Текст книги "Черные ножи 5 (СИ)"

Автор книги: Игорь Шенгальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Глава 13

Интерлюдия 2

Генрих фон Метерлинк прекрасно понимал, что его время на исходе. Нужность Генриха, как предсказателя и знатока будущего, с каждым днем стремилась к нулю. Слишком уж активно менялась реальность и не только благодаря ему, Генриху, а также из-за того русского танкиста, которого он так и не сумел прикончить, хотя возможность имелась. Что же, сам виноват, теперь приходится расхлебывать. С другой стороны, танкист тоже не сумел убить Генриха, хотя очень старался это сделать.

Два человека со знанием будущего практически в одной точке пространства-времени – это слишком. Их интересы непременно пересекутся, а цели разойдутся. И начнется неразбериха, в которой каждый сам за себя. И историческая линия при этом надламывается, корежится, хрустит и ломается.

Возможно, были и другие, такие же, как он и этот танкист, кто менял реальность. Если есть двое, почему бы не завестись третьему?.. Четвертому, пятому… и так до бесконечности. Генрих бы нисколько не удивился, опознав среди местных жителей еще пару соседей по будущему. Пусть даже каждый прибыл бы из собственного временного промежутка – неважно. Главное, они знали грядущее и могли на него влиять.

Генриху, по сути, было давно все равно, кто именно победит в этой старой войне: Германия или СССР. Все, чего он хотел, выжить и стать здесь, раз уж он тут оказался, преуспевающим человеком. Вот только сейчас он был обычным пленником, из которого доили информацию настолько, насколько он мог ее выдавать. И как только процесс иссякнет, лавры героя его явно не ждут. Пуля в затылок – вот все, к чему он мог прийти.

Поэтому с некоторого времени все мысли его занимало одно – нужно бежать! И как можно скорее. Вот только сделать это было совершенно нереально. Самый центр Москвы – центральней не бывает – одни из апартаментов Кремля, которые он теперь занимал. Спальня, рабочий кабинет, санузел. Еду приносили из кремлевской столовой – всегда вкусно, сытно, обильно. Круглосуточная охрана – два, а иногда и три неразговорчивых вооруженных плечистых человека за дверьми. Если приходилось куда-то выходить, то охрана непременно его сопровождала. И было непонятно, защищают ли они от потенциальной опасности, либо же попросту контролируют самого Генриха. Скорее, второе.

От него требовали больше и больше, но он и так уже рассказал все, что знал, и в последнее время придумывал, напрягал фантазию и воображал, что и как могло бы произойти в дальнейшем, исходя из имеющихся предпосылок.

И, судя по тому, что Берия перестал к нему захаживать, хотя прежде делал это регулярно, Генриху уже не верили. Но пока не обвиняли в фальсификации, и на том спасибо.

Возможности свободно перемещаться вне апартаментов у него не было, бежать он не мог. Оставалось ждать, пока кто-то там наверху окончательно не решит его участь, и надеяться, что этот день никогда не наступит.

Глаз давно уже перестал болеть, и черная повязка закрывала страшную рану, нанесенную русским танкистом. Прочие ранения тоже зажили, и чувствовал себя Генрих хорошо. Куда лучше, чем в Берлине будущего. Был он крепок телом, но вот дух его терзали смутные сомнения.

Что сделает с ним русский правитель? Оставит ли в живых? Вряд ли, незачем. Его уже выжали досуха, как старую тряпку. Теперь осталось только выкинуть ее на помойку. Нужность в нем, как в потенциальном заложнике, отсутствовала. Его не стали бы менять ни на одного советского пленного даже самого высокого ранга, просто потому, что побоялись бы, что он выдаст свои секреты иной стороне. Да, в них уже не было той надобности, прогнозы перестали сбываться, но все же знание будущего само по себе было опасным. Даже на малых фактах можно было строить долгосрочные планы. Ни за что и ни под каким предлогом он не увидит свободы.

Что было делать? Может, плюнуть на все и повеситься? Так, по крайней мере, он сам бы решил собственный вопрос, своей волей, своими руками.

