Текст книги "В третью стражу (СИ)"

Автор книги: И. Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц)

– Танго, в Париже танго, – Олег не выдержал и посмотрел на Таню. Она тоже встала из-за стола и шла к нему сейчас через зал, и безошибочно нашла взглядом его взгляд. Высокая, в узкой, чуть расклешенной у щиколоток темно-серой юбке и темно-синем не застегнутом жакете с прямыми плечами. В одной руке – в тонких длинных пальцах – длинный костяной мундштук со вставленной дымящейся сигаретой, в другой – рюмка на высокой ножке. И осанка, и медленная, тягучая плавность почти откровенно-эротических движений, и поворот головы, натягивающий белую прозрачную кожу на горле. И… Она была – «Господи!» – Tango, Pariser Tango, – пела Таня, и шла к нему через зал, слегка покачивая подчеркнутыми покроем юбки бедрами, и в огромных глазах ее Олег видел будущее. Париж, и лучшая сцена… Где у них лучшая сцена? Зал Олимпус? Или его еще нет в природе? Неважно. Неважно! Совсем не важно, где она будет петь! Она будет петь, и толпы людей будут сходить с ума от ее голоса, и эта песня – О! Эта песня станет ЕЮ на все времена! – Tango, Pariser Tango – «Господи!» – но так и будет! Она будет петь, и он будет любоваться из-за кулис, из ложи или из зала, любоваться и сходить с ума от любви, которая никогда не закончится.

 
Tango, Pariser Tango,
Ich schenke dir mein Herz beim Tango
Die Nacht ist blau und süß der Wein,
wir tanzen in das Glück hinein,
bei diesem Tango, Pariser Tango
Ich wьnsche mir, es bleibt noch lang so
Ein Leben lang so schön wie heute
Mit dir und mir für alle Zeit.
 

…

* * *

В прошлой жизни – и это, между прочим, как понимал теперь Олег, было самое лучшее определение – так вот в прошлой жизни он легко и охотно засыпал, в любом транспортном средстве, где не надо рулить самому. Но вот за окном ночь, и поезд стучит на стыках рельсов, и до Вены еще «пилить и пилить», а сна ни в одном глазу. То ли молодость вторая спать не дает, то ли мысли «разные», то ли близость Тани…

«Спит или делает вид?… Не лишено…» – Думает Олег, удаляя за ненадобностью громоздкие черновики своих трудных мыслей.

И в самом деле, последнее предположение не лишено смысла. Рядом с такой женщиной разве уснешь? Таня… вот появилась здесь и сейчас… И поломала великие планы!..

Поломала, не могла не поломать, потому что потерять ее он себе позволить не мог, но и более того не посмел бы ею даже рисковать. Впрочем, он все это уже обдумал, взвесил и разложил по полочкам. Так что весь развернутый текст долгого внутреннего монолога мог быть без сожалений выброшен на свалку истории за ненадобностью. А для утреннего разговора с Жаннет у Баста имелся готовый результат. И тут, словно услышав ехидный голосок Татьяны: «Замыслы наши, может быть, великие, – а ты их знаешь? Мы моря хотим воевать…Это что же… Крылья мне подшибаете?», – чуть не выругался в слух, – ее-то планов он не знал и желания в учет не принимал – «Вот и поговорили… бы… «

Он тихо встал, намереваясь выйти покурить в коридор, но его остановил ее совершенно лишенный и тени сонливости голос:

– И для этого ты покупал купе первого класса?

– Не хотел тебя тревожить, – пожал он плечами, встречая ее взгляд из-под ресниц.

– Кури уж, я не сплю, – усмехнулась она в ответ и включила настольную лампу, из-под абажура полился мягкий розовый свет.

– Выпить не хочешь? – спросил Баст, возвращаясь на диван.

– «Заметьте, не я это предложила», – сказала Татьяна, подняв бровь, – Барон, вы алкоголик?

Олег знал эту «игру» российских женщин – это как в армии комплекс опознавания «свой-чужой», – не узнал цитату – «чужой», с тобой и общаться будут как с чужим, а еще и круг твоих интересов прощупают и интеллект проверят…

– Не алкоголик, и не барон, – Баст достал из кармана фляжку и поболтал ею в воздухе, давая Жаннет возможность, услышать аппетитное бульканье. – Я Риттер – то есть, рыцарь, мадемуазель, а это французский коньяк. Вернее арманьяк, но сути дела это не меняет.

