Текст книги "В третью стражу (СИ)"

Автор книги: И. Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

– Значит, поцелуй … – Затяжка, намек на улыбку, выдох с прищуром …

«Стерва!»

– Намек поняла … – Оценивающий взгляд красивых глаз, сияющих то ли от непролитых слез, то ли от играющих в крови гормонов. – Ладно, кузен, насиловать я тебя не стану … – Циничная улыбочка. – И соблазнять тоже.

– А чем же ты сейчас занимаешься? – Олег кивнул кельнеру, благодаря за оперативность, и взял рюмку.

– Я тренируюсь … – Она тоже взяла рюмку.

– За знакомство! – Предложил Олег.

    – За встречу! – Серьезно кивнула Кайзерина и медленно «вытянула» все пятьдесят граммов коньяка.

«Алкоголичка?»

– Не бери в голову! – Усмехнулась Кейт, перехватившая его взгляд. – До алкоголизма еще далеко … но, если ничего не менять, думаю, он не за горами.

– Тогда меняй.

– Договорились …

– А почему Таня мне о тебе ничего не рассказала? – Вот, значит, что ее волновало больше всего.

– Мне она о тебе тоже ничего …

«А я ей о парнях … И выходит, каждый из нас сам себе на уме … Или все дело в чужих тайнах?»

В принципе, последнее предположение было не лишено смысла. Одно дело рассказать Тане о себе, и совсем другое – о людях, с которыми ее ничего не связывает. Иди, знай, кто и как поведет себя в стрессовой ситуации или на допросе … Меньше знаешь, крепче спишь, не так ли?

«А кстати …»

Из четверых «попаданцев», известных Ицковичу на сегодняшний день, четверо оказались здесь шпионами. Так почему бы не быть и пятой?

– Это будет очень невежливо с моей стороны, спросить, на кого ты работаешь?

– Я не работаю! – Слишком быстрый ответ. Слишком хорошая реакция.

– Ты меня прекрасно поняла …

– Послушай, Баст, – обворожительная улыбка, кошачий прищур набирающих зелень глаз. – За кого ты себя принимаешь? Ты мне не муж, не любовник … Ты даже родственником мне приходишься чисто условно. У меня таких родственников пол-Европы!

– Верно! – Кивнул Олег. – На этом мы и расстанемся.

– Что значит расстанемся? – Насторожилась Кейт. Похоже, ей это не понравилось.

– У тебя своя жизнь …

Остальное было понятно без слов. Он предлагал ей разойтись, как в море корабли и более не пересекаться. И надо отдать Ицковичу должное, он поступал, как настоящий джентльмен и … гуманный человек. Ведь по-хорошему, ему следовало бы свернуть Кайзерине шею. Это понимал он, понимала и она. Свидетелей оставлять не следует никогда. Особенно ненадежных …

– Зачем же ты меня предупредил? – Нижняя губа Кейт предательски дрогнула.

– Мне не хотелось бы убивать своих. – Выделив последнее слово, пожал плечами Олег. – Но не обольщайся, Кайзерина! – Он намеренно назвал ее этим именем, и женщина поняла его правильно. – Если выяснится, что я ошибся …

– Меня прибьет … Жаннет, – усмехнулась, взявшая себя в руки Ольга. – А если … Если я предложу дружбу?

– Я буду польщен.

– Я не хочу, боюсь, оставаться одна … – Она вынула из портсигара еще сигарету и посмотрела на Олега. – Здесь здорово, но … одиноко и страшно. Спасибо. – Прикурила от предложенной им спички и снова подняла взгляд. – А с Жаннет и с тобой… Втроем не так страшно.

– И поэтому ты полезла за нами шпионить?

– Было любопытно, что она скрывает. – Переживать по этому поводу Кейт явно не собиралась, извиняться – тоже.

    – А что скрываешь ты?

– Ерунду … – Пожала плечами женщина. – Я ни на кого не работаю, Баст. Но я … У меня хорошие отношения с турками.

– С турками? – Искренно удивился Олег.

– А что такого? Я же не болгарка, а австриячка. Мне их взаимные счеты неинтересны.

– Значит МАХ[98]98
  Эбенезер Скрудж – герой «Рождественской повести» Чарльза Диккенса.


[Закрыть]… – При упоминании этой аббревиатуры Кейт вздрогнула и снова побледнела. Почти как давеча … – Как ты?…

– Кейт, я много чего знаю … Ты связана с полковником Баштюрком или с генералом Тугаем … Ведь так?

