Текст книги "Черные ножи 5 (СИ)"

Автор книги: Игорь Шенгальц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Черные ножи – 5

Глава 1

Берлин февраля 1944 года был мрачен и тревожен. По ежедневным унылым маскам, носимым горожанами, сложно было что-то понять – обычные, ничего не выражающие тусклые лица. И даже если в их сердцах царил хаос и страх, никто этого не видел. Обещания, налево и направо раздаваемые властями, уже не имели той силы, что прежде. Люди перестали доверять, но открыто выразить свой протест не могли – немецкая натура не позволяла. Всегда должен быть порядок! Вот если бы нашелся новый лидер, который открыто повел бы за собой… но такого человека не было и быть не могло. И все тянулось своим чередом.

Внешне в городе все шло в обычном порядке – работала почта, полиция, магазины. Люди спешили по своим делам, ходил общественный транспорт.

Казалось, что это обычный мирный город, если бы не мелькающие за стеклом автомобиля картины чудовищных разрушений, нанесенных авиацией противника. Примерно треть города была уничтожена, и завалы никто не спешил разбирать – не хватало рабочих рук. Но рядовые немцы словно этого не замечали вовсе, относясь ко всему происходящему, как к некоей данности. Впрочем, из города уже сбежали все, кто мог, и с каждым днем Берлин покидали все больше и больше человек. Особенный отток случился после январской массированной бомбардировки, когда в условиях низкой облачности немецкие ПВО пропустили бомбардировщики… и воцарился ад.

Гришка вел машину в спокойном темпе, аккуратно объезжая выбоины, лужи и воронки от снарядов, матерясь вполголоса, когда колеса буксовали в грязи.

Эх, нет в этой стране тех зимних морозов, к которым я привык в Челябинске. Немецкая зима – это слякоть, мокрый снег вперемешку с дождем, сильный северный ветер. Гадость та еще! Но нам это лишь играло на руку.

Где-то в эти дни Димке исполнилось восемнадцать – совершеннолетие, но я сбился со счету дней, и не был уверен точно.

Выехав из Заксенхаузена, мы не поехали напрямую, хотя это был один из вариантов, но в итоге я подумал, что имеется огромный шанс наткнуться на войска, идущие на помощь уничтоженному лагерю.

Большинство заключенных погибли, многие были ранены, но никто не роптал. Я видел на худых и изможденных лицах улыбки.

Мы стерли концлагерь в ноль, раскатали его под фундамент, а что уцелело – сожгли.

Чтобы и следа не осталось, чтобы само это место было проклято во веки веков, чтобы каждый, кто пришел бы туда после, почувствовал боль и страдания людей, живших и умиравших там.

Но теперь это дело прошлое, нам же с Гришкой уже приходилось жить настоящим.

Пока болтались по окрестным дорогам, я протестировал его немецкий, которым парень хвалился. Что сказать… жуть. Акцент – явно русский, постановка слов в предложении совсем не немецкая, грамматика – ноль, писать не может. С языком у парня все было плохо.

Из плюсов – понимал отдельные слова – и на том спасибо!

Я очень боялся, что первая же проверка разоблачит всю нашу конспирацию, и велел Гришке в случае чего молчать, изображая немого.

Но до сих пор мы не наткнулись ни на один блок-пост, выбирая маршрут таким образом, чтобы вероятность повстречать солдат была низкой. Пока что мы не приближались к Берлину, а удалялись от него, решив сделать полукруг по окрестным деревушкам и городкам и заехать в город с западной стороны.

Переночевать пришлось в подлеске. Я увидел удобный съезд с дороги и свернул в сторону деревьев, проехав как можно глубже в лес, чтобы машину не было видно со стороны. Конечно, если бы местные воспользовались этой дорогой, то нас бы непременно заметили. Но я понадеялся на поздний час, и на то, что с утра мы уедем с первыми лучами солнца.

Обошлось.

Никто нас не потревожил, кроме легкого морозца. Но еще раз: Германия – не Россия, ночь пережили, хотя с утра зуб на зуб не попадал. Спасли толстые шинели, которыми мы укрылись, как одеялами.