– А вы, женщина, – лейтенант? – добавил «отзыв» Олег уже от себя, слегка переделанной цитатой из «Гусарской баллады».

Татьяна улыбнулась и, уходя от скользкой темы, спросила:

– А ты знаешь, что арманьяк производят совсем недалеко от тех мест, где родился д'Артаньян?

– Да что ты говоришь?! – Удивился Шаунбург, он никогда, кажется, не знал, где на самом деле находятся все эти французские Шампани, Коньяки и прочие Божоле.

– Ты не знал! – Победно улыбнулась Жанна. – Ладно, дай мне глотнуть. Только совсем чуть-чуть.

– А я много и не дам! – Баст демонстративно налил ей арманьяк в тот наперсток, который служил его фляжке крышечкой.

– Все ясно: жмот!

«Черт, а это откуда? Какой-то фильм…» – попытался вспомнить Олег…

– Мы, немцы, народ прижимистый, – улыбнулся Баст, сделав порядочный глоток. – Ты разве не знала?

– Знала, – серьезно кивнула она и выпила свой «грамм». – Все боши свиньи и скупердяи!

– Ну, что ж… – Олег достал сигарету, повертел в пальцах, подыскивая правильные слова, но потом решил, что дело не в форме, а в содержании, и заговорил, так и не прикурив: – Через три года здесь начнется война, – сказал ровным голосом. – А в Союзе чистки, считай, уже начались…

– Так! И? – Таня тоже смахнула с лица веселость.

– Я к тому, что Южная Америка далеко и в отличие от Африки имеет вполне цивилизованные города, где…

– Что, правда? – именно этим, ехидным голосом, что Олег «услышал» и спросила Татьяна.

– Вполне. Чили, Бразилия, Аргентина, в конце концов! – не повелся Олег.

– «Зачем нам, поручик, чужая земля?» – Пропела вдруг Таня.

– Мне незачем, – пожал плечами Ицкович. – Я…

– Спасибо, Олег, – как-то неожиданно мягко и душевно сказала Таня, не отводя взгляда, ставшего, напротив, неожиданно твердым. – Но никуда мы не поедем.

«Мы! Или она просто?..»

– Я не о себе забочусь.

– Я поняла, – кивнула она. – Но ты себе никогда этого не простишь. И мне не простишь.

– Не простишь! – Повторила она, останавливая Олега жестом руки. – Даже если никогда слова не скажешь, все равно не простишь. А я… Впрочем, это не важно пока, – прервала она какую-то свою мысль, не захотев озвучивать. – Но ведь и я себе не прощу. Я уже думала об этом… Что ты делал в Праге? – спросила она вдруг.

– Я убил Гейнлейна, – забывшись, по-немецки ответил Олег.

– Писателя?! – Округлила глаза Таня.

– Какого писателя? Ах, вот ты о чем! – усмехнулся Олег, сообразив, в чем тут дело. – Во-первых, не Хайнлайна, который живет в США, а Хейнлейна, который лидер судетских немцев.

– И за что ты его?

– Да, в принципе, не столько за что, сколько для чего, – объяснил Олег. – Он был ключевой фигурой в 38-м, может быть без него и Мюнхен не состоится.

– Мюнхен… Ты уверен? – Уточнила Таня, не отреагировав на факт убийства.

– Ну, какая, к черту, может быть тут уверенность! – Ицкович все-таки закурил. – Я просто пытаюсь сделать то, что в моих силах. Хоть что-нибудь сделать.

– Думала об этом, к сожалению, кроме Гитлера и остальных Г, ничего не надумала, – призналась Таня и потянулась за сигаретой. – Но вдвоем-то мы больше сможем, как считаешь?

«А вчетвером? Ну, да, снявши голову, по волосам не плачут!»

– Что, правда? – Повторил ее собственную реплику Олег.

– Абсолютно!

