Текст книги "В третью стражу (СИ)"

Автор книги: И. Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 36 страниц)

– А ты меня любишь?

– А тебе нужны слова?

– Вероятно, нужны… были, ведь ты все уже сказал.

– Я сказал. – Сказал он и поцеловал ее в губы.

И в этот момент тяжесть окончательно ушла из сердца, но прежде чем провалиться в сладкое «нигде», она вспомнила во всех деталях тот сон, где видела вывеску «Контрольная комиссия».

– Что будем делать? – Спросил Нисим Виленский. Сейчас, в занятом союзными войсками Мюнхене, он смотрелся весьма естественно со своими сивыми патлами одетый в мешковатую форму чешского прапорщика.

– Ждем еще пять минут, – ответила она, чувствуя, как уходит из души тепло, выдавливаемое стужей отчаянной решимости. – И валим всех.

– Мои люди готовы.

– Вот и славно. – Она вдруг перестала чувствовать сердце…

«Господи, только бы он был жив!»

В пивной их было трое: она – в платье бельгийской медсестры, Виленский и еще один боевик Эцеля[335]335
  В Ваффен-СС и полицейских структурах оберфюреры СС на всех видах формы, кроме партийной, носили погоны оберста (нем. Oberst, полковника) также, как и штандартенфюреры СС, но, вопреки распространенному заблуждению, это звание не могло быть условно сопоставлено воинскому званию полковник. В действительности это звание было промежуточным между званиями старших офицеров и генералов, и теоретически отвечало должности командира бригады СС. В личном общении штандартенфюреров СС другие военнослужащие и служащие полиции как правило именовали «полковниками», в то время как оберфюреров – исключительно по званию СС.


[Закрыть], имени которого она не помнила, одетый в форму французского горного стрелка. На противоположной стороне улицы, в квартире над парикмахерской сидели еще четверо «волков Федорчука». Эти были в советской форме, а потому и не высовывались, – кроме Виктора, торчавшего сейчас на перекрестке, никто из них по-русски не говорил. А Федорчук стоял на перекрестке, изображая майора-танкиста из армии Кутякова[336]336
  Боевая подпольная организация правых сионистов, действовавшая в Палестине с 1931 по 1948 год.


[Закрыть], смолил папиросы и развлекал болтовней двух русских регулировщиц.

«Господи…» – Ей очень не хотелось никого убивать.

Война закончилась, и все были живы…

«Пока».

Но если через пять минут Баст не выйдет из здания Контрольной комиссии, умрут многие…

– Идет! – Выдохнул Виленский, которому и самому, наверное, надоело «ждать и догонять».

«Идет…»

Она подошла к окну и увидела, как вышедший на крыльцо бывшей школы Себастиан фон Шаунбург надевает шляпу.

– Отбой…

6. Степан Матвеев, Барселона, 9 июля 1936 года, пятница

Его разбудил шум выстрелов. За окном, казалось, на той самой улице, где располагался отель, раздавалась заполошная пальба. И стреляли, как сейчас же понял Степан, отнюдь не из пистолетов и револьверов.

«Что за черт?!»

Если он не ошибался – а с чего бы ему, спрашивается, ошибаться? – сегодня с утра было 9 июля… Пятница и… да, все верно: перед тем, как проснуться он слышал сквозь сон колокольный звон, но мятеж-то случится только семнадцатого!

«Или восемнадцатого…» – На всякий случай Матвеев скатился с кровати вниз и, опрокинув на пол стул со своей одеждой, стал одеваться. Надо сказать, натягивать брюки, лежа на спине, та еще работа, но надевание рубашки и повязывание галстука относились, по-видимому, уже к элементам высшей акробатики. А между тем, по городу стали лупить из пушек. Во всяком случае, на слух Степан этот грохот определил именно так, но он мог и ошибиться. В конце концов, ни Матвеев, ни Гринвуд в армии никогда не служили и на войне не были.

