Текст книги "Европа и Россия в огне Первой мировой войны (К 100-летию начала войны)"

Автор книги: И. Новиков

Соавторы: И. Новиков,А. Литвин,А. Матвеева,Д. Суржик,Ю. Кудрина,В. Симиндей,А. Зотова,Д. Селиверстов,С. Артамошин,С. Назария
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 54 страниц)

3 апреля 1918 г. германская эскадра, насчитывавшая более 50 судов, в том числе 2 линкора, 3 крейсера, 10 пароходов, ряд транспортных судов, высадилась на полуострове Ханко (291). Во главе высаженной Балтийской дивизии стоял генерал Рюдигер фон дер Гольц. Спустя три дня, 7 апреля 1918 г., близ Ловизы, что в 100 км восточнее Гельсингфорса, был высажен отряд полковника Отто Бранденштейна. Это подразделение заняло Лахти и установило контроль над железной дорогой Рихимяки – Выборг, отрезав тем самым Красную гвардию от Выборга и России и лишив возможности перебрасывать подкрепления к Гельсингфорсу. Балтийская дивизия насчитывала около 10 тыс. человек, отряд Бранденштейна – 3034 человека, то есть всего в германской интервенции принимало чуть более 13 тыс. солдат. (292).

Балтийская дивизия устремилась к Гельсингфорсу. 14 апреля финская столица оказалась в руках немецких войск. Согласно дневникам офицеров Балтийской дивизии, зажиточная часть местного населения приветствовала немцев как своих освободителей. Девушки кидали проходившим в парадном строю немецким солдатам букеты цветов. Дворянство и буржуазия устраивали в честь немецких солдат многочисленные приемы. Приглашения на «завтраки, обеды, ужины» следовали одно за другим (293). С другой стороны, рабочие и социал-демократы «смотрели на немцев с нескрываемой недоброжелательностью» (294).

Германская интервенция оказала существенное влияние на дальнейший ход гражданской войны. Хотя численность высаженных войск была невелика, но это были регулярные, хорошо обученные и вооруженные части, имевшие боевой опыт и поддерживаемые военными кораблями и артиллерией. Высадка Балтийской дивизии значительно ухудшила стратегическое положение финской Красной гвардии. Она оказалась между двух огней.

29 апреля армия Маннергейма захватила Выборг. В течение нескольких дней отдельные отряды Красной гвардии были разбиты. 1 мая 1918 г. полковник Свечников с небольшим отрядом финских красногвардейцев перешел финско-российскую границу. Всего в России после событий финской гражданской войны оказалось около 10 тыс. так называемых красных финнов (295). Из их числа хозяйничавшие в это время на Мурмане англичане сформировали «финский легион», защищавший территорию Мурманской железной дороги от нападений белофиннов.

К середине мая 1918 г. гражданская война в Финляндии завершилась победой белых. 16 мая в Хельсинки состоялся парад победителей, когда войска генерала Маннергейма прошли по украшенным национальными флагами улицам финской столицы. Их приветствовали радостные толпы состоятельных граждан (296). По свидетельству проживавшего в финской столице бывшего подполковника российского генштаба С.Э. Виттенберга, Маннергейма приветствовало и русское население, для которого он был своим, российским генералом. «Люди толпились на Сенатской площади и Эспланаде, где около памятника Рунебергу Маннергейм принимал парад, они ожидали его выхода из Николаевского собора после благодарственного богослужения… Имя Маннергейма было у всех на устах» (297), – писал Виттенберг. Что касается сочувствовавших красным, то они старались не выходить на улицы, скрываясь от белого террора.

Гражданская война стала самым тяжелым испытанием для финляндского общества. В военных действиях на стороне белых погибли 3300 финляндцев и 400 немцев, на стороне красных – 5400 человек. Жертвами красного террора стало примерно 1400 человек, белые отправили на тот свет 7200 человек. В руках победителей оказалось более 75 тыс. военнопленных и гражданских лиц, симпатизировавших красным. Условия содержания в лагерях были ужасными: от голода и свирепствовавших эпидемий скончалось 12 600 человек. Всего за три с половиной месяца боев и последовавших после победы белых репрессий в отношении красных финнов погибло более 34 тыс. финляндцев (298). Ненависть победителей обрушилась и на русских: в пламени финской гражданской войны погибли или пропали без вести не менее 2,5–3 тыс. человек (299).

