Текст книги "В третью стражу (СИ)"
Автор книги: И. Намор
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)
– Но меня проверяли.
– Плохо проверяли.
– И Кольб рассказал вам обо мне?
– Да. Певица хорошее прикрытие.
– А не могут в Москве узнать про наш дивертисмент? – На мгновение выходя из роли, спросила Таня.
– Вряд ли. – Ответил Олег после короткого размышления. – Я уже думал об этом. Вероятность крайне мала, но… Но если даже и узнают. Ну, значит, ты просто побоялась сказать им правду. А разговор этот состоялся не в Антверпене, а в Праге после того, как ты со мной переспала.
– Но я с тобой в Праге не спала! – Возмутилась Таня.
– Верно. – Согласился Олег. – Но кто этому поверит?
* * *
Остаток дня они провели, неторопливо прогуливаясь по городу. О делах больше не говорили. Все, что требовалось обсудить, обсудили еще в ресторане, обговорив и ее линию поведения в Москве, и способы связи, и прочие жизненно важные мелочи, но заниматься этим весь день сочли излишним. Некоторая спонтанность в ее очевидным образом не заученном наизусть рассказе о встрече в Антверпене могла лишь добавить ему правдоподобия и искренности. И присутствие Олега рядом с Таней было теперь залегендировано. Немец выгуливал ее до отплытия парохода, развлекая лекциями об истории Антверпена и длинными рассуждениями о немецком музыкальном гении.
На самом деле говорили они, как ни странно, мало, и на это, по-видимому, у каждого имелись веские причины. Чувствовали настроение друг-друга и не пытались говорить ради самого факта разговора. Но и напряжения или неловкости от длинных пауз между короткими репликами не испытывал ни он, ни она. Напротив, и у Олега, и у Татьяны было ощущение облегчения, а почему так, каждый знал и сам, вернее понял позже, когда уже расстались.
Около восьми они зашли в бар неподалеку от порта, выпили по рюмочке коньяка и там же простились. Идти дальше Таня должна была уже одна.
– Удачи! – Сказал Олег, глядя ей прямо в глаза. – И до встречи. Я буду ждать тебя в Брюсселе.
– Скажи, Олег, – было очевидно, что Таня решилась, наконец, озвучить часть того, что непроизнесенное ощущалось дальним фоном все время их не слишком содержательного разговора. – Ты ведь здесь не один?
Конечно, можно было и отшутиться, сказав, что, разумеется, – нет, поскольку вместе с Таней их двое. А еще можно было сделать вид, что не понял, о чем идет речь. Были и другие варианты. Но Олег решил сказать правду. Сразу, без лишних раздумий решил, почувствовав, что так будет правильно.
– Нет. – Сказал он. – Нас трое. Со мной здесь два моих старых друга.
– Значит, трое. – Кивнула Таня.
– Четверо. – Поправил ее Олег.
– Пятеро. – Она снова смотрела ему в глаза.
– И кто же у нас пятый?
– Ее зовут Катерина Николова.
– Болгарка?
– Здесь.
– А там?
– Она из Питера. Но это она пусть тебе сама рассказывает. В Париже оставь ей записку у портье в отеле «Одеон», и она придет на встречу.
«Не проболталась … Надо же!»
– Правильное решение. – Кивнул Олег. – Когда приедешь в следующий раз, познакомлю тебя со всеми остальными. Пять человек – это сила.
– Прощай.
– До свиданья! – Поправил Таню Олег.
– До свиданья! – Улыбнулась она и неожиданно, резко привстав на цыпочки, поцеловала его в щеку.
А где-то сзади – то ли справа, то ли слева от того места, где стоял Олег «сводный духовой оркестр» грянул «Прощание славянки», и у Ицковича неожиданно защипало в глазах. Он оглянулся в поисках так к стати вступившего оркестра, но там, где он мог или должен был быть, ничего такого, разумеется, не наблюдалось. Однако музыка-то была! И Баст фон Шаунбург отчетливо ее слышал, вот только так и не понял, откуда она к нему пришла. Из далекого далека прошлого, когда, возможно, под этот же марш уезжал на «японскую»[130]130
Де-факто (de facto) – фактически, на самом деле (лат.); Де-юре (de iure) – юридически, согласно закону (лат.)
[Закрыть] сапер Моисей Ицкович, или из далекого будущего, где с этой мелодией тоже много чего было для него связано. Но так или иначе, она была с Олегом – эта тревожная мелодия – здесь и сейчас, в вечернем Антверпене 1936, а вот Тани, когда Баст обернулся назад, рядом уже не было.
