Текст книги "В третью стражу (СИ)"

Автор книги: И. Намор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 36 страниц)

Мама на руках держала? Ах, у вас тоже был парад? На Елисейских полях… Сколько же тебе было, семь лет?

И танки видела? Какие у вас тогда могли быть танки? Да…

Нет, это будет куда более страшная война,…Ох,… а ведь немцы уже в сороковом свой парад в Париже устроят…

Может, может! Скажи спасибо, что в Москве не устроили! Тогда бы уж точно… Да, да именно это слово. По-русски лучше и не скажешь! Да, не красней, не девочка же! Ну вот…

Да, победим, конечно. И будет парад в Москве в сорок пятом, и мой дед на фронте погибнет, и бабушка умрет от недоедания, и еще много… много… и женщин французских налысо стричь будут!

Кто? А мужики ваши!

Ну, кого-то может и было за что, но другим-то выживать надо было… а мужики ваши – трусы, сначала сдали Францию, а потом злобу за импотенцию свою – на женщинах вымещали…

Что делать? Вот это вопрос, подруга. Прибить Гитлера и этих… – Таня плыла, язык уже заплетался – других на букву г… – двести грамм водки под кусочек шоколадки – ге… ги… го… говнюков! Вот! – вырулила Татьяна…

Поспорили, поплакали, согласились, что все мужики сволочи, и хотят только одного. Решили, что хоть история и не имеет со-сла-га-те-те-те-ль-но-го наклонения, они сослагут. Или как там правильно сказать – сосложат? Изменят! А будущее создадут… светлое и счастливое.

«Все сестренка, давай баиньки, иначе плохо нам будет завтра…» – Как старшая по спальне объявила Таня, у которой, то ли от перегоревших нервов, то ли от алкоголя, – все плыло перед глазами, и в голове был, что называется «сумбур вместо музыки».

* * *

Утром, когда умывалась, – вторая дверь оказалась входом в туалет, рассчитанный на два купе, – Татьяна неожиданно почувствовала головокружение и ломоту в пояснице.

«Ох, вот этого я не ждала!» – Еще не вполне адекватно понимая ощущения нового собственного тела, подумала она и прислонилась к стене.

«Ты что, «там» беременная?» – подумала Жаннет.

«Нет, просто не вовремя. У меня еще пара недель была», – откликнулась на вопрос Татьяна.

«Для тебя не вовремя, а для меня, слава богу, в самый раз! Уступи-ка место, сестренка, ты, я думаю, сразу не справишься, ведь так?»

Жаннет приняла тело под свой контроль и полезла в саквояж, бормоча под нос: «Где тут мой пояс?»

«Да, сложнова-то, – прокомментировала Татьяна процесс, и тут же подумала о главном, но уже совсем в ином ракурсе: – А ведь скоро война, и как же на войне с этим справлялись? Как там медаль у женщин мужики называли – «За боевые услуги»? – свиньи! Да только за одно это на фронте медаль боевая заслужена!»

«А давай, как у вас изобретем – с крылышками – враз миллионершами станем!» – развеселилась Жаннет.

«Между прочим, очень даже, – сразу же согласилась Татьяна, пытаясь сообразить, смогут ли здесь наладить выпуск чего-то подобного? – Скольким женщинам жизнь облегчим! И – да, денег на этом можно сделать… немеряно.»

Настроение, как ни странно, резко улучшилось.

«Красизофрения? – подумала Татьяна-Жаннет. – Ну, что ж, слияние не слияние, но жить уже можно. И – не сумасшествие, а это – главное!»

Она, посмотрев в окно, поняла, что за делами и «разговорами» совершенно не заметила ни времени, ни дороги, а поезд шел уже в предместьях Праги…

* * *

И вот гуляет она по Праге, потихоньку свыкаясь с двойственностью своей новой натуры, которая, двойственность, следует отметить, чем дальше, тем меньше ей мешала – гуляет, и видит вдруг кафе, про которое когда-то давно, несколько лет назад, то есть, в той еще жизни, гид рассказывал московским туристам. В этом, де, кафе – то есть, каварне, если правильно говорить – сиживал в оно время сам великий Кафка.

«Кафку читала? – интересуется она у своего Альтер Эго.

«Нет…» – Всплывает слабое удивление откуда-то из подсознания.

