Текст книги "В третью стражу (СИ)"

Автор книги: И. Намор

– Нет, это не секрет, – Баст вернул рюмку на стол. – Я еду в Амстердам.

* * *

Баст сел за руль. В принципе, можно было ехать: мотор уже разогрелся, да и причин задерживаться в имении у него не было. Однако он медлил, смотрел вполоборота, на вышедшую его проводить Вильду. Она была красива, и все время их знакомства он пытался убедить себя, что эта зеленоглазая и рыжеволосая – мед и красное вино – стройная женщина должна вызывать у него бешеное желание. Не вызывала, хотя была на его взгляд куда как красивее всех прочих известных ему женщин. Она действительно хороша: изумрудный блеск больших глаз и червонное золото волос. Он мог ею любоваться, и любовался, но не хотел ее, даже когда она представала перед ним во всей своей царственной наготе. Увы, и эта попытка оказалась неудачной, и Баст фон Шаунбург был даже рад, что начальство решило направить его в Нидерланды. В конце концов, лучше рисковать своей головой, играя в опасные игры рыцарей плаща и кинжала, чем разрушать себе душу несбыточным желанием быть как все. Увы, но член НСДАП с 1928 года, сотрудник СД гауптштурмфюрер СС Себастиан фон Шаунбург «западал» только на золотоволосых мальчиков, знал это и страдал, не имея возможности, ни удовлетворить свою страсть, ни изменить ее направленность.

Из газет:

Прибывший из Наталя Гидросамолёт-гигант «Lieutenant-de-Vaisseau-Paris» приводнился в Фор-Дё-Франс…

Большое возбуждение в румынской общественности вызвали недавние разоблачения шпионской деятельности немецкой тайной полиции

Рассматривая взаимоотношения Польши с её соседями, газета «Курьер Варшавски» подводит грустный баланс: «На юге у нас нет хороших взаимоотношений ни с Чехословакией, ни с Румынией, как и со всей Малой Антантой. На севере длительный спор с Литвой принял формы раздора со всем Балтийским союзом (Литва, Латвия, Эстония). Вызывает наши опасения и то, что на западе мы имеем очень обманчивую дружбу с Третьей Империей.

(4)

 
Боже, Царя храни!
Сильный, Державный,
Царствуй на славу, на славу нам!
Царствуй на страх врагам,
Царь православный!
Бо-о-оже, Царя храни!
 

 
Вставай, проклятьем заклеймённый,
Голодный, угнетенный люд!
Наш разум – кратер раскалённый,
Потоки лавы мир зальют.
 

В редакционном коридоре Дмитрий буквально с разбега столкнулся с Ореховым[20]20
  Орехов Василий Васильевич. Редактор журнала «Часовой».


[Закрыть].

– Миль пардон, Василий Васильевич! Ради Бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным. – Сказал он, остановившись и вежливо склонив голову в знак извинения и приветствия.

– Полноте, Митенька. Не казнитесь, – Отечески усмехнулся в ответ Орехов. – Не иначе статью новую обдумывали?

– Да. В следующий номер надобно успеть.

– Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? – Заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. – Нечто этакое, – тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, – о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, Орехов сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

– Впрочем, я отвлёкся, – лицо редактора вдруг поскучнело, – как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьёзный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не обещал.

«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идёт по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница!. Так. Улыбаемся и машем. Какого рожна потребовалось от меня Орехову? Всё чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».

– Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич. – Сказал Орехов, когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. – Чай, кофе?

– Благодарю вас, Василий Васильевич. Пожалуй, кофе, – ответил, садясь на свободный стул, Дмитрий. – Никак не могу привыкнуть к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите.

Орехов снял трубку внутреннего телефона, – Аннушка, два кофе, будьте любезны.

– Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с Арсением Александровичем Зайцовым? – спросил он, внимательно посмотрев на Дмитрия.

– Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал. – Поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. – Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к Ним. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.

– Так мне господин полковник и намекал: мол, Вощинин меня чуть ли не за Малюту Скуратова, не к ночи будь помянут, держит, знакомства чурается. За версту, да дальней дорогою обходит. Потому и поручил переговорить с вами мне, вашему непосредственному начальнику, так сказать…

Внутри Дмитрия всё замерло. Показалось, будто часть его нутряного естества оборвалась и скользит куда-то вниз, словно ледянки с горы в детстве, а впереди – полынья парит разверстым зевом. Сил нет, даже зажмуриться.