Глава 9. Миссия
Вверх… Вниз… Вверх… И снова вниз…
«Кончится это когда-нибудь? – Татьяна лежала на кровати в своей каюте и страдала. – На койке». – Поправила она себя через «не могу» – Не вывалюсь, это главное. Понятно теперь для чего тут бортик, но вот желудок…Ох!».
Качка выматывала, ужин, которым угостил Олег, вывернуло уже через час, после того, как «Сибирь» отдала швартовы и вышла в открытое море. А теперь пустой желудок делал робкие пока попытки выйти погулять, как та кошка, которая гуляла сама по себе.
«Ох, мне! Хорошо хоть шифровку составить и отдать успела… А Олег несколько странно себя вел, не находишь? Не подкалывал как обычно… Или просто не до смеха стало?»
«Он мне нравится!» – Эхом пришла мысль, которую Татьяна решительно обозначила, как принадлежащую альтер эго – Жаннет.
«Я вся такая порывистая, вся внезапная такая. – Хмыкнула Татьяна. – Молчала бы шлюха малолетняя! Тебе и Рихард нравился, и этот капитан, что радиодело преподавал, и тот лейтенант – будто бы летчик, и снова Рихард и снова летчик. На передок слабовата? Ты сама хоть раз выбирала?»
«Так получалось». – Звучит виновато, но никаких особых переживаний не чувствуется.
«Дура! – А это как раз эмоция, и, не сказать, что слабая, потому что желудок вот-вот убежит… – Рихард – это же Зорге! Тот еще… дамский мастер!» – «Так получалось» – передразнивает Татьяна… сама – себя. – Так получали! Тебя РАЗРАБАТЫВАЛИ, милая, и не говори, что нет! И физически, и психологически – чтоб не привыкала к одному человеку, и, не дай бог, не влюбилась. Как проститутку готовили. А что завтра предложат? Стать любовницей Гимлера или Геббельса? Правда, хромой гад славянок, говорят, предпочитает…»
Но, видимо, от общей слабости организма Татьяна палку-то перегнула, и тут уже не выдерживает Жаннет:
«А ты сама-то, чем лучше!? Раз обожглась, а потом выбирала! Этот не хорош, тот дурак… Третий и вовсе тюбик зубной пасты не закрывает! Какой кошмар! Мама тебе что говорила? – «Терпимей будь к людям, Таня! С твоим характером одна останешься!» – Как в воду глядела!»
«Много ты понимаешь!» – Возмутилась Татьяна, которую этот странный моно-диалог несколько отвлек и от качки, и от связанного с нею состояния. – Ты меня поучи, болезная! Поучи!»
Но странное дело. Чем сильнее гуляли у нее эмоции, тем «живее» и активнее становилась на самом деле не существующая уже Жаннет.
«Сама стерва старая! – Перешло в контрнаступление альтер эго. – Какого черта ты Олегу нервы мотаешь? Отлично понимаешь – сам он тебя в постель не потянет, и будет делать вид, что всерьез воспринимает твои non probant prétexte[131]131
Ицкович ошибается. «Проща́ние славя́нки» был написан В.И. Агапкиным под влиянием начала Первой Балканской войны (1912-1913).
[Закрыть], и будет ждать, пока ты сама не запрыгнешь, созрев, или не запрыгнешь совсем, перестав ему голову морочить!»
«А почему, кстати, ему самому активность не проявить? – Попыталась защититься Татьяна. – Ну там, в Москве, допустим, понятно, жене изменять не хотел… Впрочем, другим жены обычно не мешают… Да он меня просто придумал!»
«Возможно! Что это меняет? Вот и выбери его… Сама!»
«Все! Уймись! Голова раскалывается!»
«Шизофрения?»
«Почти».
Качка…
«Уф…»
Но Жаннет действительно притихла, ушла, растворилась в тумане, колышущемся на краю сознания.
Вверх… Вниз… И опять вверх… Январское Северное море – это не летняя прогулка вдоль побережья Черного. «На теплоходе музыка играла, а я одна стою на берегу…»
Одна… Теперь у Тани пошла спокойная цепь воспоминаний, не прерываемая вмешательством подсознания.
Сама… Ну да, симпатичный, временами даже более чем, если бы влюбилась – закрутила бы так – мама не горюй. Однако же не закрутила, Значит, не влюбилась? А он женат, да и …
А теперь? Другой человек. Совсем другой. До ужаса, до полной прострации. Но она здесь, и он тоже здесь. И он… Да, красив, молод и… женат. Опять женат! Правда, здесь не то, что там, но все равно. И вообще, нужен ли он ей… в постели?
