Текст книги "Сотворение любви (ЛП)"

Автор книги: Хосе Овехеро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ты не работаешь?

– По интернету.

Запах его дыхания напоминает запах звериной норы. Мы одновременно садимся, он на диван, я на кресло, на те же самые места, где сидели самой первой ночью. Самуэль берет со стола штопор, откупоривает бутылку и наливает из нее прямо в стакан с остатками какого-то вина. Посомневавшись, он поднимается с дивана и вскоре возвращается с чистым бокалом для меня.

– Как ты? – интересуюсь я.

– А-а-а... – удрученно тянет он, вялым движением указывая на окружающий нас беспорядок, как будто этот жест красноречиво говорил о его внутренней жизни, о состоянии души.

– Жена не вернулась, – уточняю я.

– Слушай, я показывал тебе какую-нибудь фотографию Клары? – спрашивает он и, не дожидаясь ответа, включает ноутбук. Рабочий стол представляет собой мозаику из ее фотографий. Среди них я узнаю ту, что взял у него в ванной, но есть и другие, которые я никогда не видел: на улице и на природе, в пальто и в рубашке, улыбающуюся и серьезную. На некоторых фотографиях Клара вместе с Самуэлем. Она стоит, обняв его за талию и положив голову ему на плечо. На одной фотографии Клара с закрытыми глазами, на другой разглядывает его профиль. Еще на одной она кажется мне грустной или уставшей; она поднимает руку, как бы говоря: “не снимай меня, только не сейчас”.

– Она была очень красивой.

– Теперь уже все равно, что ты видишь ее обнаженной. Да, она была красавицей. Но, ты не сказал, откуда ты ее знаешь? Вы были друзьями?

– Мы виделись несколько раз. Я встречаюсь с ее сестрой.

– А, это та девушка, с которой я видел тебя однажды в лифте. Когда вы вошли, я смотрел на нее и думал: “Вот черт, я схожу с ума, теперь Клара мерещится мне повсюду”. Еще одна случайность.

– Я не вижу никакой случайности.

– Ну как же, ведь мы живем в одном и том же доме.

– И нас обоих зовут Самуэль.

– Ну, мужик, ты даешь. Вот, блин. Ну, надо же, и ты оказался со мной. Вот это да! Самуэль? Да это подвох! – я сую ему под нос удостоверение личности, и он разражается новой порцией восклицаний. – Кто ты по китайскому гороскопу?

– Свинья, как и ты, верняк.

На него накатывает смех, прерывающийся икотой. Вино расплескивается на диван, но, похоже, это не слишком-то его и волнует. Он приглаживает волосы другой рукой. Его громкий смех взвинчивает мои нервы. Наконец, он умолкает.

– Ты говоришь так, потому что у меня в квартире грязь, да?

– Представления не имею, кто я по китайскому гороскопу.

– Значит, с ее сестрой. Она советовала Кларе бросить меня. Она твердила, что я причиняю ей боль. Я, представь себе. Одно дело, что я не принял решения, и другое, что я делал ей больно. Я делал ее счастливой, парень. Я был ее “русской горкой”, на которой она кричала и давала выход своим чувствам. Я и боль. Имей в виду, раз она твоя пассия, я не стану говорить тебе то, что думаю о ней.

– Как бы то ни было, можешь сказать.

– Она несчастная неудачница. Блуждает себе, не имея мужика... Послушай, ведь у вас с ней недавно, верно?

– Давно.

– И чего Клара так переживала за сестру. Она вечно терзалась вопросом, уж не лесбиянка ли она. И не поэтому ли она никогда не появлялась с парнем на семейных посиделках и никогда не рассказывала о своей личной жизни. Знаешь, что мне сказала Клара? “Моя сестра смирилась, – прямо так и сказала, – она не видит выхода, как и ты”, в смысле, как я, потому что Клара говорила, что я тоже мирился со всем. “Как все, – ответил я. И она с горечью заметила, – это верно, как все.” Не так уж и много я знаю о твоей подружке. Знаешь, по-моему, они не очень хорошо ладили между собой. Может, это и не так, но Клара говорила о ней, как о близком человеке, избравшем неверный путь, хотя я думаю, что у твоей девушки есть теплое местечко и все такое прочее. Я считаю, они просто не понимали друг друга. Я не понимать, – говорит Алехандро с английским акцентом. – Как мы с женой.

