Текст книги "Черные ножи 5 (СИ)"

Автор книги: Игорь Шенгальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Глава 6

Интерлюдия 1

Иосиф Виссарионович Сталин курил трубку и смотрел, казалось, мимо своего собеседника. Однако, тот нисколько не обманывался, понимая, что все это лишь очередная игра, а на самом деле Вождь слушает очень внимательно, не упуская ни единого факта.

– Значит, ты говоришь, он жив?

– Жив и даже относительно здоров, – Берия поправил пенсне, – и просит встречи со своим отцом.

– А почему мы должны с ним встречаться? – резко поднял взгляд Сталин. – Он попал в плен к врагу, хотя мог достойно погибнуть в бою. Значит, что? Жизнь ему дороже чести и совести. Это ненадежный человек, Лаврентий, и нам не о чем с ним говорить.

Лаврентий Павлович так не считал, но глубоко сомневался, стоит ли сейчас спорить с Верховным. Яков Джугашвили никогда не был любимчиком отца – ни в прошлые годы, ни, тем более, теперь. И пусть история с бунтом в Заксенхаузене и оправдывала многое, но все же, публичное отречение от сына уже случилось, и восстановить отношения казалось делом практически невозможным.

С другой стороны… Яков рассказал много интересного. Можно попробовать разыграть эту карту.

– Иосиф Виссарионович, – осторожно начал Берия, – помните того неуловимого танкиста, который грезил о будущем? Буров его фамилия. Так вот, именно он принимал активное участие в восстании в концлагере. Более того, он лично зарезал Гиммлера на плацу прямо перед заключенными, чем крайне воодушевил их.

– Откуда сведения? – Сталин уперся тяжелым взглядом в переносицу Берии, и у того сразу разболелась голова.

– Из первых рук. Показания выживших и сумевших после перейти линию фронта. Наконец, показания Якова, из которых следует, что Буров несколько раз имел с ним беседы и даже просил кое-что передать.

– И что же просил передать танкист? – заинтересовался Верховный.

– Что он честный человек и погиб смертью храбрых.

– А он погиб? Это точно установили?

– К сожалению, его дальнейшая судьба мне неизвестна. В той суматохе и неразберихе, что творилась после уничтожения лагеря, сложно было отследить одного конкретного человека. Но почему-то мне кажется, что он уцелел. Такие люди просто так не умирают.

– Очень он меня интересует, этот твой Буров… – Сталин сильнее раскурил трубку и демонстративно выдохнул дымом в лицо Лаврентию. Старый трюк, тот даже не поморщился. – Ладно, так и быть, приведи ко мне Якова, расспрошу его обо всем лично.

Это был успех, на который Берия и надеяться не смел. Поэтому, чтобы не спугнуть удачу, он покинул кабинет, даже не кивнув напоследок Поскребышеву в коридоре. Тот удивленно уставился в удаляющуюся спину, пытаясь прикинуть, что произошло в стенах кабинета, и почему Лаврентий почти бежит.

Но уже через час, когда Берия вернулся обратно в сопровождении двух солдат и Якова Джугашвили, одетого в поношенную офицерскую форму без знаков отличий, ему все стало понятно. Отец захотел увидеть сына. В обычной семье в этом не было бы ничего удивительного, но тут могло случиться все, что угодно. Предсказать реакцию Сталина невозможно.

Поскребышев заглянул в кабинет Верховного и пригласил:

– Проходите, товарищи! Он вас ждет…

Бойцы остались снаружи, а Лаврентий и Яков вошли внутрь. Несмотря на то, что Берия буквально только что был здесь и, казалось, уловил настроение Вождя, сейчас он понял, что все изменилось. Сталин был мрачен. Он бросил на своего сына лишь один короткий взгляд и вернулся к бумагам, разложенным на столе.

Яков же, наоборот, шедший с гордо поднятой головой, встал в вольной позе и сейчас смотрел на своего грозного отца без страха и смущения. Такое его поведение Лаврентий Павлович видел, наверное, впервые в жизни. Обычно Яков чувствовал себя в присутствии Сталина подавленным. Но не сегодня.

– Пришли, значит? – Иосиф Виссарионович поднял, наконец, взгляд на вошедших. – Ну, проходите, проходите, не толпитесь в дверях.