– Да, – кивнула женщина, даже не пытавшаяся уже шутить. – Господин Баштюрк … Я не знала, что он полковник …

– Бывала у него в Стамбуле? – Самое смешное, что это все, что знал Баст фон Шаунбург о турецкой разведке. Название, два имени… и еще слышал как-то про центр в Стамбуле.

– Нет, – качнула головой Кейт. – Мы обычно встречаемся в Европе. Баст! Мне … ей … Черт! Мне просто нужны были деньги.

– Успокойся, Кисси! – Олег решил, что достаточно. Второй истерики он не хотел. – Мне-то какое дело! Да сдай им хоть все тайны болгарского генштаба, я-то здесь при чем?

– Ни при чем. – Робко улыбнулась Кайзерина и вздохнула с явным облегчением. – Уф, напугал!

– Какие у тебя планы? – Олег решил, что разговор можно и нужно сворачивать, тем более что и время начинало поджимать.

– В каком смысле?

– В самом прямом. Вот что ты делала в Праге? Куда собиралась ехать из Вены?

– В Праге я … Теперь это неважно, – Улыбнулась она. – Он стал прошлым, понимаешь, о чем я говорю?

– Понимаю, – кивнул Олег. – А сейчас?

– Сейчас я свободна как ветер. Правда, через пять дней я должна быть в Гааге …

– Встречаешься с Жаннет?

– Дьявол! Баст, есть что-нибудь, чего ты не знаешь?

– Вероятно, есть, но я не знаю, что это, – ушел от прямого ответа Ицкович. – Ладно, … Я еду в Париж. Поедешь со мной?

– Почему бы и нет? А ты точно за мной не …

– Нет. – И это была истинная правда, но, с другой стороны, и отпускать Ольгу не хотелось. «Свой человек в Гаване»[99]99
  Служба национальной безопасности Турции (Милли Амниет Хизмети – сокращенно МАХ).


[Закрыть] никогда не помешает, а Ольга, как неожиданно вспомнил Олег, была не только своей – то есть, еще одним человеком оттуда – но и профессиональным историком, и работала «там», что характерно, в отделе истории БАН[100]100
  Парафраз названия классического «шпионского» романа Г.Грина «Наш человек в Гаване».


[Закрыть].

– Ну, как знаешь. – Как-то очень «вкусно» усмехнулась Кейт. – А когда мы едем?

– Сегодня. – Улыбнулся в ответ Олег. – Где твои вещи?

– На вокзале, – вздохнула Кейт. – Ты не представляешь, Баст, какая это морока. Три чемодана… И ведь без них тоже не обойтись …

Глава 7. Остающимся Голгофа

Маленькая, уютная Гаага оказывала на Федорчука странное, почти гипнотическое, действие, – хотелось бесконечно бродить по узким улочкам окраин, заходить в небольшие лавочки и кафе, и смотреть. Просто смотреть, не прикасаясь, молча, как в музее, переходя от одного дома-экспоната к другому, разменивая возможность изучать улицы-экспозиции на звонкую монету минут и шуршащие банкноты часов. – Но этой наличности у Виктора как раз и недоставало, до такой степени, что он с удовольствием занял бы у кого-нибудь ещё хотя бы сутки, чтобы прийти в себя. Чтобы только не думать о содеянном, только не вспоминать…

Внезапно возникшая идея «выставить на бабки» советского резидента в Гааге Вальтера Кривицкого поначалу вызвала у Виктора лёгкий приступ энтузиазма.

«Да, мы таких как он в девяностые на гнилом базаре ловили и на счётчик ставили… Лохов чилийских. Дятлов тряпочных, бисером обшитых», – накручивал себя как перед неприятной встречей или тяжёлыми переговорами когда-то в прошлом. Или теперь надо говорить, в будущем? Бес его разберёт, но смысл-то понятен и этого достаточно.

Но недаром сказано, «на трезвую голову»! Работа мысли приглушила горячность первого порыва, а вместо необузданных фантазий, в сухом остатке, задержались только вопросы, и становилось их – по мере размышлений – всё больше. Есть ли прикрытие? И если да, сколько их и где? Каков распорядок дня резидента? Как проводят день его жена и дочь? И самый главный вопрос: на чём его ломать?

В том, что матёрый разведчик не принесёт вожделенные доллары и фунты «на блюдечке с голубой каёмочкой», Федорчук не сомневался. Так же как и в том, что у него самого хватит сил, и физических и моральных исполнить задуманное.