Но Генрих был слишком труслив для того, чтобы привести этот план в исполнение, хотя частенько о нем задумывался, ловя мрачные взгляды своих охранников-волкодавов. Они ненавидели его всей душой, он прекрасно это чувствовал, и никакие его заслуги перед правительством страны не изменили бы отношение людей к тому, кто лично убивал и женщин, и детей. Они глядели на него, как на вонючего клопа, которого нужно раздавить. Но по какой-то причине ему дали несколько дополнительных месяцев жизни, и он ненавидел всех вокруг, но жил, жил, жил…

Однажды к нему пришли. Этого человека Генрих прежде не видел. Высокий, широкоплечий, с цепким взглядом умных глаз. Чертовски опасный. На его фоне даже матерые охранники казались несмышленными подростками.

– Моя фамилия Судоплатов, – представился гость, – хотел лично познакомиться с вами, господин фон Метерлинк.

Судоплатов был в форме без погон, но Генрих понял, что перед ним важный человек. Возможно тот, кто окончательно решит его судьбу.

– А что, Лаврентий Павлович больше не придет? – его голос звучал жалобно, и Генрих мысленно обругал себя за это.

– У товарища Берия много других дел, – туманно ответил посетитель.

«Понятно, Берии больше не интересно. Он узнал уже все, что хотел. Но зачем пришел этот новый?» – тревожно подумал Генрих. Он уже где-то слышал эту фамилию – Судоплатов… вот только никак не мог вспомнить, в какой связи ее произносили или в какой именно книге он читал об этом человеке.

– Так чем я могу быть вам полезен? – спросил Генрих, стараясь придать голосу солидность.

– Вот, собственно, за этим я и явился. Понять, можете ли вы быть полезными мне?..

И сказал он это таким тоном, что Метерлинк сразу вспомнил, где слышал эту фамилию. Конечно же, перед ним стоял самый известный советский ликвидатор, мастер скрытых убийств, от которого не убежишь, не спрячешься ни в Союзе, ни за границей. На его счету десятки, сотни, а, пожалуй, даже тысячи «закрытых» акций. И теперь этот страшный человек явился к нему, к Генриху с целью… определить, можно ли его использовать в своих схемах или это пустая затея.

А раз так… значит те, кто наверху, окончательно от него отказались и отдали на откуп Судоплатову. Если он решит, что Метерлинк еще может пригодиться, то скажет свое веское слово и Генриха передадут ему. Если же нет… об этом варианте лучше и не думать.

И Генрих очень постарался достучаться до этого человека. Он использовал всю свою фантазию, называл десятки имен, перечислял сотни событий, предлагал варианты решений и свое в них непосредственное участие, обещал лично ликвидировать всех тех, кто сейчас или в будущем будет мешать советской власти. Говорил он долго, не меньше часа, вспомнив даже о судьбе Судоплатова, о его грядущем аресте, об обвинениях в «заговоре против советской власти», о годах, проведенных в тюрьме, о дальнейших попытках реабилитации. Судоплатов слушал его внимательно, ни разу не прервав. Он не вел записей, но Метерлинк видел, что он запомнил все. Удивительная фотографическая память.

Наконец, Генрих выдохся и устало утер пот со лба.

Он сделал все, что мог. Выложился на сто процентов.

– Хорошо, идемте за мной, – Судоплатов постучал в дверь, и охранники тут же открыли ее снаружи.

Вещей Метерлинку взять с собой не предложили, но ему и брать-то было нечего, разве что свои тетрадки, где он вел записи, да зубную щетку.

Шли коридорами, где Генрих прежде не бывал. Мрачные кирпичные стены давили на него, угнетали сознание.

Судоплатов молчал, оба караульных тоже. Метерлинк попытался было заговорить, узнать, куда они идут, но ответа не получил.

Веяло холодом и сыростью. Кажется, они спустились в подвал. Длинный коридор заканчивался тяжелой, обитой металлом дверью.

– Дальше идите сами, господин фон Метерлинк, – сказал, наконец, страшный русский, – за дверью вас ждут.

Кто там может ждать? Еще один важный советский чиновник? Ему хотят предложить нечто особое, и Судоплатов предварительно проверял его? Прошел ли он этот экзамен, Генрих не понимал. С его точки зрения, он представлял собой большую ценность. Но что решил ликвидатор?