С утра с трудом завели мотор, но дальше все пошло, как по маслу. Мы катили по немецким дорогам – Гриша вновь сидел за рулем, постепенно приближаясь к Берлину.

Моя цель была простая и понятная – добраться до адреса, который сообщил мне Зотов, отдать микропленку, а потом выбираться к нашим.

У Гришки вообще не было планов в голове, он просто делал то, что говорил я.

Таким образом мы и вкатили в Берлин, миновав блок-пост на въезде в город без малейшего досмотра. Это был критический момент – проскочим ли, – я держал пистолет на коленях, готовый начать стрелять, но нам повезло, дежурный офицер был занят руганью с транспортным конвоем, а солдат просто махнул нам рукой – мол, проезжайте!

– Danke! – крикнул Гришка в приоткрытое окно.

Хорошо, что солдат из-за сильного ветра ничего не услышал, а то бы тут нам и пришел конец. Даже в этом коротком слове я акцент был ужасным.

– Слушай, Григорий, – обратился я к парню, когда мы отъехали достаточно далеко от поста, – до тебя с первого раза не дошло, что я сказал? Никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся говорить на немецком. Тебя даже за поляка не выдать, так что уж лучше будь немым. А то все мне испортишь ненароком…

– Так точно, товарищ лейтенант! – рявкнул Гришка, что у меня аж ухо заложило.

Я уже начал жалеть, что взял его с собой.

– Какой я тебе, мать твою, товарищ лейтенант? – оскалившись, повернулся я к нему. – Мы же в Берлине! Я – господин рапортфюрер. Herr Rapportführer – только так и никак иначе! Запомнил? Но это в крайнем случае, а обычно кто ты?

– Немой, – догадался парень.

– Вот именно. А немой должен молчать. Так что никаких больше разговоров!

Я ждал, что он опять начнет возражать, но, кажется, дошло. Парень промолчал, но глазами зыркал грозно. Упертый – это и хорошо и плохо. Сам худой, как палка, взгляд безумный, сил едва-едва, чтобы руль крутить, а все туда же – мечтает немцев убивать или подвиг совершить. Поэтому за мной и увязался. Не знаю, что рассказал ему Зотов, но парень проникся настолько, что слушался меня беспрекословно. Вот только иногда забывался и проявлял инициативу. И это было опасно. Он не был идиотом, которому надо все объяснять по сто раз, просто молодым и неопытным. Еще поумнеет, если выживет.

Форма, которую Григорий снял с мертвого эсэсовца, была ему велика. Еще бы, те – отъетые, мордатые, крупнотелые, а Гришка – кожа да кости. Но ничего, если не приглядываться, сойдет и так. Там более что я не намеревался задерживаться в городе дольше необходимого.

Как ни странно, я не слишком волновался, попав в столь глубокий немецкий тыл. Язык у меня был хорошо подвешен, акцент отсутствовал, документы в порядке. Ну как в порядке… если не придираться. Конечно, дотошный патрульный может и задержать до выяснения, а потом, разумеется, окажется, что рапортфюрер Алекс фон Рейсс числится среди убитых или пропавших без вести во время восстания в Заксенхаузене.

Впрочем, не думаю, что у эсэсовцев было время сосчитать все тела и составить список убитых. Главное – труп Гиммлера, который они там обнаружат. Это сенсация, которая перевешивает все остальное. Погиб второй человек в государстве после Адольфа Гитлера, рейхсфюрер СС, рейхсминистр внутренних дел Третьего Рейха. Какие там сейчас подковерные игры начнутся, я даже представлять себе не хотел. Ведь многие немцы, даже самые высокопоставленные офицеры, до сих пор были уверены в скорой и непременной победе Германии. С моей точки зрения – это было абсолютным помутнением, когда разум игнорировал реальные факты и жил в каком-то своем выдуманном мире.

Йозеф Гебельс – та еще сволочь, но он сделал из общественного самосознания нации то, что мало кому удавалось. Он внушил целой огромной стране и ее населению, что они – победители, люди избранные. Взял под контроль все средства массовой информации, занимался созданием легенд о лидерах нацистов, тем самым укрепляя их авторитет, в противовес – массово распространял якобы компрометирующие слухи о противниках Рейха, использовал все, что можно – от искусства и культуры, до спорта и научных достижений.