Лаврентий знал этот тон, и обычно он не предвещал ничего хорошего. Яков, тоже хорошо знавший отца, чуть дернул бровью, но прошел вперед.

– Присаживайся, товарищ Берия, – Вождь кивнул на один из двух стульев, стоявших напротив его стола. Якову сесть он не предложил и вообще смотрел как бы мимо него, и тот так и остался стоять навытяжку.

Сталин взял кисет, высыпал на ладонь табак и принялся неторопливо набивать трубку. Казалось, воцарившаяся тишина била по ушам. По крайней мере, у Лаврентия Павловича, который очень тонко чувствовал любые нюансы, сложилось такое впечатление.

Раскурив трубку, Верховный окутался клубами дыма. Потом соизволил взглянуть на сына и негромко спросил:

– Давай, Яшка, расскажи, как тебя угораздило в плен к фашистам попасть? Почему не погиб, а позорно сдался?

– Был ранен, без сознания. Потом было поздно.

– Почему после не бросился на них, хотя бы с кулаками? Умер бы как мужчина – гордо! А не жил бы, как собака, на цепи.

Лаврентий видел, что Сталин специально провоцирует сына, ожидая, что тот не выдержит и взорвется, но Яков был на удивление собран.

– Мертвый пес не может укусить, – ответил он, – а живой способен. Иосиф Виссарионович, мы сумели отомстить! Концлагерь Заксенхаузен разрушен до основания! Почти восемьсот человек сумели спастись. Я не знаю судьбу каждого, но наша группа успешно перешла линию фронта почти без потерь. Уверен, многим улыбнулась удача. Мы сумели!

Верховный слушал эту речь без каких-либо эмоций на щербатом лице. Когда Яков замолчал, он сказал как бы в пустоту:

– Немцы предлагали обменять тебя на кого-то из их отребья рангом повыше, но я отказался. Не будет такого, чтобы я с ними торговался. На войне, как на войне!

Яков ответил твердо:

– Я – всего лишь солдат и готов был умереть. В том, что я выжил, моей заслуги немного. Это случайность, сумасшедшее везение. И если бы не некоторые люди, ничего бы не получилось, и все мы были бы уже мертвы…

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовался Сталин, – уж не на гражданина ли Бурова ты намекаешь?

Яков удивленно распахнул глаза, никак не ожидая подобной осведомленности.

– Откуда?.. – начал было он и тут же замолчал, собираясь с мыслями.

– Этот человек давно нам известен, – пояснил Лаврентий Павлович, поправив пенсне, – мы следим за его судьбой, вот только никак не получается встретиться лично. Расскажи подробно о твоем с ним общении и постарайся не упустить ни малейшей детали. Это очень важно!

Рассказ длился долго. Яков старался припомнить ту ночь и разговор как можно подробнее. Он пересказывал все подробности, поведанные ему Буровым, начиная с самого начала – Челябинск, Танкоград, диверсанты… потом перешел к восстанию в Заксенхаузене и роли Дмитрия в нем.

Берия время от времени кивал, находя подтверждение своим, уже ему известным, сведениям. Сталин молчал, словно окаменев, только курил непрестанно.

Закончив с биографической частью, Яков перешел к самому главному, к тому, во что и сам не слишком верил – к будущему. Буров тогда сказал, что толком не знает, откуда у него эти видения, но они с пугающей частотой сбывались. И Яков мог сомневаться или нет, но знать быть должен, чтобы передать все дальше, на уровень принятия глобальных решений. И теперь он честно исполнял свой долг, докладывая обо всем, хотя полагал, что после этого его, как минимум, упекут в психбольницу.

Кто бы во все это поверил?

Но Лаврентий Павлович верил. Помимо Бурова, у него в особом корпусе обитал еще один человек, очень важный пленник, за прошедшие месяцы доказавший свою полезность многократно. И пока показания Генриха фон Метерлинка и танкиста Дмитрия Бурова сходились. А таких совпадений не бывает.

– Я застрелил этого человека, – продолжил Яков. – Его звали Степан Бандера, он находился в лагере на особом привилегированном положении. Дмитрий обозначил его, как первоочередную цель. Сказал, что «бандеровцев», как будут называть в будущем его последователей, так и не удалось до конца истребить, и через какое-то время они вновь активизируются.