Гражданская война оставила незаживающие раны в финляндском обществе, надолго усугубив раскол между сторонниками красных и белых. На протяжении всего межвоенного периода неоднозначным было отношение финляндцев к К. Г. Маннергейму. Белые им восторгались, считая национальным героем. В воспоминаниях красных Маннергейм предстает в образе палача финского народа, «белого изверга» и «кровавого генерала» (300).

Братоубийственная гражданская война и германская вооруженная интервенция наложили существенный отпечаток на процесс становления государственности независимой Финляндии. После окончания гражданской войны деятельность органов власти постепенно входила в нормальное русло. 15 мая 1918 г. возобновились заседания парламента. Из 200 избранных в октябре 1917 г. парламентариев приступили к работе 109. От социал-демократической фракции, насчитывавшей в сейме последнего состава 92 депутата, присутствовал только один депутат. Участвовавшие в гражданской войне социал-демократы частично эмигрировали в Россию, некоторые погибли на полях сражений, были арестованы по обвинению в государственной измене.

Юхо Паасикиви (1870–1956), финский юрист и политик.

18 мая 1918 г. парламент вручил верховную власть П.Э. Свинхувуду. 27 мая было сформировано новое правительство во главе с директором банка Ю.К. Паасикиви. С точки зрения главы правительства, полный государственный суверенитет для Финляндии был невозможным. Паасикиви полагал, что в мире существует четыре центра власти: Лондон, Нью-Йорк, Москва и Берлин. Именно они управляют мировой политикой. Малой стране ничего не остается, кроме того как «прислониться к какой-либо великой державе». Для Финляндии этот вопрос звучал категорично: или Германия, или Россия. По мнению Паасикиви, главной целью политики безопасности Финляндии являлась защита от России. Эту защиту могла обеспечить только Германия (301).

Германская интервенция не являлась оккупацией Финляндии в полном смысле этого понятия. Балтийская дивизия была слишком малочисленной, чтобы взять под свой контроль всю территорию страны. Военные мероприятия Германии в Финляндии были более скромными по сравнению с Украиной и Прибалтикой. Формально германские войска подчинялись главнокомандующему финской армией. Однако Германия все же получила возможность оказать колоссальное влияние на процесс становления финляндской государственности благодаря поддержке правящей финской элиты, считавшей, что главный источник опасности для независимой Финляндии находится на Востоке – в Советской России. Многие политические деятели Финляндии полагали, что рано или поздно в России будет восстановлена сильная власть, и тогда она вновь попытается вернуть Финляндию. Единственной державой, способной в таком случае защитить независимость Финляндии, с точки зрения финской элиты являлась именно Германия.

Лидеры белой Финляндии также планировали воспользоваться ослаблением России и германской поддержкой с целью создания за счет восточного соседа «Великой Финляндии», включавшей территории восточной Карелии и Кольского полуострова (302). Захват Петрограда входил также в планы Маннергейма, что, по его мнению, являлось лучшей гарантией признания финляндской независимости Россией и давало дополнительные шансы на получение территориальной компенсации[74]74
  Об эволюции взглядов Маннергейма по вопросу о захвате Петрограда см. подр.: Рупасов А.И. Гражданская война на Северо-Западе и позиция Финляндии: современная финская историография // Государственные институты и общественные отношения в России XVIII–XX вв. в зарубежной историографии. СПб., 1994. С. 121.


[Закрыть].