И все сработало, как Гебельс и планировал, но этот самообман стоил немцам очень дорого. И даже после краха Третьего Рейха понадобились многие годы, чтобы хоть немного вправить им мозги.

То же самое произошло почти восемьдесят лет спустя, совсем в другой стране и с другим народом, чьи граждане под воздействием пропаганды перестали быть людьми, превратившись в скачущих агрессивных свиней… впрочем, и их в итоге денацифицировали, демилитаризировали, а некоторых особо опасных попросту уничтожили…

Из оружия у нас с Гришей на двоих были «Вальтер Р38» с парой запасных обойм, да пистолет-пулемет МР40 с тремя коробчатыми магазинами – целое богатство, которое удалось вынести из полыхающего концлагеря. Так что при негативном развитии событий какое-то время можно отстреливаться. Да, еще я прихватил у фон Рейсса его кинжал – вполне добротной работы. Конечно, с моим привычным ножом не сравнится, но приходится довольствоваться тем, что есть. А мой клинок, надеюсь, послужит Насте верой и правдой. Ей сейчас очень тяжело.

Еще я конфисковал у фон Рейсса вместе с документами приличную сумму денег – рапортфюрер носил в портмоне целое богатство, которого должно было хватить на пару месяцев жизни. Так что я планировал при случае разжиться продовольствием, да и бензин нужно было залить в бак. Пока машина не объявлена в розыск, можно передвигаться на ней.

Но это все после. Первоочередная цель – поручение Зотова, и его я планировал исполнить прямо сегодня. Да, без подготовки, без рекогносцировки – вот так, сходу. Пришел, сделал, ушел. Просчитать заранее сложно, но вот если в адресе сидит засада… впрочем, это вряд ли.

С другой стороны, если связную вычислили, то долговременную засаду могли и оставить – на всякий случай. Но я понадеялся на то, что даже в худшем случае все решит нехватка личного состава, и ни Абвер, ни Гестапо не смогут выделить людей на столь долгий срок. А в идеале, никто агента и не рассекретил. Живет себе этакая бабулька-одуванчик – советская связная в самом центре Берлина, ходит по магазинам, ухаживает за цветами на балконе, печет кухены, угощая ими соседей. И никто понятия не имеет, чем она занимается в остальное время. Но это так – мои фантазии, ничего о личности агента Марты Мюллер, кроме ее имени, я не знал.

Мы кружили по грязным улицам, постепенно приближаясь к центру города. Это было заметно по количеству пеших патрулей, которых становилось вокруг все больше. Некоторые улицы перекрывали блок-посты, но их я замечал издали и старался объехать кругом.

Фридрихштрассе семь – не самый центр Берлина, но близко к нему, до Бранденбургских ворот и Рейхстага всего полчаса неспешным шагом.

– Давай налево, тут недалеко мост через городской канал, – приказал я, пытаясь вспомнить в уме карту Берлина, конечно, не современного, а Берлина будущего, в котором я бывал неоднократно. По всему выходило, что мы уже почти у цели, но придется все же поспрашивать у местных, иначе точный адрес не отыскать.

Машина рыкнула и чуть набрала ход. Мы чуть было не сбили велосипедиста, который переезжал улицу наискось, нисколько не заботясь о том, чтобы предварительно покрутить головой по сторонам. Ничего в этом городе не меняется!

Сука!

Гришка не отреагировал должным образом, продолжая нестись вперед, и я дернул руль, чтобы избежать наезда. Автомобиль вильнул и ушел влево, вылетев на встречную полосу. Повезло, что там никого в этот момент не оказалось, иначе аварии было бы не избежать.

К счастью, обошлось, а велосипедист даже не заметил, что чуть не стал виновником ДТП.

– Езжай-ка помедленней, – приведя дыхание в порядок, сказал я Грише, – видишь, что творят, гады!

– Ненавижу велосипедистов, – буркнул парень, – чтоб им пусто было!