Приведя себя в некое подобие «божеского вида», Степан выполз из номера в коридор, где ошивалось уже несколько постояльцев обоего пола и разной степени вменяемости. Женщин в дезабилье, впрочем, не наблюдалось, а жаль: в соседнем номере обитала весьма интересная особа, и, если ухаживать за ней Матвеев не собирался, то посмотреть «под шумок», как она выглядит без лишних тряпочек, ни в коем случае не отказался бы. Однако не судьба. Барышня тоже была в коридоре, но то ли одевалась она быстрее Матвеева, то ли спала, не раздеваясь, но сейчас одета со всею тщательностью, какую можно и должно требовать от благовоспитанной испанки.

– Доброе утро! – Сказал Степан по-французски и, на всякий случай, убрался в простенок между двумя дверями. – Кто-нибудь в курсе, что здесь происходит?

Но, разумеется, никто этого не знал.

«Черт!» – Матвеев двинулся короткими перебежками к лестнице, стараясь при этом как можно меньше времени находиться в створе дверей, ведущих в комнаты, выходящие окнами на проспект. Поймать шальную пулю ему совсем не улыбалось, а стрельба на улице все никак не прекращалась.

Добравшись до лестницы, он осторожно спустился на первый этаж, но выходить в фойе не стал – большие окна делали это место небезопасным, а рисковать без надобности Матвеев полагал совершенно излишним. Особенно сегодня.

«В особенности теперь…» – И только подумав так, Степан сообразил вдруг, какое у него, несмотря ни на что, хорошее настроение. Он с ним, с этим настроением, проснулся, и испортить его не могли и не смогли ни вспыхивающая тут и там спорадическая стрельба, ни второй уже за последние несколько минут тяжкий разрыв где-то поблизости. Судя по звуковым эффектам, стреляли со стороны моря, то есть, скорее всего, с миноносца, горделиво дефилировавшего вчера вечером вдоль побережья. Но даже это странное событие никакого очевидного эффекта на Матвеева, как выяснилось, не произвело. Открытие это – почти откровение – оказалось столь неожиданным, что Степан даже остановился сразу и присел на ступени лестницы, временно приостановив так и не начавшуюся еще на самом деле рекогносцировку.

«Вот, значит, как!» – Улыбнулся он, доставая из кармана брюк пачку сигарет. – Ну, кто бы возражал! Лично я – нет».

И действительно, какие могли возникнуть возражения в отношении нового «вещего» сна, приснившегося ему, по-видимому, еще до того, как в городе началась перестрелка. Кто и с кем дрался сейчас на улицах Барселоны Матвеев, в общем-то, догадывался. Даже если мятеж начался на неделю раньше, – «Мы что ли подсуетились?» – все равно некому было больше устраивать этим утром в Каталонии «войнушку». Кроме левых, разумеется, и правых. А вот кто показал ему, Матвееву, этот новый сон, Морфей или Гипнос, вот этот вопрос интересовал Степана сейчас больше всего другого. Но на него, как раз, и не было ответа.

Степан закурил, наконец, и, прищурившись, попробовал восстановить в памяти оставивший такое приятное «послевкусие» сон. Однако и пробовать не надо было. Сон всплыл во всех деталях, едва только Степан этого захотел. И вспомнилось сразу все: от и до…

…огромный амфитеатр университетской – в этом Матвеев не сомневался – аудитории заполнен до отказа. Кое-где слушатели сидят даже в проходах – на складных стульчиках и портфелях. А то и просто на ступенях. И все они напряжённо, до звенящей тишины в переполненном людьми зале, слушают человека за лекторской кафедрой. Внимание такого рода многое говорит опытному человеку, а профессор Матвеев не просто искушен в подобного рода символических аспектах науки, он, можно сказать, стал за годы своей карьеры в этом деле экспертом. Тем более любопытным оказалось для него узнать, что за «гуру» здесь завелся, и где, между прочим, это «здесь»?

Однако разглядеть лицо лектора никак не удается. Что-то не пускает Степана. Не дает не только приблизиться к лектору, о чем-то оживленно вещающему на переставшем вдруг быть понятным немецком языке, но и сфокусировать взгляд так, чтобы сложить из отдельных элементов понятную картинку. Восприятие, хоть ты тресни, распадается на яркие детали… Высокий рост, грива зачёсанных назад седых, пожелтевших от старости волос, прислонённая к кафедре тяжелая узловатая палка – всё это не хочет срастаться в целостный образ, разжигая любопытство всё сильнее и сильнее.