«Тогда, в койку[95]95
  Вино в современном греческом языке называется κρασί. На древнегреческом οἶνος (родственное русскому слову вино и латинскому vinum). Греки пили вино разбавленным, смешивая с водой. Смешивание вина обозначалось словом κεράννυμι «смешивать». Выражение οἶνος κερασθείς «разбавленное вино». Неразбавленное вино обозначалось словом ἄκρατος (приставка α– передает отрицание).
  Энотерапия – (греч.– οϊνος – вино; therapia – лечение) – метод лечения человека виноградными винами, раздел клинической медицины изучающий свойства виноградных вин и влияние их на органы и системы организма человека.


[Закрыть]!» – Смеется Таня, толкает дверь, слышит звон колокольчика, и упирается взглядом в холодные голубые глаза, в которых – или это ей только мерещится? – начинает происходить такое, что у нее самой мороз по позвоночнику и жар по щекам и… ну, в общем, по всему телу.

Такое можно придумать? Ну, разве что во второсортном любовном романе! А в жизни… Нет, в жизни, разумеется, порой случаются очень странные совпадения, но… редко!

И вот он сидит в кафе напротив, пьет кофе, курит сигару и читает газету. Он совершенно непохож на себя, но все-таки он – это он, потому что от немца, как поняла Таня, осталась только внешность. И внешность эта, надо признать…

«Стресс и гормоны! – сила пострашнее красоты. В 23 года так и должно быть, а уж когда на тебя смотрит такими глазами такой мужчина! Но ведь и обаяние Олега, который был симпатичен Тане еще там: «где-то и когда-то, в еще не наступившем», – никуда не делось. Так что, ой! И еще раз ой! Потому что влюбиться в ее обстоятельствах… А почему бы, собственно, и не влюбиться?»

«Любовь на Титанике… – думает она, отступая от решетки и, повернув голову влево, чуть заметно улыбается молодой женщине в приталенном бутылочного цвета пальто с пышным воротником из рыжей лисы. – Ну, где-то так и есть. Европа 1936 года – тот еще Титаник».

* * *

А делать, как оказалось, ему было совершенно нечего. Олег даже удивился такому повороту дел. И Вена ничуть не манила своими очевидными архитектурными достоинствами, и идти разыскивать Зигмунда Фрейда или Стефана Цвейга, которые здесь сейчас жили, вдруг расхотелось. Хотелось, как ни странно, быстрее забраться в поезд и ехать в Париж, где – вот неожиданность какая! – его с нетерпением ожидал Витька Федорчук. Он так и сказал, мол : «Je vous attends avec l'impatience, l'ami gentil! S'est ennuyй et caetera, et caetera»[96]96
  Парафраз старого анекдота: Жена упрекает мужа: – Вот ты приходишь вечером с работы и сразу же командуешь: «В постель!» Нет, чтобы поговорить со мной об искусстве, о литературе…
  – Пожалуйста. Ты Рембрандта читала?
  – Нет, а что?
  – Тогда в постель!!!


[Закрыть]. Сукин сын! Но ведь по существу-то ничего не объяснил, потому что не мог, наверное. Но, даже понимая все это, Ицкович себе места не находил, сгорая от нетерпения и мучаясь неизвестностью. Что там могло произойти? Почему Витька все еще в «здесь», когда неделю как должен быть в «там». Ну, уж до Нью-Йорка-то мог ведь уже добраться?

И Таня еще… Олег бродил по улицам Вены, что называется, не разбирая дороги. Куда ноги несли по холодным, кое-где припорошенным снегом или покрытым наледью улицам, туда и шел, пока неожиданно для самого себя не попал в простейшую ловушку, которую на самом деле не кто-то устроил, а сам он в себе вырастил за эти два дня. Распахнулась дверь очередного венского кафе, и Олег даже споткнулся, когда до него долетела чуть хрипловатая – с потрескиванием – мелодия. Это был, разумеется, патефон, и, конечно же, это было танго «У моря», и это был оркестр Барнабаса фон Гецци, который в этой или какой-то другой записи Ицкович, любивший музыку начала века, слышал множество раз.

«От же!» – Но у него даже слов не оказалось, чтобы выразить свои чувства, потому что мелодия эта каким-то совершенно невероятным образом вернула его «во вчера», в уютную пражскую каварню, ничем принципиально не отличимую от этого, например, заведения. И Олег «услышал» другую мелодию, и снова увидел идущую к нему через зал Жаннет, и сердце его наполнилось теплом и восторгом.