Я видел, что ему стыдно за свою плохую реакцию. Думаю, он соврал мне о большом стаже за баранкой, лишь бы я взял его с собой. Я понял это почти сразу, но никак не показал свое знание. Тем более, ехали мы поначалу за городом, а там рулить – проще простого, даже на такой старой машине, без современных наворотов, типа усилителя руля и контроля за полосой. А вот в городе, где движение было весьма интенсивным, отсутствие практики уже дало о себе знать.

И не только в гражданском транспорте было дело. Дорогу нам перекрыла колонна военных, маршировавшая куда-то в сторону центра города. У солдат совершенно не наблюдалось энтузиазма первого года войны. Лица их были небриты и угрюмы, весь вид выказывал усталость и безнадежность, они едва передвигали ноги. Но окрики командиров подгоняли людей. Впереди колонны двигались грузовики.

Мы свернули в сторону, проехали еще пару кварталов, и я велел остановиться. Требовалось узнать дорогу у прохожих.

Григория на это задание по понятным причинам я отправить не мог, поэтому сам вылез из машины, осмотрелся по сторонам и быстрым шагом направился к мужчине, стоящему рядом с желтым киоском, сверху которого была прикреплена табличка с надписью готическими буквами: «Zeitungen».

Тот как раз купил свежую прессу, свернул ее в трубочку и, сунув под мышку, направился было по своим делам.

– Господин… хм… постойте! – мой голос прозвучал достаточно резко.

Мужчина обернулся и, неожиданно побледнев, схватился за сердце и начал опускаться на асфальт. Газеты вывалились, и налетевший ветер живо разметал их вокруг.

Такого эффекта я не ожидал, поэтому некоторые мгновения колебался, потом все же подошел и поддержал немца за локти, попутно пытаясь ему втолковать:

– Не нужно волноваться, я всего-навсего хотел спросить дорогу!

Но тот не слышал – тяжело и неровно дыша, он еле стоял на ногах, и если бы не моя помощь, точно упал бы. Может, инфаркт? И причина тому я, или, точнее, моя форма.

Город, живущий в страхе. Люди, забывшие, что такое спокойная жизнь. Сами виноваты, жалеть их я не собирался.

Продавщица газет выскочила из будки и заголосила:

– Он умирает? Да? Господин офицер! Вон лавочка, давайте донесем его туда, а потом я вызову скорую!

Подзывать Гришку на помощь не хотелось, пришлось действовать самому. Мужчине стало совсем плохо, он начал оседать, и я, подхватив его сзади за подмышки, потащил к указанной лавке, до которой было шагов двадцать. Помощь продавщицы была исключительно символическая – она то забегала вперед, то возвращалась, и постоянно что-то говорила, но я не слушал, что именно.

Наконец, справился – допер и посадил тело на лавку. От него пахло мужским одеколоном и смертью – я давно научился чувствовать этот запах.

– Ой, спасибо, господин офицер! Если бы не вы…

Резко и неприятно завоняло, под лавкой начала образовываться лужа мочи. Мужчина сидел в расслабленной позе, чуть запрокинув голову назад. Он был мертв.

Продавщица этого еще не понимала.

– Я сейчас сбегаю до телефонной будки и позвоню в скорую! Пять минут!

– Бесполезно, – покачал я головой, – он умер. Звоните в труповозку.

После чего развернулся и пошел обратно к машине.

Женщина за моей спиной заверещала.

Сев на пассажирское сиденье, я коротко бросил:

– Гони!

Автомобиль незамедлительно сорвался с места, чуть буксанув на снегу и подтаявшем льду.

Дерьмо! Только попал в город и сразу вляпался в ситуацию. Дура-продавщица, как успокоится, сразу побежит к телефону. Потом приедет карета скорой помощи и полиция, начнут протоколировать ситуацию. И тут же в показаниях всплывет некий рапортфюрер, столь стремительно исчезнувший с места происшествия.

Даже если женщина не разбирается в знаках отличия на форме, то уж описать мой весьма потрепанный вид она точно сможет – вот и засвечусь в городских сводках. Я же хотел оставаться максимально невидимым и незаметным в этом чужом для меня городе. Не вышло.