– Она не собирается возвращаться?

– Так ведь у нее уже другой! Она – потаскуха, шлюха драная.

– Потому что у нее уже был другой, когда она жила с тобой.

– Слушай, ты думаешь, что все знаешь. Ты и жену мою тоже знал?

– Как давно она ушла? Месяц? Даже меньше.

– Не смотри на меня так. Месяц – большой срок.

– Всего месяц, и уже другой.

– Такое бывает. Любовь с первого взгляда, фьють, внезапная страсть. Смотришь на кого-то и говоришь себе...

– Всего через месяц. Ты только представь: жена узнаёт, что у тебя связь с другой женщиной, она злится, страдает и бросает тебя. Она только-только ушла, а у нее сразу же хватает мужества связаться с кем-то еще. Я не говорю, что она не может переспать с другим от злости или для того, чтобы доказать себе, что привлекательна, или для того, чтобы в паршивые времена доставить себе удовольствие. Но, судя по твоим словам, она живет вместе с кем-то.

– Дело в том, что она ушла из дома... Ей негде было остановиться... просто ужасно. Я не знаю, откуда ты взялся, но всякий раз ты появляешься с плохими новостями. Что я тебе сделал?

– У Клары не было кошек.

– Как это, не было кошек. Да говорю же тебе...

– Кларин муж был аллергиком. Она не могла их держать.

– Эй, парень, я хожу из дома на работу и с работы домой. Ну вот, а тем вечером я был в гостинице и кувыркался с Кларой. Въехал? Оттуда, умник, и кошачья шерсть. Вот объясни… – я скрестил руки на животе, приняв задумчивый вид, будто ищу ответ на загадку. – Ты понимаешь, что я тебе сказал?

– Она говорила тебе о своих кошках?

– Нет, мы мало говорили о личных делах.

– Но о сестре она тебе рассказала.

– Черт возьми, сестра – не драная кошка.

– Представь себе ситуацию.

– Какую?

– Ты приходишь домой после свидания с Кларой, вешаешь пальто. Вскоре твоя жена приходит с пальто в руке и показывает его тебе. Ты уже подозреваешь, что она что-то нашла, и недовольно ворчишь: “В чем дело?” Она снимает с пальто два-три длинных женских волоса. Что ты скажешь?

– Ну, спрошу, в чем дело.

– Это ты уже говорил.

– Ну, тогда скажу так: “Милая, ты что, сдурела?” и расскажу о вешалке в кафе, о соседнем пальто, о секретарше или о какой-нибудь сослуживице, с которой мы поцеловались при встрече.

– Верно. Она тебя спрашивает о женских волосах. А у тебя уже имеется готовенькое оправдание. Теперь предположим, что она показывает тебе кошачью шерсть. Что скажешь?

Вот что ты ей сказал?

– Я смутился. Я не знаю, откуда могла взяться кошачья шерсть, уж точно не от Клары. Я подумал о гостинице – двое на ковре. Но, не мог же я сказать жене, что катался в офисе по полу. Да, я остался с носом, конечно, я не знал, что сказать. Случайно я подумал, что это была шерсть клариного кота. Не подумай я об этом, и мне в голову мог бы прийти правильный ответ. Это было бы несложно… Слушай, какая же она сукина дочь!.. Ведь мне шерсть жена подсунула?