Сказать, что Жаннет произвела там, в этом пражском кафе, фурор, значит, ничего не сказать. Фурор, фураж, фужер! Люди – их было немного счастливцев, услышавших в 1936 году чарующее «Танго в Париже», да еще в таком исполнении – так вот люди эти повскакали с мест и аплодировали стоя, и улыбались, и чуть ли не плакали от переполнявших их чувств. Они были возбуждены и счастливы, и, честно говоря, Олег с Таней тоже были счастливы, но Таня застеснялась вдруг, покраснела, и заторопила Ицковича, предлагая как можно быстрее покинуть место неожиданного триумфа. И Олег не стал с ней спорить, купил Тане-Жаннет букетик каких-то цветов – и откуда в зимней Праге цветы? – кинул на столик деньги, и, подхватив, девушку под локоть, повел из зала. Но не тут-то было. В фойе их перехватил один живиальный толстячок, настолько похожий на карикатурного буржуя, что Ицковича чуть на смех не пробило.

– Тысячи извинений, – сказал «буржуй» по-немецки. – Я не знаю, кто вы, фройлен, но вы великая певица! Поверьте человеку, который отдал антрепризе 20 лет своей жизни. – Он был возбужден, по высокому лбу с залысинами стекал пот. – И песня! Боже мой, какая у вас песня! Вы войдете с ней в историю, фройлен! Вам будут аплодировать лучшие залы!…

– Благодарю вас, – остановила поток его красноречия Татьяна. – Но это не входит в мои жизненные планы.

Голос ее звучал настолько холодно, что антрепренер даже отступил на шаг, но сдаваться, судя по всему, не собирался.

– О, прошу прощения, мадемуазель! Прошу прощения! Я был… – зачастил он, оправдываясь. – Я был невежлив. Ради бога! Но, может быть, вы будете так любезны, взять мою визитную карточку. Если вдруг…

«Если вдруг! – Согласился с ним Олег и вошел в кафе, из которого слышалось танго. – А почему бы и нет? – Спросил он себя, садясь за столик и извлекая из нагрудного кармана пиджака крошечный белый прямоугольник визитки. – Курт Рамсфельд, антрепренер. Берлин… «

Безумное предложение Рамсфельда показалось ему сейчас чрезвычайно интересным. Ведь певица имеет обыкновение гастролировать… Изумительное прикрытие, если подумать, – просто как у Маты Хари, а следующим летом в Берлине Олимпиада, и…

«Да, – решил он. – Это следует обдумать, но Мата Хари плохо кончила…, впрочем… «История в первый раз – трагедия, второй – уже фарс», – как утверждал кто-то очень умный… или древний?»

– Кофе и рюмку коньяка, – сказал он кельнеру и закурил.

* * *

До отправления поезда на Париж оставалось еще шесть часов, и Баст фон Шаунбург решил наведаться в немецкое посольство. В конце концов, со службы в Гестапо он никуда пока не уходил, а в Вене вполне мог оказаться и в рамках своего задания, до сего дня носившего, надо сказать, весьма расплывчатый характер. «Противодействие активности русской разведки…». Но, с другой стороны, любимец Гейдриха и Шеленберга был в СД, что называется, свободным художником, и делал, в принципе, что хотел. В рамках генеральной линии, разумеется, но, тем не менее.

«Вот именно!» – Олег бросил окурок в пепельницу, положил рядом с пустой рюмкой деньги и встал из-за стола.

Голова, как ни странно была ясная, и сердце успокоилось. Все-таки немец был той еще сволочью – прямо-таки «беовульф» какой-то, а не мужик из плоти и крови. Но Ицковичу – в его-то положении – все это было как раз, кстати, потому что, имея несколько иной жизненный опыт и темперамент, да еще и влипнув в историю с «попаданием», вел он себя последние часы, – а может быть и дни, но об этом даже думать не хотелось – не лучшим образом. Это если вежливо выражаться. То есть, без мата. Но можно и матом, разумеется, потому как заслужил.

Не застегивая пальто, Ицкович вышел на улицу. Там было прохладно и даже снег как будто совсем собрался упасть, и это было скорее хорошо, чем плохо: бодрило. Он и кашне свое роскошное – натуральный кашемир – запахивать не стал, но вот перчатки натянул. Кто его знает, как там все пойдет, а береженого бог бережет. Во всяком случае, так говорят.

«Говорят, что кур доят!» – Олег перешел улицу и решительно вошел в кондитерскую с замечательным тортом из папье-маше, выставленным в украшенной еще, по-видимому, к рождеству витрине. Внутри, как и ожидалось, вкусно пахло ванилью, корицей и сдобным тестом, а за столиком у боковой стены, откуда сквозь все ту же замечательную витрину хорошо просматривался приличный кусок улицы, сидела молодая женщина и пила кофе по-венски из большой фарфоровой чашки.