Несмотря на то что финская политическая элита обосновывала суверенитет Финляндии правом наций на самоопределение, внутри государственных границ применение этого принципа становилось весьма деликатной проблемой. Национализм, подобно двуликому Янусу, после обретения нацией независимости показал современникам свое уродливое лицо. В данной связи в независимой Финляндии обострились национальные противоречия. Шведы Аландских островов протестовали против националистичной политики финского правительства. Сторонники отделения Аландов от Финляндии, ссылаясь на право наций на самоопределение, требовали самоопределения для Аландского архипелага. На референдуме, признанном финскими властями нелегитимным, 95 % жителей архипелага выступили за воссоединение со Швецией (303).

Не имевший дипломатического опыта министр иностранных дел Финляндии С. Сарио назвал жителей Аландов «государственными изменниками». В этих условиях шведский король Густав V, опасаясь репрессий по отношению к жителям Аландов со стороны финских властей, обратился с просьбой к германскому правительству взять местное население архипелага под свою защиту (304).

В независимой Финляндии подвергались дискриминации не только шведы, но и в большей степени русские, в которых видели виновников всех финских бед. Поскольку правительство большевиков оказывало помощь «красным финнам», белая Финляндия считала себя в состоянии войны с Россией. С весны 1918 г. начался процесс, который можно охарактеризовать как очищение от всего русского. В апреле 1918 г. правительство в Вассе постановило незамедлительно выслать из страны всех российских подданных и жителей прибалтийских провинций в виду трудностей в продовольственном положении и опасений за их политическую благонадежность. Наиболее энергично к реализации этого постановления приступили в южной Финляндии. Остаться в финской столице могли только те русские, которые получили личное разрешение от губернатора. Оно давалось в исключительных случаях, отели и дома очищались от российских подданных с помощью дубинок (305). Весной и осенью не редкими были случаи, когда полиция арестовывала на улицах русских, уклонявшихся от выезда в Россию, их насильно сажали на конфискованные в финских гаванях российские суда и отправляли в Кронштадт. Причем нередко выселялись русские, которые десятилетиями жили в Финляндии и питали к ней самые дружественные чувства (306). Под давлением общественности правительство несколько смягчило постановление, решив возвращать на родину русских военных и приравненных к ним лиц. В течение лета 1918 г. из Финляндии выдворили 20 тыс. человек (305).

В то же время в Финляндию хлынул поток скрывавшихся от ужасов красного террора беженцев из России. Представители высшего общества имели в Финляндии дачи и оседали там, другие рассматривали эту страну в качестве транзитного пути в Западную Европу и Северную Америку. К концу 1918 г. в Финляндии оставалось приблизительно 15–17 тыс. русских (307).

Удар финского национализма был направлен и против православной церкви, несмотря на то что примерно 3/4 прихожан были финноязычными и подданными Финляндского государства. Православным священникам стало опасно появляться на улицах (308). Многие православные церкви сочли ненужными. Храм Александра Невского в Суоменлинна лишился своего лукообразного купола и превратился в лютеранскую церковь. Подобная участь постигла и православную церковь в Лаппеенранта. Некоторые церкви были демонтированы, переоборудованы под библиотеки, солдатские клубы или использовались для иных целей (309). Государственный университет в Хельсинки также старался избавиться от всего, что напоминало о России. Здесь развернулась кампания под лозунгом: «Долой русскую профессуру». Власти отменили изучение русского языка в школах и ликвидировали должности переводчиков с русского языка в губернских правлениях (309).

По окончании Гражданской войны наибольшую остроту в финляндском обществе приобрел вопрос о форме правления. Он разделил общество на два лагеря: республиканцев и монархистов. Монархисты полагали, что введение конституционной монархии создаст предпосылки для установления в стране твердой, стабильной государственной власти. Фигура монарха поднимется над партийными разногласиями и объединит нацию. С внешнеполитической точки зрения, по мнению монархистов, упомянутая форма правления являлась предпочтительнее в связи с тем, что ее установление укрепило бы отношения с Германской империей и увеличило бы заинтересованность последней в финляндских делах. Они также надеялись, что монархической Финляндии не составит труда привлечь Германию к реализации великофинских планов в отношении российской Карелии. Ссылаясь на пример шведских Бернадотов, сторонники монархии считали, что иностранная королевская династия сможет служить интересам и выгодам нового Отечества (310).