Но, видимо, существовали ключевые слова, на которые реагировала эта французская… комсомолка. Стоило упомянуть постель, как она тут как тут, словно и не уходила никуда.
«Мон шери! Кто из нас дура? Влюбилась бы? Как там ваш поэт писал: «Половодье чувств»? А как насчет «утраченной свежести»? Он женат четверть века, да у него… эээ… психофизиология уже другая! На девок – лишь бы девка – давно не бросается. Он дом построил, сад вырастил, детей поднял – все это просто так не оставишь, дала бы шанс – пришел бы. На себя посмотри – не девочка уже, в смысле – старуха сорокалетняя! А туда же, сама же ему говорила: «я девушка неромантичная», – вот трезво и подумай: а если это любовь?»
«Во, наехала! – Мысленно расхохоталась Татьяна. – Похоже ты и вправду втрескалась в Баста, золотко мое! Ладно, разберемся, подружка».
Мысль сделал очередной поворот: «Ты вот о чем подумай, тебе не кажется, что наша мышь белая – Оля, с этой австрийской крысой Кисси, чего-то намутить успели? Она, заметь, даже не дрогнула, когда я сказала, что мы сюда не одни попали. Что за блядская натура досталась тихоне Оле! Шлюха великосветская! И глаза стали какими-то масляными, когда об Олеге заговорили…»
Тут уже захихикала Жаннетт:
«Ну вот «в постели» не нужен, но ревновать буду! Ладно, определяйся… старушка!»
«Ехидна! – мысленно сказала сама – себе Татьяна, и ответила себе сама же – Стерва!»
«Вот и поговорила… Все, спать! Спать…».
* * *
«Галатее. Выход в Киле отменяется. Маршрут прекратить. Следовать в Ленинград на «Сибири» и далее без задержек в Москву. Центр».
Второй помощник капитана, опознанный Жаннет, как коллега, еще вечером при посадке на судно, когда проверял посадочные документы, и отозвавшийся на пароль, принес ответ из центра ранним утром, – было еще темно. Жаннет измученная качкой и ночным бдением, бледная и растрепанная открыла дверь каюты на условный стук. Приняла сложенный вчетверо листок, поблагодарила кивком и поспешила захлопнуть дверь, не желая «красоваться» перед мужчиной – даром, что коллега – в разобранном состоянии. За расшифровку принялась без спешки только тогда, когда привела себя в относительный порядок. Правда, с утра ей было уже несколько легче. То ли качка уменьшилась, то ли организм, наконец, адаптировался.
– Шторма не было. – С улыбкой сообщил «коллега» в ответ на ее вопрос «не пострадал ли корабль в таком жестоком шторме?» – Просто поболтало немного. – Объяснил он, принимая ответную шифровку. – Чуть сильней, чем обычно, но все-таки не шторм.
Звучало обнадеживающе, но главное, Центр отреагировал именно так, как ожидалось и хотелось, и это – «внушало осторожный оптимизм».
В ресторане за завтраком, Татьяна хоть и с опаской, но уж очень хотелось – поела, и неприятных последствий не последовало.
Но «веселая» ночь не прошла бесследно.
«Что-то я не додумала». – Размышляла Таня. – «Ах, да! Крыса Кисси и Олечка-тихонечка».
Собственно тихоней Оля стала с годами. А по молодости лет была вполне «боеспособна». Еще в школе разряд по лыжам выполнила. Даже на областных соревнованиях за район бегала, а уж в институте, когда биатлонная команда оказалась без женщин – предложили попробовать пострелять, и как ни странно неплохо пошло. И стреляла, и бегала на удивление всем – даже норму кандидата в мастера выполнила, победив на областной спартакиаде и в спринте, и в классической «пятнашке». Всех рвала! Потом, правда, забросила это дело – учеба… да и полнеть начала. А вот недавно, еще «там», рассказывала – в тир случайно попала – так мужики обалдели, глазам своим не поверили, что бы библиотекарша и так… Но при всем при том именно что тихоней стала. Затихла, «в сторонку отошла», да так там и стояла, не пытаясь не то, что бы шаг какой-нибудь решительный сделать, но и просто голос поднять. Однако это «там», а здесь, в этом их новом «сейчас» все совсем не так. Видно Кисси – эта австриячка… «свободного нрава» – так на Ольгу подействовала, что тушите свет!
«Ох-хо – бомба та еще получилась… И… секс-бомба!» – Мысленно улыбнулась Татьяна, вспомнив, как выглядела подруга при их последней встрече в Гааге.