– Добрый день, фройлен! – Ицкович чуть опустил подбородок, обозначая вежливый поклон, и одновременно приподнял над головой шляпу. – Если не возражаете, я присяду к вам на минутку?

Вообще-то Олег как бы задал вопрос, но ответа дожидаться не стал, а сел за столик напротив женщины и вопросительно посмотрел ей в глаза. Бронзовая шатенка, а глаза красивые, миндалевидные, цвета «морской волны» – что-то от хромово-зеленого до кобальтово-синего – не поймешь, меняются от освещения, и как будто слегка прищуренные или чуть припухшие, словно она только что плакала. Красивые глаза.

«Что-то меня на «металлические» определения потянуло, – подумал Ицкович, – бронза, хром, кобальт… торий, уран… Бомба… Какая бомба? До бомбы еще десять лет!» – споткнулся в цепочке ассоциаций Олег – «Ты делал бомбу?… Нет, гречневую кашу я не умею…» – Вот оно! – «Девять дней одного года»! – Ицкович, уже почти превратившийся в связи с обстоятельствами в Баста фон Шаунбурга, наконец, понял: актриса…

«Как же ее? Лазарева?… Нет …, Смоктуновский, Баталов… Ну же, ну!… Лаврова! Точно! Татьяна, кажется. Надо же опять Татьяна!»

– Мне позвать полицейского или просто закричать? – Спокойно спросила женщина.

– Зачем? – Баст достал сигареты и протянул женщине. – Разрешите вас угостить?

– А сигару пожалели? – И голос у нее оказался под стать внешности. Чуть надтреснутый, с легким носовым призвуком. Возбуждающий.

«Обойдетесь, фройлен.»

– Вы курите сигары? – В кармане пальто у него была еще одна, и Баст не стал жадничать. Не сейчас.

Он вынул сигару и галантно протянул даме. О, да. Это он тоже уже понял. Не просто красивая женщина – дама. Породистая, холеная, знающая себе цену …

«Сучка…» – Пришел к выводу Ицкович.

– Я пошутила. – Улыбка скользнула по красиво очерченным полным губам, но глаза остались спокойными.

– Кто вы? – Она достала из элегантной сумочки серебряный портсигар, разумеется, для длинных, дамских и, естественно, дорогих сигарет.

Немецкий, несомненно, для нее родной язык, и все-таки она не немка. Впрочем…

– Себастиан Шаунбург. – Представился он.

– Шаунбург … – Задумчиво повторила она, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на недоумение. – Вы имеете отношение к фон Шаунбургам из Баварии?

– Самое прямое. – Разговор принимал интересный, можно сказать, интригующий оборот.

Пять минут назад Баст рассеянно посмотрел в окно кофейни – пластинку как раз сменили, и звучал медленный фокстрот «Одна ночь в Монте Карло « – и ему показалось, что в глубине кондитерской напротив сидит молодая, замеченная им уже, шатенка. Разумеется, эту женщину он уже встречал, Шаунбург, садясь за свой столик и подзывая жестом кельнера, успел увидеть, как она вошла в кондитерскую. Бутылочного цвета пальто, рыжая лиса на плечах, кокетливая шляпка, из-под которой видны пряди волос в тон лисе, ну может, чуть темнее… Фигура, лицо, показавшееся знакомым…

«Где я мог ее видеть?» – Спросил себя Баст и едва не вздрогнул, вспомнив вдруг, где и когда засек эту женщину.

Как будто пелена спала с глаз, или вернее с памяти …

«Вот же черт!»

Первый раз – если это действительно был первый раз – он увидел ее вчера поздно вечером на вокзале в Праге. Мелькнула неподалеку, среди снующих людей и клочьев пара,– Баст был слишком занят Жаннет и почти не обратил на нее внимания, – мелькнула и исчезла, чтобы возникнуть в дверях уже Венского вокзала. Причем, как вспомнил теперь Шаунбург, женщина не выходила из здания, а входила… чтобы еще через пару часов возникнуть на этой улочке, куда и сам-то Баст попал совершенно случайно.

«Оп-па, слежка? Возможно».

Но, с другой стороны, кто же посылает на улицу таких бросающихся в глаза женщин? Но если это не наружное наблюдение, тогда что ей нужно от Шаунбурга и зачем она за ним шпионит?