В надежде получить хоть какой-то ответ на интересующий его вопрос, Матвеев заглядывает в студенческие конспекты. Но тщетно – скоропись, выходившая из-под пера студиозусов, расшифровке не поддается. Но из одного портфеля, небрежно брошенного возле скамьи, торчит верхняя часть обложки какой-то книги.

«Баварская республика. Мюнхенский государственный университет имени Фритца Розенталя. Доктор философии, профессор Себастьян фон Ша…».

А с залива дует ветер, пронизывающий даже бесплотную сущность до иллюзорных костей. Матвеев чувствует себя неуютно среди холодного гранита набережных, так похожих на ленинградские, но в тоже время неуловимо чужих. Одинокие прохожие, спешащие вырваться из царства торжествующих воздушных масс, прячась от последствий антициклона по магазинам и барам, да редкие автомобили, разбрызгивающие из-под колёс мутные капли городских луж – всё незнакомо. Не своё.

Грифельно-серые волны бьются о стенку набережной и снова, в бессильной попытке пробить себе дорогу, накатываются, чтобы отступить. Отступают, собирались с силами и снова идут на штурм. Ветер-подстрекатель грубо ускоряет их движение к неизбежному концу.

Ощущение холода и одиночества усиливает мокрый кусок газеты неизвестно как прилипший к парапету набережной и на одном лишь «честном слове» держащийся вопреки всем законам природы. Расплывшиеся буквы почти не читаются, лишь некоторые слова чудом уцелели и можно сложить в нечто осмысленное: «Сегодня ….го …я в Стокгольмe… состоялось ..ручение прем.. …мени Астрид Линдгрен за 200… … удосто… …кая писательница Катерина Альб…-Николова, автор книг … «Приключения Нико и Лаи… «Как дон Павел к Папе езд… «.

И тут ветер, не справившийся с газетой, подхватывает невесомое тело Матвеева и уносит куда-то в непроглядную черноту, где, казалось, солнечный свет только что умер, и не нет ничего, что могло бы его заменить.

«Где я? – банальный вопрос обрёл иной смысл в отсутствии света и звука, в пустоте, казавшейся бесконечной. – Отчего так темно?» Окружающий мир будто бы исчез и взамен… Взамен не осталось ничего, на что можно было бы опереться, пусть не физически, а хотя бы взглядом или эхом – отражением звука.

«Наверно, я умер, – без гнева и печали думает Матвеев, – а вместе со мной ушло в небытие всё то, что меня окружало. Отчего же нет страха? Наверно я и в правду умер…»

Но, словно в ответ на его слова, откуда-то снизу, из глубины – если, разумеется, у тьмы есть глубина, – пробивается слабое, едва различимое для «глаз» сияние. И постепенно – быстро или медленно? – оно усиливается, крепнет, захватывает всё больше пространства… и, как-то сразу, останавливается. Теперь полусвет плавно переходит в полутьму и на границе его, на самом краю сцены, стоят двое – мужчина и женщина. Немолодые, возможно даже, старые, но удивительно красивые в органично смотрящемся гриме не зря и со вкусом прожитых лет. С тем, особым стариковским шармом, какой бывает только у аристократов и состоявшихся людей искусства.

Взявшись за руки, они кланяются залу, а тот в ответ взрывается неистовыми аплодисментами. Резкий переход от тревожной тишины к потоку звуков, казалось, идущих отовсюду, оглушает Матвеева. Когда же он приходит в себя, – сцена пуста, а величаво разошедшийся занавес открывает огромный белый экран, над которым, на широком транспаранте надпись: «Ретроспективный показ фильмов Виктории Фар и Раймона Поля».