Celebesstraat, узкая улочка – двум телегам не разъехаться – в северо-западной части Гааги, мирно дремлющая в окружении таких же улиц с колониальными именами: Суматранская, Яванская, Моллукская. В нескольких кварталах от железнодорожного вокзала, полчаса неспешной прогулки среди одинаковых трёх– и четырёхэтажных домиков, настолько плавно переходящих один в другой, что об изменении номера дома можно догадаться только по табличке, и то не всегда. Казалось, названия улиц придают воздуху особый аромат, лежащий на поверхности: пряности и кофе, – но в тоже время с послевкусием солёного морского воздуха и застарелой ржавчины.

Брусчатка, велосипеды у тротуаров, почтовые ящики и редкие люди, настолько чужеродные между стен красного кирпича, что кажутся необязательными среди этого царства вещей. Дом номер 32, в три этажа: на первом – магазинчик антикварных книг герра Лесснера, окна второго и третьего плотно зашторены, – ни горшков с геранью, ни утюгов на подоконниках.

Возможность слежки осложнялась тем, что все ближайшие кварталы плотно застроены – дома тянутся стеной, практически без разрывов, ширина улиц и почти полное отсутствие деревьев не оставляют мест для укрытия наблюдателя. Выбор modus operandi[101]101
  Библиотека Академии Наук.


[Закрыть] невелик, – нагло идти напролом и свернуть себе шею, или подумать, подумать.

«Думай, голова – шапку тебе куплю!»

Решение проблемы нашлось через несколько минут внешне беззаботного фланирования, за перекрёстком с Bonistraat. Оно имело вид вполне прозаический, с некоторой, обывательской, точки зрения даже умилительный.

На тротуаре, перед открытой дверью расположился седовласый, немолодой – даже на первый взгляд – господин. Опорой для его несколько грузного тела служило кресло на небольших, явно не приспособленных для перемещения по улицам, колесиках. Господин кутался в шерстяной плед с геометрическим рисунком тёмных тонов, поверх пледа у него на коленях лежала закрытая книга с тусклым, но хорошо видимым издали, золотым тиснением на обложке: «Jacobi Sprengeri et Henrici Institoris. Malleus maleficarum» [102]102
  Modus оperandi (лат.) – образ действий


[Закрыть].

Виктор усмехнулся про себя, – тоже мне инквизитор на заслуженном отдыхе! Небось, и дыба, списанная по амортизации, в подвале припасена на всякий пожарный случай, и «испанский сапожок» с именной табличкой «За тридцать лет беспорочной службы» от престола святого Петра, – на антресолях пылится.

«Впрочем, они же все здесь закоренелые протестанты. Ну да хрен редьки не слаще, но благодарность не от Папы Римского, а от наследников какого-нибудь Лютера или Кальвина[103]103
  Знаменитое пособие Шпренгера и Инститориса «Молот ведьм».


[Закрыть]».

Рядом с креслом старика, погружённого в созерцание чего-то недоступного случайному свидетелю, скромно сидел небольшой, похожий на ожившую сапожную щётку, скотч-терьер. Поводок его ошейника был привязан к ручке кресла. Хреново, – на искушённый взгляд, – привязан. Хоть и крепко. Подобно хозяину, пёс был занят своими, уж тем более непонятными прохожим-людям, проблемами. Полуприкрытые глаза его казались обращёнными внутрь, навстречу отрицаемой церковью собачьей душе, которая есть тьма египетская по сравнению с человеческими потёмками. Лишь изредка топорщилась верхняя губа, обнажая внушительные клыки вкупе с остальными, положенными хоть одомашненному, но всё же хищнику, зубами. Намёк на рычание, беззвучно проступавший сквозь плотно сжатые челюсти, оставался скорее на уровне тщательно культивируемого охранного рефлекса, нежели прямо и явно демонстрируемой агрессии.

Федорчук с трудом стряхнул мелкое наваждение с явственным религиозно-философским оттенком, вызванное созерцанием казалось бы обыденной картины отдыхающего породистого пса и его хозяина, открывшего к тому моменту книгу на полях которой рассыпался бисер маргиналий[104]104
  Лютер, Мартин – немецкий христианский богослов, инициатор Реформации.; Кальвин, Жан – французский богослов, реформатор церкви, основатель кальвинизма.


[Закрыть].

«Хорошо не пудель, язви его в душу. Вроде отпустило немного», – тут Виктор понял, что уже несколько минут стоит на тротуаре рядом с захватившей его внимание и воображение парочкой, – старик и пёс, – и не понимает, что же заставило его перейти на другую сторону улицы, поближе к ним.