Метерлинк пошел к двери, мысленно прикидывая, как вести себя там, с другой ее стороны. Надо быть построже, поувереннее в себе, но не наглеть. Дать понять, что он – серьезная персона. И тогда…

Лампы тускло горели в тяжелых плафонах над головой. Внезапно набежал легкий сквознячок, чуть освежив его разгоряченное лицо.

Чем ближе Генрих подходил к двери, терзаясь сомнениями, тем больше он недоумевал. Что за помещение за дверью? Почему его ждут тут, в подвале, а не наверху, где тепло и сухо.

Да и сама дверь выглядела несколько странно. Издали не было видно, но приблизившись к ней на расстояние нескольких шагов, Метерлинк увидел многочисленные выбоины на двери, сколы, словно от случайных пуль.

Но кто мог стрелять здесь, да еще так много?

Разве только…

Неожиданное откровение посетило его голову как раз в тот момент, когда где-то позади щелкнул курок взводимого револьвера.

Это был не простой коридор, и за дверью Генриха никто не ждал. Да и не было ничего за той дверью.

Его привели туда, где убивали.

Он успел закрыть глаза, прежде чем пуля из револьвера пробила ему голову, выплеснув мозги прямо на пресловутую дверь и окончив земное существование Генриха фон Метерлинка.

Судоплатов никогда не промахивался.

– Уберите тело! – негромко сказал он, и охранники бросились выполнять приказ.

Начальник отдела «С» постоял немного в коридоре, обдумывая случившееся. Сначала он хотел использовать немца в одной из комбинаций, но послушав его истории, передумал. Слишком опасный тип, чтобы дать ему шанс бежать. Слишком много знает такого, о чем лучше не знать никому. И Берия, давший возможность поговорить с Метерлинком, совершил, возможно, самый умный поступок в своей жизни.

Поэтому он решил ликвидировать немца и сделать это своей рукой, чтобы точно быть уверенным в его смерти. Доверить подобное кому-то еще он не захотел.

Теперь Павел Анатольевич знал, что его враги существуют не только там, в Германии, но и здесь, в Москве есть те, кто будут вредить ему.

А предупрежден – значит, вооружен.

– Мы еще посмотрим, товарищи, кто победит в этой игре. Мы еще посмотрим…

Интерлюдия 3

Настя изнемогала от усталости, но упорно шла вперед, надеясь до ночи найти укрытие. Последние несколько километров она несла Ваню на себе, посадив его на закорки. Мальчик руками обхватил ее шею и тяжело дышал. Сам идти он уже не мог, силы его иссякли, но останавливаться было еще рано – тут местность хорошо просматривалась, требовалось уйти глубже в лес и там переночевать.

– Держись, боец, – пыталась подбодрить названного сына девушка. – Ты же герой, а герои – сильные и смелые! Они всегда побеждают!

Мальчик молчал, как и обычно. Речь так и не вернулась к нему, но Настя верила, что все будет хорошо. Она поможет, она будет рядом. Ваня обязательно излечится и проживет хорошую, долгую жизнь. Иначе зачем это все? Не может быть так, чтобы после всего, что они пережили, судьба не подарила им самый ценный подарок, который только существует на свете, – жизнь.

От немецких бауэров она ушла, хотя могла бы остаться и прятаться в большом подвале, как сделали многие другие женщины, спасенные из Равенсбрюка. Нет, от них не требовали ничего: ни работать, ни каких-то особых услуг. Эти немцы оказались людьми порядочными, рисковали собственными жизнями, пряча беглянок.

Но Настя не могла так – сидеть на одном месте месяцами, бояться каждой тени, любого шороха, ежесекундно переживать за свою жизнь и за жизнь Ванюшки. Она предпочла уйти. Их таких набралось четверо, кто решил пробиваться к своим.

Пробирались вперед ночами, держась лесных массивов. Был компас, один на всех, он очень выручал. Бауэры дали с собой в дорогу немного запасов – на первую неделю хватило, потом пришлось питаться подножным кормом. Ей-то ладно, сильная, выдержит, а вот мальчика жалко, совсем слабый, худой, еле ходит.