– И тогда ты признался, ты не был к этому готов. Жена застала тебя врасплох, и ты признался. Жена устроила тебе сцену, ты ей клялся, что это было не более чем типичной, незначительной интрижкой, мимолетным увлечением, но ты ее не убедил. В последующие дни она играла роль страдалицы, ты чувствовал себя виноватым и сказал, что порвал с Кларой. И вот на тебе, бывают же совпадения. Клара просит тебя уйти с ней, и ты отказываешься. При этом ты не говоришь Кларе, что жена узнала о вашей связи, и ты должен порвать с ней. Не сейчас. Ты хочешь удержать ее, продолжать встречаться с ней, хочешь угнаться за двумя зайцами, выиграть время.

– Приблизительно так. Я не хотел терять мою Клару, не хотел, чтобы она убралась сгоряча,

поэтому я не сказал ей, что жена меня застукала. Но, как бы то ни было, она все равно ушла. – Он замолкает, полагаю, снова вспоминает эту сцену. Его лицо нахмурено, взгляд печален,

а веки отяжелели. Бьюсь об заклад, он вспоминает тот самый момент, когда говорит Кларе, что не может бросить жену “прямо сейчас, это слишком поспешно, пожалуй, чуть позже”. Я в этом уверен. Он прищелкивает языком и хлопает себя ладонью по лбу. – Вот сукина дочь. Значит, она мне шерсть подсунула? Так ты говоришь, это она ее на пальто подложила? Да нет, парень, она не может быть настолько изощренной! Нет. Или – да? Вот сволочь, какая нездоровая идея, чувак. Подложить мне кошачью шерсть, а я-то хорош, попался в ловушку, как распоследний дурак. Я говорю о Кларе, о кларином коте. Ох, мать твою, вот черт.

Он не сказал правду ни жене, ни Кларе. Он хотел помириться с одной и канителиться с

другой. И теперь он сидит на диване, грязный, с сальными волосами и в засаленной одежде, переваривая новую информацию. Я спрашиваю, что он собирается делать. Он воздевает руки к небесам, словно прося у бога защиты, и без особого убеждения бьется головой. Сначала он отказывается, а потом соглашается выпить еще вина.

– А потом, когда твоя жена говорит тебе, что не может больше с тобой жить, ты ни о чем с

ней не споришь, не возражаешь и соглашаешься на все ее условия.

– Я ее убью. Она все спланировала. Она наставляла мне рога и, мало того, я же еще и

чувствовал себя дерьмом. Она вынесла все. Какая свинья, она забрала машину.

– Успокойся, такое случается.

– Только это происходит со мной, твою мать, со мной! Случись это с тобой, я тоже был бы

спокоен. А, кроме того, ты что, задался целью испортить мне жизнь? Я был так счастлив, пока не пришел ты со своими сказочками.

– Вижу.

– Ладно, черт с ним, я живу в дерьме, но это не твое дело. Нет, серьезно, тебе незачем

приходить ко мне и рассказывать о том, что мне неважно.

Я не понимаю, что больше, злости или жалости, вызывает во мне этот сломленный,

сбитый с толку, растерянный человек, который пытался лавировать между двумя женщинами, обманывая обеих, все просчитывая, и обдумывая стратегию, в то же время напуская на себя расстроенный вид. Я представляю его на работе – столь же веселый, сколь лицемерный, делающий все возможное, чтобы ни о ком не волноваться, не влезающий в конфликты. В нужное время у него всегда наготове правильный ответ. Этот безразличный человек – этакий милашка, всеобщий приятель.

– Я хотел сообщить тебе хорошую новость.

– О том, что у нее не было кошек? Что жена обманывала меня? Благодарю покорно.

– Нет, совсем другое.

Он ничего не понимает, достает из кармана резинку и стягивает волосы в конский хвост.

Он тянет время.

– Давай, только если новость хорошая, с меня хватит бед.

– Отличная. Клара не покончила с собой. Это был несчастный случай. Ты не имел к нему

никакого отношения.