«А как перепугалась, когда узнала, что я на «Сибири» поплыву – «он же погибнет!» Хорошо хоть вспомнила, в конце концов, что не сейчас погибнет, а «в 41, когда из Таллина детей и раненых вывозить будет». Да, и выходит, что разбомбят немцы этот вот пароход, и несколько сотен человек так и уйдут под воду. А кораблик хорош, и новый совсем… – Татьяна прогуливалась по палубе, благо погода позволяла, с любопытством рассматривая незнакомую ей ни в первой, ни во второй ипостаси архитектуру морского судна. – «Значит в Ленинград. Еще три дня пути… или четыре? Надо уточнить расписание… Ох, не дай бог, только еще одного «не шторма» и уж тем более настоящего! А кораблик мы сохраним. Вывернемся наизнанку, но сохраним. Просто не допустим, чтоб нас бомбили, вот и сохраним!»
* * *
Между тем, «Сибирь», дождавшись очереди у шлюза и взяв на борт немецкого лоцмана, входила в Кильский канал. Татьяна вновь удивилась – канал очень узкий – местами чуть ли не уже Яузы – теплоход, казалась, вот-вот заденет берег с одной или другой стороны, но кое-где были и расширения – там ожидали прохода встречные корабли. А вдоль берега какие-то заводики, склады – не поймешь, чуть дальше пошли отдельные усадьбы и запорошенные снегом деревья в ровных рядах, похоже – сады.
«Яблони». – Решила Таня.
«Сибирь» шла медленно. Но часа через четыре вышла-таки в Балтику, и ошвартовалась в Киле.
По громкой трансляции объявили, что стоянка сокращена до шести часов и в 20-00 теплоход отчаливает. Насколько поняла Татьяна – капитан хотел выдержать расписание – так как той ночью корабль шел каким-то хитрым курсом, чтобы «избежать бортовой качки и обеспечить пассажирам максимальный комфорт». Таня, представив, что с ней стало бы, если не только вверх-вниз, а еще и влево-вправо, непроизвольно схватилась за ближайшие леер – «Оххх…»
Собственно это была последняя остановка, следующая – Ленинград. Часть пассажиров, севших еще в Лондоне, сошли на берег. Кто-то, возможно, просто прогуляться по твердой земле и пройтись по городу. Команда что-то лихорадочно грузила на борт. Татьяна, получившая запрет на выход с корабля, прошла в кают-компанию, где сейчас было пусто, но зато имелось в наличии неплохое пианино. Откинула крышку, и хотя сама играть не умела, но расположение клавишь-нот понимала памятью Жаннет. А Жаннет мама в детстве пыталась учить игре на аккордеоне, впрочем, без успеха: упрямая девчонка после месяца занятий заявила, что не намерена тратить время на тупые гаммы и глупые детские песенки и, устроив скандал, занятия прекратила. Татьяна понажимала в разных местах по клавишам – просто послушать звуки, и наконец, одним пальцем начала выстукивать: «Чижик, пыжик, где ты был…».
У каждого времени свои песни – кто это сказал? – не важно, – очень немногие из них войдут в золотой фонд – Что мы помним из тридцатых годов? Ммм… сходу и не скажешь. Ну, по фильмам: Рио-рита, широка страна моя родная, что-то пела Эдит Пиаф… Какая Эдит Пиаф в 36 году!? Она моложе Жаннет должна быть! И только начинает петь в каких-то мутных забегаловках Парижа. Да и песен-то у нее своих еще нет! Между тем постукивая пальцами по клавишам. Татьяна вдруг уловила что-то знакомое: таа-ти-ти, ти-таа-ти, таа-ти – азбука Морзе, – пришло из подсознания: «доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер – ДРН, нет ерунда какая-то, – доо-ми-ки ре-шаа-ет ноо-мер… Аааа!!! Бессаме, беса-аа-ме му-учо! Оооо!» Консуэла Веласкес – хит всех времен и народов, я же фильм про нее видела… Стоп! Она же написала эту песенку перед самой войной или во время? – не помню, но точно не сейчас! И было ей шестнадцать лет. Ограбим девочку? А напишет она эту песенку здесь? Мда… Этическая проблема – не напишет, и все – не будет «хита всех времен и народов», а может она что-то другое напишет? – Еще и получше? Нет, такие шедевры раз в жизни случаются, да и то не у всех… Или не случаются. Ведь не известно еще, чего мы тут наворочаем? Может девочка и не встретит того парня, которому она написала «Целуй меня», а другому такое и не напишет… Ох… Куда меня занесло – подумала Татьяна, как там Скарлетт говорила? – «Я подумаю об этом завтра!». А «Завтра была война», а тут мы войны не допустим. И значит, песен военных лет не будет, а это достояние нарда и культура. Войну мы отменим, а вот культуру отменять не будем – песни нужно вспоминать и записывать и пусть люди слушают».
