-Барбузе разгуливали совсем иные болячки, но Четверику упрямо казалось, что там будут именно эти три зверя: малярия, лихорадка, чума. В Западной Сахаре, где он ровно год отбыл в роли наблюдателя ООН на затихшем фронте войны между Марокко и Мавританией, в крохотном городке в пустыне знали и помнили чуму, холеру, тиф и дизентерию. От прививки, сделанной в первые дни, отваливалась спина и мир казался доменной печью. Но без прививки он умер бы уже в первый месяц службы. Сахара умела быстро заглатывать свеженьких стерильных ребят из Европы.

– Мне бы привиться нужно, – напомнил Четверик.

– Сделаешь на Кубе. Тебя встретят люди из посольства. На Сан-Барбузе выяснишь, какому банку принадлежит указанный террористами счет. Но все-таки твоя основная задача – найти Зака.

– Зака? – вскинул чернявую голову Четверик. – Вы думаете, его уже здесь нет?

– Из лаборатории дали первые данные по обработке голоса

террориста. Дважды звонил один и тот же человек. Но не Зак.

– Эти умники способны доказать, что это не Зак?

– Способны! – Грудью налег на стол Межинский. – Оказывается могут. Звонил не Зак. У голоса террориста нет раздвоения третьей частотной форманты, – словами эксперта-слухача сказал Межинский, но сказал с таким видом, будто это открыл он один.

– И вы считаете...

– Я уверен, что Зак если не там, то уже в пути. Он слишком уверен

в том, что у них все получится... К сожалению, у них как раз все и

получается...

Телефонный звонок оборвал его начинающуюся речь о способе, с помощью которого Зак мог по поддельному паспорту пересечь прозрачную границу между Россией и, к примеру, Украиной или Белоруссией и раствориться для начала среди городов тесной

Западной Европы, чтобы потом всплыть уже среди пальм Латинской Америки.

– Да, – ответил трубке Межинский и снова превратился в монумент.

Четверику стало холодно. Он почему-то подумал, что лодка сделала еще один залп. Уже ядерной ракетой.

– Есть, – исчез монумент.

Межинский бережно положил трубку и сказал, снова глядя сквозь Четверика:

– Меня вызывает президент. Он в ярости...

20

Больше всего в жизни Дрожжин не любил штурманов и штурманские карты. Он не помнил ни одной прокладки по кораблевождению, которую он в училище сдал бы с первого раза. Дрейфы, течения, невязки, глубины, пеленги, магнитные склонения, астрономические таблицы, смешавшись в голове будущего ракетчика, родили гремучую смесь. Он весь пропитался ею и если даже встречал в жизни хорошего штурмана, не мог сдержать к нему неприязни, как будто бы все штурманы мира составляли единую мафию, решившую извести Дрожжина.

Но еще большим злом казались ему карты. От каждой из них он ждал подвоха. Он не верил, что на них точно указаны глубины, не верил, что именно так, а не иначе направлены подводные течения, не верил, что лодка находится именно в этой точке, а не в другой.

Штурманские карты составляли обычные советские люди, а Дрожжин не помнил хоть что-то из своей жизни, что советские люди делали качественно.

Сейчас он стоял в центральном посту над прокладочным столом, смотрел на сиреневую извилистую линию, обозначающую на карте границу распространения дрейфующего льда, и думал, что только идиот мог на это время года определить здесь границу. Ну откуда картограф мог знать, что лето окажется таким жарким? Границу явно оплавило, сдвинуло севернее, а значит, и минута, когда Дрожжин мог ощутить себя спокойнее, минута, когда лодка уйдет под кромку льда и станет недоступна для надводных кораблей, отодвигалась на час, а то и больше от ожидаемой. А то, что за ними уже выслали ораву противолодочных кораблей, он даже не сомневался.

– Через одиннадцать минут наша очередь передавать сообщение, напомнила из кресла Лариса.

– Что?

– Наша очередь, говорю.