– Черт, уже лучше. Уф-ф-ф, посмотреть только, ведь говорил же я себе, что этого не могло

быть, что, в любом случае, моей вины не было, это было только ее решение. Только она представлялась мне настолько отчаявшейся, что захотела врезаться в дерево. Знаешь, парень, это такое безутешное горе, у меня слезы сами текли при мысли о том, что эта нежная, веселая девушка хотела разбиться на скорости сто километров в час, хотела, чтобы ее тело оказалось зажатым среди груды железа. Ты меня понимаешь? Вот, в конечном счете, все так и вышло, хотя это не одно и то же, потому что аварии случаются, и она, пожалуй, даже не поняла всего, у нее не было времени на раздумья… Но, откуда ты знаешь, кто тебе это сказал?

– Ее сестра.

– Блин, опять сестра. Откуда она знает?

– Клара оставила записку.

– Записку человек оставляет, когда заканчивает жизнь самоубийством. Ты не напишешь на

листочке “не волнуйся, дорогой, сегодня я не брошусь с моста.”

– Была записка ее мужу. В ней говорилось, что она собирается уйти от него.

– Я в это не верю. Сегодня никто не оставляет записки. Шлют сообщения на электронку

или СМС. Как ты думаешь, в каком веке мы живем? Ты еще скажи, что она написала гусиным пером.

– Я рассказываю тебе нечто важное.

– А мне уже ничего не важно. Оглянись вокруг. Тебе кажется, что для меня что-то имеет

значение?

– Так ты хочешь знать, что она написала или нет?

– Как будто теперь уже не все равно. Ладно, валяй, скажи, что она написала?

– Это не дословно. Я скажу тебе по памяти то, что мне сказала Карина.

– У тебя стакан пустой. Налей себе еще. А я собираюсь пойти лечь в кровать. Я умираю от

усталости.

– Клара не покончила с собой. Ты меня слышишь?

– Как не слышать. Ты сказал мне это три раза. Или два. Я ужасно рад, просто куча радости.

Только, знаешь, иди домой. Я больше не могу.

– В записке она сообщила Алехандро, что бросила его. И, хотя она его очень любила,

остаться с ним, было бы все равно, что предать.

– Это она, моя Кларита.

– Потому что она была не такой женщиной, какую он знал, она была другой.

– Еще бы, разумеется.

– И, сама того не понимая, любила Самуэля.

– Меня.

– Тебя. И собиралась тебя ждать, хоть ты и сказал ей, что не хочешь жить с ней. Но, она

любила и должна была быть верна своим желаниям, а не разуму.

– Это она, моя Клара, – говорит он и снова повторяет, – это она, моя Клара.

– Она оставила записку, а потом ушла из дома. Села в машину и поехала, хотя мы и не

знаем, куда. Мы знаем только, что это было не самоубийство, потому что она собиралась ждать тебя. Ждать, когда ты захочешь жить с ней.

– Просто сериал, – говорит он, но звучит это слегка фальшиво, а сам Самуэль остается

сидеть с открытым ртом. Сейчас я обращаю внимание на какие-то беловатые пятна вокруг уголков его губ. А замечаю я их потому, что он несколько раз очень медленно облизывается, но пятна так и остаются там. Он тянет время. Сначала подыскивает точную фразу, которой подвел бы итог тому, что только что услышал. Сейчас в глубине его, в общем-то, усталых глаз заметно значительное оживление. Не знаю почему, я думаю о звездных картинах. Как в ускоренной съемке перед моими глазами быстро проносятся в головокружительном движении звезды и планеты, расширяется вселенная. “Вау, – сказал бы он, увидев это, – какой “лимончик²²””. Но, может быть, в его глазах скрывается всего лишь пустота, неспособность обдумать и произнести одну-единсвенную фразу. Он тянет время. Не знаю, сколько времени я стою здесь, с любопытством ученого наблюдая за его неподвижностью. Это, как эксперимент, который вот-вот подтвердит теорию, разрабатываемую уже много лет.

– Она на самом деле собиралась ждать меня? – спрашивает он, наконец. – Она ушла от

Алехандро из-за меня? Чувак, Клара собиралась все бросить, потому что любила меня. И сейчас она могла бы…

Я сажусь.

– Верно.