В противоположность монархистам, республиканцы полагали, что независимость страны может быть обеспечена только за счет внутренних ресурсов, а избрание королем немецкого принца превратит Финляндию в вассальное от Германии государство. Сторонники республики были убеждены в том, что королевская власть будет бессильна ликвидировать причины, породившие революцию. Только глубокие внутренние реформы в республиканской Финляндии способны, по их мнению, восстановить в стране гражданский мир (311).

Пропаганда в пользу республики осуществлялась слабее, поскольку за монархистами стояла государственная власть. Практически все члены правительства являлись монархистами. В прессе республиканцев преподносили как покровителей рабочего движения, отстаивавших идеалы «красных мятежников» (312). Все это увеличивало шансы монархистов на победу. Но борьба тем не менее оказалась напряженной.

7 августа 1918 г. в парламенте состоялось третье, решающее чтение законопроекта о введении монархии. Предложение монархистов не собрало требуемых 5/6 голосов. В этих условиях сторонники монархии обратились за помощью к шведской «Форме правления» 1772 г., предусматривавшей установление монархии простым большинством голосов. Несмотря на то что данный закон давно утратил силу, его применение на практике являлось нелепым, 9 августа парламентское большинство уполномочило правительство принять необходимые меры для введения в стране монархии и избрания короля (313).

В период полемики между республиканцами и монархистами в числе претендентов на финский трон фигурировало 2 датских принца, 3 шведских и 14 немецких кандидатов. Не все претенденты были королевского происхождения. Финляндская правящая элита была не против вручить корону своей страны кому-либо из прославленных немецких военачальников. Свинхувуд в беседе с немецким посланником А. фон Брюком упомянул трех: П. фон Гинденбурга, А. Макензена и Э. Людендорфа.

Наиболее вероятными кандидатами на финский престол считались: губернатор немецкой колонии Того герцог Адольф Фридрих Мекленбургский, сын Вильгельма II принц Оскар и принц Фридрих Карл Гессенский. Чересчур усердные хлопоты первого претендента с целью занятия финского трона произвели неблагоприятное впечатление в Финляндии. Финские монархисты считали принца Оскара лучшим кандидатом на финский престол. Первоначально кандидатура принца Оскара на финском троне казалась подходящей и для кайзера Вильгельма. Но она не устраивала немецкий МИД и рейхсканцлера Г. фон Гертлинга с двух сторон: во-первых, ситуация в Финляндии оставалась нестабильной. Существовала опасность, что немецкому принцу не удастся укрепиться на финском престоле, что приведет к падению авторитета династии Гогенцоллернов. Во-вторых, избрание сына кайзера королем Финляндии связало бы Германию ответственностью за недальновидную политику Финляндского государства, благодаря чему пострадали бы отношения Берлина со Швецией и Россией (314).

В итоге в Берлине поддержали финское правительство в выборе Фридриха Карла Гессенского, женатого на сестре Вильгельма II. 9 октября 1918 г., когда поражение Германии казалось неизбежным, парламент избрал Фридриха Карла Гессенского королем Финляндии. Финляндия стала конституционной монархией, но, как отмечали очевидцы, «радости не было ни у кого на лицах» (315). Молодое государство связало свою судьбу с империей, стремительно двигавшейся к своему краху. После поражения Германии в войне Финляндия довольно быстро избавилась от германской опеки.

* * *

Мировая война 1914–1918 гг. стала поворотным этапом в развитии финляндского общества начала XX в. Именно в это время завершился процесс создания национальной экономики, готовой взвалить на себя бремя суверенитета. Финляндское национальное движение претерпело за четыре года стремительную эволюцию, поднявшись в своих требованиях от идеи широкой автономии в составе Российского государства до требования государственной независимости.