«Так. Выпрямимся ещё больше, подбородок вверх, губы подожмём. Самую мерзкую гримасу оскорблённой полковником Зайцовым[21]21
  Зайцов Арсений Александрович. Начальник контрразведки РОВС.


[Закрыть] невинности изобразим».

– Василий Васильевич. Господин капитан. Я не понимаю. Если есть какие-то сомнения в эффективности моей работы или преданности общему Делу… – Дмитрий так нажимал на голос, что тот ожидаемо дрогнул. Чрезвычайно драматически, надо отметить, и крайне уместно.

А внутри Орехова, поначалу благостно взиравшего на начинающуюся истерику, будто пружина развернулась.

– Встать! – Гаркнул он совершенно по-строевому. – Смирно! Господин юнкер, извольте вести себя как русский солдат перед офицером, а не как венсенская бл*дь перед клиентом!

И уже совершенно иным тоном с лёгкой долей сарказма, вполголоса добавил, обращаясь, будто не к вскочившему по стойке «смирно» Дмитрию, а к некоему третьему собеседнику: – «Дома мы не можем, дома нас тошнит…»

– Садитесь, юнкер. Слушайте и запоминайте…

Разумеется, это была не просьба, а прямой и недвусмысленный приказ: выехать ближайшим поездом в Берн, по пути проверяться на предмет отсутствия слежки (это должны были уметь все члены РОВС, даже сотрудники Орехова). На вокзале пункта назначения посетить ресторан и сделать заказ, в котором обязательно должны быть две меренги, если всё чисто, или три эклера, если замечен «хвост».

– А дальше?

– К Вам, юнкер, подойдет человек в тирольской шляпе с чёрной пряжкой справа на сине-жёлтой ленте. Он попросит у вас спички, отдадите ему этот коробок.

В кабинет Орехова, постучавшись, вошла секретарша. Аннушка. На неё у Вощинина были свои виды, но это, разумеется, могло подождать. Сняв с подноса и поставив на стол чашку кофе и блюдечко-сахарницу, где сиротливо лежали три кусочка синеватого рафинада, она неслышно удалилась, покачивая бедрами и помахивая подносом.

– В Берн поедете вот с этими документами, – Василий Васильевич протянул Дмитрию паспорт подданного греческой короны, на имя Димитриоса Халкидиса.

– Но я не знаю греческого, – попробовал «трепыхнуться» Дмитрий, – только классический.

– Как известно, в Греции есть всё, – усмехнулся Орехов. – Значит, может быть и грек, не говорящий на языке родных олив. Пейте кофе Митенька, не ровен час, остынет…

* * *

После Берна были Андорра, Гранада, Берлин, Марсель…

Полковник Зайцов тешил себя иллюзией того, что использовал Дмитрия «втёмную» как мальчишку-курьера, несущегося на велосипеде за пару франков не разбирая дороги, лишь бы успеть. Не знал он лишь одного: все его «посылки» и письма «на деревню дедушке», прежде чем попасть к адресатам, проходили через руки сотрудников «группы Яши»[22]22
  группа Яши» – особое подразделение 1-го отделения ИНО ОГПУ (внешняя разведка) под руководством Якова Исааковича Серебрянского. Специализация – разведывательно-диверсионная деятельность на территории Западной Европы. Группа напрямую подчинялась руководителю ОГПУ/НКВД.


[Закрыть], чувствовавших себя в мутной воде русской эмиграции лучше, чем матёрая щука в пруду с карасями.

«Детская возня на лужайке» агентов РОВС была не очень-то по душе и французским властям, особенно их контрразведке активно внедрявшей своих агентов в эмигрантские круги. Рано или поздно терпение «белль Франс» должно было лопнуть.

В начале ноября 1935 года, в Марселе, Вощинину «на хвост» сели прыткие мальчики из Сюрте. По крайней мере, так было написано в удостоверении одного из них, достаточно неуклюжего, чтобы пару раз поскользнуться на граните набережной и, к несчастью, упасть в воду головой вниз, точно на остов полузатопленной лодки. Уже без бумажника.

Провал из туманной возможности превращался в грубую реальность. Обиднее всего было то, что Дмитрий, попадись он французским «коллегам», сел бы в тюрьму или отправился на Кайенскую каторгу как белогвардейский террорист.