– Шаунбург … – Задумчиво повторила женщина, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на недоумение. – Вы имеете отношение к фон Шаунбургам из Баварии?

– Самое прямое.

– Тогда, мы с вами, возможно, даже родственники… – Голос звучал ровно, интонации безупречны, но взгляд…

– Вот как! – Улыбнулся Баст. – С какой стороны?

– Я Кейт Лангенфельд.

– Мой бог! – Ну, по-другому, скажем прямо, Шаунбург отреагировать просто не мог.

Приехать в Вену, обнаружить эту фантасмагорически непрофессиональную слежку, которую он благополучно прошляпил, и выяснить, что шпионит за ним не кто-нибудь, а сама Кайзерина Кински!

– Кисси … Бог мой! Что ты делаешь в Вене, и зачем, ради всех святых, ты за мной следишь?!

Сейчас он ее даже вспомнил. Бог знает, какое их связывало родство. Возможно, кто-нибудь из старших членов фамилии и мог бы это объяснить, но не Шаунбург. Однако то, что где-то на периферии родственных связей, среди множества безликих теней, в лучшем случае, имевших имена и географическую привязку, находится и некая Кайзерина Кински, Баст помнил. Он ведь ее даже видел однажды. Лет пятнадцать назад. Но тогда она была совсем маленькой девочкой, да и ему было лет десять … Впрочем, позже кто-то упоминал о ней в контексте Балкан. Однако жила ли она в Софии, Афинах или в Белграде, Шаунбург с определенностью сказать не мог. Где-то там …

«Или вообще в Италии?»

– Откуда ты знаешь Жаннет?

«Вот б…!» – чуть не выругался вслух по-русски Олег.

– Кисси, ты … ревнуешь?!

– Я?! Ох, дьявол! Да, нет же! Что ты! Я сплю только с мужиками. – Циничная улыбка, но в глазах … страх?

– Тогда, что тебе до Жаннет и меня? – Но, уже задавая этот вопрос, Шаунбург насторожился по-настоящему и спохватился, что почти прокололся.

Разумеется, вся эта водевильная история со слежкой была смешна. Но не смешными могли оказаться ее последствия. Кайзерина ведь дамочка отнюдь не простая, просто не может быть таковой. Черт, черт, и еще раз черт! Он никак не мог вспомнить, откуда она взялась на их генеалогическом древе, однако, несомненно, она принадлежала к немецкой или австрийской аристократии, а среди этой публики кого только не встретишь. И Кисси тоже могла оказаться информатором Гестапо или, напротив, НКВД, или еще кого-нибудь. Но больше всего Баста встревожило то, что Кейт Лангенфельд Кински, вообще знала, настоящее имя Жаннет, а не то, что было в теперешнем паспорте у мадмуазель Буссе и которым сам Ицкович даже не поинтересовался.

«Коммунистка? Коминтерн? Сюртэ? НКВД?»

– Мы с ней знакомы …

– Великолепный ответ! – Усмехнулся Баст. – Браво, Кисси! Ты с ней знакома. И я с ней знаком. Познакомился вчера в Праге. Красивая женщина, не правда ли? Но только не говори мне, что вы воспитывались в одном пансионе!

– Мы не воспитывались в одном пансионе …

– Где ты сейчас живешь? – Баст решил временно сменить тему.

– В Софии.

– Что ты там делаешь? – Почти искренно удивился Шаунбург.

– Я там замужем,– она, наконец, закурила, и Баст обратил внимание на кольца и перстни на ее тонких нервных пальцах.

«Целое состояние …»

– Он болгарин? – Спросил Шаунбург, начиная испытывать к этой истории вполне определенного свойства интерес. Разведчик ведь никогда не перестает быть разведчиком. Таково амплуа.

– По матери … Впрочем, меня там тоже зовут не Кайзериной, а Екатериной.

– Екатерина? …

– Альбедиль-Николова.

– А где же сам господин Альбедиль?

– Барон Альбедиль-Николов, – поправила его Кайзерина. – Он дома. Ему, видишь ли, трудно путешествовать.

– По возрасту или по состоянию здоровья? – Уточнил Баст.

– По обеим причинам, – без тени смущения ответила Кайзерина и выпустила дым из ноздрей. Очень «вкусно», надо сказать, выпустила, элегантно дрогнув крыльями носа. Красивого носа

«Болгария … А отец нынешнего царя …»

– Я вспомнил! – Улыбнулся Баст и тоже закурил. Почти с облегчением, но только почти. – Ты же должна быть в родстве с царем Борисом. Он из Саксен-Кобургов …

– Да, он приходится мне четвероюродным дядей … Или … Не важно. – Махнула она рукой.