– А… – Решиться на вопрос было, ой как, не просто, но Олег уже начал понимать простую истину: не сделанное сегодня, возможно, уже не удастся сделать никогда. – Таня я тебя…

– Не торопись! – Ее пальцы стремительно коснулись его губ, что называется, «запирая уста». – Пожалуйста! – Добавила она. – Дай мне собраться с мыслями, разобраться… с собой… Ну, ты же не маленький, должен понимать. – Грустно улыбнулась она. – И потом, после Зальцбурга я, скорее всего, должна буду вернуться в Москву.

– И вернешься? – Насторожился Олег.

– А почему бы и нет? До 37-го целый год. Снова пошлют, а если не вернусь… Нелегальное положение?

– А так легальное?

– Так я под своим именем в Париже могу появиться, а если не вернусь, искать станут. Ты же знаешь!

– Тоже верно, – кивнул Олег, в голове которого вдруг начала формироваться нетривиальная идея. Рискованная, дерзкая, но зато куда как более эффектная и эффективная, чем индивидуальный террор мелкого пошиба.

– Что? – Насторожилась Таня, почувствовав что «что-то происходит».

– Ты едешь, как курьер? – спросил он вместо ответа.

– Да.

– А вот скажи, мог бы кто-нибудь «вычислить», что ты связана с коммунистами?

– В каком смысле? – нахмурилась Таня, еще не уловившая к чему он клонит.

– Ну, кто-нибудь, кто мог бы «стукнуть» мне – немцу – что вот эта барышня была связана с французской компартией?

– Ты серьезно?

– Вполне, Танечка! Ну, напрягись!

– Питер Кольб! – Выпалила Таня.

– Кто он? – Сразу же взялся за дело Олег.

– Мы с ним учились вместе… он эльзасец… Он мог знать, хотя я не уверена, что знал… А потом он уехал в Германию… Вроде бы вступил в НСДАП…

– Ты знаешь, где он сейчас?

– Семь месяцев назад был в Париже.

* * *

– В Зальцбург тебе нельзя. – В этом вопросе Таня была непреклонна и, в принципе, совершенно права. Разведка не детская игра в песочнице, но сердце, черт возьми, с прописными истинами соглашаться не желало.

– Я вернусь завтра, но завтра ты ко мне даже близко не подойдешь – Сказала она непререкаемым тоном и посмотрела Олегу в глаза уже взглядом «я начальник – ты дурак». Судя по всему, она знала, какое впечатление производит на него – и, вероятно, не только на него – этот взгляд «глаза в глаза». – Вполне возможно, что за мной будут следить.

– С чего бы это? – Насторожился Ицкович.

– У меня это первое самостоятельное задание, – объяснила Таня. – И отсюда я еду в Голландию к нашему резиденту, так что вполне могут проследить.

    «К резиденту… в Голландию…» – что-то мелькнуло в голове, но ушло раньше, чем Олег смог сосредоточиться на этой смутной, – а иначе бы и не ушла, – мысли.

– Значит… – Сказал он, но Таня его сразу же перебила, по-видимому, выудив содержание его несостоявшейся реплики из весьма, следует отметить, прозрачной интонации.

– Значит, мы встретимся через неделю в Антверпене, – пообещала Жанна и улыбнулась. – Говорят там замечательный железнодорожный вокзал. Я приеду из Гааги днем…

– Гаага! – Ускользнувшая в небытие мысль вернулась к Ицковичу, как собака с палкой в зубах, только вместо палки, она притащила обрывок воспоминания, что-то читанное много лет назад в одной из любимых Олегом книг по истории разведки. – Гаага… – повторил он. – Ты едешь к Вальтеру?

– А ты откуда?… – Татьяна не то, чтобы была напугана, но, пожалуй, все же встревожена.

– Знаешь, сколько я этой мути в свое время прочел? И его книгу читал, и книги о нем. Интересная личность. Впрочем, там неинтересных не было.

– Там неинтересных нет. – Поправила Олега Таня.

– Поймала! – Усмехнулся он. – Значит, 16-го в Антверпене.

– 16-го или 17-го. – Кивнула женщина. – Встречай меня с двух до четырех. А если не появлюсь… Ну! Баст, не будь ребенком!

Очевидно, выражение лица Олега недвусмысленно отразило эмоции, но он вдруг настолько испугался, что она вот так вот уйдет сейчас в никуда и больше не вернется, что даже стесняться не стал. Не до стеснений ему было.