События в Финляндии также наглядно демонстрируют тот факт, что национальные движения оказывали существенное влияние на развал Российской империи, однако как режим самодержавия, так и власть Временного правительства пали не под ударами национальных движений, а вследствие обострившихся в результате Первой мировой войны социально-экономических, политических и национальных проблем.

Октябрьская революция в России приоткрыла двери для финляндской независимости. Однако отделившись от России, Финляндия угодила в сферу влияния кайзеровской Германии. Фактически Финляндия стала самостоятельной только после ноября 1918 г., когда Германия потерпела поражение в войне, а немецкие войска покинули страну.

5.2. Первая мировая война и общество в Прибалтике

Мировая война, ставшая роковым периодом в истории царской России, коренным образом повлияла на социально-политические процессы в Прибалтийском крае, самосознание его населения и предопределила передел восточного побережья Балтики, с XVIII в находившегося под властью российских императоров. Глубина и трагизм деформации прибалтийских окраин России особенно ярко отражаются в латвийском сюжете, так как именно на территории будущей Латвии длительное время велись боевые действия (в отличие от Литвы, в 1915 г. почти полностью захваченной германскими войсками, или Эстонии, столкнувшейся с немецким хозяйничаньем в основном только в феврале 1918 г.).

Вместе с тем последовавшие события Гражданской войны и различных интервенций (обозначаемые в официальных документах и национальных историографиях как «Освободительная война») (316), формирование различных органов власти, военно-политическое поражение коммунистов и события середины XX в. заметно вытеснили на периферию общественного сознания Первую мировую войну. Данная тематика лишь опосредованно использовалась в политической мифологии создания своей независимой государственности – как властями, так и оппозиционными группами. Исключением, пожалуй, может служить лишь миф о латышских стрелках, своеобразным ответвлением которого стал уже советский миф о красных латышских стрелках. Не отрицая соучастия красных латышских стрелков в кровавых событиях Гражданской войны в России, особое внимание в официальной латвийской историографии уделяется пропаганде их неучастия в расстреле царской семьи в Екатеринбурге. В остальном, можно сказать, продолжается «тотальная героизация в мемориализация». Так, в IX ежегоднике Военного музея Латвии опубликована статья под интригующим названием: «Латышские стрелки – интернационалисты или националисты» (по версии автора, национализм проскальзывал через большевизм) (317). А летом 2013 г. вышла в свет и с большой помпой была презентована в Военном музее Латвии книга-альбом «Собирайтесь под латышскими знаменами!» (318), содержащая более 1600 фотографий, репродукций и документов из различных музеев и частных коллекций.

Несмотря на распространение в Эстонии и Литве, а в особенности – в Латвии[75]75
  См., например: Баумерт И., Курлович Г., Томашунс А. Основные вопросы истории Латвии: Учебное пособие. Рига: Zvaigzne АВС, 2002. С. 57: «Потери латышских стрелков – около 2000 убитыми и 7000 ранеными – были бессмысленны. Многие считали, что верховное командование русской армии сознательно стремилось уничтожить латышские полки. Хотя сознательное предательство не было доказано, возмущение латышских стрелков было обоснованным. Оно также имело большое значение в последующих событиях».


[Закрыть] различных негативистских представлений, например о «четвертой большой трагедии, серьезно угрожавшей выживанию латышей»[76]76
  После борьбы латышских племен в XIII в., длительной Ливонской войны и чумы, сопровождавшей Северную войну: Latvija nogadsimta sākuma līdz neatkarības pasludināšanai. 1900–1918 // 20. gadsimta. Latvijas vesture. Rīga, 2000. 537. lpp.


[Закрыть], и о «русских генералах, специально не жалевших наших боевых парней», в целом проблематика Первой мировой войны не относится к числу политически конфликтных с Россией вопросов. В этой связи период 1914–1918 гг. практически не использовался, по мере создания и реализации их исторической политики с 1991 г., в недружественных выпадах в адрес России.