– Если бы она не погибла, мы были бы вместе. Че-е-ерт, она собиралась ждать меня. Я был

ее мечтой. Я, понимаешь, парень, я. Я.

Он валится на диван и, лежа на боку, яростно лупит по ножкам стола, как ребенок.

Бутылка и стаканы падают. Я не шевелюсь, чтобы увернуться от брызгающего на меня вина. Вино растекается по стеклу, а затем и по полу. Самуэль трет глаза кулаками, как сонный ребенок. Я сижу и жду, пока он что-то невразумительно бормочет себе под нос. Время от времени он ударяет ногой в сторону ножки стола, но теперь он попадает только в воздух. Наконец-то он снова садится и трет лицо руками.

– Оставь меня одного, ладно?

Перед тем как уйти, я кладу руку ему на плечо. Самуэль с раздражением сбрасывает мою

руку с плеча. Я оставляю Самуэля где-то там. Того, другого Самуэля, теперь мысленно представляющего себе, какой могла бы быть его жизнь. Самуэля, который тогда перетасовал и отверг, я это знаю, все возможности, которые теперь уже никогда не утвердить.

²² “лимон” – доза ЛСД, на русском сленге наркоманов одно из названий “лимон”

Глава 26

Я вхожу в кабинет Хосе Мануэля без стука, как входит ко мне он, и усаживаюсь на

кожаный диван. Он не отрывает взгляд от монитора.

– Я заболел, поэтому и не пришел.

– Никто и не заметил твоего отсутствия. Скорее всего, мы уже просто привыкли.

– У меня был тяжелый период.

– И у меня. И у компании. Ты знаешь, что это такое, согласовывать все одному, без

администратора. Ах да, тебе же все равно. Ты делаешь то, что тебе хочется, не беспокоясь о других. Я пашу здесь целыми днями…

– Мы похожи на мужа и жену.

– Ты знаешь, что косовцы снизили цену на пятнадцать процентов? Они говорят, что

предприятие находится в худшем состоянии, чем мы их уверяем.

– Они правы. На складе много материалов, стоимость которых мы посчитали по

рыночным ценам, но они не продаются.

– Спасибо, что предупредил. – Он встает со своего директорского вращающегося

кожаного кресла с высокой бордовой спинкой, которое кряхтит и скрипит, когда Хосе Мануэль ездит на нем, как в фильме Жака Тати. Он подходит и садится на диван рядом со мной, а я предаюсь своему любимому занятию, соскребанию ногтем чешуек с кожаной обивки дивана.

– А если я куплю предприятие? – Я ожидал жаркой реакции, его натянутой улыбочки,

чередования проклятий, сопений, выходов из себя, притворной, фиглярской недоверчивости.

– Я уволил пятерых. Пятерых из пятнадцати, но косовцы говорят, что еще двое лишние.

– А что думает Хеновева?

– Она даже не знает.

– А что думаю я?

– Не знаю, поскольку, будучи таким умным, ты приносишь мало пользы.

– У нас самая большая выслуга лет и самые высокие оклады. Они хотят, чтобы наши

увольнения оплачивал ты.

– Думаю, тебе все равно. Если мы продадим, то ты не останешься.

– Этого они не знают. Того, что им не пришлось бы увольнять меня.

– То есть, увольняя тебя, я оказываю тебе услугу. Так я не собираюсь этого делать.

– А если я куплю у тебя предприятие?

– Не парь мозги, Самуэль, не беси меня.

– Ты сказал грубость.

– Я могу послать тебя в задницу.

– У меня идея купить предприятие, а не в задницу идти.

Вот теперь Хосе Мануэль принимается хохотать по-настоящему, он буквально трясется от

смеха, отрицательно качая головой, будто не веря своему столь бурному веселью.

– Ты себя понимаешь?.. На самом деле?.. Ты подумал?..

– На другом предприятии никто не станет меня терпеть.

– Это точно. Подожди, я позвоню жене, расскажу ей, вот уж она повеселится.