Вероятно, ей и в самом деле, было неважно. Имея родственные связи с половиной дворов Европы, но, приходясь всем этим сильным мира сего седьмой водой на киселе, трудно найти правильную линию поведения. Но если уж нашел …

– А Эдуард? – Спросил он, чтобы не молчать.

– Ох, Баст! – Затягивалась она не менее «вкусно», чем выдыхала. – Ты ему такой же родственник, как и я. Я была недавно в Лондоне, Эдуард связался с американкой – и внезапно добавила:

– Не быть ему королем… – и словно споткнулась.

«Эдуард…» – Что-то шевельнулось у Олега в памяти. Что-то важное.

Англия… год, наверное, 87-й, галерея… Портреты королей… Георг V…

«Точно! Георг V умер в 1936… Кажется, зимой. Наследовал ему Эдуард под номером VIII, но коронован не был, а на похороны Георга приехало пол-Европы и даже большая советская делегация: Литвинов, кто-то из военных… Е мое! «

– А теперь, Кайзерина Эдле фон Лангенфельд Кински, – сказал он строго. – Будьте любезны объяснить, что это значит? Откуда вы знаете фройлен Буссе? Что ты делала в Праге, Кисси? И какого дьявола взялась за мной следить?

– Э … – Вообще-то он знал таких женщин. И как Ицкович, и как Шаунбург знал. Красивые, стильные – гламурные – в меру циничные и, разумеется, умные. Обычно, они легко крутили и мужиками, и бабами, на беду свою попавшими в их сети. Но даже такие прожженные профессионалки высшего света, как Кисси Кински, ломаются иногда, если знаешь, конечно, как их взять в оборот. Олег делать этого не умел, а вот Баст «сделал девушку» с первого же подхода. За плечи, позвоночником на колено, и … Он даже услышал, как наяву, хруст ломаемых позвонков …

«Тьфу ты!»

– Нет, – покачал головой Олег. – Ее зовут Жаннет. А «Э» … Что значит это твое «Э»?

– Мы познакомились в Париже.

– Великолепно! – Кивнул Олег. – В Париже, в танцевальном клубе.

– Нет.

«Так что же ты скрываешь? «

По правде, Ицковичу начинали надоедать все эти тайны мадридского двора. Таня темнит, эта тоже темнит…

«Эта темнит, та темнит… Та и эта…»

И тут Олега «шарахнуло» нечто похожее на озарение, но, с другой стороны, за последние две недели Ицкович стал свидетелем таких невероятных совпадений, что мозг его автоматически искал теперь подобные «чудеса» везде, где только можно. И ведь Таня…

…24 декабря неожиданно позвонила Таня. Голос был веселый, настроение, судя по всему, более чем приподнятое и, скорее всего, несколько разогретое алкоголем. «Вы что в Москве уже гуляете?» – поинтересовался Олег. – «А я не в Москве уже». – «А где?» – Опешил Олег, пытаясь понять, что там – где-то там – происходит. – «Я в поезде». – Рассмеялась Таня. – «Так ты, что по трубке говоришь? – Олег был весь в мыле, Грейси сунула трубку чуть не в воду и на номер абонента на дисплее мобильника он не посмотрел. – Разбогатела разом?» – «Никак нет! Я на минутку. Я в Прагу еду. С Ольгой договорились встретить в Праге католическое рождество». – «С какой Ольгой?» – Не сразу врубился Олег. – «С Ремизовой! Ну, помнишь, я тебе рассказывала?…»

И точно рассказывала.

«Ольга…» – Впрочем, сейчас Олег помнил только то, что Таня и Ольга жили в одной комнате в общежитии, когда учились в университете. Только Ольга, похоже, была историком … И… Да! У нее же сестра замужем в Австрии. Могла поехать к сестре и договориться с Таней, встретиться на нейтральной территории. А Прага как раз…

«И выходит…»

Выходило странно и даже вычурно. Он договорился с Витькой и Степой встретить в Амстердаме Новый Год, и вот они здесь. Все трое. А Таня договорилась с Ольгой, и … Почему бы и нет? И «родственница» что-то не то про Эдуарда ляпнула: «Не быть ему королем»?! – «Ты-то, мать твою, откуда это знать можешь при живом-то еще Георге?»