Он вскинул глаза на лодочные часы и опять ожегся о пулевую дыру в них.

– Таарищ камадир, – странным голосом произнес со своего штатного места механик, – паара атбой тр-ревоги аб... бъявить...

– Вы... ты... Ты что, пьян?! – вскрикнул Дрожжин.

– Не трогай его, – мягким кошачьим голоском остановила его

Лариса. – Он хороший спец. Он будет болеть, если не выпьет.

– Я чувствую, вы таких спецов набрали, – огрызнулся Дрожжин.

– Таащ камадир... и-ик, – то ли отрыгнул, то ли икнул механик.

– Таак я обявлю атбой?

– Центральный пост! Лариса! – миной разорвался в отсеке голос Бороды. – Что-то случилось в середине лодки!

Лариса нехотя встала с кресла, нехотя сунула нежные пальчики в бетонные американские десантные ботинки. Зак приобрел их оптом, считая, что так сэкономит на обуви. Легче было договориться с каким-нибудь флотским тыловиком-ворюгой из морской пехоты и закупить полусапожки у него. В морпеховских полусапожках хоть кожа мялась. И потом в самом названии ботинки – скрывалось что-то грубое, мужское. А полусапожки – это уже нечто женское.

– Ну что у тебя? – взяла она из дрожащей руки механика микрофон.

В этой части отсека уже можно было закусывать после знакомства с запахами.

– Отсек, куда мы согнали экипаж, не отвечает! – еще громче

заорал Борода.

Пакетник чуть не разорвало от его голоса.

Лариса болезненно сморщилась от крика и отнесла от губ микрофон. Капель крови на нем уже не было. Наверное, механик стер своими бурыми пальцами. Но она все равно отнесла его подальше от губ, будто только это одно могло уменьшить митинговую громкость Бороды.

– Пошли туда людей, – тихо сказала Лариса. – Выясни. Ты же воевал, знаешь, как осуществляется разведка...

– Люк туда задраен! – бабахнул Борода.

– Дай отбой тревоги, – скомандовал механику Дрожжин.

– Сейчас люки откроют, – лениво произнесла Лариса. – Дрожжин

дал приказ об отмене боевой тревоги.

– Ни в коем случае! – взмолился Борода.

– Почему?

– Я уверен, что там произошло что-то страшное.

– Что ты имеешь в виду?

Дрожжин увидел, как напряглась шея у Ларисы.

– Там была стрельба, – озабоченно доложил Борода. – Скок доложил, что это они усмиряли моряков...

– А вдруг не моряков? – не расслабляя шеи, спросила Лариса.

Дрожжин ощутил, как похолодело внутри. Такой ледяной стужи он не испытывал еще никогда. Откуда повеяло холодом, он не мог даже предположить. Не от будущего ли?

– Отставитьотбойбоевойтревоги! – вскрикнул он предложение в одно слово.

– Ты чего? – обернулась к нему Лариса.

Два крика, Бороды и Дрожжина, сплющили ее голову, оглушили, и она растерялась.

– Дай сюда! – вырвал микрофон из ее пальцев Дрожжин. – Борода, ты слышишь меня?

– Да.

– Сейчас я свяжусь с жилым отсеком по аварийной системе связи. Если не получится, тогда действуй! Ясно?

– Да.

Пальцем Дрожжин притопил кнопку связи с десятым отсеком, и тут же вспыхнула подсветка над кнопкой жилого отсека.

– Дрожжин, с тобой разговаривает преданный тобою экипаж лодки! ворвался в отсек жесткий, пропитанный презрением голос. – Мы объявляем тебе и бандитам-террористам наш ультиматум...

– Кто это говорит? – повернул Дрожжин к Ларисе искаженное ужасом лицо.

Черная полоска усов на нем выравнялась в ниточку. Под нею пульсировала в тике нижняя губа.

– ... ультиматум: вы открываете люк в центральный пост из ракетного отсека и сдаетесь нам безо всяких предварительных условий. Ваша добровольная сдача будет учтена на суде...