Проехав еще пару улиц, я попытал удачу во второй раз, и мне повезло. Пожилая женщина охотно подсказала мне дорогу до нужного адреса. Ехать оказалось всего ничего, и уже через четверть часа я велел припарковаться у обочины, неподалеку от второго выхода во двор на Фридрихштрассе 7.

К своему удивлению, я заметил там целое столпотворение. Целых два черных, лакированных «Мерседеса 260 D» перекрыли выезд из двора. Хорошие машины – такие поставляли гестаповцам. Впрочем, не только им – я не хотел впадать в отчаяние раньше времени, но… это не может оказаться простым совпадением!

Как раз в этот момент шестеро мужчин в черных пальто, шляпах и явно вооруженные вышли во внутренний двор. Я прекрасно видел их из окна автомобиля и сразу понял, что это не случайные жильцы дома. Крепкие, плечистые – они явно принадлежали к одному из ведомств, скорее всего к Гестапо.

Двое вели, а, точнее сказать, практически тащили на руках совсем юную темноволосую девушку в сером пальто и бордовом берете. Она шла, словно во сне, не пытаясь ни отбиваться, ни как-то противодействовать происходящему, почти повиснув на руках сопровождающих.

Легкая жертва – на нее почти не обращали внимания, разве что, когда девушка, все же попытавшись вырваться, дернулась всем телом, ее коротко ударили под дых, и она тут же затихла.

Каков шанс, что это моя фрау Мюллер?

Пятьдесят на пятьдесят.

А как же воображаемая старушка с прической-одуванчик?

Я тяжело вздохнул.

– Гриша, бери автомат и иди на три шага позади меня! Если что – стреляй на поражение!

– Так точно! А куда мы?

– Хочу познакомиться с одной девушкой, и не дай бог, это не моя фрау Мюллер!

Глава 2

Действовать требовалось быстро, решительно и нагло. В то же время соблюдая осторожность.

Я широким шагом перешел улицу, заметив кафе на углу дома, и подошел к машинам одновременно с тем, как мужчины и их жертва оказались с другой стороны. Пистолет я заранее сунул в карман шинели. Гриша тенью следовал позади.

Меня заметили, но погоны рапортфюрера сыграли мне на руку – никто из гестаповцев и не подумал беспокоиться при нашем приближении. И все же навстречу шагнул один из них – крупный, мордатый, уверенный в себе, привыкший командовать.

Но и я сделал морду кирпичом и требовательным тоном спросил:

– Что вы здесь делаете, господа?

– Мы действуем по приказу группенфюрера СС Генриха Мюллера! – тоном превосходства ответил тот.

Я лишь пренебрежительно отмахнулся:

– А я здесь по заданию рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера! Как фамилия этой женщины, которую вы сейчас арестовываете?

Гестаповец слегка растерялся, не понимая, как должен реагировать на мое появление, поэтому ответил честно:

– Марта Мюллер, она подозревается…

– Мне не интересно в чем она подозревается, – коротким жестом руки прервал я его объяснения, – я забираю ее с собой! И прошу, ваше недовольство адресуйте в канцелярию господина рейхсфюрера, а не мне!

– Но позвольте… – он явно растерялся, гестаповцы привыкли к тому, что все их боятся, и мое странное поведение не вписывались ни в какие рамки.

– Не позволю! – мой голос заиграл повелительными тонами, а сам я сделал несколько шагов вперед, оказавшись прямо перед остальными гестаповцами и задержанной. Гриша – молодец, остался стоять на своей позиции. – Отпустите эту женщину!

В глубине души я все еще мечтал о том, что все пройдет гладко и без крови.

Не получилось.

– Покажите предписание! Вот мое! – немец вытащил из кармана бумажку с множеством печатей, но я даже не стал на нее смотреть.

В данную секунду я как раз встал так, как планировал – казалось бы, вокруг враги, но позиция для стрельбы самая удобная. Просто гаси мишени одну за другой!

Так я и сделал.