«Тьфу ты, сила неприятная. Чтоб вам пусто было!» – В сердцах высказанное проклятие сорвало невидимый стопор с тугой пружины событий.

Действие, буквально завертевшееся в последующие секунды, воспринималось в сознании Виктора цепочкой слайдов: «Кошка, выпрыгивающая из открытого окна на тротуар». – «Резкий рывок казавшегося полусонным терьера». – «Прыжок «Акелы» за добычей». – «Опасно кренящееся кресло». – «Наполненные ужасом глаза старого господина», – но демонстрацию пришлось срочно прервать.

Федорчук решительно остановил падение старика, и в тот же самый момент поводок лопнул, не выдержав яростного порыва ограниченной в исполнении своих «основных» инстинктов собаки. Терьера пришлось ловить не меньше пяти минут, притом, казалось, он издевался над преследователем, ежесекундно меняя направление движения, оглядываясь на бегу и, – «опять это наваждение!» – корча ехидные рожи. За это время жертвами погони, кроме кошки, конечно же, чуть было не стали два велосипедиста, один молодой почтальон и полицейский, собственно и прекративший этот разгул стихии, приняв на грудь терьера в прыжке, как защитник принимает футбольный мяч после штрафного.

Рассыпавшись в извинениях перед потенциальными пострадавшими и в благодарностях перед стражем порядка, Виктор крепко ухватил лохматого возмутителя спокойствия и с поклоном вернул его уже успевшему прийти в себя хозяину.

Последовавшее за этим приглашение на чашку кофе быстро переросло во взаимную приязнь. Особенно после того как выяснилось что «отставной инквизитор», господин Никлас Ван Бюрен, не только сносно говорит на пяти европейских языках, но и согласен сдать на несколько дней такому любезному молодому человеку как gere Халкидис пустующую комнату в своём доме. Сверх оговоренной платы, Виктор легко согласился гулять с непоседливым Burste[105]105
  Пометки на полях.


[Закрыть] хоть целый день, с непременным условием не отходить от дома далее двух кварталов, ибо дальше начинались «кошачьи» территории, – «а мальчик нервничает, ну вы понимаете?».

Федорчук прекрасно всё понимал, кроме одного – невероятного, просто фантастического везения: «Ну вот, начались рояли в кустах и на тротуарах», – бурчал он себе под нос. Но «пятая точка», обычно зудевшая в случае предполагаемой «засады», на удивление вела себя тихо. Со случившимся следовало мириться и использовать случай «на все сто».

– Вот только готовлю я отвратительно, а кухарка, как назло уехала к родне в деревню, – извинялся господин Ван Бюрен, оказавшийся милым интеллигентным чудаком, читавшим «Молот ведьм» исключительно для «тонкого интеллектуального наслаждения».

– Ну, вы меня понимаете, молодой человек? Скорее нет, но это не страшно. Лет через сорок поймёте, особенно если дадите себя захомутать какой-нибудь ведьмочке. Ох, и попьёт же она ваш ей крови, юноша… но это не проблема, рядом есть где перекусить, да хотя бы в кафе Питера Риесмы, что в доме ?33. Вполне можете столоваться там.

Правильная осада, как прелюдия к решительному штурму, начинается с выбора позиции для лагеря. Однако открывать забрало и размахивать флагами с кличем «Иду на Вы» Виктор не собирался. Уютное кафе в доме ?33 по Celebesstraat должно было стать основным наблюдательным пунктом, особенно удобным в случае непогоды. Тем более что собаку старого Ван Бюрена там знали и относились к ней подчёркнуто ровно. Косточки не бросали, но кошку запирали в кладовке. Часть этого отношения перепала и на долю немногословного и улыбчивого «греческого журналиста». Столик у большого окна, оккупированный им, хорошо виден с улицы, но и улица отсюда насквозь просматривается вплоть до пересечения с Borneostraat.

Три дня наблюдения за домом Кривицкого принесли более чем положительные результаты. Прикрытие себя не обнаружило, если оно вообще существовало, что по здравому размышлению было бы избыточным для нелегала. Каждый день советский резидент минимум на четыре часа оставался один, после обеда его жена куда-то уходила вместе с дочерью и возвращались они ближе к ужину. Посетители также не баловали вниманием антикварный книжный магазин, за все три дня колокольчик на входной двери прозвонил лишь пару раз.