– Кто это говорит?

Дрожжин не заметил, что пьяный механик нажатием кнопки уже соединил его с жилым отсеком, и когда тот же голос ответил: "С тобой говорит старший оперативный уполномоченный спецотдела по борьбе с терроризмом майор Тулаев," – холод, так долго скапливавшийся у груди, хлынул по всему телу. От него сразу заныла в висках голова.

– Тобой, Дрожжин, – продолжал уверенный голос, – а также

членами банды Зака нарушено большинство статей главы двадцать четвертой Уголовного кодекса Российской Федерации: статья двести пятая терроризм, по пункту второму, то есть группой лиц по предварительному сговору, – от восьми до пятнадцати лет, статья двести шестая – захват заложника...

– У нас нет заложников, – ледяными, твердеющими губами поправил Дрожжин.

– У вас есть заложники: командир лодки и командир дивизии. А еще пять минут назад в заложниках был весь экипаж...

– Уроды! Они убили Казбека, Скока и остальных! – заорала Лариса. Они...

– Там же, по пункту третьему – от восьми до двадцати лет. Статья двести восьмая – организация незаконного вооруженного формирования или участие в нем, от двух до семи лет. Статья двести одиннадцатая – угон судна воздушного или водного транспорта...

– Мы не относимся к водному транспорту, – сказал уже как бы кто-то за Дрожжина, хотя на самом деле сказал-то он. Просто уже не только губы, но и язык стали бесчувственными, будто начал действовать обезболивающий укол в кабинете стоматолога.

– Статья двести двадцать седьмая – пиратство...

– За-аткни ему гло-о-отку! – взвизгнула Лариса, сорвала с ноги ботинок и швырнула его в пульт.

Он черным кирпичом ударил по пластику, отлетел в голову Дрожжина и впечатался в его бледную щеку каблуком.

– Ты чего? – обернулся он.

– Затк-х-хни! Затк-х-хни!..

Страшнее голоса из жилого отсека для Ларисы была произнесенная фамилия. Она верила и не верила своим ушам. Час назад она изучала списки экипажа. К нему отдельной строчкой были добавлены две фамилии посторонних: адмирала и какого-то психолога. Фамилию Тулаева она точно не видела. Она не могла ее пропустить. Но страх все равно еще раз потребовал за нее:

– Заткни ему глотку!

– Обесточь отсек, – прошептал куняющему над пультом механику Дрожжин и встряхнул его за плечи. – Ты слышишь?!

– Та... так тошно, – вместо военного "Так точно" ответил

механик.

– Дай туда ЛОХ! Быстро дай туда ЛОХ! Пусть они сдохнут! Пусть сдохнут все!..

– Дрожжин, не кипятись, – проник в центральный пост новый голос. – Ты же знаешь, что у нас есть ПДУ. У каждого есть. Но даже и без них мы не умрем. Ты же хорошо знаешь, что от ЛОХа не умирают. И три отсека ты не затопишь. Лодка сразу пойдет ко дну...

– Это ты, мех? – подняв глаза к округлой бирке с надписью "КП БЧ-5", под которой теперь сидело качающееся пьяное чудо, потускневшим голосом спросил Дрожжин.

– Я, старпом, я, командир электромеханической боевой части...

– Три минуты до передачи сообщения, – наложились на его голос слова Ларисы.

– Что? – посмотрел на нее Дрожжин и не узнал.

После истерического взвизга и броска ботинком у Дарисы должно было оставаться злым и раздраженным лицо. А перед ним стояла спокойная женщина с волевой складкой возле углов губ. И только волосы, обесцвеченные волосы с предательскими черными корешками у самой кожи, выдавали нервное подрагивание. Невидимый ветер слегка покачивал их, и Дрожжин вдруг подумал, что и у него, наверное, так же подергивается в тике голова. Очень уж замутненным, даже каким-то задымленным казался качающийся из стороны в сторону отсек.