– Что еще он рассказывал? – Берия в этом разговоре задавал вопросы. Имя Бандеры было ему знакомо, но он до сих пор не чувствовал особой важности в этом персонаже. Но раз сам Буров велел его уничтожить, придется все пересмотреть.

– Много всего, – Яков задумался, решая о чем говорить дальше, – например, он сказал, что через три года после окончания войны СССР сыграет ключевую роль в создании государства Израиль.

– Что? – удивился Лаврентий Павлович. – Сионисты получат свое государство?

– Буров говорил, что Палестина будет разделена. И в первой перспективе это окажется удачным решением, но в отдаленном будущем сыграет негативную роль. Израиль не станет другом СССР, скорее, наоборот.

– И ты предлагаешь?..

– Я не предлагаю, а лишь передаю слова Бурова. Он говорил, что лучше воздержаться от поддержки этой идеи. Она не окупится. То, что задумывается, как противовес Британии на Ближнем Востоке, им не станет. Возможно, если этого государства не случится, большинство евреев иммигрируют в США. И тогда их станет там слишком много, что приведет к множеству внутренних конфликтов. Тем самым позиции США будут ослаблены. Но Новая Палестина вряд ли станет тяготеть к Советскому Союзу. Впрочем, это не слишком большая утрата.

Берия слушал эти рассуждения с огромным интересом и даже полагал, что Буров во многом прав. Вот только тот не знал, что все уже давно решено. И цена за то, что СССР поддержит создание Израиля, будет уплачена. СССР сильно отставали от американцев в темпах разработки атомной бомбы, и тогда была заключена секретная договоренность. После победы Союз поддержит сионистов, а взамен… Эйнштейн, Оппенгеймер, Нильс Бор, Отто Фриш, Джеймс Франк, Исидор Раби и множество других ученых, участвовавших в создании бомбы, были евреями. Это не считая многочисленных шпионов, много лет живших под прикрытием.

Чертежи бомбы взамен признания Израиля. Вполне стоящий обмен. И даже в свете того, о чем говорил Яков, Лаврентий не думал, что Сталин поменяет свою позицию. Но послушать было интересно.

Или еще можно изменить решение? Сам Берия не был сторонником разделения. Он знал точно, что как только сионисты обретут твердую почву под ногами, все поменяется. И никакие былые договоренности уже не будут играть ни малейшей роли. Кажется, как раз об этом и говорил Буров.

– Это все проблемы будущего, а что он говорил о настоящем?

– Обещал, что мы победим. Берлин будет взят, Гитлер покончит с собой, полную и безоговорочную капитуляцию подпишут. Даже называл дату – 9 мая 1945 года, но потом добавил, что сейчас в историю вмешался фактор личности, и все даты событий могут сильно сдвинуться как в ту, так и в иную сторону.

Берия прекрасно помнил названную дату. Метерлинк неоднократно упоминал ее. Любопытно, два независимых источника сообщали одно и то же. Это, конечно, могло быть совпадением… либо же какой-то особо сложной игрой, в которой замешаны разведслужбы других государств…

Или же все правда, и эти двое – Буров и Метерлинк – на самом деле знали, что случится в будущем.

На какое-то время в кабинете вновь воцарилось молчание. Лаврентий больше не задавал вопросов, а Яков рассказал все, что помнил. Выговорившись, он будто утратил былые силы, чуть сгорбился и смотрел в пол.

А потом случилось то, во что Лаврентий ни за что бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.

Сталин положил трубку, встал, вышел из-за стола и распахнул свои объятия сыну.

– Я рад, что ты выжил, Яшка!

Глава 7

Все оказалось далеко не так просто, как мне хотелось. Мы несколько раз попытались выйти наружу через ходы, к которым приводил нас Олаф, но едва уносили ноги, чудом оставшись незамеченными. Патрули заполонили город и были, казалось, повсюду. Уж не знаю, на нас ли охотились фашисты или это было обычным усилением, но выбраться из подземных систем пока оказалось невозможным.