– Баст, мы же договорились! – Татьяна и встала из-за стола. – Если ты думаешь, что мне не страшно, ошибаешься. Но если не появлюсь, действуем, как договорились. – Она еще раз посмотрела ему в глаза, повернулась и, уже не оглядываясь больше, вышла из кафе, где они коротали время до отправления поезда на Зальцбург.

«Вернется? – Спросил себя Олег. – Вернется! – Твердо решил Баст. – Не может не вернуться, и если вернется, значит…»

«Ничего это не значит, – вынужден был согласиться он через минуту. – Даже если она вернется, что из этого? Дружба и любовь – суть разные вещи».

– Оберст! – Окликнул он кельнера. – Здесь можно достать французские газеты?

– Разумеется. – Сдержанно поклонился кельнер. – Какую именно газету желал бы получить, господин.

– Le Figaro.

– Я сейчас же пошлю мальчика, – кивнул кельнер, и через пять минут – Олег даже не успел допить свой кофе по-венски – ему действительно вручили газету. И следующие пятнадцать минут, кляня себя за глупость, Баст фон Шаунбург вынужден был имитировать заинтересованное чтение. Разумеется, Баст в отличие от Олега знал французский, что называется, изрядно, но все же не настолько, чтобы просто читать и уж тем более, чтобы получать от этого удовольствие. Однако за муки свои он был вознагражден самым неожиданным образом: в разделе объявлений Ицкович наткнулся на краткое и совершенно невразумительное для непосвященных сообщение о женитьбе некоего Николя Саркози на некоей Карле Бруни. Остальное было уже полным бредом, который, однако же, расшифровывался, как номер парижского телефона.

Теперь оставалось только опрометью нестись на главпочтамт и звонить… А кому кстати? Кто дал объявление? Поскольку сам Ицкович его не давал, полагая излишним, это мог быть или Витька, или Степа. Но кто из них и почему сейчас, а не через месяц или два, как договаривались? Темна вода во облацех…

Глава 5. Дороги, которые мы выбираем.

– Дамы и господа, через несколько минут наш поезд прибывает на морской вокзал Гавра.

Повторяя эти слова раз за разом, кондуктор шёл по коридору и звонил в колокольчик. Степан посмотрел на часы – с утра всё шло по расписанию. Семь утра – подъём, без пятнадцати восемь – завтрак, девять – Северный вокзал и поезд для пассажиров «Compagnie générale transatlantique», спешащих на рейс Гавр – Нью-Йорк. Теперь полдень – через час пакетбот «Иль-де-Франс» отвалит от берегов Европы и через пять дней доставит его в порт Нью-Йорка – вечную пристань европейцев, желающих начать новую жизнь.

Поезд затормозил, и за окнами вагона стало темнее – они въехали под крышу вокзала. Пассажиры поднялись с мест. Сразу стало тесно.

– Мадам, вы позволите? – Степан снял с багажной полки тяжёлый чемодан и поставил его на пол.

– О, большое спасибо, мсье, – поблагодарила его пожилая дама чуть старше его (в смысле, его старого) возраста, – не были бы вы так любезны, помочь мне ещё с тем чемоданом?

Если этот чемодан был большим, то тот, второй, оказался попросту огромным. Степан еле удержал его от падения на голову старичка в шляпе. Что эта тётка там запаковала? Вывозит из Европы золото в слитках?

– Ещё раз большое спасибо, – старушка не отставала, – таких любезных молодых людей теперь не каждый день встретишь.

«Теперь не открутиться, – подумал Степан, – сейчас попросит дотащить её баулы до выхода».

– Большое спасибо, мадам, никаких проблем, – сказал он ей обречённо.

– Ой, – всплеснула она руками, – а вы не могли бы мне помочь донести мои чемоданы до выхода? – Степан мысленно возвёл очи горе.

    – Разумеется, мадам.

По сравнению с тёткиными без малого сундуками его чемоданчик выглядел лёгкой и изящной безделушкой. Правда, держать два чемодана в одной руке было неудобно. Впрочем, в проходе сразу образовалась пробка, так что багаж приходилось не столько тащить, сколько шаг за шагом перетаскивать.