Смена декораций происходит мгновенно и без видимых причин, оставляя запоздалое сожаление – «Эх, а кино-то посмотреть так и не дали!» – бессмысленным. Тем более что картина, открывшаяся его взгляду, достойна самого лучшего фильма – Матвеев увидел себя. Постаревшего… Нет, неверно! Чего уж там! Он глубокий старик, сидит в инвалидном кресле, которое катит высокая женщина средних лет со смутно знакомыми чертами лица. Наталья? Фиона? Не важно. Главное – на закате жизни он не остался один.

А улицы, по которым везут Степана, носят названия, вызывающие странный отклик в его душе. Как так? Надписи на табличках знакомы и их череда говорит только об одном – это Амстердам, но вот облик города противоречит убеждениям памяти. От бесконечных рядов малоэтажных домов с выкрашенными в разные цвета фасадами, узости мостовых и тротуаров не осталось и следа. Иным, новым, было всё.

Узкие улочки превратились в широкие проспекты, дома подросли минимум втрое и перестали прижиматься друг к другу как сироты в холодную ночь. Площади стали просторнее и украсились совершенно незнакомыми скульптурными композициями. Памятниками и образцами современного искусства – рассмотреть подробности не получается, главное – не отстать от себя самого, не потерять из виду согнутую временем и болезнями фигурку в предпоследнем в жизни транспортном средстве.

Женщина, катившая по улицам кресло с постаревшим Матвеевым – Жена? Вряд ли. Дочь? Скорее всего, но откуда? – вдруг останавливается, повинуясь его властному жесту. Поворот головы, гримаса крайнего изумления и попытка старика встать – всё говорит о том, что происходит нечто из ряда вон выходящее. Если, разумеется, Матвеев еще в своём уме. Но он не спятил и не впал в детство, поскольку это «что-то» – что настолько поразило воображение старика – находится всего в двух шагах, за столиком летнего кафе.

Там сидят, оживлённо переговариваясь, усиленно жестикулируя и явно о чём-то споря, трое мужчин. Степан вглядывается в двоих из них, сидящих лицом к тротуару, и понимает, что так взволновало его состарившееся альтер эго. Тридцатилетний Витька Федорчук что-то яростно доказывает такому же молодому Олегу Ицковичу. Третий собеседник, неузнанный сначала со спины, судя по мелко вздрагивающим плечам, безудержно хохочет. Но, вот он поворачивается, утирая рукавом пиджака выступившие слёзы… Четверть… Профиль…

«Мило, – покачал головой Степан. – И весьма поэтично… Но почему бы и нет? Кто сказал, что наша одиссея обязательно должна закончиться плохо? Может ведь случиться и по-другому?»

Вроде бы по окнам никто не стрелял, и, пожав плечами, Матвеев встал и завершил спуск по лестнице.

– Любезный! – Позвал он портье, прятавшегося за стойкой. – Нет ли у вас чего-нибудь выпить?

– Бренди? – Оторопело взглянул на него испанец.

– Чудесно! – Улыбнулся в ответ Степан. – А кто это стреляет?

7. Москва, Кремль, 16 июля 1936 года, пятница

ПРОТОКОЛ ? [337]337
  Кутяков, И.С. (1897 – 1938) – военачальник времён Гражданской войны, командир 25-й (Чапаевской) стрелковой дивизии. Комкор. В реальной истории – погиб в ходе репрессий. Во сне Ольги – дожил минимум до 1944 года.


[Закрыть]

ЗАСЕДАНИЯ ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП (б) 0т 16 июля 1936 г.

ПРИСУТСТВОВАЛИ:

Члены ПБ ЦК ВКП (б):

т.т. Ворошилов, Каганович, Микоян, Молотов, Орджоникидзе, Сталин, Чубарь.

Кандидат в члены ПБ:

Тов. Эйхе.

Члены ЦК ВКП (б):

Блюхер, Литвинов, Межлаук, Примаков, Якир

Кандидаты в члены ЦК ВКП (б)

Буденный, Гринько, Егоров, Уборевич

Нарком НКВД тов. Вышинский

Заместитель начальника Разведывательного Управления РККА тов. Берзин…

Доклад Наркома Иностранных дел тов. Литвинова и Наркома Внутренних дел тов. Вышинского о военно-политическом положении в Испанской Республике и о позиции ведущих европейских держав (Англия, Франция, Германия, Италия) по испанскому вопросу. Дополнительные разъяснения даны заместителем начальника Разведывательного Управления РККА тов. Берзиным, начальником Генерального Штаба РККА тов. Егоровым, Наркомом Обороны тов. Ворошиловым и начальником Морских сил РККА тов. Орловым.