– Ты мог бы остаться, как акционер, имея пятнадцать процентов, как я сейчас. Таким

образом нужно было бы выкупить семьдесят процентов, несмотря на то, что я по уши увязну в долгах.

– Ты говоришь серьезно, ты на самом деле думал об этом?

– Ты знаешь, что у кладовщика есть дочь-даун?

– Только не говори мне, что ты делаешь это, потому что тебе жалко кладовщика.

– Кладовщик мне по барабану. Я делаю это, потому что идейка кажется мне

занимательной. Выкупить предприятие. Важно звучит. Быть предпринимателем, создавать рабочие места, поднимать страну, это придает твоей жизни смысл, а?

Хосе Мануэль подходит к двери и громко просит Хеновеву принести виски.

– Или, может, тебе кажется, что виски пить рано.

– Откуда Хеновева возьмет виски?

– У нее в столе есть бутылочка. Вот только льда у нас нет.

– С десятком служащих мы могли бы работать в последующие месяцы без потерь. С

девятью, поскольку я лишил бы себя оклада, и предприятие не выплачивало бы мне социальное обеспечение.

– Ты же мне сказал, что предприятие не смогло бы работать с меньшим количеством

рабочих.

– На самом деле иногда я говорю не то, что думаю. Мы должны уменьшить количество

материалов на складе, чтобы арендовать под склад меньшее помещение и иметь меньше простаивающих грузовиков с тем, чтобы немедленно реализовывать то, что поступает. Как на воздушных линиях. К слову сказать, они здорово экономят на том, что самолеты проводят мало времени на земле. Мы должны выработать план для того, чтобы наши поставщики привозили нам материалы прямо перед нашей доставкой. Тютелька в тютельку, как я это называю.

Входит Хеновева с подносом, на котором стоят два стакана с бутылкой. Она ставит

поднос на стол и не решается уйти, как будто ожидая объяснений.

– Нам нужно купить холодильник, – продолжаю я. – Если мы пристрастимся к виски в это

время, по крайней мере, нам будет нужен лед.

– Я не сказал “да”. Я тебя слушаю.

Хеновева все-таки вышла, хотя по ее коротеньким и медленным шажкам, едва заметно

повернутому телу, по слегка вытянутой шее было видно, что ей хотелось бы остаться и выяснить, зачем она принесла начальству виски, и почему они собираются выпить в половине одиннадцатого утра.

– Серьезно, – продолжаю я, – я готовлю план по финансам и логистике. Связи с

общественностью – твоя задача. Переговоры с поставщиками, замена тех, кто к нам не приспосабливается, привлечение клиентов. Мы должны осуществить переход к продукции с большой добавочной стоимостью. Больше кафеля, меньше кирпича. Больше стекла и меньше пластика. Чем дороже, тем лучше.

– Но, это увеличивает первоначальное вложение, а мы в кризисе.

– Кризис касается продукции низшего класса. Они приносят плохие и средние показатели

продаж. Потребление роскошной продукции во времена кризиса неизмеримо вырастает.

– Все это мы могли бы начать уже давно. Я провожу целый год, пытаясь улучшить

производительность.

– Все верно. Я был всего лишь администратором. Сейчас я начал думать, как компаньон.

– Ты и раньше был компаньоном.

– Немножко. Я не примеривал это на себя. Сейчас я вижу вещи, как капиталист.

– Ты клоун.

– Я говорю серьезно.

– Я подумаю, ладно? Я подумаю над этим, но, если я соглашусь, то на пятьдесят один

процент. Я не могу поверить в твою перемену. Преображение Святого Павла, да и только, – Хосе Мануэль неожиданно подмигивает мне. Он внимательно изучает меня, как оценивает картину эксперт, думающий, что это подделка. – Ты влюбился?

– Я всегда влюблен, не в одну, так в другую.

– Если это так, я немедленно продаю предприятие косовцам. Если судьба предприятия

зависит от твоей сентиментальной жизни и от твоего энтузиазма, спровоцированного твоим гормональным возбуждением, я не стану держать его ни секунды.