Стрелять я начал прямо сквозь карман, снизу вверх – не самый лучший способ, но выбора не было. Первая пуля вошла прямо в лоб мордатого гестаповца, все еще с чуть растерянным видом держащим в вытянутой руке предписание.

А потом я выхватил оружие из кармана, и пошло по кругу.

Выстрел, выстрел, выстрел…

Короткая автоматная очередь довершила дело – последние двое фашистов упали, как подкошенные.

Ни одна гнида не сумела среагировать должным образом. Чему их только учат? Даже челябинские урки успели бы дернуться и попытаться отбиться. Эти – нет. За десяток секунд мы расстреляли шестерых человек, причем, кажется, всех положили насмерть.

Но проверять я не стал, не до того. Подняв с земли предписание, которым размахивал гестаповец, я сунул его себе в карман и, схватив ошеломленно замершую Марту за руку, потянул ее за собой. Девушка сделала несколько шагов, но потом уперлась. Столь быстрое развитие событий и главное – убийство гестаповцев ввело ее в легкий ступор.

– Фрау Мюллер, – мой тон был спокойным и даже ласковым, – нам нельзя здесь задерживаться. Скоро к этим людям прибудет подкрепление и тогда вам конец. Я воспользовался эффектом неожиданности, но второго шанса у нас не будет.

– Они ошиблись… – ее голос слегка дрожал от волнения. – Я в этом уверена! Я не сделала ничего дурного и всем сердцем предана Великой Германии!

Играет? Или на самом деле ничего не понимает? Черт! Как же доказать ей, что я – свой. Зотов не сообщил мне ни пароль, ни отзыв. Как быть?

– Они хотели арестовать вас, а я этому помешал.

– Кто вы?

– Просто поверьте мне, Марта, я не причиню вам зла! Но если мы не поспешим – умрем!

Она, наконец, сдвинулась с места – подействовало! Уговаривать ее дольше времени не было, если бы девушка начала сопротивляться, я просто вырубил бы ее. Хорошо, что обошлось без этого.

Мы обогнули машины гестаповцев и быстрым шагом, почти бегом направились к моему автомобилю. Гришка уже был там с автоматом в руках. Ствол оружия еще слегка дымился. Парень хотел было что-то сказать, но я сделал ему знак молчать, и парень, подавившись своими словами, слегка закашлялся.

Звуки недавних выстрелов, разумеется, привлекли внимание. Я видел в окнах окрестных домов лица любопытствующих, и на тротуаре остановились несколько человек и теперь с интересом и испугом смотрели на нашу троицу. Благо, тела всех убитых лежали во внутреннем дворе и с улицы были не видны. Но выбора не было, свидетелей в таком деле будет масса – не убивать же всех подряд. Тем более что у меня в обойме осталось всего два патрона, а перезарядить пистолет я не успел.

Мы почти дошли до машины, как вдруг Гришка, обернувшись через плечо, вскрикнул:

– Сзади!

Я дернулся, понимая, что уже не успеваю, но автомат затарахтел, наискось прошив тело гестаповца, целящегося в нашу сторону из пистолета.

Не убил его с первого раза? Как же так?

Все целы? Беглый осмотр показал, что эсэсовец промахнулся. Хоть в этом повезло.

– Давай на заднее сиденье! – приказал я отрывисто. – И девицу туда же! Охраняй ее любой ценой!

– Вы русские? – глаза Марты округлились от удивления при звуках чужого языка, но сама она говорила на немецком. – Но что вы делаете здесь, в Берлине?

– Госпожа Мюллер, – я тоже перешел на немецкий, – давайте обсудим это позже. Сейчас у нас другие заботы…

Мне показалось, что вот сейчас она попытается убежать, и я готов был ее перехватить, но обошлось. Марта и Гриша разместились позади, я прыгнул за рулевое колесо, и машина резко сорвалась с места.

Ситуация, в которой я оказался, была ужасная. Через полчаса, как только местная полиция во всем разберется, город перекроют со всех сторон. Наше описание, плюс описание машины будет известно каждому полицейскому. Шансов выбраться за пределы Берлина – ноль. Мест, где можно укрыться в городе, не существует.