И молчит, ни слова, ни звука. Страшно смотреть на него. Но иногда, очень редко, Ваня улыбался, и тогда Настя считала, что день удался. Она расцветала от этих его исключительных случайных улыбок. Он превращался из замученного ребенка в самую настоящую надежду, что все изменится в лучшую сторону, что все не зря. И у нее появлялись силы. Без Вани она бы давно пропала, не выдержала бы, сдалась.

С ним держалась. Понимала, что не будь ее рядом, не станет и его. А она очень хотела, чтобы он жил.

Вперед, только вперед!

Примерно неделю они шли вместе с другими женщинами, потом их дороги разошлись в разные стороны, и Настя осталась с Ваней одна. Кто-то не выдержал темпа и решил попробовать перезимовать в лесу, благо, погода постепенно налаживалась и уже не было так холодно, и можно было ночевать, укрывшись еловыми ветками. Другие выбрали иное направление пути.

Настя шла в сторону Польши, надеясь каким-то образом добраться до Беларуси. Это было практически нереально, но день за днем, шаг за шагом, километр за километром она постепенно приближалась к своей цели.

Дорогу осилит идущий.

Шли, прятались, ночевали в заброшенных домах, коровниках, свинарниках, чаще просто в лесу. Ели, что находили. Опять шли, опасаясь всего вокруг.

Настя несла мальчика часть времени, когда тот уже не мог идти самостоятельно. Тащила его, когда сама готова была упасть на землю и не вставать. Будь она одна, давно так бы и сделала. Но присутствие Вани придавало ей сил.

Они не была его биологической матерью, но пожертвовала бы своей жизнью, не задумавшись, чтобы он выжил.

– Терпи, милый, еще немного, еще чуть-чуть…

Ваня молчал, не плакал, не ныл. Просто молчал. Но его запавшие пронзительные глаза говорили громче любых слов.

Они выбрались из очередного подлеска. Посреди черного поля стоял дом. Ни дыма из трубы, ни проблеска света в окнах. Никого здесь не было, причем уже давно. Дом был мертв, как, возможно, и его бывшие владельцы.

– Смотри, Ванюша! Там мы переночуем! Там тепло! А, если повезет, еду найдем…

И правда, нашли. В подвале оказался целый склад консервных банок и круп. Видно, хозяева делали запасы на долгий срок, но по какой-то причине уехали, оставив все добро нетронутым. А мародеров в этих краях не водилось – слишком далеко от больших дорог.

Повезло!

Конечно, топить камин Настя не решилась – дым было бы видно издалека, а случайные гости ей были совершенно не нужны. Но зато нашлись теплые пледы, одеяла, шкуры. Они закутались с головой и вскоре согрелись.

И ужин – он был шикарен! Давно уже они не объедались так обильно. Настя даже решилась откупорить бутылку вина, найденного там же в подвале, и с удовольствием выпила пару бокалов, моментально захмелев с непривычки.

Потом Ванюша уснул здоровым сном, впервые за все эти дни, а она еще долго сидела у окна, глядя на мрачный пейзаж, потягивала вино и думала.

Кто же он был на самом деле, этот Дмитрий Буров, совсем еще с виду ребенок, но с далеко не детскими глазами? Он вновь встретился на ее пути, чтобы выручить из беды. Тогда в Челябинске она не воспринимала его всерьез, а после и вовсе сбежала на фронт, потом закрутила роман с хирургом…

Но в Равенсбрюке она взглянула на Диму совсем иным взором. Он показался ей настоящим мужчиной – опытным, способным взять на себя ответственность, решительным. И она кляла себя, что не разглядела его раньше, не поняла его суть, стальной стержень характера.

Он мог бы стать надежной опорой для любой женщины. Сильный, смелый, настоящий.

Вряд ли они еще когда-то увидятся, жизнь не дарит вторых шансов. И все, что у нее от него осталось, это лишь черный клинок – тот самый, что создали златоустовские мастера для бойцов Уральского танкового корпуса.

Она взяла нож в руки. Он придавал уверенность.