«Угу, седьмую Шостаковича, тоже запишешь? Если обойдется без блокады – с этой потерей смиримся!»
«Вот наворочала! В общем ясно: Бессаме, бессаме мучо… – пальцы уже подобрали мотив, – а вот слова, слова… Может Олег знает, у него вроде жена испаноязычная…
Олег, жена – тьфу, кончится это когда-нибудь? Кто о чем, а вшивый о бане!
Хи-хи-хи – донеслось из подсознания.
«Дантес лежал среди сугробов, … И улыбалась Натали…»
* * *
В финский залив вошли утром. «На траверзе Таллин» – сообщили по громкой трансляции. Еще пара часов хода и в свете поднявшегося, наконец, солнца, заблестели золотом купол Исакия и шпиль Адмиралтейства. Швартовка, спуск трапа, выход на пирс заняли некоторое время. Пограничный контроль, таможенный – на удивление быстро и без вопросов
«Предупредили». – Поняла она, когда увидела «комитет по встрече».
Встречали двое. В штатском. Один повыше, другой… – пошире, Назвали пароль, представились – лейтенант Таковский, лейтенант Сяковский: «Будем сопровождать вас, товарищ, до Москвы».
Когда садились в машину, уже темнело. Васильевский остров, Большой проспект… Мест этих Таня не знала, но догадалась, что едут к мосту. А он оказался совсем темным, и реки невидно – лишь белый лед отсвечивает сквозь мглу, и темная громада Зимнего дворца. А вот Невский проспект узнала. Пошел мелкий снег, заметелило. Заснеженный, темный город. Чужой, незнакомый, производящий тягостное впечатление. Или это настроение у нее такое случилось? Московский вокзал, депутатский зал.
«ВИП – персона», – прокомментировала мысленно Татьяна, но усмешки не вышло.
– Здесь подождем поезда, сообщил лейтенант, что повыше – Татьяна их фамилии пропустила мимо ушей – «Сергеев, Семенов? Семен Сергеев или Сергей Семенов?»
– Хотите есть? – спросил другой, тот, что пошире – «Михаил»
– Нет, на корабле успели пообедать, – ответила Татьяна. «Вовремя «коллега» посоветовал-напомнил: в городе еда другая будет».
Сели в «Красную стрелу».
«Слава богу, хоть купе, пусть и с мужиками». Ну у этих «мужиков» работа такая…
Лейтенанты бдели-бдили по очереди. В Твери, которая Калинин, Татьяна проснулась, – вышла из купе, и сразу подхватился и Миша, – «курить очень хочу»…
Белая ночь в Петербурге? – Черный день в Ленинграде!
* * *
Москва встретила ярким солнцем и легким морозцем.
«Семьсот километров, а светает на два часа раньше». – Подумала Татьяна, выходя на перрон Ленинградского вокзала.
Впрочем, никакой самостоятельности. Их встретили у вагона.
– Машина на стоянке, сказал встречавший – молоденький паренек в пальто и ушанке – отобрав у лейтенанта второй – Танин – чемодан.
Мотаясь по Европе, Татьяна не испытывала особенного удивления и «временнОго» шока у нее не было: заграница, там все другое! А тут вдруг накатило. Площадь трех вокзалов не изменилась, во всяком случае, на быстрый взгляд. А вот «трех зубов» – Внешэконом и Альфа банков за Каланчевкой не оказалось, и это было как удар под дых. Не было и сталинской доминанты – гостиницы «Ленинградская». И вообще, как показалось Тане, город стал как-то ниже и больше похож на ее родной приволжский провинциальный городок.
«Извозчики!» – Удивленно порадовалась Татьяна, обратив, наконец, внимание на попутный и встречный «транспорт».
– «От Сокольников, до Парка на метро» – непроизвольно напела вслух.
– Давно в Москве не были? – спросил шофер, почувствовав настроение.
– Кхх…– кхх… – закашлял лейтенант Миша.
– Молчу, молчу – замахал руками, бросив «баранку», водитель.
– Рули! – строго сказал Семенов-Сергеев.
В управлении встретил начальник отдела.