– Скажите, мсье, – не унималась старая дама, – вы ведь бельгиец? – ответа она ждать не стала, – Скажите, вы не знакомы с капитаном Бараном? С капитаном Филиппом Бараном из Брюсселя?

– Мне очень жаль, мадам, но, к сожалению, я никогда не слышал о капитане Баране, – выдавил из себя Степан, протискивая тёткины чемоданы ещё на один шаг вперёд.

– Ой, какая жалость, – воскликнула дама за спиной, – а то я надеялась, что наконец-то найду кого-нибудь, кто его знает. Вы знаете, мсье, мы познакомились с ним, когда он был в отпуске в Париже. Это было как раз в разгар Великой Войны. Мы с ним…, – она запнулась, – А когда война кончилась, он вернулся к себе в Брюссель. А потом письма от него перестали приходить. Может быть, вы его всё-таки где-то встречали, может быть не в Брюсселе…, – в голосе засквозила тоска.

К счастью для Степана, он, наконец-то, добрался до выхода. Вытащил оба тяжеленных чемодана на перрон и рукой подозвал носильщика с тележкой.

– Мадам! – Матвеев приподнял шляпу, – Разрешите пожелать вам счастливого пути!

Дама хотела что-то сказать, но Степан уже развернулся и пошёл вдоль по перрону. «Не догонит, – облегчённо подумал он, – от чемоданов не убежит». Путь был свободен. Он встал на ступеньку эскалатора и расслабился. Интересно, что его акцент приняли за бельгийский – это что, так переплелись русские и английские языковые навыки?

Жаль, что не удалось попасть на «Нормандию» – самый быстрый трансатлантический лайнер, известный Степану ещё по книжке Ильфа и Петрова, был сейчас в ремонте. Какая, с другой стороны, разница, приплывёт он в Штаты днём раньше или днём позже. Билет первого класса на имя из одного из его поддельных паспортов всё равно гарантировал максимальный комфорт в течение путешествия.

В одной из зал он подошёл к лотку с прессой и купил газеты. Вероятно, это были последние европейские газеты, которые ему предстояло прочитать. Хотя какая, по большому счёту, разница, что именно они пишут. Он-то знает все сенсации этого столетия лучше всех газет этого мира, вместе взятых.

«Figaro» на первой странице рассказывало о позиции Англии перед лицом мирового кризиса. Перепечатанная из английской «Morning Post», статья утверждала что состояние английского флота недостаточно для обороны Британской Империи. Приводились цифры, положение дел сравнивалось с концом Мировой Войны, рассказывалось о недостаточных запасах вооружения. Они ещё не знали, что та война была не просто Мировой, а «Первой Мировой» войной, и что весь этот флот и все эти запасы в ближайшее время ждёт очень интенсивное использование по назначению.

На следующих страницах сообщалось о визите в Прагу австрийского канцлера Шушнига. Канцлер обещал развитие отношений со странами Малой Антанты, а также сближение с дунайскими странами вообще. Одновременно Италия обвинялась в бомбардировке английского лагеря Красного Креста в Эфиопии, и в свою очередь сама обвиняла Эфиопию в применении разрывных пуль «дум-дум». Французский посол в Германии встретился с германским статс-секретарём, а министр иностранных дел Польши выражал поддержку французской политике и объявлял о том, что его страна никогда не откажется от прав на Данциг. В общем, обычная международная суета. Покойники поднимают бокалы с шампанским за здоровье друг друга и желают долгих лет жизни.

На второй странице какие-то пухлые барышни, улыбавшиеся своими губками бантиком, рассказывали корреспондентке, какую именно карьеру они собираются выбрать и творчество какого писателя они любят больше всего. Из профессий барышням нравились учительница английского и лётчица. Впрочем, одна из них заявляла, что истинное призвание женщины – быть женой и матерью. Некоторых их любимых писателей он читал, о некоторых – слышал, а о существовании ещё некоторых узнал из этой самой статьи. Молодые девчонки продолжат своё воркование даже на краю пропасти. И не прекратят его, даже перестав быть молодыми девчонками. Вот как хотя бы эта ищущая своего героического бельгийца дама. Её он узнал по голосу. Она по-прежнему вытягивала все соки своими разговорами. На этот раз из носильщика с тележкой. Естественно речь шла не о бельгийском капитане (наверняка давно забывшем свой мимолётный парижский роман), а о содержимом её чемоданов, которое ни в коем случае нельзя повредить и с которым нужно обращаться со всей осторожностью. Степан отвернулся к лотку с газетами, чтобы не быть ей замеченным.