Подобная «сдержанность»[77]77
  Стоит отметить, что в первом томе официального академического труда Института истории Латвии Латвийского университета, посвященного событиям 1900–1918 гг., из 869 с. времени и событиям Первой мировой войны отведено менее ста страниц. См.: Latvija no gadsimta sākuma līdz neatkarības pasludināšanai… 537–631. lpp.


[Закрыть] особенно заметна, во-первых, на фоне навязчивого акцентирования Рижского мирного договора от 11 августа 1920 г. как якобы до сих пор действующего международно-правового акта и «краеугольного камня латвийской государственности»[78]78
  Так, 11 августа 2010 г. глава МИД Латвии Айвис Ронис в своем выступлении по случаю 90-летия со дня подписания мирного договора с большевиками, позволившего временно отторгнуть от России исторические земли Псковщины (Пыталово и окрестности), назвал его «частью генетического кода» Латвийского государства и «священным писанием» Латвии (LETA, 11.08.2010).
  Особенно навязчиво этот и подобные ему тезисы раскручиваются в брошюре А. Пуги, в которой неоднократно встречаются политические рассуждения на предмет «непреходящего значения» и даже «сохранения до сих пор в силе» этого договора с большевиками. См.: нашу рецензию на книжку Puga A. Eiropa: Latvijas un Krievijas 1920. gada miera līgums. Dokumenti, liecības un atziņas. Rīga: Zvaigzne ABC, 2010 в «Журнале российских и восточноевропейских исторических исследований», № 1 (4), 2012. С. 174–176.


[Закрыть], во-вторых, из-за зацикленности властных кругов и официальной историографии стран Балтии на событиях 1939–1940 гг. и «оккупационной» риторике в адрес Москвы. В данных условиях все же представляется возможным проведение совместных мемориальных акций, увековечивающих память воинов Великой войны, несмотря на иные разногласия и споры.

Здание городского театра в Риге. Начало XX в.

В основной части работы будут представлены материалы об эстонском, литовском и латвийском сюжетах, посвященных современной историографии и народной памяти Первой мировой войны, причем наибольшее внимание будет уделено Латвии.

* * *

Территория нынешней Эстонии (Эстляндская губерния и северная часть Лифляндской) фактически находилась в прифронтовой полосе, а острова Моонзундского архипелага Даго и Эзель в 1917 г. подверглись германской оккупации. В эстонской исторической науке эти сюжеты всегда находились на периферии политического интереса и научного внимания, хотя и отмечалась, например, стратегическая важность именно для России Таллинского военного порта и иной смежной военной инфраструктуры: «В предвоенные годы в Северной Эстонии были проведены невиданные по масштабу строительные работы по сооружению оборонительных укреплений, а также по строительству шоссейных и узкоколейных дорог. На разные объекты строительства были привлечены, помимо военных, десятки тысяч человек – как местных, так и приехавших из внутренних губерний России. В Таллинне быстрыми темпами были построены три кораблестроительных завода для крейсеров, миноносцев и подводных лодок» (319).

Однако в эстонской историографии постсоветского периода не обнаружено полноценных исследований Первой мировой войны. При этом февраль-март 1917 г. в Петрограде и события окончания войны на территории Эстляндии и части эстоноязычных районов Лифляндии использовались и продолжают использоваться в выстраивании национальной мифологии создания эстонской государственности в период 1918–1920 гг.

Во всяком случае эстонская историческая мысль пока не знает такого уровня книг, посвященных политике и государственному управлению в период Первой мировой войны в Прибалтийском крае, подобно, например, работе А.Ю. Бахтуриной «Окраины Российской империи: государственное управление и национальная политика в годы Первой мировой войны (1914–1917)» (320). Не удалось обнаружить и сколь-нибудь серьезных изданий – местных монографических или статей, посвященных политике немецких оккупационных властей как в Курляндии (частично в Лифляндии), так и на эстонских островах. Исключение, пожалуй, составляет изданная Сааремааским музеем работа Ханно Ояло[79]79
  Благодарю за помощь в работе с эстонскими изданиями Илью Никифорова (Таллин).