– Свободны, – сказал лейтенантам. – Как добрались? – а это уже Жаннет.
– Спасибо, неплохо, в море, правда, покачало – чуть не умерла. – Улыбнулась Татьяна.
– Ну, для умирающей вы неплохо выглядите! – Сухо заметил Штейнбрюк[132]132
Неубедительные отговорки
[Закрыть]. – Что ж, добро пожаловать домой!
– Спасибо, – разговор ее не «напрягал», Жаннет была рядом и все, что требовалось, «подсказывала в режиме реального времени.
– Так, – кивнул Штейнбрюк, одетый по какой-то оказии в форму. – Поживете пока в гостинице при управлении. Пишите отчет, подробный. Про Вальтера уже знаем, но хотелось бы знать подробности вашей встречи. Идите, вас проводят. Жду завтра в 20-00.
– Слушаюсь! – Татьяна от такого тона аж вытянулась и готова была «щелкнуть каблуками», но каблучками, что на ней, не щелкнешь, да и не умеет она эдак-то.
Ее проводили – «Отконвоировали?» – в гостиницу. Не гостиница, разумеется, – одно название – скорее общага. Маленькая комнатка с зарешеченным окном, спартанская обстановка. Вешалка-стойка у двери. Две кровати с металлическими набалдашниками в виде шаров, две тумбочки. Квадратный стол у окна, два стула при нем, а на нем пустой граненый графин, стакан, числом один, стопка линованной бумаги, перо и чернильница-непроливайка. Шкаф. Дверь в туалетную комнату, умывальник.
«Оооо! «Хол»-«Гор» – – Похоже номер «люкс»! Даже теплая вода есть, и на том спасибо!»
Сопровождающий сухо проинформировал: «Обед и ужин вам принесут из столовой. Если что-то понадобится, сообщите дежурному сержанту на входе».
«Вот так, примерно…» – мысленно сыронизировала Татьяна – «Внутренняя… гостиница?»
* * *
Крутится пластинка. Шипит. «Танго… в Париже танго…» И комната вращается вокруг нее, а патефон испорчен, испорчен… тянет мелодию, растягивает слова… Тааанннгооо… Долго, медленно, искаженным, размазанным во времени и пространстве собственным ее голосом, превращающимся в низкий, чужой…. Мужской? Мужской, разумеется, капитан Паша – мужчина. Мужчина?
«Ах, да. Мужчина… ведь мы о НЕМ!»
– Где это произошло? – приходит вопрос из темноты слева, но отвечать надо куда-то вправо, потому что комната…
– Что именно? – «Ох… Это ее голос? Господи прости! Да, разве же у нее такой противный писклявый голосок?»
– Вы сказали, к вам подошел мужчина…
«Свет в глаза, – слепит, – кто это спрашивает? – Знакомый…»
– А! – Да, да. Мужчина. – «ОН. Даже в подсознании безымянный ОН. ОН. ОН. ОН… Мне страшно – это Жаннет – УЙДИ!!!». – Не знаю. На улице.
– На какой улице? – Штейнбрюк? Может быть, но почему говорит из-за ее правого плеча?
– Не помню. – «Ну как можно запомнить улицы в чужом незнакомом городе? Она что телефонный справочник?» – Н-н-е знаю. Я в Антверпене раньше не… не бывала. Только карту…
«Это карта города, – тетка в шерстяном жакете, сложенный вчетверо лист. – Ты должна запомнить основные направления… Порт, вокзал, гостиница…»
– Он говорил по-немецки?
«Что? Кто?!»
– Нет, – качает она головой, от этого движения комната начинает вращаться быстрее. Быстрее, еще быстрее… «Танго, в Париже танго!» – Нет! Он заговорил со мной по-французски.
– Что он сказал? – Справа.
– Он говорил по-французски? – Слева.
– Припомните! Что он сказал? – Штейнбрюк.
– Он… ска… Прошу прощения, мадемуазель… Нет, наверное, «извиняюсь». – «Ах, как крУжится голова, как голова… кружИтся!» – Мне кажется, он сказал: «Извините, мадемуазель, но мне надо с вами поговорить». Что-то такое.
– Где это произошло? – Из-за спины.
– Что?
– Где он к вам подошел? – Слева.
– Он говорил по-немецки? – Справа.
– Я же сказала, не помню! – «Боже, какая пискля!»
– Не помните, на каком языке он говорил?
– Нет.
– Так, где он к вам подошел?
– Не помню.
– Ну, хотя бы в какой части города? – Опять Штейнбрюк.
«ОН…»
– Сэйнт …Амадеус?