Для начала, в любом случае, нужно оказаться как можно дальше от места происшествия. Поэтому я мчал сквозь город со всей возможной скоростью. Но постоянно приходилось притормаживать, объезжать завалы, выбоины от снарядов и блок-посты. Учитывая, что я совершенно не ориентировался в городе, могло оказаться, что я лишь кружу по местности и совершенно не удаляюсь от Фридрихштрассе.

Мы пронеслись пару кварталов, прежде чем немного сбавить скорость. Я совершенно не представлял, куда ехать дальше, не рассчитывая на столь активное развитие событий. Нужно было определиться.

Вырулил на широкую улицу «17 июня», ведущую прямиком к Бранденбургским воротам. Сейчас, разумеется, она называлась иначе, то ли «Шарлоттенбургское шоссе», то ли «Восточно-Западаная ось», не суть. Главное, здесь было много мест, где я мог остановиться, не привлекая внимания.

Заглушив мотор, я повернулся к пассажирам.

Гришка – молодцом – бодр и уверен в себе и своем командире, краем глаза пялился на Марту. А вот девушка, что называется, поплыла. Слишком много событий свалилось на ее аккуратную немецкую головку с кукольным личиком.

Для начала уточнить:

– Фройляйн! Вы Марта Мюллер, проживающая по адресу Берлин, Фридрихштрассе семь?

Голос мой звучал довольно сурово, потому как девица встрепенулась от своей задумчивости и тут же ответила:

– Да, господин! Вы совершенно правы.

Что-то у меня не складывалось в этой истории. Ну не походила она на опытную связную, способную передать пленку дальше по назначению. Слишком молода, впечатлительна, да и явно в шоке от сложившейся ситуации. Нет ли здесь ошибки?

– Скажите, госпожа Мюллер, нет ли в вашем доме других людей с такой же фамилией? – я старался говорить мягко, чтобы не напугать ее.

У немцев же на дверных звонках подписаны именно фамилии жильцов, а не номера квартир. Вдруг гестаповцы просто перепутали?

У девушки дрожали руки, которые она сложила перед собой в молитвенном жесте, словно отгораживаясь от всего мира.

Мой первоначальный метод не подействовал, попробуем иначе.

– Госпожа Мюллер! – рыкнул я, и это сработало.

Девица встрепенулась, осмыслила мой вопрос и четко ответила:

– Никак нет, в доме только наша семья носит эту фамилию!

– Ваша семья? – продолжал я спрашивать. – А есть ли в семье другие женщины?

Этот вопрос на мгновение поставил ее в тупик, но потом я увидел, что она начала соображать.

– Мама и бабушка, но мамы больше нет – она умерла в прошлом году, а бабушка в больнице – ей стало плохо, сердце прихватило, и карета скорой помощи ее увезла.

Тут и думать нечего, все понятно интуитивно, стоило лишь уточнить:

– Вашу бабушку тоже зовут Марта, не так ли?

– И бабушку, и маму так звали… это наша семейная традиция, называть всех девочек именем Марта.

Вот и подтвердилось. Конечно, не эта испуганная пигалица была связной, к которой отправляли меня Зотов и Марков, а ее бабушка. Вот только старушка угодила в стационар… и что же делать?

Действовать!

Пока по городу не объявили план-перехват в местном исполнении, у меня еще есть время.

– В какую больницу ее определили?

– В клинику Шарите, в Берлин-Митте…

Похоже, с одной стороны мне очень повезло – гестаповцы просто перепутали бабушку с внучкой, и связная была еще жива, но с другой, придется ее вытащить из клиники, пока все не прояснилось и эсэсовцы не заявились в Шарите.

Я повернул ключ, и машина ровно загудела.

– Подскажете, как ехать? Нам нужно забрать вашу бабушку, пока за ней не пришли из Гестапо. Иначе ей конец.

– Конечно, я скажу…

Дурацкая ситуация. По-хорошему, мне надо было уезжать отсюда как можно дальше и как можно скорее. Но я обещал Зотову! Только это меня и держало.