На второй день, примерно через час после обеда, по «внутренним часам» Федорчука, антиквара посетила дама. Молодая, и как-то по-особенному привлекательная, она вызывала не совсем чётко оформленные ассоциации с виденными, практически в прошлой жизни, картинами европейских художников начала ХХ века. Виктор подумал: – «Тётка стильная, да и фигуристая. Не то, что обычная европейская бледная немочь, декаденты плюшевые. Пожалуй, во вкусе Олега будет. Интересно где он сейчас? Наверное, в отличие от меня, потенциальных предателей не пасёт».

Дама покинула магазин через сорок минут с небольшой пачкой аккуратно обернутой бумагой и перевязанной шпагатом.

«Книги? – Во всяком случае, на адюльтер а-ля НКВД не похоже», – решил Федорчук.

Проходя мимо кафе, за стеклом которого Виктор уже два дня изображал из себя манекен, она улыбнулась, вероятно, каким-то своим мыслям, но так, что сердце Федорчука забилось на противоположном краю тела, а сам он неожиданно смутившись, чего с ним не случалось лет двадцать как, отвел взгляд.

На четвёртый день, убедившись в отсутствии прямых угроз своим планам, Виктор приступил к активным действиям. Дождавшись ухода фрау и фройлен Лесснер, он открыл дверь магазина.

– Gotendag, gere Lessner. – эта фраза практически исчерпала голландский словарный запас Федорчука, и он перешёл на французский.

– Не могли бы вы уделить мне немного своего драгоценного времени?

– Добрый день, господин…? – Кривицкий принял правила этой, пока непонятной для него игры, ответив также по-французски.

– Халкидис. Димитриос Халкидис. Журналист из Парижа. – Виктор сопроводил представление самой лучшей из возможных в своём исполнении улыбок.

– Вы счастливый человек, месье Халкидис, если можете себе позволить посещать три дня подряд кафе, всё достоинство кухни которого заключается в том, что еда в нём подаётся быстро и горячей, – ответная улыбка Кривицкого также могла служить рекламой чего угодно, лишь бы это вызывало неподдельную радость. – Я боюсь, желудок ваш безнадёжно испорчен. Впрочем, я не знаю, как готовит старый Ван Бюрен, возможно ещё хуже. Скажите, оно того стоило?

– Счастье видеть Вас, герр Лесснер стоит гораздо большего. – Виктор продолжал улыбаться стоя к собеседнику вполоборота.

За время обмена любезностями он сумел максимально незаметно сократить дистанцию между собой и резидентом, не забывая держать руки на виду.

«Не спугнуть «пациента», не спугнуть, а то болезный вон как правую руку то и дело к заднему карману брюк тянет…» – Мозг Федорчука просчитывал траектории движений, готовясь отдать команду к действию.

– Вот и коллеги мои подтянулись, тоже журналисты, – Виктор повёл левой рукой в сторону неплотно зашторенного окна – как и я.

Этого вполне хватило, чтобы Кривицкий «купился», повернувшись вслед за движением.

«Не знаю, чего ты ждал, – думал Федорчук тщательно «пеленая» бесчувственное тело чекиста, – но явно не банального удара в лоб».

Так. Теперь дверь – на засов, шторы задёрнуть, табличку повернуть и можно начать осмотр. Вот пистолетик у тебя так себе,– «Маузер»[106]106
  Burste (нем.) – щётка.


[Закрыть], пукалка карманная. Но мне хватило бы и тех бельгийских «семечек» что у него вместо пуль. Вдох-выдох, глаза закроем, расслабимся. Что ж руки-то дрожат как у синяка запойного?

«Извините господа, нервы ни к чёрту», – некстати вспомнился бородатый анекдот, а нервный смешок принёс нечто вроде разрядки.

Кривицкий очнулся минут через пятнадцать, но уже не свободным как это было до потери сознания, а надёжно привязанным к спинке и ножкам кресла в необычной позе со спущенными штанами и кляпом во рту. Напротив вольготно расположился «журналист из Парижа» с греческой фамилией. Рядом с ним на высоком столе на первый взгляд непрофессионала были разложены странные вещи: частично разобранный телефон с торчащими проводами, электрический утюг, плоскогубцы и коробка булавок. Резидент был битым волком, и такой набор сказал ему о многом. Даже слишком.

– И снова: здравствуйте, господин Лесснер! Или вы предпочтёте обращение «товарищ Вальтер»? Могу согласно метрике вас называть. Мне это труда не составит. – Виктор говорил по-русски нарочито медленно и артикулировано, удовлетворенно наблюдая, как в глазах беспомощного резидента буквально плещется недоумение пополам с обидой.