Подождав, пока назойливая соседка скроется в толпе, он сложил газету и пошёл дальше через анфиладу залов. Перед пограничным контролем в ожидании получения штампа в паспорте выстроилась очередь. Процедура была быстрая, и Степан на глазах продвигался вперёд. Перед ним были белые штаны, мулаты и Рио-де-Жанейро. Разумеется, в иносказательном смысле – переезжать в Бразилию он не собирался. Ну его к чёрту, этот португальский язык. Хватит и испанского. Устроиться в какой-нибудь спокойной южноамериканской стране без гражданских войн, и разных экзотических обычаев вроде «pronunciamento»[69]69
  – дословно: «объявление» о государственном перевороте, как и сам переворот.


[Закрыть]. Какая страна в Латинской Америке сейчас самая стабильная? Кажется Чили. Отличное место. Климат на любой вкус, хочешь – горный, а хочешь – морской. Заработать свой стартовый капитал (человек, умевший не пропасть в Российской Федерации образца 1990-х, не пропадёт нигде), купить себе какую-нибудь «асьенду» и жить себе кум королю. Жарить асадо[70]70
  – асьенда – поместье; асадо – блюдо из мяса на углях; матэ – чай из листьев йорбы.


[Закрыть] и потягивать матэ. Потом парочка удачных инвестиций в США, во время мировой войны на военных поставках можно сделать состояние, потом, скажем, в 1953-м купить иранские нефтяные акции, когда они упадут при Моссадыке – так и вообще можно стать местным олигархом. Да и в самой Чили большие перспективы – если прикупить акций медных рудников. Правда, при Альенде их национализируют, но три года до переворота генерала Пиночета вытерпеть можно. И сидеть себе, спокойно стричь купоны и воспитывать свою большую латиноамериканскую семью, как какой-нибудь Дон Хосе Рауль в сериале про Марию Изабеллу или как её там.

Вообще-то земля под ним не горела. «Попасть» он умудрился исключительно удачно – с политической точки зрения. Британская секретная служба не станет возражать, если её бывший агент подаст заявление с просьбой об отставке по личным причинам. Сэр Энтони удивится, но возражать не станет. Достаточно будет письменного обязательства о неразглашении секретов. Как ни крути, британская демократия имеет свои преимущества – никто не станет преследовать его по всему миру, чтобы по окончании поисков ликвидировать. На худой конец можно было бы остаться. Как ни в чём не бывало. Продолжить службу в ведомстве «мистера Си», равно как и работу в своей газете. В конце концов, он знает всё наперёд – в его работе, как официальной, так и тайной, это только плюс. Можно было просто жить и работать, как сотни миллионов людей в окружающем мире и забыть о своих, безнадёжных, замыслах изменить мир.

А также забыть, что его дед по матери еле вырвался из Белостокского котла, чтобы потом погибнуть под Минском, выбираясь из подбитого танка. И выкинуть из головы, как его бабушка вывозила его мать с тётей из Белостока – в последнем эшелоне на восток под немецкими бомбами. И не пудрить себе мозги двадцатью с лишним миллионами трупов с советской стороны, а также плюнув на пятьдесят с лишним миллионов – всего. А он сам – вовсе никакой не дезертир, а просто дальновидный человек, не пытающийся прыгнуть выше головы. И при помощи высокооплачиваемого психоаналитика убедить себя, что он ничего не мог сделать, а всё, что он знал заранее, было только сном, который стоит забыть – и побыстрее.

– Мсье, ваш паспорт, пожалуйста!

«А если всё забыть, то зачем вообще куда-то ехать? Не проще ли утопиться здесь же, в гаврском порту?»

– Мсье, дайте, пожалуйста, ваш паспорт!

Степан почувствовал, что понимает шекспировского Гамлета. Интересно, а сам Шекспир его понимал, когда выдумывал «Быть или не быть»?

 
«Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся?»[71]71
  – У.Шекспир «Гамлет»


[Закрыть]
 

– Мсье, проснитесь, – толкнул его в плечо кто-то сзади.