В ответ на запрос о дальнейших действиях, Дмитрий получил из Центра жесточайший разнос за «бандитские замашки», ехидно озвученный куратором за чашкой кофе в одном из монмартрских бистро. Вопрос «куды бечь?», грубо сформулированный самим ходом событий, получил ответ в виде однозначно трактуемых распоряжений руководства группы советской разведки во Франции. Согласно им, Вощинин уже на следующий день пришёл в редакцию «Часового», открыл практически ногой дверь в кабинет редактора и устроил без малого «гран шкандаль» с хватанием «за грудки», обещанием вызвать на дуэль и тому подобными атрибутами дворянской истерики. Лейтмотивом скандала служила тема инфильтрованности РОВС большевистскими и французскими агентами, охотящимися на истинных патриотов России как на полевую дичь, сформулированная обычно вежливым Дмитрием весьма резко, если не сказать – матерно. Орехов отреагировал на обвинения, как в свой адрес, так и в адрес «ведомства Зайцова» неожиданно спокойно и предложил временно «уйти в тень», взять своего рода долгосрочный отпуск «без содержания».

– Поймите, Митенька, вина в случившемся по большей части только ваша и ни чья больше. Понимаю, жить и работать под постоянным давлением, в чужой стране тяжело. Не у таких как вы бойцов нашего движения нервы не выдерживали. Один Горгулов[23]23
  Павел Тимофеевич Горгулов (1895 – 1932) – русский, эмигрант, автор стихов и прозы, одинокий пропагандист националистических теорий, убийца президента Французской республики Поля Думера.


[Закрыть], покойный, своей выходкой вреда больше принес, чем все чекисты и Сюрте вместе взятые. Так что выйдите отсюда через чёрный ход и тихонько-тихонько, ползком, огородами – в Бельгию, а лучше – в Голландию. Отсидитесь там с полгодика, может за это время и поуспокоится всё. До свиданья, юнкер, не поминайте лихом нас грешных.

«Резать по живому» пришлось не только в РОВС, но и в личной жизни. «Ножки Аделины чудо как хороши,– думал Вощинин, забирая свои вещи из съёмной квартиры,– но свои ноги мне дороги как память. Одна – последняя, другая – предпоследняя, и я не хочу, чтобы мне их выдернули ради каких-нибудь высоких идеалов».

Непростое искусство отрубания возможных «хвостов» было без преувеличения вбито в Дмитрия учителями с обеих сторон практически на рефлекторном уровне. Без судорожных метаний, тяжелого дыхания загнанного животного, в общем всего того что любят изображать в дешёвых романах и синема. Жаль было только новый пиджак, лопнувший на спине в результате прыжка с поезда невдалеке от франко-бельгийской границы. Через «окно» пришлось идти, наскоро заштопав его и прикрыв, также второпях украденным в придорожном кафе, пальто.

До встречи со «связником» в Амстердаме оставалась всего неделя. Пересечь за Рождественские праздники Бельгию и Голландию – что может быть проще?

(5)

Из газет:

Эфиопская армия усиливает приготовления к наступлению в Огадене и одерживает успехи на различных участках фронта

СКАНДАЛ! Наш товарищ Вала, мэр Аля, лишён своих гражданских прав.

Карикатура. Наши великие «патриоты». Журналисты и политики, выстроившись перед портретами Гитлера и Муссолини, поднимают руку в фашистском приветствии. На портретах цитаты: «Надо разрушить Францию! «Майн кампф» Гитлер» и «Франция прогнила! Муссолини».

 
Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrivé !
Contre nous de la tyrannie,
L'étendard sanglant est levé, (bis)
Entendez-vous dans les campagnes
Mugir ces féroces soldats ?
Ils viennent jusque dans vos bras
Égorger vos fils, vos compagnes !
 
 
(Вперёд, Отчизны сыны вы,
Час славы вашей настал!
Против нас вновь тирания
Водрузила кровавый штандарт.
Слышишь ты в наших полях
Зло воет вражий солдат?
Он идёт чтоб сын твой и брат
На твоих был растерзан глазах!)
 

Марсельеза

Гимн Французской Республики

 
Это есть наш последний
И решительный бой;
С Интернационалом
Воспрянет род людской!
 

Интернационал

– Ты там осторожно, пожалуйста.

Жаннет оглянулась. Паша стоял у двери, подпирая плечом косяк. Сегодня он был в форме и… да, сегодня он нравился ей больше.

«Больше, чем кто? – Спросила она себя. – Или больше, чем когда?»