«Это есть gut, но напустим ещё чуть-чуть туману для полноты картины».

– Жалкую, на iдиш не розмовляю, пан Гинзбург, а то бы добре погутарили с тобой… Я бы тебе питав, а ты бы менi відповідав…– переход к украинскому языку не добавил ясности во взгляде Кривицкого. Напряженная и, похоже, безрезультатная работа мысли явно проступала на его лице.

– Не будем тянуть кота за известные органы, а, пожалуй, потянем за них представителя органов иных. Согласен, каламбур сомнительный, но о-очень подходящий к ситуации. Не так ли, Самуил Гершевич?

Чекист отчётливо задёргался в путах. До него начала доходить безвыходность ситуации и собственная беспомощность. Но более чем возможные мучения, страшила неизвестность. Непонятный «грек», пересевший на край стола и болтающий ногами как мальчишка, пугал своей осведомлённостью и нарочитой беззаботностью, сквозившей в каждом жесте, в малейшей интонации, – уж это распознавать в людях резидент научился, иначе бы не выжил в мясорубке Гражданской и в мутной, кровавой воде послевоенной Европы.

– Попробуем договориться? Нам с вами ничего другого не остаётся, если конечно сложившуюся ситуацию вы не воспринимаете, как весьма экзотический способ самоубийства. – Улыбка Виктора стала несколько грустной. Он сделал небольшую паузу, после чего продолжил. – Мне от вас не нужны страшные тайны советской разведки, пароли, явки, имена. Оставьте их себе, может быть потом, когда припрёт, продадите подороже Второму бюро или старым друзьям из сигуранцы[107]107
  Имеется в виду самозарядный пистолет «Маузер» М1910 калибра 6,35мм с магазином на 9 патронов


[Закрыть]. У вас же остались там друзья? Не пытайтесь говорить, рано ещё. Не пришло время главных вопросов – может быть чуть позже, а пока можете изображать оскорблённую невинность.

Федорчук слез с края стола и принялся деловито разбирать жутковатый для посвящённого инструментарий: разложил булавки; пощёлкал плоскогубцами, – проверяя «плавность хода»; воткнул штепсель утюга в ближайшую розетку. Достал из кармана коробок спичек и, небольшим перочинным ножом, извлечённым из другого кармана, заточил десяток разными способами. Потом связал пяток спичек тонкой ниткой, перед этим обломав четыре почти под основание серной головки, и оставив пятую, целую спичку, торчать в центре. Немного подумал и смастерил ещё одну, такую же, конструкцию.

Всё это он нарочито проделывал на виду у «товарища Вальтера», иногда даже с некоторой театральностью поднося к его лицу готовые орудия добычи истины. Лицо чекиста побелело, лоб украсили крупные капли пота, но в глазах недоумение сменилось твёрдой решимостью. Суть её была понятна без слов. Федорчук решил, – с гиньолем[108]108
  Второе бюро Французского генштаба – военная разведка и контрразведка; Сигуранца – служба госбезопасности Королевства Румыния.


[Закрыть] пора завязывать. Эффект достигнут.

– Мне представляется, что настало время изложить истинную причину моего к вам визита, Самуил Гершевич. Она проста как мычание – это деньги и бланки документов, которые, несомненно, у вас есть. Я не стал искать тайник самостоятельно, дорожу временем, знаете ли. Будучи знаком, не только с вашими, так сказать, паспортными данными, но и, точно зная о направлении деятельности руководимой вами резидентуры в Западной Европе, я счёл возможным обратиться с просьбой, в удовлетворении которой, надеюсь, мне отказано не будет. Короче, деньги и документы или,– на лице Кривицкого проступила, несмотря на кляп, довольно ехидная усмешка, – я вынужден буду подождать час-полтора до возвращения ваш ей жены и дочери. Супруга ваш а меня мало интересует, я подозреваю, что вы с ней ещё те два сапога… яловых. Дочкой же я с удовольствием, – несмотря на мерзость ситуации, Виктор придал лицу выражение крайнего предвкушения такого развития событий, – займусь у вас обоих на глазах. Думаете, все железки и деревяшки – для Вас? Ошибаетесь. Для чудной маленькой девочки это будет сюрпризом…

В этот момент к горлу Федорчука подступил комок, а на глаза стали наворачиваться слёзы.