Так о чём они говорили в гостинице? Умиротворение? Мюнхенское соглашение? Испортить им игру? Да! Ещё раз да! В конце концов, они сами виноваты. Раз уж жизнь этих «миротворцев» привела к войне, пусть их смерть приведёт к миру!

– Прошу прощения, господа!

Степан развернулся и пошёл прочь, от пароходного трапа, не оглядываясь. Надо было ещё уточнить, во сколько отходит ближайший пакетбот в Англию.

* * *

Snake Roll Cast.

«Home. Sweet home![72]72
  – Snake Roll cast – один из видов заброса искусственной мушки при ловле нахлыстом. Используется в стеснённых обстоятельствах ловли и требует особого искусства владения снастью.


[Закрыть]…»

Пологие холмы и по-английски, – а как иначе может быть в Англии, – аккуратные лесопосадки по сторонам шоссе. Это Англия. Дом. Во всяком случае, страна, гражданином которой он теперь был. И не просто гражданином…

«Соль земли английской…» – усмехнулся Матвеев, по достоинству оценив сам собой случившийся каламбур. А Англия… Что ж, она была именно такой, какой ее помнил сэр Майкл. И в этом случае, Степану оставалось лишь принимать то, что есть, как данность – без ненависти или восторга.

Но стоило ему съехать с шоссе на грунтовую дорогу, как всё изменилось: учащённо забилось в груди чужое сердце, и… Путь к дому, поначалу повторял прихотливые изгибы небольшой реки, проходя вдоль её невысоких, плотно заросших кустарником, берегов. А на финишной прямой, дорога буквально раздвигала деревья старинной аллеи, подходящей вплотную к воротам поместья, и здесь даже воздух неожиданно показался ему другим, отличным от всех прочих сортов атмосферы, которыми Степану приходилось теперь дышать, здесь ли – в Англии – или там – на континенте. Как там пелось на другом языке и по поводу совсем другой страны. И дым отечества нам сладок и приятен? Сладок. Не то слово. Но аллея уже почти закончилась, его колымагу заметили – а попробуй не заметить ее или не услышать – и, значит, свидание с чужим прошлым можно было считать открытым.

«Гип-гип ура!»

Визиты в отчий дом, как отчётливо понимал Степан, были для Майкла чем-то вроде отдушины, единственного источника свежего воздуха в гнилой атмосфере Лондона, пропитанной уже отнюдь не «духом свободного предпринимательства» и рабочим потом гордо несомого через века и пространства «бремени белого человека», а застарелым снобизмом, болезненным декадансом, и ещё чем-то неуловимым, но столь же малоприятным по ощущениям, как запах тлена на старом кладбище. Или, если перейти от запахов к ощущениям, как утром в борделе после «набега» молодых студиозусов из «приличных» семейств, позволявших себе этой ночью с «красотками Молли и Джуди» то, что не позволяли даже по отношению к доверчивым и глуповатым – как правило, хоть и не всегда – служанкам в родовых владениях. Джентльмены уходят, остаются лишь слёзы, синяки да белые фунтовые бумажки в необъятном декольте Мадам. И ещё запах. Все-таки запах, и даже не просто запах, а ЗАПАХ. Сладость безнаказанного блуда, близость смертного тлена, и от этого ещё более притягательная, порочность.

Мысли, доставшиеся в наследство Степану от молодого баронета, были настолько плотны и почти осязаемы, что Матвеева чуть не стошнило. Пришлось остановить машину на левой обочине просёлка и спуститься к реке. Позднее январское утро уже вступило в свои права в этом, почти не знающем снега, краю. Вода, кажущаяся издали чёрной и оттого безжизненной, то тут, то там выдавала свою главную, как казалось человеку на берегу, тайну – к поверхности выходила кормящаяся рыба.

«Здесь должна водиться форель, – «вспомнил» Матвеев, – и достаточно крупная, фунтов до пяти»[73]73
  Home. Sweet home – Дом, милый дом! – (англ.)


[Закрыть].

Невидимая, она обозначала своё присутствие то небольшим воздушным пузырём, лопающимся на лениво текущем зеркале реки, то кругами, расходящимися от места внезапного пиршества.