Гришка не верил Олафу, злобно на него поглядывал. Мой боец полагал, что немец специально выводит нас в такие места, где риск быть пойманным предельно высок. Тот факт, что при этом могли схватить самого Олафа, Григорий не учитывал, считая, что нельзя верить ни одному человеку германской нации.

Я с ним согласен не был. Вряд ли Олаф умудрился бы столь точно все подгадать. Просто так совпало, что все пути оказались перекрыты. Ничего, кто ищет, тот всегда найдет! Иногда нужно лишь немного подождать, чтобы задуманное свершилось самым лучшим образом. Просто не лезть на рожон, если видишь, что в данный момент дело не ладится.

После четвертой безуспешной попытки, я принял решение.

– Ночуем под землей! Сторожить немца будем по очереди. И, Гриша, я тебя предупредил… чтобы ни одной пылинки с него не упало!

– А если бежать вздумает? – угрюмо уточнил боец.

– Останови, но так, чтоб он потом ходить мог… и не только под себя.

Надеюсь, он меня понял, хотя косился на Олафа недобрым взором. Немец нужен был мне, как проводник. Без него пришлось бы блуждать по многокилометровым туннелям практически вслепую. А так наши шансы все еще были высоки.

К моему удивлению, ночь прошла спокойно. Олаф дрых без задних ног и бежать не пытался, Гриша тоже не нарывался на неприятности, честно отдежурив свои часы, а потом разбудил меня, и я бдил до самого рассвета, сверяясь с наручными часами, снятыми с тела Шмидта.

А потом нам повезло. Растолкав спящих, я приказал Олафу вести нас к очередному выходу, и он, чертыхаясь, долго ориентировался, а потом несколько неуверенно указал направление. Буквально через четверть часа мы сунулись на улицу – в очередной спуск для работников, который, к счастью, оказался открытым с обеих сторон.

На улице лил мелкий дождь. Тяжелое свинцовое небо предвещало непогоду на весь день. Я поднялся по семиступенчатой бетонной лестнице, осторожно выглянув на проезжую часть. Выход вывел нас в короткий проулок с двух сторон окруженный полуразрушенными домами. Людей вокруг, к счастью, не наблюдалось. Только шагах в тридцати от служебного хода стояла машина, вокруг которой бегал шофер, то проверяя колеса, то открывая и закрывая капот. Очевидно, что машина ехать дальше не хотела, и бедолага мучился, пытаясь отыскать причину поломки. Из окна с заднего сиденья выглядывал пассажир в шинели, но с такого расстояния я не смог разглядеть погоны и прочие знаки отличий. Ясно было – это весьма важный чин.

– Пригляди за Олафом, – коротко бросил я Гришке и окончательно выбрался на улицу, сумев не привлечь ничьего внимания.

План созрел в моей голове мгновенно – захватить пассажира машины в плен и с его помощью попытаться выбраться из города.

Насвистывая незамысловатую мелодию, я легко шагал по мостовой и через пару минут добрался до автомобиля.

– Поломался? – сочувственно поинтересовался я у шофера.

– Не заводится, дырка в жопе! – незатейливо выругался тот, мельком глянув на меня. – Заглохла, и все тут!

– Колеса пинал?

– Пинал, – не понял шофер.

– А стекла протирал?

– Чистые же!

– Ну, тогда и я не знаю.

Немец этот анекдот не слышал и уставился на меня неприязненно, но я нисколько не смутился, подошел ближе и точным ударом по шее вырубил его на ближайшие четверть часа, после чего подхватил тело и быстро оттащил в ближайшую подворотню.

Военный, сидевший на заднем сиденье, ничего не увидел со своего места ровно до того момента, пока я не открыл заднюю правую дверь и мгновенно втиснулся внутрь салона, уперев ствол пистолета в его бок.

– Позволите?

Надо отдать немцу должное, он не запаниковал. Крепкий орешек, не из трусливых. Видно, что не кабинетный вояка, а человек бывалый, повидавший на своей веку многое. Лет тридцати пяти на вид – высокий, плечистый. Вот только на левом глазу у него была черная повязка, а вместо правой руки болтался пустой рукав. Зато на плечах он носил полковничьи погоны – удачный улов!

– Полагаю, у меня нет выбора? – хладнокровно спросил пленник.