«Что ж я, сволочь, делаю! Куда меня несёт!» – Но резидент этого не увидел, – вдруг закрыл глаза и, насколько позволял кляп, завыл, пытаясь порвать верёвки, однако привязан он был на совесть.

Уняв предательскую дрожь во внезапно вспотевших руках, Виктор как можно резче и болезненнее выдернул кляп изо рта Кривицкого. Тот, казалось, не заметил нарочитой грубости и хрипло сказал, почти прокаркал:

– Девочку не тронь, сволочь белогвардейская. Она не виновата.

– Ошибаешься, очень даже виновата, – переход на «ты» прошёл незаметно. Ничто так не способствует сближению двух взрослых мужчин как хороший удар в лоб, – В том, что оказалась в опасном месте в опасное время. В том, что отец её – редкая скотина, – не озаботился о безопасности дочурки и прикрылся ею в своих шпионских играх, – тут Федорчука внезапно осенило, – баб всяких принимает, пока жены дома нет…

– Вот же сучка французская! Сдала, тварь дешёвая.

– Мерзко даже не это, – Виктор, казалось, не заметил последней фразы, – а то, что ждёт тебя впереди. Гадалка из меня хреновая, но на пять лет вперёд я тебе предсказание сделаю. Гидрометцентр от зависти удавится. Слушай сюда, «рыцарь плаща и кинжала» недоделанный…

Дальнейшее было уже не интересно. Шифроблокноты, бланки паспортов, печати и штампы, спецчернила и спецперья, банальные пачки денег и столбики золотых монет. Через полчаса Виктор покидал магазин антиквара Лесснера с большим саквояжем, завёрнутым в бумагу так, чтобы походить на стопку книг. На лице его застыла полуулыбка, страшная, если приглядеться внимательно, но желающих разглядывать лицо молодого человека, неспешно идущего по улице с опущенной головой, не встретилось.

Даже обычно игривый как все терьеры Burstе, которого Федорчук оставил на попечение официанту кафе, перед визитом к «антиквару в штатском», весь обратный путь вёл себя удивительно тихо и старательно не смотрел в сторону пусть временного, но хозяина.

В подсобном помещении магазина по адресу Celebesstraat 32 остывал, уже покрывшийся характерными синими пятнами, труп капитана госбезопасности Вальтера Кривицкого. Маленький «Маузер» лежал рядом с человеком, причина смерти которого заключалось в том, что в будущем история его жизни получила слишком широкую известность[109]109
  Гиньоль – Наименование пьес, спектаклей и отдельных сценических приёмов, основой которых является изображение различных преступлений, злодейств, избиений и пыток и т.п.


[Закрыть].

    Прощание со старым Ван Бюреном вышло тёплым, хоть и слегка скомканным. Федорчуку не удалось отказаться от подарка, настойчиво предлагаемого, внезапно проникнувшимся к нему чуть ли не отцовскими чувствами, квартирным хозяином.

– Возьмите этот портсигар, он почти новый, а я почти бросил курить. Возьмите, сделайте приятно старику, да и вам он лишним не будет, серебро как-никак, а вы человек молодой, путешествующий, может и пригодится когда-нибудь, да и обо мне вспомните добрым словом.

В результате, контраргументы Виктора оказались слабее сказочной, насколько он знал европейцев, щедрости старика. Федорчук стал обладателем массивного, почти в три четверти фунта[110]110
  Вальтер Кривицкий (Самуил Гершевич Гинзбург) – кадровый советский разведчик, сотрудник РУ Красной Армии и ИНО НКВД, работавший в 20-30-е годы в странах Западной и Центральной Европы. В описываемый период – резидент в Голландии. В 1937 году, спасаясь от возможных преследований со стороны карательных органов СССР, бежал на Запад, вступил в контакт с иностранными разведслужбами, написал книгу «Я был агентом Сталина», умер при невыясненных обстоятельствах в Вашингтоне в 1941 году. Есть мнение, что он передал британской разведке информацию о работе и составе советских резидентур на территории Европы.


[Закрыть] серебра, гладкого, без рисунков и надписей, портсигара.

– Чемодан, вокзал… куда? – задался Виктор естественным в его положении вопросом, но решение пришло само собой, – конечно же в Гавр. Там – на пароход, три недели океанского путешествия и здравствуй, «город хорошего воздуха». Буэнос-Айрес. Пусть его знания о Южной Америке ограничиваются прочитанными в детстве книгами Ганзелки и Зикмунда[111]111
  Конечно же, это британский фунт (454 грамма), то есть портсигар весил почти 350 граммов.