Некстати выглянувшее солнце бросило на воду и землю длинные тени, и водная гладь перестала подавать признаки жизни.

«Форель – очень пугливая рыба, – подумал Степан, – Она обострённо реагирует на любые проявления постороннего вторжения в свой уютный, хоть и не простой, подводный мир. Жаль, что люди так не умеют», – вспомнил он свой неудавшийся «побег»,– Туго у нас с инстинктом самосохранения… Особенно у некоторых».

Однако уже в следующее мгновение философские мысли были нечувствительно вытеснены чем-то гораздо более конкретным и приятным.

«Неплохо было бы прийти сюда с удочкой и попробовать взять хотя бы парочку экземпляров, – Матвеев почти успокоился. Созерцание водной поверхности заставило отступить «в тень» несвоевременные и неприятные мысли и подавило тошноту ими же, собственно, и вызванную. – Интересно, на что клюёт английская форель в январе?»

Мысли о возможной рыбалке оказались, впрочем, весьма полезны и с практической точки зрения. Они сработали как «общий наркоз», и Степан Матвеев на время отошел как бы в сторону, наблюдая оттуда за действиями практически не существующего уже Майкла Гринвуда. «Эффективность» данной тактики трудно было переоценить, поскольку она позволила без потерь пережить встречу с матушкой Майкла?

«С мамой? Или с матерью?» – Мелькнуло на краю сознания, но Гринвуд-Матвеев не был сейчас расположен решать лингвистические ребусы: – Об этом я подумаю завтра». – Твердо решил он и решительно отбросил в сторону и эту неактуальную мысль. Сейчас его должны были волновать совсем другие вопросы, ведь он был «дома», но чей это был дом?

К счастью, в поместье поменялась практически вся прислуга. Даже мажордом был новый – сухой как щепка и такой же длинный господин с гладко выбритым обветренным лицом отставного сержанта Королевской Морской Пехоты и руками детского врача. Этот диссонанс даже позабавил Майкла, или это все-таки был Степан? Впрочем, теперь уже без разницы. В сложившемся симбиозе как в теле кентавра, человеческое управляло лошадиным…

«Тьфу!» – чертыхнулся мысленно Матвеев, сообразивший вдруг, какую причудливую глупость он только что сморозил. Хорошо еще, что не вслух, хотя, с другой стороны, что-то в этой метафоре, несомненно, имело место быть. Степан, разумеется, имел в виду не человека и лошадь, а русского профессора и британского аристократа, но получилось…

«Что получилось! Но хотя бы забавно».

Неизбежные материнские наставления и сыновнее почтительное внимание оставались на периферии сознания. Здесь безошибочно действовала «лошадиная», – «Ну что ты будешь с этим делать! Опять зоологизмы с мифологизмами пошли!» – то есть «гринвудовская» составляющая. Ну и пара глотков старого доброго виски – еще из довоенных, то есть до первой мировой войны сделанных – отцовских запасов оказались совсем не лишними. Все-таки, что ни говори, а есть в этом что-то: тяжелый хрустальный стакан в руке, на четверть наполненный прозрачной золотистой жидкостью крепостью 53 градуса, кубинская сигара в зубах, и неторопливо – в лучших английских традициях – текущий разговор между взрослым сыном и перешагнувшей порог старости матерью.

«А ведь она не старая… – Неожиданно сообразил Матвеев. – Сколько ей? Сорок восемь? Так она же младше меня!»

Но она, разумеется, была старше, и в этом тоже заключался парадокс того, что случилось со Степаном, что случилось со всеми ними.

Только оставшись один, Матвеев позволил себе немного расслабиться и с интересом стал исследовать покои молодого баронета, поскольку чужая память – это хорошо, но личное знакомство все же лучше. А знакомиться здесь, определенно, было с чем, и знакомство это было более чем приятным. Рапиры и боксёрские перчатки на стене удивления не вызвали, так же как и кубки за победу в соревнованиях, групповые портреты молодых людей на фоне строений и природы. Всё это было естественно и ожидаемо, хотя и приятно, так как руки сами отреагировали на присутствие «старых друзей», и Степанов окончательно осознал, что может так врезать, что мало не покажется. А такое умение, надо отметить в нервной жизни «попаданца» дорого стоит.