По центру широченной улицы вместо разделительной полосы шли нагромождения камней и бревен с редкими деревцами вперемешку. Где-то неподалеку дымила полевая кухня, разнося ароматы готовящейся еды. Айнтопф – классическая немецкая похлебка: горох, овощи, рубленные сосиски – все тушится в котле несколько часов. Грубо, примитивно, но когда желудок требует еды – лучше не придумаешь.

Я видел в зеркало заднего вида, что Гришка непроизвольно облизывается, да и у меня самого живот слегка повело, а вот Марта на запахи не реагировала – видно, была сыта.

Война – войной, а обед по расписанию. На пустой желудок много не навоюешь. Я вновь заглушил мотор, вышел из машины, перебежал на другую сторону дороги и купил три порции еды, благо, денег у меня хватало, после чего вернулся в автомобиль и раздал благоухающие тарелочки моим пассажирам.

– Налетайте! Нужно подкрепиться.

Гриша, как лев, набросился на свою еду и уничтожил ее буквально за пару минут. Марта ела деликатно, видно было, что она не голодна. Я же сожрал бы сейчас даже демона из ада, так что церемониться не стал.

– Ты будешь? Ах, как же тебе объяснить? Кушать хочешь? – Григорий, доев свою порцию, заимел виды на порцию Марты, и теперь показывал ей жестами, как он охотно навернул бы еще немного.

Марта не понимала и лишь хлопала глазами, я переводить не спешил.

– Еда! Essen! – вспоминал свои навыки в немецком Гриша. – Ням-ням! Ты будешь или я доем?

Наконец, до Марты дошло. Она протянула еду парню:

– Guten Appetit!

– Благодарствую! – он живо умял остатки этой порции и съел бы еще, если бы ему предложили. Месяцы, проведенные в Заксенхаузене, не проходят бесследно. Боюсь, теперь до конца жизни он будет трястись над каждым кусочком хлеба и дико бояться голода.

Удивительно дело, но, после этого спонтанного перекуса настроение улучшилось. Мрачная безысходность отступила чуть в сторону, дав место надежде на светлое будущее.

И даже солнце выглянуло внезапно, придав окружающему миру немного радости.

Марта вдруг будто проснулась. Неожиданно дернув ручку двери, она почти вылезла из машины, когда Гришка, очнувшись от ступора, схватил и затащил ее обратно. Бить он ее не стал – не по-комсомольски, лишь слегка придушил, чтобы не дергалась.

– Отпустите, – прохрипела девушка, – богом клянусь, я никому ничего не скажу…

Вот тоже проблема на мою голову. Что же с ней делать?

– Марта, мы не причиним тебе ни малейшего вреда! – я пытался говорить мягко, но видел, что это не помогает.

– Вы же русские! Я слышала, вы говорили на их языке! Русские – плохие люди, они едят младенцев!

– На завтрак или на ужин? – деловито уточнил я.

– Что? – не поняла Марта.

– На завтрак, спрашиваю, едят или на ужин? А может на обед? И в каком виде? Жареном, вареном или сушенном? Может, ручки коптят, а потом пальчиками хрустят? Или ножки обгладывают?

– А-а-ах!

Марта глубоко вздохнула, глаза ее закатились, и она лишилась чувств.

– Тургеневская девушка, – пояснил я Грише, – в облаках витает. Но тем проще, пусть пока отдохнет. Смотри за ней!

Мы объехали квартал широким полукругом, пересекли через мост реку Шпрее, и вновь вернулись в центр. Патрулей тут было куда больше, чем в других районах, но нас не останавливали.

Корпуса клиники Шарите занимали значительную территорию на которой элементарно можно было заблудиться.

За окном мелькнул памятник Альбрехту фон Грефе – известному глазному врачу XIX столетия – тут и начиналась Шарите. Благо, Марта успела рассказать, как добраться до места, еще до своего обморока.

Тут начинались многочисленные корпуса из красного кирпича в стиле барокко и классицизма, с полуарками оконных проемов, симметричными фасадами, колоннами, пилястрами и фронтонами.

Я проехал дальше до самой проходной и притормозил там, а, когда к машине подошел охранник, спросил тоном, не терпящим пререканий:

– Куда отправляют поступивших пациентов с подозрением на инфаркт?