– Три минуты до сообщения, – напомнила она.

– Да-да, три минуты... Три минуты...

Он посмотрел на сизые пальцы механика, обесточившего жилой и оба ракетных отсека и отключившего связь от них, повернулся к углу, который закрывала от него перегородка и приказал этой перегородке выпустить из контейнера к поверхности антенну и только тогда ощутил, что холод уже проник в ноги. Почудилось, что если опустить взгляд, то черные кожаные сандалии будут седы от изморози. Он опустил. Они были по-прежнему черными. И от этого стало еще страшнее.

– Антенна выпущена, – безразличным голосом доложил из угла скрытый перегородкой Связист.

По-чахоточному худющий, похожий одновременно и на монаха-иезуита, и на литературного критика, он с полной отстраненностью от бурь, бушующих в отсеке, сидел в своем уголочке и раз за разом мысленно проговаривал будущий разговор с адмиралом, командиром дивизии.

Он четко представлял, что одним только приходом в каюту, где сидит адмирал-заложник, он уже убьет его. А потом он спросит, приятно ли тому в постели с его бывшей женой, и напомнит, как по-садистски уволил он его без пенсии, хотя Связисту оставалось всего два месяца до срока, когда можно будет назначить пенсию. Наверное, в жизни все это будет не так. Слаже всего месть представляемая, чем месть осуществляемая. Только робот-садист по имени граф Монте-Кристо находил упоение в опровержении этой истины. Вряд ли у Связиста текла в венах графская кровь, но он упрямо думал и думал о встрече с адмиралом и под эти мысли чуть не просрочил время сеанса.

– Ты почему не передаешь? – вопросом напомнила Лариса.

– Есть! – по-военному ответил Связист и на несколько минут забыл об адмирале, к которому год назад ушла от него жена.

21

– Посмотри! – бросил на стол перед Межинским бумагу советник президента по национальной безопасности.

Он опять повысил голос и неожиданно назвал генерала на "ты".

Легкий стыд кольнул его изнутри, но он тут же кашлянул, выбрасывая его наружу. Вытер полные губы платком и ощутил, что получилось. Стыда, даже легкого, не было, а барьер "ты" уже оказался перейден. Теперь с генералом можно было разговаривать, как с солдатом.

"Москва, Кремль, президенту лично. В связи с невыполнением наших требований мы выдвигаем новые. Теперь вы обязаны не только перевести 1 (один) миллиард долларов по уже указанному банковскому счету, но и передать Миусу при посадке в самолет 200 (двести) миллионов долларов наличными. Напоминаем, что в том же самолете с Миусом должны вылететь остальные перечисленные нами заключенные. Надеемся, что после пуска обычной ракеты, который мы произвели безупречно, вы по достоинству оценили наши возможности. На борту нашей лодки еще 13 (тринадцать) ракет. Все они с ядерными боеголовками. Если сегодня к исходу суток Миус и другие не будут освобождены на свободу и отправлены на самолете ( вместе с наличными) за пределы России, то мы нанесем демонстрационный ядерный удар по Новосибирску. При полном неприятии наших требований удару подвергнется Москва. Не доводите до Апокалипсиса, президент. Все в ваших руках. Группа освободителей."

– Группа подонков! – сквозь зубы сказал Межинский.

Его можно было смело отправлять в госпиталь только из-за цвета лица. Ярко-малиновое, оплывшее, оно выдавало, что у его обладатеся верхнее давление не менее ста восьмидесяти. Нижнее ощущалось уже сердцем. Оно ныло и казалось оголенным.

– Что предпринято твоим отделом? – небрежно спросил советник.

Он уже знал содержание беседы президента с Межинским. На этом седом генерале можно было ставить жирный крест. И он бы поставил его уже прямо сейчас, если бы это помогло делу. Но лодка упрямо несла сквозь толщу соленой воды жуткие тринадцать ракет, в камере смертников сидел Миус, а таинственный режиссер, которым вот этот седой генерал считал некоего Зака, все время менял сюжет спектакля.