Но, с другой стороны, девицы-то вроде бы договаривались не на Новый год, а на Рождество. Неувязочка получается. Таня ведь однозначно перешла в ночь с 24-го на 25-е, то есть, как раз в Католическое Рождество, когда, если верить истории про Скруджа[97]97
  Жду вас с нетерпением, милый друг! Соскучился и прочее, и прочее.


[Закрыть] происходят очень разные чудеса.

«А не едет ли у вас, дорогой товарищ, ваша фашистская крыша? Или теперь вместо мальчиков вас на девочек потянуло, причем сразу на всех? «

– А хочешь, Кисси, я тебе анекдот расскажу? – Олег вдруг обнаружил, что уже минут десять крутит в пальцах не зажженную сигаретку, отчего та совсем уже потеряла товарный вид.

– Какой анекдот? – Подняла бровь, удивленная резкой сменой темы разговора Кайзерина. – И не называй меня, пожалуйста, Кисси. Зови меня Кейт, если тебе не сложно.

– Сложно. – «Широко» улыбнулся Ицкович. – А анекдот хороший.

Как назло, в голову лезли какие-то убогие шутки, которые вполне могли оказаться на поверку старыми и бородатыми, как Карл Маркс и Фридрих Энгельс. А ему требовался знаковый анекдот из того – будущего – времени, который ни с чем не спутаешь, и неправильно не поймешь.

– Ну, рассказывай, коль приспичило. – Предложила Кайзерина, пожав плечами. Очевидно, анекдот – последнее, в чем она сейчас нуждалась.

– Да, так вот, – Олег бросил в пепельницу измятые останки так и незажженной сигареты, и, достав из пачки другую, неторопливо закурил. – Сидит в Москве народный комиссар…

– Кто? – Удивленно подняла бровь Кайзерина.

– Народный комиссар, – повторил Олег. – Министр…

– А!

– Я могу продолжать?

– Да.

– Сидит, значит, в своем кабинете министр, то есть, народный комиссар Путин…

– Кто? – Поперхнулась сигаретным дымом Кайзерина.

– Народный комиссар Путин. – Объяснил Олег, внимательно следивший за реакциями своей дальней родственницы. – Фамилию я, разумеется, придумал. Я не помню, как там его звали на самом деле. Какая-то еврейская фамилия. Ведь ты же знаешь, Кисси, все комиссары евреи.

– А Путин это еврейская фамилия?

– Не знаю, – пожал плечами Олег, изображая полного дебила, но не просто дебила, а качественного, то есть, национал-социалистического.

– А! – Кивнула уже порядком дезориентированная Кайзерина. – Да. Я поняла.

– Хорошо! – Улыбнулся Олег. – И вот сидит этот Путин в своем кабинете, а к нему другой комиссар приходит. Мн… Как бы его назвать? Ну, пусть будет, Березовский.

– Как ты сказал? – Она побледнела. Нет, это слабо сказано. У нее кровь от лица отлила. Или как говорят? Ни кровинки в лице?

– Ну, не знаю, я их еврейских фамилий! – Взмолился Олег. – Гусинский, Абрамович, Березовский, Черномырдин, Ходорковский …

Олег перечислял все фамилии, которые знал, которые были на слуху, которые что-то могли сказать тому, кто знает, о чем, собственно, речь.

– Ты … – Кайзерина внезапно охрипла, а в синих глазах … Ну, пожалуй, Олег мог бы описать это выражение одним словом – безумие.

– Я … – Кивнул он. – А ты … Ольга? Только без истерики!

Черт! Кто же знал, что ее так проберет, но, слава богу, оклемалась она довольно быстро, и Ицкович – от греха подальше – увел ее из кондитерской на воздух.

* * *

«Любопытная ситуация …»

Любопытная? Ну, вы и скажете, сударь! Ведь это, положа руку на сердце, никакая и не ситуация даже, а сплошное безобразие. Фантасмагория и сон разума, вот что это такое! Однако же факт: как минимум дважды на протяжении очень короткого времени: в Католическое Рождество и в Новогоднюю ночь в Европе случилось что-то такое, что, как говаривали русские народные сказочники, ни в сказке рассказать, ни пером описать! Или, может быть, случилось это не там и тогда, а здесь и сейчас: в смысле, при переходе 1935 в 1936?