– Я дойду, – прошептала Настя, – я обязательно дойду! Клянусь!

Потом подошла к спящему Ване и положила клинок в ножнах рядом с ним.

– Береги его, – прошептала она, – храни и передай своим детям. А они пусть передадут своим детям. Это подарок от человека, спасшего твою жизнь…

Ванька ее не слышал, он разрумянился и сладко спал, подложив ладошку под голову.

Они пробирались по лесам еще несколько недель, пока не встретили партизан.

Дошли.

Целые и невредимые.

Живые.

Глава 14

Выстрела все не было. Я глубоко выдохнул и открыл глаза. Кузнецов уже подошел ко мне вплотную и прошептал прямо в лицо:

– Кто ты?

– Позже объясню, – кажется, беда миновала, – а пока уходим! Живо!

Он смерил меня взглядом, словно прикидывая в уме, прислушаться или поступить по-своему. А потом громко произнес, так, чтобы караульные слышали:

– Лейтенант, так вы говорите, в столовой нас уже давно ждут? Что же сразу меня не нашли?

– Искал, капитан, все этажи обошел.

– Ну идемте же, не будем медлить! Признаться, я изрядно проголодался! – Николай встал сбоку от меня, чтобы рукоять гранаты, торчащей из кармана, не была видна караульным. Деть ее было некуда. Как он вообще добрался с ней до зала, было для меня загадкой.

Так мы и ушли, практически под руку, но как только выбрались из поля зрения охраны, Кузнецов тут же прижал меня к стене. В этом коридоре мы были одни, никто не мог помешать ему убить меня, а потом вернуться обратно и довершить начатое.

– Так кто ты? – пистолет уже был в его руке, приставлен снизу вверх к моей шее. Мгновение, и выстрел разворотит мне череп.

– Моя фамилия Буров, я по заданию центра, – да, я соврал, но лишь частично, иного выбора не было. Начни я сейчас рассказ о своих настоящих похождениях, и он просто застрелит меня. Пусть лучше посчитает за коллегу-разведчика, волею судеб оказавшегося там же, где и он. Статистически это было практически невозможно, но практически в жизни чего только не случается.

– Почему остановил меня? Был шанс ликвидировать самого Шпеера.

– Внутри в зале мой человек, он важнее рейхсминистра, он не должен пострадать, – коротко объяснил я.

– Его имя?

– Полковник фон Штауффенберг.

– И чем он так важен?

– У него особая миссия, полковник должен убить Гитлера.

В этом я врать не стал, Николаю Ивановичу можно было полностью доверять.

– Уж ты ж, неужели самого фюрера? – он изумился до невероятности, а пистолет, как по мановению волшебной палочки, исчез из его ладони.

– Есть такой план, и вы могли ему помешать. Рейхсминистр мне не нужен, можно убрать его в другом месте, но вот граф фон Штауффенберг… без него не обойтись.

Мы все еще говорили по-русски, хоть и очень тихо, но все же это было опасно. Кто угодно мог случайно услышать разговор, и тогда…

– Господин капитан, – уже громче и на немецком предложил я, – так что по-поводу обеда?

– Что? – удивился Кузнецов. – Ах, да, конечно! Почему бы и не перекусить на скорую руку.

Я вытащил у него гранату из кармана и сунул себе за пазуху.

– Заглянем по дороге в мой кабинет, я забыл там кое-что…

Мы спустились на второй этаж и дошли до моей комнаты. Гранату я попросту сунул в ящик стола и запер его на ключ. Потом верну Николаю. Чувствую, этому неугомонному человеку она еще пригодится.

В столовой разговора не получилось. Капитан Кляйнгартен и обер-лейтенант фон Ункер уже сидели там, с видимым удовольствием поглощая кашу с тушенкой. Наше появление они встретили дружными приветственными криками, и когда мы приблизились, фон Ункер поинтересовался:

– Как ваши животы, господа? Надеюсь, все уже в порядке?

– Поход в ватерклозет все исправил, – улыбнулся я в ответ. Вообще, сортирные темы у немцев были в чести, так что я и не думал увиливать от ответа: – Там, собственно, я и встретил капитана. Буквально на соседнем горшке!