– Может быть, Синт Амандус? – Предлагают из-за спины.
«В танго, в парижском танго…»
– Да, точно. Синт Амандус.
«Я подарю вам сердце в танго…»
– Как он выглядел?
«А ночь синяя, и сладкое вино… Господи!»
– К… кто?
– Этот мужчина. – Снова Штейнбрюк. Спокоен, деловит, равнодушен…
«Машина…»
– Высокий…
– Насколько высокий? – Слева.
«Ведь ОН высокий? Ведь так? О, да. ОН теперь высокий…»
– Н-ну, у меня были туфли на низком каблуке, – она пытается вспомнить, но перед глазами несется круговая панорама комнаты, смазанная скоростью и визгом разогнанного до высоких оборотов мотора. – Я… мне кажется… я не доставала ему до плеча…
– Метр восемьдесят, примерно. – Предполагает капитан Паша справа.
– Да, возможно.
«Возможно… Скорее всего… Где-то так… Метр… и еще… почти метр… ОН…»
– Итак, он подошел к вам. – Слева. «А кто устроился на подоконнике слева? Знакомое лицо…» – На кого он похож?
– Ни на кого.
– Можно предположить, что он француз? – из-за спины.
– Нет, – трясет она головой. – Нет. Если только не из Лотарингии или Нормандии…
– Значит, сразу видно, что немец. – Кивает Штейнбрюк. – Типичный немец, не так ли?
«Сколько раз он ее об этом спрашивал? Десять, двадцать? И еще художник рисовал … два раза? Или, нет. Кажется, три… Или мне это только приснилось?»
– Или голландец. – Говорит она, но губы и язык не слушаются, и горло способно, кажется, издавать только хрип. – Или… или бельгиец.
– Он хорошо говорит по-французски? – Справа.
– Грамотно, – отвечает она. – Небыстро, но… он ошибается… не часто, но… иногда. Достаточно, чтобы… И акцент…
– Акцент немецкий? – Из-за спины, хлестко, угрожающе.
«Сукин сын! Выблядок!»
– Нет, еврейский! – Выплевывает она вместе с густой слюной.
– А по-немецки он с вами говорил? – Штейнбрюк невозмутим, холоден, деловит. И предельно вежлив. Ни ругани, ни перехода на «ты», ничего…
– Нет. – Выдыхает она с силой, пытаясь прочистить горло. – Ни слова.
– Вы сказали, что встреча произошла в Синт Амандус. – Снова капитан Паша. – На какой улице?
– Не помню.
– А какую-нибудь другую помните? – вопрос уже слева.
«Пинг-понг! Туда-сюда, обратно… Тебе и мне … Тьфу!»
«Устрой истерику!– предлагает Жаннет. – Я бы…»
«Ты бы…УЙДИ!»
– Вы слышали вопрос?
– Да… Бругстраат… бруг – это мост, ведь так?
– Да, по-голландски это мост. – Подтверждение приходит из-за спины, и сразу же шелест бумаги.
«На карте ищет…»
– Почему вы запомнили именно эту улицу? – А это снова Паша-капитан.
– П… потому что… Вы мне не верите?! Вы!!! Вы…
– Прекратите истерику! – Властно, как хлесткой пощечиной… Штейнбрюк…
«Мразь!»
– Итак? – Паша-инквизитор.
– Там была улица Бругстраат, и… Мост. Я подумала, это значит «Мостовая». И еще… я запомнила кондитерскую. Проходила мимо… открылась дверь, и на меня пахнуло теплом, ванилью, и еще кофе…,. Я хочу пить!
– Высокий, похож на немца. – Говорит Штейнбрюк.
– Я хочу пить!
– Высокий, похож на немца. – Равнодушно повторяет Штейнбрюк.
«Не сдавайся! «В Париже…» В Париже Эйфелева башня и… танго. В Париже…»
– Я хочу пить! Дайте, пожалуйста, воды!
– Высокий…
– Воды!
– Похож на немца.
– Во… Я не сказала, что на немца. Может быть, скандинав, бельгиец… Воды?
– Волосы? – Слева, от окна.
– Дайте воды! Темно-русые.
– Может быть, каштановые? – гад из-за спины.
«Ну, ничего сволочь! Когда вам будут отбивать яйца в НКВД, вспомнишь этот день!»
– Я хочу пить.
– Вы не ответили на вопрос.
«Мразь троцкистская!»