– Не боятся! – Сказала она с улыбкой. – Не можно бояться. Должна. Ты тоже знаешь. Я правильно сказала?

– Почти. – Улыбнулся он, переходя на французский. – Но ты там все равно поосторожней.

По-французски он говорил отлично и почти без акцента. А тот акцент, что у него был вполне мог сойти за польский, поляков же в Париже не меньше чем русских. Много.

– Не мешай. – Попросила она. – Мне еще вещи собрать…

Он конечно не мешал. Жаннет собирала саквояж, чемодан уже упакованный стоял у стола. И положить оставалось сущие мелочи: зубной порошок, щетку, мыло, полотенце, пояс, две бутылки «Столичной»: образцы новой продукции советской промышленности торгпреду в Праге, – туда она приедет еще советскоподданой, и уже в столице Чехословацской республики превратится в бельгийку. Но если саквояж был отговоркой, то настоящая причина нежелания продолжать разговор лежала совсем в иной плоскости. Вернее там лежали целых две причины. Во-первых: сегодня, отправляясь на первое свое самостоятельное задание, Жаннет уже не была уверена, что любит Пашу так же, как ранней осенью, когда начинался их роман. Ну, да, тогда… Володю послали куда-то на север, и она осталась одна, и вдруг рядом возник Паша, учивший ее шифрованию и русскому-разговорному. А сейчас? Сейчас он был снова симпатичнее Володи, хотя сильно уступал Рихарду. А Рихард – да, приезжал в ноябре, и встречался со Сталиным и ее не забыл… Но дело не в этом, а в том, что если бы она легла теперь с Пашей, то только со скуки, а не из чувства. Чувства – кончились.

«Ол-ля-ля!»

Это была одна из двух причин. Вторая же заключалась в том, что Жаннет действительно трусила. И даже не врагов, не злобных oprichnikov kapitala она боялась. Она боялась подвести начальников, поверивших в нее, провалить задание, и… Нет! Думать об этом было запрещено. И поэтому, собираясь, она еще и еще раз повторяла инструкции. Хотя задание у нее и было относительно простым, это мало что меняет! Да, она всего лишь курьер, и маршрут ее по относительно спокойным странам: Чехословакия, Бельгия, Нидерланды. И все-таки это «закордонная командировка», и действовать Жаннет должна будет в одиночку, полагаясь только на себя. Кроме того, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: начальство имеет на нее очень серьезные виды, тем более что и как гражданка Франции она не «сгорела». Ее ведь выдернули очень вовремя, так что по прошествии нескольких лет никто и не вспомнит в каких акциях французских комсомольцев она участвовала и почему была своим человеком в «Юманите». Ну, а во всех иных странах Европы она оставалась вполне легитимной гражданкой Французской республики со всеми вытекающими из этого факта бонусами.

Так что, в Праге не суетиться и не спешить: встретится с торгпредом, оглядеться, сменить документы, пожить немного в приличном пансионе – что вполне соответствует действующей легенде – погулять по городу, и тогда уже начинать «маршрут», который должен закончиться посадкой в Антверпене на борт советского парохода, с заходом в Киль – там небольшое задание, и с возвращением в порт приписки корабля – Ленинград.

Пролог (II): Три Толстяка

Собрались как-то русский, украинец и еврей на рыбалку…

Старый анекдот

(1)

– У коллег больше нет вопросов? Тогда разрешите еще раз поблагодарить уважаемого доктора Мэтью за интересный доклад и исчерпывающие ответы на вопросы. – Председательствующий, профессор университета Лейстера, доктор Коллинз не ограничился словами, а по старинке пожал докладчику руку. – Дорогие коллеги, на этом пленарное заседание закончено, – сухо сообщил он, снова оборачиваясь к микрофону. Напоминаю, что после кофе-брейка состоится общая дискуссия.

Матвеев сошел с трибуны и, не торопясь, пошел к своему месту, чтобы забрать оставшуюся там сумку.

«Похоже, по эту сторону границы так и быть мне всю жизнь Стивеном Мэтью, – с улыбкой подумал он, раскланиваясь со старыми знакомыми и отвечая взмахом руки на приветствия издали. – Не хотят, сволочи, запоминать русские имена. Ладно, в Барселоне я вообще Эстебаном Матеосом был. Еще можно быть благодарным, что на бэйджике Matveeff написали».