Заслушав т.т. Литвинова, Вышинского, Берзина, Егорова, Ворошилова, Орлова о положении в Испанской Республике, СНК СССР и ЦК ВКП (б) постановляют:

1. Ответить на обращение испанского правительства об оказании ему военной и экономической помощи положительно. В связи с этим поручить Наркомату Обороны (т.т. Ворошилов, Блюхер) в трёхдневный срок представить на рассмотрение Политбюро соображения по формированию для отправки в Испанию экспедиционного корпуса в составе стрелковых (2-3 дивизии), бронетанковых (2 танковых и одна пулеметно-артиллерийская бригады), артиллерийских (корпусная артиллерия), авиационных (2 бригады) частей, а также частей тыла и транспорта для оказания интернациональной помощи дружественному правительству Испанской Республики.

2. Назначить командующим Специальным Экспедиционным Корпусом РККА комкора Урицкого.

3. Поручить Наркомату Обороны (т.т. Ворошилов, Фельдман) и НКВД (т.т. Вышинский, Слуцкий) усилить командование Специального Корпуса проверенными кадрами, имея в виду стоящие перед ним особые задачи и предполагаемые формы борьбы.

4. Поручить Наркомату Финансов (тов. Гринько) выделить средства (в том числе и в иностранной валюте) для финансирования действий Специального Корпуса в Испанской Республике.

5. Поручить Наркомату Путей Сообщения (тов. Каганович) в кратчайшие сроки разработать и осуществить мероприятия по транспортировке личного состава и снаряжения Специального Корпуса из Черноморских и Балтийских Портов в Испанию.

6. Поручить Наркомату Обороны (т.т. Ворошилов, Блюхер) и командованию Морских сил РККА (тов. Орлов) разработать и осуществить прикрытие военных транспортов силами Черноморского и Балтийского Флотов.

7. Поручить Наркомату по иностранным делам…

…

В связи с назначением тов. Урицкого командующим Специальным Экспедиционным Корпусом назначить начальником Разведывательного Управления РККА тов. Берзина.

8. Олег Ицкович, Барселона, 25 июля 1936 года, воскресенье

– Читал?

Олег скосил взгляд на газету в руке Степана – «Guardian» – и отрицательно покачал головой:

– Нет. А что там?

– Литвинов официально заявил, что СССР окажет правительству Испании военную и экономическую помощь.

– Интернациональную. – Кивнул Олег. Он смертельно устал и, если честно, все эти «старые новости» не вызывали у него уже ни малейшего энтузиазма.

«Ну, разумеется, окажут! – думал он с тоской. – Куда же мы без интернациональной помощи?! И старшего майора Орлова пришлем, чтобы было кому ПОУМ[338]338
  Рабочая партия марксистского единства (Partido Obrero de Unificación Marxista, POUM) – марксистская партия, существовавшая в 1930-е годы в Испании. Стояла на троцкистских позициях. В промышленно-развитых Каталонии и Валенсии была более многочисленной, чем компартия Испании.


[Закрыть] вырезать, и Берзина, и кого там еще? Павлова, Смушкевича… Сплошные смертники».

– Ты не понял. – Степан положил руку ему на плечо и сжал пальцы, привлекая внимание. – СССР посылает войска. Экспедиционный корпус. Официально!

– Да ты, что?! – Вскинулся Олег. – Ты понимаешь, что это значит?!

Как ни был вымотан, не понять разницы между посылкой «добровольцев» и оружия и отправкой регулярных частей, он просто не мог физически. И означало это, что что-то еще изменилось в этом мире, но вот каковы будут последствия этих «инноваций» знать заранее, к сожалению, нельзя.

– Это значит, что «Кондором» дело не ограничится. – Предположил Степан.

– Да, уж… У тебя сигареты есть?