– Выбор есть всегда, – пожал я плечами, – только иногда он слишком радикален.

– Жизнь или смерть?

– Вроде того. Что бы вы выбрали?

– Жизнь, – ответил тот, – если это, конечно, возможно.

– Будет зависеть от вас. Сделаете то, что требуется, убивать не стану. Нет – не обессудьте.

– Разумные условия. Я их принимаю. И что же вам нужно?

А вот теперь я задумался. Если до этой секунды все, что мне требовалось, это выбраться за пределы Берлина, то теперь, заполучив жирного карася, могу ли я использовать как-то это везение?

– Ваше имя и должность? – потребовал я, поглядывая в зеркало заднего вида – улица, к счастью, все еще была пуста и безлюдна.

– Полковник фон Штауффенберг, начальник штаба армии резерва.

У меня в голове щелкнуло. Я точно слышал прежде эту фамилию, вот только вопрос – при каких обстоятельствах? Ну же, вспоминай!

Точно! Клаус фон Штауффенберг – исполнитель неудавшегося покушения на Адольфа Гитлера, которое должно произойти буквально через несколько месяцев, в июле 1944 года. Но то – в старой исторической линии, сейчас же, когда Гиммлер мертв, а Второй фронт был открыт на полгода раньше, могли сдвинуться и сроки покушения.

Неужели, мне так повезло? Впервые за последние месяцы успех – я захватил в плен очень нужного человека. Теперь осталось только понять, как правильно его использовать.

Что если?.. Нет, это невозможно. Или все же возможно?

Так вот, что если слегка подкорректировать грядущее покушение, дав заговорщикам информацию, которая увеличит их шансы в разы.

И тогда… возможно ли убить Гитлера раньше назначенного срока? Или судьба вновь сбережет его, как берегла до сих пор?..

Кажется, мои планы только что кардинальным образом поменялись.

– Я еще подергаю Гитлера за усы, – тихо пробормотал я себе под нос, вспоминая старое обещание.

– Что, простите? – не понял полковник.

– Это я так, не обращайте внимания. Прошу отдать ваше личное оружие. Во избежание недоразумений.

Фон Штауффенберг подчинился – осторожно, двумя пальцами вытащил пистолет и передал его мне. Я заметил, что и на левой руке у него отсутствовали безымянный палец и мизинец. Боевой офицер, явно недавно из госпиталя.

Проверим его на адекватность.

– Вам о чем-то говорит название «Валькирия»?

– Конечно, – кивнул полковник, – это план потенциальной операции на случай возможных внутренних беспорядков. Слишком много рабочей силы в стране, могут взбунтоваться. Гитлер лично его утвердил.

– А о дополнительных приказах, которые вы и фон Тресков в него внесли, фюрер осведомлен?

Если бы я не забрал у Клауса оружие, он бы точно выстрелил, даже несмотря на то, что гарантированно получил бы пулю в брюхо в ответ. Но пистолет я предусмотрительно отобрал, поэтому полковник попытался вцепиться мне в горло единственной рукой. Я предвидел такую реакцию и выверенным коротким ударом в солнечное сплетение лишил его временной возможности дышать.

Штауффенберг согнулся, уперевшись головой в переднее сиденье, и пытался хватать воздух открытым ртом, вот только сделать это было непросто.

– Вы же обещали без глупостей, – пожурил его я, – выкинете еще нечто подобное, застрелю.

Прошло не меньше пары минут, когда полковник, наконец, слегка очухался, хотя все еще жадно дышал, восполняя нехватку кислорода.

Я прекрасно понимал его мысли. Приходит некто и сообщает о секретных приказах, знать о которых могли лишь несколько человек. За причастность к этому заговору могло быть лишь одно наказание – лютая смерть. Так что, пытаясь задушить меня, полковник спасал собственную жизнь. Вот только проделать подобное одной рукой было бы не под силу никому. Теперь же от того, как пойдет наша беседа дальше, зависело все.

– У вас крепкий удар, – фон Штауффенберг вновь повернулся ко мне, но теперь нападать не пытался, – боксируете?

– Время от времени.

– Откуда вы знаете про «Валькирию» и дополнительные приказы? – я поймал его настороженный взгляд загнанного в ловушку зверя.