– Уж не знаю, что на меня нашло, – пробурчал Зиберт, – но пердел я так, что, думал, стены рухнут!

Офицеры заржали как кони. На наш стол стали оглядываться.

– Это все редька, капитан, – пояснил Кляйнгартен, – вчера вечером переели ее, вот и результат…

Дальнейшая наша беседа перешла к обсуждению закупок для дивизий и срокам, в которые все возможно осуществить. Выходило никак не меньше недели, что казалось весьма отдаленной датой.

– Постараюсь помочь вам, господа, – подумав, предложил я. – Мы попробуем уложиться в пять дней максимум!

Нужно было как можно скорее завершить эту задачу. Пока дивизии не отправятся на фронт, не будет вызова в генштаб для отчета фон Штауффенберга, и, значит, не будет возможности совершить акцию. Я это прекрасно понимал, но уловил ли идею Кузнецов? Нужно с ним подробно переговорить с глазу на глаз, вот только как это сделать? В квартире он постоянно на виду у других офицеров, здесь же долгого разговора не выйдет – вокруг слишком много чужих ушей. Нужно найти место, где выпадет шанс прояснить все вопросы…

– А не откажутся ли господа, если я приглашу их вечером в ресторан на ужин? – идея была простая, но действенная. – На днях мне показали одно заведение, исключительно для офицеров. Там неплохо кормят! Правда, бывает, и морды бьют, но мы же этого не боимся?

– Я согласен на все, если это не местная кухня, – радостно закивал Кляйнгартен. – Признаться, от каши меня уже воротит. А тушенки в ней я вообще не обнаружил, хотя искал весьма тщательно. Что по поводу «морд», то пусть попробуют.

– Ваше приглашение, конечно, распространяется на Баума и Коше тоже? – уточнил фон Ункер, оглаживая левой рукой свои тоненькие усики.

– Разумеется, обер-лейтенант, – кивнул я. – Как же иначе?..

– Мы с радостью его принимаем, – Зиберт дружески похлопал меня по плечу.

– Тогда в шесть часов ждите меня внизу…

Думаю, в ресторане у меня получится поговорить с Николаем. Если даже не в нем самом, то всегда можно выйти на улицу, якобы проветриться. И если за нами никто не увяжется, то время для беседы у нас будет. Может, не такое продолжительное, как я бы хотел, но, по крайней мере, мы сможем объясниться по душам.

Я вернулся в свой кабинет и занялся было текущими делами, которых накопилось выше головы, как вдруг раздался стук, тут же, не ожидая ответа, дверь приоткрылась, и я увидел Анни.

– Рудольф? Можно войти?

– Разумеется… – я не знал, что ожидать от ее визита. Все последние дни она меня не то, чтобы игнорировала, но активно не замечала.

Секретарша зашла в комнату, прикрыла за собой дверь и повернула ключ. Это что еще за фокусы? Не хочет ли она…

– Милый, я так соскучилась… – девушка шагнула вперед, начав расстегивать верхние пуговицы на платье. Мелькнули полушария полных грудей, которые прежде совершенно скрывало строгое платье с глухим воротом.

К такому повороту событий я был не готов. Да, она была вполне приятна собой, и нас связывали общие приключения, но развивать эти отношения я не собирался.

– Фройляйн! – я выставил правую руку вперед, отгораживаясь от девушки.

– Но… – ее ресницы задрожали, и я даже явственно увидел слезы, – я полагала…

В дверь снова требовательно постучали. Что еще за черт?

– Помогите! – внезапно закричала Анни и ничком бросилась на диванчик в углу кабинета.

Признаться, я совершенно растерялся. Все происходило слишком уж стремительно.

Два удара, и дверь выбили снаружи, а в мой кабинет ворвались сразу четверо эсэсовцев под предводительством неизвестного мне оберштурмфюрера. Кажется, я видел его мельком в столовой этим утром, но ни имени его, ни полномочий я не знал.

Но каким образом они оказались здесь так быстро, практически мгновенно?

– Что здесь происходит? – требовательным тоном поинтересовался оберштурмфюрер.

– Понятия не имею, – пожал я плечами, и нисколько при этом не соврал.