– Ее зовут Карина. Я влюбился в женщину, которую зовут Карина. Я и сам удивлен. Я не

знаю, находка ли она, та, о которой я сейчас сказал, или сотворение. Я сказал “я влюбился в Карину”, хотя обычным было для меня сказать “я встречаюсь с”, “у меня отношения с”, “я с”. Но как же здорово звучит “ я полюбил Карину”, хотя я точно не знаю, что это означает, и поэтому я не знаю, правда ли это.

Хосе Мануэль ставит стакан на поднос, берет бутылку, но, вместо того, чтобы плеснуть

немного виски, ставит бутылку на колени и несколько раз отвинчивает и завинчивает пробку. Наконец, он говорит:

– Нет, парень, нет. Я даже не мечтал.

– Знаешь, я встречался с кучей женщин, но никогда не стремился работать. И еще меньше

– брать на себя ответственность.

– Это правда. Но почему ты добиваешься таких высот сейчас. Ты мог бы подумать об этом

и раньше, – Хосе Мануэль встает, берет бутылку и стаканы, и я вынужден помочь ему открыть дверь. Он встряхивает головой, как озабоченный отец. – Ладно, подготовь мне отчеты, и мы поговорим, – с видимой неохотой разрешает он, – но косовцам я скажу, что мы собираемся продавать предприятие. Я не собираюсь ничего менять за ночь из-за твоей прихоти.

Это вранье, он уже все изменил. Он уже строит планы и придумывает, как бы сохранить

предприятие, цепляется за него. Он так быстро соглашается обдумать мое предложение, что я невольно задаю себе вопрос, а хотел ли он на самом деле продавать предприятие и не устроил ли спектакль, чтобы заставить меня отреагировать.

После нашего с Хосе Мануэлем разговора я спускаюсь на склад. Поначалу он кажется мне

пустым и безлюдным. Я не вижу в помещении ни одного рабочего, толкающего ручную тележку, нет и разгруженных грузовиков. Хосе Мануэль уволил румын, принятых на работу совсем недавно, но остальные должны были бы ходить где-то поблизости, теряя время, как и я. Из складской конторы доносится все время повторяющаяся, однообразная электронная музыка. Внутри конторы находятся кладовщик и несколько рабочих, но не все. Не знаю, что они здесь делали, вероятно, ничего. Несколько человек сидели вокруг небольшого металлического письменного стола, другие стояли около радио, как в сценах фильмов, где какая-нибудь семья слушает по радио сводку о продвижении вперед войск союзников. Но здесь радио цифровое и звучит дискотечная музыка.

– Больше он никого не уволит, – говорю я им. Вместо того, чтобы повернуться ко мне, они

поворачиваются к кладовщику. Тот поднимает взгляд, но, похоже, не находит в моем лице ничего интересного. Он роется в коробке и достает оттуда что-то, завернутое в фольгу. Он опять в своей всегдашней бейсболке, скрывающей плешь. На лице, как обычно, наполовину скучающее, наполовину раздраженное выражение человека, не желающего беспокоиться из-за самозванцев.

– И кто это говорит?

Он проводит рукой по лбу, как будто только что совершил неимоверное усилие. Он не

ко времени пожимает плечами, и двое эквадорцев подражают ему.

– Я. Мы собираемся преобразовать предприятие, а не продавать его.

– И ты нас просишь, чтобы мы старались, из кожи вон лезли, потому что это наш общий

корабль, и, если он потонет, потонут все. Потому что это наше предприятие, и мы образуем одну большую семью.

Кладовщик по-хозяйски разворачивает бутерброд с колбасой и разглядывает его

несколько секунд перед тем, как поднести ко рту. Он откусил от бутерброда кусок, достойный сказочного великана. Из тех, которые в одной руке держат болтающего ногами ребенка, а в другой – вырванное с корнями дерево, одним махом перешагивая гору. Он продолжает разглядывать остаток бутерброда, а поверх него и меня.