[Закрыть], авантюризма нам не занимать, сами с кем хочешь поделимся. Пересидеть «в пампасах» пару лет, пустить корни, а дальше – на север, благо война Чако уже завершилась, и новых вооруженных конфликтов на континенте не предвидится. Сначала в Мексику, потом, если Бог даст, можно и до Штатов добраться. И буду я не Димитриос Халкидис, а, к примеру, Мэтью Коппер.

«Расписание пароходов знаешь, балбес? – быстро опустил себя с небес на землю Федорчук, – а то припрёшься в Гавр и будешь торчать как… прыщ на лбу». – В Гааге оставаться смысла не было, близкое знакомство с местной полицией, пусть даже и в качестве свидетеля, в его планы не входило.

Для начала следовало добраться хотя бы до Брюсселя, разобраться с новоприобретенным «имуществом» и заказать билеты на океанский лайнер.

«И всенеп-г-еменнейше, – мысленно подпустил ленинской картавинки Виктор, – пе-г-вым классом».

Если переходить из категории живущих в категорию плавающих по морю, то уж с полным комфортом. Тем более что денег у меня теперь, как у дурака махорки…

* * *

Мягкий диван купе поезда, везущего Федорчука в Брюссель, располагал к дремоте, но не тут-то было. Расслабиться не получалось, хоть тресни, а мысль об ударной дозе алкоголя была отметена как провокационная и вредительская. – Только гомеопатия! Никакой шоковой терапии, – мысленно провозгласил Виктор и, свернув пробку у купленной в вокзальном буфете плоской бутылки коньяка, сделал первый, осторожный глоток. На ум в этот момент откуда-то пришла странная аллегория с цыплячьей шейкой здравого смысла, хрустящей в мозолистых лапах реальности. Впервые за много лет захотелось перекреститься, настолько она была осязаема.

Последние несколько дней Федорчук ощущал себя чем-то вроде механической игрушки, не лишённой проблесков интеллекта, но всё-таки по определению тупой и ограниченной. Движущейся с маниакальным упорством к понятной, но от этого не становящейся своей, кровной, цели. Теперь, казалось, кончился завод пружины или сели батарейки, если говорить в терминах будущего. Что было причиной такого состояния, он даже не хотел задумываться, давным-давно приравняв «интеллигентскую» саморефлексию к мастурбации с явными элементами садизма. Короче, наступил полный и окончательный «game over» [112]112
  Ганзелка, Иржи и Зикмунд, Мирослав – чехословацкие путешественники, проехавшие в 50-е годы ХХ века на автомобиле «Татра» практически по всем континентам планеты. Наибольшей популярностью в СССР пользовались их книги «Там за рекою, – Аргентина» и «От Аргентины до Мексики».


[Закрыть].

«Реципиент» вёл себя на удивление тихо, да и что прикажете делать мальчишке, пусть и с немалым жизненным опытом, буквально придавленному битым и тёртым, во всех смыслах, пятидесятилетним мужиком?

«Как хрен с лимоном против дижонской горчицы», – ассоциация не заставила себя ждать. Также как очередной «микроскопический», по личным меркам Виктора, глоток коньяка.

Естественный, – чёрта с два! Противоестественный, как не крути, – шок от «переноса» наложился на привыкание к новому телу и периодические поиски, в дальних закутках сознания, следов первоначального «владельца» молодой «оболочки». К счастью, удивляться Виктор разучился ещё четверть века назад, в Афганистане. Жестокая реальность необъявленной войны с неявным, чаще всего, противником, вытравила любые поводы для удивления. Мир с тех пор стал восприниматься как совокупность вводных… «Солдат, не спрашивай», – вот и четвёртый тост подоспел. «А как же третий?» – пробовала возмутиться обыденная часть сознания. «Как-нибудь потом. Если захочу».

«За Самуила Гершевича Гинзбурга. За настоящего мужика, нашедшего единственно правильный выход. Земля пухом тебе, капитан»[113]113
  «Game over» (англ.) – конец игры, обычно неудачный.


[Закрыть].– Виктор махнул ещё глоток из горла. Соседей по купе не имелось, и некому было удивиться молодому – пожалуй, на чей-то взгляд. даже слегка лощёному мужчине, пьющему прямо из горлышка бутылки коньяк и отчего-то часто моргающему, словно в глазах у него щиплет от нестерпимого желания плакать. Плакать… от вынужденной своей жестокости, от безысходности чужого, не своего, бытия, от обречённости правильного, но тоже чужого, выбора.