– Он хотел… – заплакала Анни. – Он пытался…

– Ничего я не пытался и не хотел! – я видел весь абсурд ситуации, но не знал, как правильнее из нее выпутаться.

Домогательства на рабочем месте? Бред. Да и что может мне за это быть? Ничего. В конце концов, мы не в современной Германии, а в клятом Третьем Рейхе, в котором истинная арийка вообще не в праве отказывать в интимной близости своему боевому товарищу.

Но, оказалось, затея имела совсем иную подоплеку.

– Он спрашивал о секретных документах! – сквозь лживые слезы выдавила из себя девушка. – Требовал сказать код от сейфа господина полковника!

Дело принимало скверный оборот. Если меня обвинят в шпионаже и начнут копать, то очень быстро вычислят, что личина, под которой я обитаю в штабе армии резерва, лживая. А потом спросят фон Штауффенберга, какого, собственно, хрена он приютил в своем особняке фальшивого лейтенанта. И все, наша песенка спета, и моя, и полковника. Даже если выкрутимся, то о визите в «Волчье логово» точно стоит забыть.

– Лейтенант Фишер, – голос оберштурмфюрера чуть дрогнул, – прошу вас сдать оружие! До выяснения всех обстоятельств.

– Вы понимаете, что это поклеп? – я старался говорить спокойным тоном, сам же лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации. – Эта женщина врет, уж не знаю с какой целью…

– Разберемся! – он все ждал, пока я вытащу пистолет из кобуры, но я не спешил этого делать.

– Вот вы сначала разберитесь, – предложил я, – а потом и приходите. Когда полковник фон Штауффенберг обо всем узнает, ему это не понравится! Вы же знаете, что я его адъютант. И, как адъютант, являюсь обладателем государственных секретов. Вы не имеете права меня допрашивать, если у вас нет соответствующих полномочий.

Оберштурмфюрер, имени которого я так и не вспомнил, задумался. Но потом покачал головой.

– Полковник мог быть введен в заблуждение. Еще раз повторяю, господин Фишер, мы во всем разберемся. Взять его! – коротко бросил он солдатам.

Он сказал «господин», а не «лейтенант» – это было плохо. Значит, меня уже списали со счетов.

Но слишком уж грубо они пытались сработать.

Когда сразу двое шагнули вперед, намереваясь схватить меня, а еще двое целились из автоматов, пистолет я выхватывать не стал. Мог не успеть. Да и на звуки выстрелов сбежались бы другие, а всех убить я не смог бы при всем своем огромном желании это сделать.

Нет, я всего лишь быстрым движением повернул два раза ключ, до сих пор торчавший в замке верхнего ящика стола, дернул ручку на себя и, схватив левой рукой гранату, которую забрал у Кузнецова, правой тут же скрутил нижнюю крышку. Теперь оставалось только дернуть за шнур…

Я готов был это сделать. Сдаваться в руки эсэсовцев я не собирался ни при каких условиях.

И оберштурмфюрер увидел это в моих глазах, как увидел и гранату. Бежать ни он, ни его люди не успели бы. Не ушла бы и Анни, которая все так же сидела на диванчике, пытаясь прикрыть расстегнутое платье. Взгляд ее с торжествующего сменился на удивленный, а потом на испуганный.

Да, ты права, тварь, если мне суждено сегодня отправиться на тот свет, то следом за мной уйдут все здесь присутствующие!

– Остановитесь! – голос, раздавшийся откуда-то из-за спины оберштурмфюрера и солдат, показался мне знакомым. Где-то я его точно слышал, причем совсем недавно.

Отодвинув всех в стороны, в комнату, ничуть не смущаясь гранате в моей руке, зашел тот самый штурмбаннфюрер СС, на пару с которым мы участвовали в кабацкой драке.

Тогда нас спасла Анни… как мне казалось.

Теперь же я отчетливо понял, что и поход в ресторацию, и драка, и мимолетное знакомство с штурмбаннфюрером, и даже стрельба Анни – все это было спланировано заранее и разыграно, словно по нотам. С какой целью? Очевидно, проверить меня, заманить в ловушку, поймать на удочку. Но я отчасти спутал их планы, не прыгнув после победы в постель к девице.