[Закрыть] «Сааремаа в огне войны. Осень 1917 г.» (321). Трудно найти и специальные исследования, посвященные конкретным проявлениям военно-экономической политики Российской империи, военным операциям в период Первой мировой войны в Эстонии или Прибалтике в целом, за исключением узкоспециальных публикаций в региональном журнале «Балтфорт», да и то зачастую российских авторов (322). И это несмотря на то, что в Таллине (Ревеле) была сосредоточена техническая база Балтийского флота, построены специализированный военно-морской Русско-балтийский завод, завод «Ноблесснер» по строительству подводных лодок и многие другие.

Предвоенный и военный рост промышленного производства в Таллине выразился и в резком изменении демографической ситуации. В промышленные центры Эстонии, наряду с местным пролетариатом, были приглашены и тысячи высококвалифицированных рабочих, техников и инженеров из Центральной России. Достаточно сказать, что в период немецкой оккупации 1918 г. и за несколько месяцев, ей предшествовавших, из одного только Ревеля в Россию эвакуировалась и бежала почти треть населения города – около 50 тыс. человек, в основном русских.

В период с 1914 по 1918 г. в российскую армию было призвано в общей сложности до 100 тыс. мужчин-эстонцев. Национальные части (полки) были сформированы только в 1917 г. с согласия Временного правительства. Эти национальные части дислоцировались в Эстонской губернии в границах, установленных Временным правительством, и в крупных войсковых операциях участия принять не успели. Поэтому эстонская историография, в отличие от латвийской, не уделяет большого внимания действиям эстонских подразделений в Первой мировой войне, акцентируя внимание на политической роли эстонских полков в период второй половины 1917 г. и начала 1918 г.

Тема Первой мировой войны обычно рассматривается эстонскими историками либо в обобщающих работах, посвященных истории Эстонии в целом (323), либо в «Освободительной войне 1918–1920 гг.» в частности. Так, подробно рассматривается история Эстонии в период Первой мировой в многотомном издании «История Эстонии» (Т. 5. «От падения крепостного права до Освободительной войны») (324).

Как уже отмечалось, собственных обобщенных исследований Первой мировой войны эстонская историография не знает. Однако на эстонский язык переведены наиболее популярные работы американских, английских, немецких и финских авторов. Например, в 2011 г. был издан перевод с финского: Мирко Харьюла «Эстония 1914–1922: мировая война, революция, независимость и Освободительная война» (325). Или перевод с французского мемуаров Мориса Палеолога «Царская Россия во время мировой войны» (Таллин, 2010) (326). (Мемуаристика вообще любимый жанр эстонских исторических издательств.) Ряд краеведческих работ посвящен инфраструктурным объектам периода Первой мировой войны. К таким работам, например, можно отнести брошюру Моники Эйнсалу и Оливера Орро «Рохукюла. Забытая военная гавань Российской империи и еще архитектурные жемчужины» (327). В качестве мемуаров в 2009 г. опубликованы и дневниковые записи офицера-эстонца Юхана Тырванда «Участие в боях Первой мировой войны и в частях под командованием генерала Корнилова: дневник» (328). Особое внимание уделяется, как обычно, памятникам этнической истории. Так, эстонский историк Яан Росс выпустил в Кельне на английском языке брошюру и лазерный диск с записями голосов эстонцев, содержавшихся в немецких лагерях для военнопленных в период 1916–1918 гг. (329).

Сравнительно подробное описание боевых действий в прибрежных эстонских водах представлено в работе местного морского историка Мати Ыуна и Ханно Ояло «Сражения на Балтике 1914–1918: Первая мировая война в прибрежных водах» (330). Ханно Ояло является автором и выпущенной в Тарту в 2007 г. истории подводной войны в работе «В тени моря: подводная война на Балтике 1914–1919 и 1939–1945» (331).

Первое заседание эстонского Учредительного собрания. 23 апреля 1919 г.