– Нет, не каштановые. – Она сглатывает, но и слюны нет. – Темно-русые, волнистые… немного…. Подстрижен коротко… Дайте пить… – глас вопиющего в пустыне – безнадежно, ясно – не дадут. А комната уже не вращается – плывет. Медленно, тягуче, как балтийская волна. Тянется…
– Он был без шляпы?
– Ч…то?
– Он был без шляпы? – Пот заливает глаза, и в ушах гул, и непонятно уже, кто задает вопросы и откуда.
«Чудище стозевно, многолико… Но… Но в Париже… ОН… И танго… В Париже…»
– Нет, – трясет она головой. – Нет… Он был в шляпе… но когда мы зашли в кафе… В кафе… в кафе…
– Вы зашли в кафе, и он…
– Он ее снял.
– И вы увидели его прическу?
– Да.
– Где расположено это кафе?
– Не помню.
– Опишите место. Как выглядит кафе? Что напротив? Что рядом?
«Боже мой! Мой… мой… Голова… Вопросы, вопросы… тридцать тысяч одних только вопросов… Гоголь… Не помню, не знаю, где-то, как-то… Ну, чего вы все от меня хотите?!»
А время тянется, и комната то кружится в вальсе, то скользит в фокстроте, то мечется в танго. И хочется пить и в туалет. И умыться. Смыть пот с лица и с тела. И кофе, и закурить. И… Да, и водка сейчас бы не помешала.
«Стакан!»
«Ты выпьешь стакан водки?» – Ужасается Жаннет.
«Выпью…»
«А два?»
«А это уже анекдот, Василий Иванович! Уйди, а?»
«Мон шери! Расскажи им это… по-французски!»
– Почему вы смеетесь?
– Я? Я хочу пить. Можно мне воды? – Спросила, описав в подробностях кафе, где ужинали с Бастом.
– Позже. – Холодно останавливает ее Штейнбрюк. – Опишите еще раз этого господина. Все, что запомнили. Внешность, одежда, манера говорить…
«Баст… О, ты красивый мужчина, Баст фон Шаунбург. Сволочь немецкая! Бош! Шваб! Скотина… Фашист! Но да, красавец.»
– Я хочу пить! – Повторяет она после каждого очередного пассажа. – Вы слышите, я… хо… хочу… пить! Высокий, широкоплечий… Нет, не вата… Знаю. Женщины это видят.
«Отвлеки их, переключи…»
– Вот вы тощий. И плечи… узкие. А у Паши задница, как у бабы… А этот настоящий мужчина. Атлет! Дайте воды!
– А я хочу знать, почему вы нам лжете! – Кажется, Штейнбрюк совершенно спокоен. Но это не так. Он уязвлен. Но ему это, как слону дробинка. А вот капитан Паша… Вот его она уела, таки уела! – Сопит! Но ведь все правда. Рыхлый, белый, и бедра широкие…
– Что случилось во время посещения Гааги? – слева.
– Что вам сказал резидент? – справа.
– На кого ты работаешь? – из-за плеча, перейдя на «ты».
«Но…
В танго, в парижском танго,
Я подарю вам сердце в танго,
А ночь синяя, и сладкое вино…»
* * *
Прессовали долго – 26 часов – плотно, упорно, методично наматывая нервы на барабан, не жалея себя, и уж, разумеется, не жалея ее. Пережидали обмороки, – немного воды на лицо и пару глотков, когда из ее горла невозможно было уже извлечь ни капли голоса, но спать не позволяли, и расслабляться не давали тоже. Жали, выдавливая сознание, рвали жилы, пытаясь добраться до подсознания, которое расскажет им все. Но не били, это правда. Не пытали, хотя пытка бессонницей и жаждой…
А потом все кончилось. И ей дали уснуть. Упасть со стула на пол, свернуться калачиком на холодном пахнущем воском паркете и заснуть. А когда она проснулась, все было как прежде. И обед, и душ, и чистое белье, и разговор за чашкой чая и в совершенно другой тональности.
Впрочем, чашек не было: стаканы в подстаканниках, самтрестовский коньяк – по чуть-чуть, для настроения – и папиросы «Казбек». И Штейнбрюк был теперь любезен и даже улыбчив и одет в штатское. А Паши не было, но зато в беседе участвовала женщина-старший лейтенант и тот «голос», что раньше подавал реплики из-за спины. Голос принадлежал мужчине – молодому еще, но с седыми висками.
– Надеюсь вы все понимаете. – Снова на «вы» – Это он? – Штейнбрюк открыл папку и выложил перед Таней три карандашных рисунка. Рисунки были хороши, ничего не скажешь. И Баст на них был вполне узнаваем.