«Нет, это глупость и дебилизм!» – Ицкович выбросил окурок и потянулся за новой сигаретой. – Все это ведь совершенно условно. Вон в России старый новый год вообще десятого января отмечают … или 13-го? – не важно…»

И потом, дело ведь не в дате, а в сути происшедшего. И почему именно они? Чем таким заслужил это приключение доктор Ицкович из Израиля или профессор Матвеев из России? Почему Таня и почему Ольга? И почему именно русские, хотя он-то как раз русский лишь условно и в кавычках, но все-таки почему? А что если и в январе – в Православное Рождество – тоже кто-то?… И, может быть, не в одной Европе… В Израиле вообще Новый Год в октябре! Вот будет весело, когда все мы начнем раскачивать лодку … каждый в свою сторону.

Он взглянул на Ольгу и мысленно вздохнул.

«Кажется, пронесло …»

Ну отчего именно у таких ярких женщин, как Кейт, случаются такие вот постыдные срывы? Или истерику следует приписать Ольге? Или все дело в том, что они слишком разные, тихая и славная, бесконфликтная «белая мышь» Ольга Ремизова – библиотекарь из Питера и яркая, пожалуй, даже экзотичная Кайзерина Кински, жадная до удовольствий, циничная и шумная нимфоманка? Все может быть, но одно совершенно очевидно. Когда Ольга ехала в Вену, где жила ее более успешная младшая сестра, удачно вышедшая замуж за итальянца, работающего в аппарате ООН, ей и в голову не могло прийти, что встреча со старой подругой под новый год в Праге, закончится таким вот кунштюком. На самом деле, как подозревал Олег, Ольге новое амплуа поначалу даже понравилось, не могло, не понравится! Во всяком случае, все, что он знал о ее прошлой жизни со слов Тани, говорило в пользу такого предположения. Таня несколько раз упоминала свою старую подругу – они жили в одной комнате в университетском общежитии – и, хотя у нее не было повода подробно рассказывать Ицковичу об Ольге, рассказала все-таки достаточно, чтобы составить представление об этой совершенно незнакомой женщине. «Ольга хорошая». – Вот главное, что запомнил Олег. Остроумная и симпатичная – даже в команде КВН играла, – но при этом мягкая, интеллигентная, сначала просто спокойная и неконфликтная, а позже – робкая уже, тихая. Такое случается иногда с людьми, у которых жизнь не задалась. Вот вроде бы все стартовые условия имеются, а не пошло. Почему так? Кто же знает. Ицкович и сам таких людей немало повидал. И даже то, что в связи с несчастным кратковременным браком Ольга попала в Питер, где у нее ни родных, ни знакомых, даже это было, что называется «в струю». Если уж не заладилось, так во всем.

– Еще кофе? – Спросил он, увидев, как, промокнув глаза кружевным платочком, Кейт тянется за очередной сигаретой. – Или лучше коньяк?

– А это смотря, кого ты спрашиваешь … – Грустно улыбнулась Кейт, но глаза уже ожили, засветились. – Если Ольгу, то лучше чай, а если эту твою Кисси, то заказывай коньяк, не ошибешься.

– Значит, коньяк. – И властным движением кисти Олег подозвал кельнера. – Повторить!

– Сей минут!

– А ты, Кейт, запомни, – сказал он тихо, когда кельнер оставил их наедине. – Никаких Ольг, Тань и прочих Маргарит больше нет.

– Да знаю, я! – Отмахнулась Кайзерина Кински. – Ты лучше скажи, милый кузен … у вас?…

– «А у нас в квартире газ»… … – Ну и что он должен был ей сказать? – У нас … Мы этот вопрос пока не выясняли.

– Понятно. – Казалось, его ответ ее ничуть не удивил. – А что это было за пение на публику?

– Слышала? – Удивился Олег.

– Нет, к сожалению. – Она благосклонно приняла предложенный огонь и прикурила. – Только видела. Но впечатление, – она коротко затянулась и снова выпустила дым через нос. – Впечатление вы там произвели. Знать бы зачем!

– А ни зачем! – Усмехнулся Олег. – Зачем люди целуются?

– Ты не знаешь!? – Фыркнула, раздосадованная ответом, Кисси.

– Вот и мы пели, – улыбнулся ей Ицкович. – И с той же целью. Считай, что застукала нас на балконе целующимися.

Сформулировалось на редкость удачно, потому что, как бы ни сложились их с Таней отношения, заводить роман с неизвестной ему Ольгой и вполне понятной Кисси Олег не собирался. А раз так, то лучше было сразу же расставить все точки над «I», и к вопросу этому более не возвращаться.