– Держи. – Протянул Матвеев пачку. – А тебе, значит, еще ничего не сообщили?

– Нет. – Коротко ответил Олег, закуривая. – Я эти дни все время с итальянцами был, но они ушли вместе с мятежниками, когда тех вышибли из города. А сейчас у меня нет связи даже со своими. Консульство почему-то закрыто. Порт не работает, а по телеграфу… Ну, я послал, разумеется, «статью» в газету, но ответа пока нет. И из Парижа ничего… Никому мы, Степа, не нужны…

– Да, нет. Тут ты ошибаешься. – Усмехнулся Степан, закуривая. – Витьке мы нужны, да и девочкам нашим не безразличны. Опять же ГРУ, НКВД, Гестапо, МИ-6… Просто пауза образовалась, а ты вместо того, чтобы наслаждаться покоем, дурью маешься.

– Что будешь сообщать начальству? – Как ни в чем не бывало, спросил Олег, возвращаясь к злобе дня.

– Что ты, скорее всего, как и предполагалось, все-таки аналитик, и в Испанию попал случайно. А чем занят на самом деле – не понятно.

– Одобряю.

– Ну, я где-то так и думал, что тебе понравится.

– Проблема в том, что у них нет общей границы, так что только морем… – Задумчиво произнес Олег и потянул из заднего кармана брюк серебряную фляжку. – Будешь?

– Буду… Но ведь и «у нас» гнали пароходами из черноморских портов.

– Франция тогда приняла решение об эмбарго… А итальянцы под видом испанцев пробовали атаковать наши суда…

– Наши? – Хмыкнул Степан, принимая фляжку.

– Ну, а чьи же еще? – Пожал плечами Олег. – Смотри, вроде бы та вот таверна открыта!

– Точно! – Матвеев сделал несколько аккуратных глотков и вернул фляжку Ицковичу. – Зайдем, а то так пить хочется, что живот от голода подводит.

– Аналогично. – Кивнул Олег. – Только я еще и спать смертельно хочу. И душ бы принял с удовольствием, и белье опять же…

– Слушай, а где это тебя носило?

– Задание партии выполнял.

– Какой партии?

– Ну, не лейбористской же! – Огрызнулся Ицкович. – Мне же карьеру делать надо, а то, не ровен час, Шелленберг на кривой обойдет!

– Ну и?

– Собрал кое-что о состоянии флота и военной авиации. Завербовал пару идиотов. Ты их потом тихо сдашь через кого-нибудь. Ну и описал как мог местное революционное руководство: ПОУМ, анархисты, социалисты, коммунисты, профсоюзы всяческие… Чёрт ногу сломит в этом бардаке! Кое с кем даже лично познакомился. Любопытные люди, хотя иногда возникает впечатление, что они невменяемы. Особенно ФАИ[339]339
  Федерации Анархистов Иберии.


[Закрыть] и их лидер – как его… Всё время забываю…

– Дуррути его фамилия… И они стали говорить с фашистом?

– Ну, вы меня просто удивляете, мистер Гринвуд. У меня, что на лбу написано, что я член НСДАП? Вполне могу быть бывшим троцкистом.

– Почему именно троцкистом?

– Ну не сталинистом же! Мы же в Испании, здесь эти фокусы пока не проходят.

Они подошли к таверне и заглянули в открытую дверь.

– Есть кто живой?! – Выдал Ицкович старательно, а главное при свидетелях, заученную фразу.

– Сеньоры желают что-нибудь выпить? – Из жарких сумерек, сплотившихся в глубине помещения, навстречу гостям вышел высокий тощий, как жердь, старик с седыми усами щеточкой.

– Вино. – Сказал по-испански Степан. – Белый. Кушать. Ветчина… э…

– Колбаса. – Предположил Ицкович.

– Да. – Кивнул Степан. – Колбаса и… как его… да! Сыр.

– Овощи и фрукты. – С радостной улыбкой полного идиота сообщил Ицкович и, закурив, наконец, сел за стол.

– Сейчас все будет, господа. – Чуть улыбнулся старик, вполне оценивший лингвистический подвиг ранних посетителей. – У меня есть все, что вам нужно.