Матвеев собрал бумаги в сумку и вышел из зала, пересекая медленно перемещающуюся в случайных направлениях жидкую «толпу» участников конференции. Выпил пару чашек черного кофе, оказавшегося на удивление хорошим. Закусил какой-то печенюшкой. И задумался. Вопрос сводился к тому, оставаться ли на дискуссию, или «ну ее на фиг, вашу рыбалку»?! Вроде все, что хотел услышать – уже услышал. С коллегами из Англии и Германии, с которыми намечался совместный проект, побеседовал. Подтвердил доктору Гершу, что в следующем году будет вести в их университете семестровый курс. Поспорил с молодым японцем, имя которого не мог нормально воспроизвести и он сам, но которого явно следовало запомнить. И, в принципе, мог считать себя свободным. А значит, незачем торчать в унылом мокром Утрехте, где вечерами, если не общаться с коллегами, то только волком выть от скуки на невидимую за тучами луну, и рвануть пораньше в Амстердам, и встретиться, наконец-то, с пацанами.

Сколько же лет они не виделись? Да, пожалуй, с похорон Наташи. Три года, а словно бы в другой жизни. Матвеев вздохнул. Внезапная гибель жены под колесами автомобиля все еще болью отзывалась в сердце. Прошло три года, но он не то что не мог ее позабыть, – это навряд ли – но даже и боль эта в сердце или в самой душе по-настоящему не уходила. Хоть и была супруга, что называется, с характером, хоть и разбегались как-то и не на день или два, а все же любили друг друга. И какого черта повез он ее в Англию? Но, с другой стороны, кто мог предполагать, что там, в культурной старушке Европе, тоже может оказаться водила-алкаш? Теперь вот Севка и Лиза только согревают сердце и, чего греха таить, стремительно приближающуюся старость, о которой, впрочем, думать пока совсем не хотелось. Сын должен скоро внука подарить, да и дочке замуж пора. А ему самому может еще приведется встретить последнюю любовь, а может, и нет. Тут как карта ляжет.

И в этот момент из внутреннего кармана пиджака раздалась веселая мелодия «Пора-пора-порадоваться» сотового телефона. Номер был, однако, незнаком.

– Hello, it's Matveeff! – Бросил он резко, едва ли не раздраженно.

– Степка, ты? – Откликнулась трубка знакомым голосом. – А шо не по-русски? Це ж я, Витька Хведорчук! – Старый друг, как всегда, перебарщивал со своей украинской аутентичностью. – Ты все еще в Утрехте? Конгресс идет?

– Почти закончен. Остались: дискуссия и прощальный банкет. И я уже подумываю об Амстердаме.

– Це добре. Подумывай – подумывай, потому что я во Франфуркте, и мои мясные дела благополучно закончились. Так что я выезжаю сегодня же, а ехать тут, как сам понимаешь… Ну, не Союз одним словом. Не те размеры.

– А Олег когда появится? – спросил упустивший этот момент Степан.

– К Новому году обещался успеть, но это мы уже в Амстердаме узнаем. У него там какие-то дела образовались, раньше не может. Впрочем, можно и позвонить, не так ли?

– Так! – Согласился Матвеев. – Я ему звякну и… Тогда и я выезжаю в Амстердам. К вечеру буду. Пообщаемся пока с тобой. Отметим католическое рождество по-нашему, по-православному, – Матвеев засмеялся и провел рукой по бороде, – Я вполне сойду за местного Санта-Клауса.

– О! Це добре! – Рассмеялся в ответ Виктор. – Я как раз самогону привез, хорошего, Степа, самогону! Тещин фирменный. Одним словом вещь в себе! И сало твое любимое имеется. С мясной прослоечкой… А сало, да под горилочку…

– Какой же русский не любит украинского сала! – С улыбкой поддержал друга Матвеев. – Тогда, встречаемся в гостинице, и не рассказывай мне потом, что горилка выдохлась, а сало по дороге потерялось!

Разговор закончился, но осталось приятное и теплое послевкусие. Степан улыбнулся. Грустные мысли отошли на второй план. Встреча с друзьями, да еще в Новый год, да еще в Европе! Да и что его держит в России? У сына – семья, у дочки – кавалер. Семестр в университете отведен заранее, чтобы успеть на конгресс, а экзамены коллеги примут. До февраля можно по Европам колесить, хотя конечно на наше Рождество он приедет домой, проведет его с детьми. Ну а пока дискуссия, потом вернуться в гостиницу, скинуть костюм и галстук, надеть любимые джинсы, бордовую водолазку и твидовый пиджак и… И на вокзал.