– Пока этого я сообщить не могу. Хочу лишь сказать, что у вас ничего не получится. Операция провалится, цель не будет ликвидирована.

– Но… – он явно до сих пор был ошарашен. – На кого вы работаете? На Гиммлера? На Кальтебруннера?

Я удивился его неосведомленности.

– Разве вы не слышали, полковник, что Гиммлер мертв?

Тот округлил глаза.

– Да что вы говорите? И как это случилось?

– Его убили восставшие пленники в лагере Заксенхаузен несколько дней назад, прямо на плацу, на виду у всех, – о своей роли в этом деле я решил пока не сообщать.

Штауфеннберг схватился за голову.

– Так вот почему эти внезапные усиления! Сюда в Берлин пригнали дополнительные полки. Хм… а ведь они думают, что это восстание явно не случайное. Поэтому такая секретность, что даже я не в курсе… но ведь смерть рейхсфюрера все меняет!

– Хотите знать больше? Я могу рассказать вам много интересного.

Полковник смерил меня внимательным взглядом. Я видел, что его гложет любопытство, но при этом он явно подозревал, что данный разговор – провокация, и если он сейчас согласится продолжить беседу, то попадется на крючок Гестапо.

– Не волнуйтесь, я не представляю интересы Кальтебруннера или кого-то еще. Исключительно свои собственные. И готов продать информацию, если покупатель предложит достойную плату.

Вот это Штауфеннбергу было уже более понятно. Деньги за товар – обычные рыночные отношения. И он решился.

– Что вы хотите?

– Для начала надежное место, где мы с моим коллегой сможем отсидеться некоторое время. Есть у вас такое на примете?

– Допустим, – задумался полковник, – я могу поселить вас в моем доме на Вайсензее. Он пустует, я обычно ночую в городской квартире рядом со штабом. Там вас никто не побеспокоит – соседей нет, территория большая.

– Отличное решение! Если все пройдет хорошо, то вы узнаете от меня много нового и полезного. Эти сведения весьма вам пригодятся, обещаю!

Я чувствовал, что очень заинтересовал Клауса. Вот только все легко может перемениться, если он внезапно решит, что с ним ведут двойную игру. Поэтому в качестве наживки я сообщил ему:

– Кем вы должны были бы стать после переворота? Статс-секретарем в военном министерстве? Пожалуй, я смогу предложить вам более интересную должность. – И, пока Клаус переваривал информацию, резко бросил: – Теперь ждите… и без глупостей!

Выбравшись из машины, я негромко свистнул. Через десять секунд Гриша уже стоял рядом, ожидая приказаний.

Мне не понравился блеск его глаз, поэтому я подозрительно поинтересовался:

– Что с немцем?

– Отпустил, – он отвел глаза в сторону. Врет, сволочь!

– Я же приказал не трогать… – во мне колыхнулась волна недовольства.

– Командир, прости, не сдержался. Это же гад, фашист! Ты же видел, что они с нами делали! Их рвать надо зубами, всех до единого. Чтобы ни один не уцелел. И жен их, и детей!

Все же зря я оставил его наедине с Олафом, моя ошибка. Еще после убийства Шмидта нужно было догадаться, что у Григория слегка двинулся разумом в концлагере. Понять его я мог, но приказ командира не обсуждается, а он это, кажется, позабыл. Олаф, ясное дело, мертв, а ведь он мог еще пригодиться. Что же сказать такого, чтобы достучаться до его сознания?

– Я что тебе только что говорил? Ты – боец Красной Армии, – я повысил голос, – а не подонок и не убийца. Чем ты отличаешься от них? Мы не трогаем гражданских, женщин и детей. Запомни раз и навсегда: мы – другие! Мы люди!

Гришка упрямо стиснул зубы и не смотрел мне в глаза. Без толку. Он сейчас не понимает, слишком свежи в его памяти месяцы мучений и лица тысяч людей, замученных в Заксенхаузене. Для него сейчас любой немец – враг, которого требуется уничтожить. Без исключений.

– Машина не заводится, – перевел я тему, – погляди, что там.

Григорий подошел к открытому капоту и быстро нашел неполадку.