Собственно внутриполитическим аспектам Первой мировой войны посвящена статья Кайдо Янсона «Эстонец Александр Кескюла и Берлин: дебют (сентябрь 1914 – май 1915)», опубликованная в журнале «Типа» (332). Статья посвящена малоизвестному историческому эпизоду, когда социалист Александр Кескюла задолго до Александра Парвуса попытался начать переговоры с Германией, чтобы побудить ее оказать помощь революционерам. Однако главный акцент Кескюла делал на национальной революции, что, по мнению Яансона, не совсем соответствовало германским интересам, опасавшихся направить энергию национальной революции против местных остзейских землевладельцев. Вопросы «Февральская революция и рождение Эстляндской национальной губернии», «Постановление Временного правительства России от 30 марта 1917 года – краеугольный камень эстонской государственности», «национальный вопрос в партийных программах», «выборы и политические столкновения», «борьба за различные формы государственности» и другие рассмотрены в книге Мати Графа «Россия и Эстония. 1917–1991: Анатомия расставания» (333), автор которой приходит к выводам вперемешку с «прогностическими» домыслами: «После революции и гражданской войны в России Эстония путем тяжелых военных потерь и сложных дипломатических переговоров приобрела статус самостоятельного государства. Для маленького народа, который до Первой мировой войны не имел даже автономии, не говоря уже о государственности, это было большим достижением. Создание национального государства дало эстонскому народу возможность развивать собственную культуру и экономику и избавиться от угрозы потери собственной идентичности в составе Российской империи. <…> Какая судьба ожидала бы страну, если бы в Эстонско-русской войне 1918–1920[80]80
  Автор, используя такое понятие, некорректно смешивает в одно целое различные аспекты гражданской войны, германской оккупации и интервенции.


[Закрыть] победили красные и Эстония стала бы советской республикой? При таком исходе событий последствия для эстонцев оказались бы самыми трагическими, и под сомнение было бы поставлено само существование эстонской нации. Учитывая то обстоятельство, что в Советской России (СССР) беспощадно наказывали людей, да и целые народы за так называемые контрреволюционные преступления, эстонцев ожидали бы репрессии и переселение во внутренние районы России» (334).

Возможно, печальная дата 100-летия начала Великой войны как вызовет у эстонских ученых интерес к исследованию конкретных региональных, биографических «белых пятен» в истории Первой мировой войны, так и побудит к началу написания серьезных обобщающих работ, лишенных искажающего действительность эстоноцентризма.

* * *

Круг интересов литовской историографии к Первой мировой войне определяется в основном литуаноцентричностью, а сквозь эту призму – также ходом боевых действий на территории Литвы в 1914 и 1915 гг. и подробностями отношений литовских властей («Литовская Тариба») с немцами в 1918 г. – от провозглашения 16 февраля 1918 г. Литвы отдельным государством, а 11 июля – королевством, с приглашением на престол немецкого принца, до отмены 2 ноября такого решения.

При этом до сих пор классическими и даже непревзойденными считаются работы, например «Литва в великой войне» (335) 1939 г. или эмигрантский выпуск 1970 г. «Литва в узде царя и кайзера» (336). Из боевых действий особое внимание у историков вызывает создание, комплектование гарнизона, оборона Ковенской крепости, захват которой немцами после упорных боев позволил оккупировать значительные территории Российской империи, включая почти всю Литву. В 2012 г. «Институт военного наследия» опубликовал на русском языке дополненный вариант книги-альбома Арвидаса Поцюнаса, посвященной кропотливой реконструкции боев в 1915 г. вокруг Ковенской крепости (337). На сегодняшний день это, пожалуй, наиболее полное и богато иллюстрированное исследование по данной тематике не только в Литве, но и в российской историографии.

* * *

Начало боевых действий с кайзеровской Германией в августе 1914 г. вызвало сильный всплеск антинемецких настроений и «верноподданнического энтузиазма» в Курляндской и Лифляндской губерниях, где Великая война воспринималась как борьба с историческим недругом, источником многовековых колонизационных волн. Современные латвийские историки отмечают этот «антигерманский настрой, временами перераставший в своего рода истерию» (338).