– Наш отдел... в настоящее время, – Межинский не знал, что происходит в настоящее время. Ничего хорошего не было и в прошедшем времени. Любые слова работали сейчас против него. Молчание, наверно, помогло бы сильнее. Я... я отозвал с севера всех сотрудников отдела. Идет выявление их оргядра в районе Подмосковья. Ориентировочное направление – белорусское. Кроме того, предприняты меры к задержанию членов банды на Сан-Барбузе...

– Тебе больше делать нечего, как разъезжать по курортам, – огрызнулся советник. – Твои агенты, может, будут брать штурмом банк, в который мы переведем деньги?

– Переведете?

– Мне только что звонил президент. Он согласовал свою точку

зрения с премьер-министром. Мы переведем миллиард долларов. И отпустим бандитов на самолете. И дадим уйти лодке. Это будет не самая большая цена за гибель планеты.

Он так и сказал – планеты. Потом подумал и добавил:

– А если вместо Новосибирска они по дурости шарахнут по

Нью-Йорку? Или по Токио?

Ряд выглядел неполным, и он закончил его:

– Или по Парижу?..

– По камчатскому полигону они не промазали, – непонятно зачем решил постоять за террористов Межинский.

– Хоть это хорошо... Американцы уже запросили у нас, почему мы произвели ракетный пуск на один час семь минут раньше заранее объявленного по соответствующим каналам срока. Еле отмазались. А теперь они запрашивают, почему в столь массовом порядке вышли в Баренцево море корабли Северного флота...

– Массовом? – удивился Межинский.

В Главном штабе флота ему минут сорок назад с грустью сообщили, что еле смогли выгнать из баз в погоню шесть надводных кораблей. Один из них потерял ход через двадцать минут, второй успел загореться, потушить пожар и вернуться к причалу. Третий и четвертый не могли выжать больше двадцати узлов. И только эсминец и малый противолодочный корабль типа "Альбатрос" подходили сейчас к предполагаемому месту встречи лодки и того суденышка, с которого террористы давали кодовый генштабовский сигнал пуска ракет. Три торпедных атомохода веером шли на глубине ста метров к проходу между Шпицбергеном и Землей Франца-Иосифа. Но американцы вряд ли успели засечь их выход из базы. Авиация, покружив положенное над квадратом поиска, не нашла ничего, кроме рыболовецких траулеров. Хотя, в общем-то, после привычного бездействия нашего флота в базах этот набег на север Баренцева моря мог показаться из космоса атакой на Америку.

– И норвежцы волнуются. Запрос дали по линии МИДа. Им теперь

везде новый "Комсомолец" мерещится, – задумчиво добавил советник

и тут же нервно спросил: – А что по Москве? Что докладывают твои агенты?

– Ищем.

Только сейчас Межинский заметил, что с ним говорят на "ты". И от этого он с раздражением, кровью ударившим в голову, сказал совсем не то, что хотел:

– И не забывайте, что оперативник отдела майор Тулаев находится

на борту лодки.

– Я не верю в майоров, – спокойно отпарировал советник. – Я уже даже в генералов не верю...

– Разрешите идти?! – вскочив, спросил Межинский.

Он готов был одним ударом вмять очки в холеное лицо советника. Но их оправа стоила не меньше ста "зеленых". И Межинский пожалел очки.

Обычно при таких сценах вспыльчивому генералу говорили: "Сядьте". Советник тихим голосом бухгалтера выдавил:

– Идите.

Межинский не сдержался, чтобы на выходе из кабинета не хлопнуть дверью. Красная ковровая дорожка делала кремлевский коридор похожим на поток вулканической лавы. Многие уже погибли в этой лаве. Нога сама стала не на красное, а на зеленую полосу по краю дорожки. Зеленое выглядело травой. От травы нельзя было погибнуть, и Межинский пошел строго по зеленой ленте в сторону президентского кабинета. За полминуты стояния у двери в его голове родился план.