– Шланг подачи воздуха соскочил, я прицепил обратно, сейчас должно все работать.

– Садись на переднее сиденье, но с этой секунды – рот на замке. Ты – румын, и по-немецки говоришь плохо.

– Все понял, я – румын, – подтвердил легенду Гриша и, обойдя машину спереди, сел на указанное место.

Я же подошел к шоферу, который все еще валялся без памяти, и похлопал его по щекам. Тот открыл глаза, слабо соображая, что произошло.

– Тебе внезапно стало плохо, друг, – сообщил я, – но теперь все в порядке. Займи свое место, шеф давно ждет!

– А как?.. Кто вы?..

– Это тебя не должно интересовать, – я мельком показал ему документы фон Рейсса с эсэсовской свастикой, и этого хватило.

– Слушаюсь, господин офицер! Но автомобиль… с ним что-то случилось…

– С машиной все в порядке. Поторопись!

Он поднялся на ноги, чуть придерживаясь за стену. Но я знал силу своего удара и был уверен, что с шофером все в порядке. Чуть поболит голова, не больше.

Наконец, все заняли свои места. Я сел рядом с фон Штауффенбергом, позади. За те несколько минут, которые я провел снаружи, полковник изменился. Внешне это никак не проявлялось, но я интуитивно почувствовал, что он принял важное для себя решение.

– В мой дом на Вайсензее! – приказал он, и автомобиль тронулся с места.

Ехали молча. Полковник чуть приоткрыл окно и закурил, я же обдумывал сложившуюся ситуацию. То, что у меня найдется, чем заинтересовать Штауффенберга, я не сомневался. В моей памяти, как на полочке в библиотеке, хранились сотни и тысячи исторических фактов, которые могли быть использованы даже в этой, уже слегка изменившейся реальности. Перенос в тело Димки активировал скрытые резервы, и даже мелкие подробности, когда-то слышанные мной краем уха, я легко мог вытащить с нужной «полочки». Просто требовалось сосредоточиться, и информация начинала литься широкой рекой.

Как раз сейчас я прокручивал в голове все, что помнил о том неудачном покушении. Группа Сопротивления, состоящая из высокопоставленных немецких офицеров, все провернула, что называется, спустя рукава. С такой организацией процесса вообще удивительно, что бомба в итоге взорвалась. А вот то, что главная намеченная жертва осталась жива, было закономерно. Но все легко можно исправить, нужно лишь подсказать им, как это сделать.

Сдаст ли меня полковник? Сильно сомневаюсь. Побоится. Я достаточно намекнул на свои особые знания о его роли в заговоре, и если за мной придет Гестапо, то я вполне могу выдать планы Шауффенберга. По крайней мере, он так решит. Ну, а там веревочка начнет виться и распутает весь клубок.

А вот попытаться ликвидировать опасного свидетеля он вполне может решиться. Но не сразу, сначала захочет вытащить из меня всю информацию, которой я владею, а вот потом… нужно быть настороже.

Пока же я не видел для себя прямой опасности. Наоборот, вряд ли в дом полковника нагрянет внезапная проверка, так что там вполне можно пересидеть некоторое время, привести себя в порядок и отоспаться, наконец. Взамен же начать выдавать выборочную информацию, которую Клаус сможет использовать прямо сейчас. Конечно, не во вред нашим, а исключительно на пользу делу.

Мы проехали сквозь оживленный район Берлина, часто притормаживая и объезжая очередные завалы, и выбрались в его северо-восточную часть. Тут было уже не так многолюдно, и вскоре впереди показалось темная гладь озера.

– Когда-то на берегу Вайсензее стоял замок, но в девятнадцатом году он полностью сгорел, – прервал молчание Штауффенберг, – солдаты, которых в нем разместили, жгли старые матрасы и перестарались. Потушить пожар уже не смогли. А мой дом находится неподалеку. Почти все соседи уехали – в последнее время нас непрерывно бомбят, так что вам никто не помешает. Кроме, разве что, вражеской авиации.

Он еще шире приоткрыл окно и выкинул сигарету.

Я глубоко втянул чистый воздух в легкие и шумно выдохнул. Мне выпали внезапные каникулы посреди бесконечного хаоса, и я надеялся не упустить этот подарок судьбы.