Была и еще одна причина, по которой я не стал спать с Анни, сугубо практичная. Там, в Заксенхаузене, еще в самые первые дни на левом предплечье с внутренней стороны мне набили татуировку с порядковым номером. И теперь мне приходилось тщательно прикрывать ее от любопытных глаз одеждой. Если бы Анни ее увидела… игра была бы проиграна, еще толком не начавшись. Собственно, по этой самой причине мне и не стать никогда настоящим внедренным разведчиком – раскрыть меня – дело мгновения. Разве что можно было попробовать свести тату, но сделать это в данных условиях я никак не мог, да и не до того мне было.

Пока же медовая ловушка не сработала, интуиция не подвела в тот вечер, но моя разработка, очевидно, продолжилась. И сегодня началась вторая часть Марлезонского балета.

Попытка грубого наезда в ожидании ответной реакции.

Был ли в курсе фон Шауффенберг? Вряд ли. Скорее всего, Гестапо или Абвер – я не знал, к какой именно структуре относился штурмбаннфюрер, проводило проверку ближайшего окружения полковника, и такой тип, как я, внезапно всплывший из ниоткуда, не мог не вызвать соответствующих вопросов и подозрений. Если я мог подумать, что контрразведка не работает и ест свою кашу зря, то я ошибался.

Но как я должен повести себя в этой ситуации? Что было бы естественным для пехотного лейтенанта? Сдаться в их руки в надежде на справедливость? Вряд ли, не тот характер у «моего Фишера». Он – человек простой, грубоватый, настоящий вояка.

Разводить сантименты и требовать справедливого правосудия? Нет.

Вот схватить гранату и взорвать всех вокруг – вполне в его стиле. Как и в моем.

Так и надо продолжать, не выходить из роли, сопротивляться до последнего!

Все это промелькнуло у меня в голове в мгновение ока, диспозиция вокруг за этот миг нисколько не изменилась, ситуация оставалась критической.

– Положите гранату, лейтенант!

– Ни в коем случае! – я зло улыбнулся. – Я намерен прихватить с собой в ад как можно больше народу. Хорошо, что и вы решили присоединиться к нашей дружной компании.

– В ад? – уточнил он.

– А вы рассчитываете попасть в рай? – удивился я. – Я бы не был таким оптимистом на вашем месте.

– Поговорим спокойно? – предложил штурмбаннфюрер.

– Если бы вы этого хотели, так бы сразу и предложили, – резонно возразил я, – а теперь разговора не выйдет.

– Вы же понимаете, что это всего лишь рядовая проверка… – начал было он.

Я резко перебил:

– А там, в ресторане, тоже была проверка?

– Да, первая ее стадия. Вы, кстати, прошли ее вполне успешно.

– А сегодня, получается, стадия вторая? А потом будет еще и третья?

– Возможно, и четвертая, и даже пятая, – не стал возражать штурмбаннфюрер. – В нашем деле ошибиться нельзя.

– И что дальше? – поинтересовался я.

– А дальше… – задумался он, – видно будет…

– Вы испортили мне репутацию, господин штурмбаннфюрер. Простите, не знаю вашего имени.

– Фон Рихтгофен, – автоматически ответил он.

– Так вот, партайгеноссе фон Рихтгофен, пока ваши люди держат меня на прицеле, посмотрите, что происходит за вашей спиной!

Штурмбаннфюрер обернулся и увидел, что в коридоре толпится куча народу. В основном, офицеры штаба, но мелькали и прочие служащие.

Среди собравшихся я заметил Зиберта-Кузнецова и его «товарищей»: Кляйнгартена, Баума, фон Ункера и Коше. Лица у всех были злые и напряженные.

Надо сказать, что пехотные офицеры, как и офицеры Люфтваффе терпеть не могли эсэсовцев, считая их не настоящими офицерами, а скорее жестокими животными, готовыми убивать и женщин, и детей, и своих, и чужих, прячась за спинами солдат. Настоящий же потомственный боевой офицер, у которого и отец был военным, и дед, и прадед, никогда не опустился бы до подобного.