У него действительно оказалось все, что им было сейчас нужно, кроме душа, разумеется, свежего белья и койки. Впрочем, койка вполне могла обнаружиться где-нибудь наверху, но Олег предпочитал по возможности спать дома.

– Ты не знаешь, – спросил он, благодарно кивнув хозяину таверны, принесшему им вина. – Каков статус черноморских проливов?

– Ты что газеты не читаешь? – Удивился вопросу Степан. – В Монтрё с июня месяца конференция работает. Именно по статусу проливов.

– Что серьезно? – Спросил Олег, выпивший едва ли не залпом стакан прохладного белого вина.

– Вполне. – Степан покрутил головой, но тоже сделал несколько жадных глотков, прежде чем развил свой ответ. – Сейчас статус проливов регулируется положениями, принятыми на Лозаннской конференции еще в начале двадцатых годов. У Турции по этим соглашениям нет никаких прав, но сейчас положение вроде бы меняется, но, я думаю, у СССР будет право проводить через проливы и военные транспорты, и корабли сопровождения. Вот только как бы не влететь в конфликт с Италией. У дуче вполне современный и неплохо обученный флот. Против нас, британцев, разумеется, не потянет, но против РККФ – вполне.

– Не полезут они… – Отмахнулся Олег, хорошо представлявший теперь, на что способны, а на что – нет, итальянцы. – Из-за угла нагадить… Это пожалуйста. Диверсантов послать могут, как собственно и поступали. Торпеду с подлодки пустить под видом испанских националистов, или попытаться досмотреть одиночный транспорт – это да. Но в открытую не полезут. Им последствий войны с Эфиопией за глаза и за уши хватает. Значит, наши могут свободно возить войска. – Он нарочито использовал местоимение «наши», но и то правда, советские ему все же не чужие. – И никакое эмбарго им в этом случае не указ. Прямое вмешательство по просьбе законного правительства.

– Так-то оно так. – Степан тоже закурил и, допив вино, разлил по новой. – Но и в прошлый раз правительство было законное, что не помешало французам и англичанам провести в Лиге Наций решение о невмешательстве. Фактически – эмбарго. Но и наших, в смысле, красных, это тоже не сильно остановило, как возили оружие и советников, так и продолжали.

– Слушай, – усмехнулся вдруг Олег, вспомнив вчерашнюю встречу в Мартреле. – Ты как насчет – трахнуть интересную женщину?

– Э? – Степана предложение Ицковича явно застало врасплох. – Какую женщину?

– Долорес Ибаррури, – давясь смехом, ответил Олег.

Но так и было на самом деле. Вчера его познакомили с пламенной… Как ее там? Пассионарией, что ли? Так вот, тетка конечно в теле и не так, чтобы молода – сороковник явно стукнул – но, учитывая «энергетику», вполне приличная партия… на одну ночь. Не сказать что двое детей…

– Пошел ты! – Опомнившись, облегченно рассмеялся Матвеев. – Не серьезный вы человек, господин Шаунбург. – Вам такое счастье выпало: с самим товарищем Сталиным в одно время проживаете, а вы… – Он притворно махнул рукой, стараясь не смотреть на едва сдерживающего рвущийся наружу смех, Ицковича. – Вы должны, товарищ, не есть, ни пить, а денно и нощно трудится на благо советского народа! – Он воровато оглянулся, не слушает ли их кто, и добавил:

– А вы что делаете?! Почему до сих пор в Москву не отправлены чертежи лучшего в мире танка? А?

– А ты знаешь, какой из них лучший? – Олег все-таки сдержался и не заржал. – А как устроен «калаш» знаешь?

– А ты?

– Я знаю «М-16», но не подробно, разумеется, да и все равно нельзя. И не потянут, и вопросы лишние возникнуть могут. Так что будем продолжать… любить любимых женщин, пить хорошее вино, – он поднял перед собой стакан с вином. – Прозит! И делать, что можно в предоставленных нам обстоятельствах.

– Прозит! – улыбнулся ему Степан и отпил из стакана. – А ведь неплохо у нас выходит, как полагаешь?