– Нет, я только хотел сообщить вам.

– И ты собираешься принять обратно тех, кого вы уволили, – бурчит кладовщик.

– Они – жертвы системы.

Он улыбается мне набитым ртом, с трудом проглатывая пережеванную пищу.

– О которых ты сожалеешь в душе.

– Точно так же, как и ты.

Кладовщик откусывает еще один ужасающий кусок.

– Тогда мы остаемся, – вмешивается один из эквадорцев, стоящих рядом с радио.

–Можете быть спокойны.

– Спасибо, – отвечает эквадорец, и я не знаю, выражает ли он этим свое согласие или

просто жует.

Глава 27

Звонит Карина и приглашает меня выпить пива в одном из павильончиков парка Ретиро. “Конечно, если природа с ее деревьями, травами, сороками и прудом для тебя не слишком,” – добавляет она. Я даю ей обещание, что на этот раз меня не вырвет. Начало осени. Ярко светит солнце, но уже по-осеннему прохладно. И сейчас можно было бы начать открывать цвет платановых листьев и отражение солнца на зеленоватой водной глади пруда... но кому важны листья, солнце, воскресные семьи, продавцы вафель, и вообще весь мир снаружи этого туннеля, ведущего меня туда, где уже сидит Карина. Сегодня она в джинсах, черной потертой кожаной куртке и кроссовках. Она как будто демонстрирует своим спортивным видом, что уже освободилась от обязанности и дальше носить те костюмы, которые позволяют тебе думать лишь об офисной жизни, вагонах класса люкс, аэропортах и рабочих обедах.

Я не знаю, ищет ли Карина мои глаза или просто смотрит на свое отражение в моих солнцезащитных очках. Я заказываю вермут, тот, что пьет она. Я не уверен в том, что собираюсь сделать, более того, я не уверен даже в том, что сделал бы это, не положи Карина руку мне на колено и не спроси:

– Что с тобой? Ты все еще болен?

– Я должен рассказать тебе одну вещь.

Она убирает руку с колена и поигрывает стаканом. Какое-то время она разглядывает праздношатающихся людей, собаку, убегающую от хозяина и носящуюся между столиками, ребенка, с трудом забирающегося на самокат и падающего через каждые два-три шага из-за потери равновесия.

– Если бы мы были парой, я подумала бы, что ты собираешься мне сказать, что у тебя есть любовница. Подобные разговоры ведь так начинаются, верно?

– Не знаю. У меня была только одна любовница.

– А у меня ни одного. Ладно, давай пройдемся, и ты мне расскажешь.

Карина оставляет на столе деньги за вермут. Свой я едва пригубил. Мы встаем из-за стола, и она берет меня под руку. Идя под ручку, мы с Кариной доходим до края пруда. Она могла бы быть моей девушкой, могла бы и раньше по воскресеньям гулять со мной, взяв меня под руку, как сейчас, молчаливая и, вместе с тем, такая близкая. Но только сегодня, после долгого времени, мы решили стать ближе друг другу здесь, в парке Ретиро. У нас могла бы быть или не быть история наших прогулок по парку, излюбленные скамейки. Мы могли бы целоваться на том самом месте, куда идем, или спорить, расставаться и мириться там же. Могло бы быть так, что этот раз был бы не самым первым, когда мы облокачиваемся на парапет пруда и смотрим на лодки и компанию плывущих в них подростков. Юнцы гребут, перекрикиваются между собой, смеются, по-приятельски подкалывая друг друга, образуя группки друзей-соперников. Мы с Кариной и раньше могли бы вот так же, облокотившись на парапет, разговаривать о том, о чем говорят все новоиспеченные пары, о нас самих, и сегодняшний разговор мог бы быть чем-то большим, чем просто разговор.

Карина не отпускает мою руку. Кажется, она ищет соприкосновения с моим телом. Возможно, находиться рядом со мной – это некий способ утешения или успокоения.

– Начинай, что ты должен мне рассказать?

Клара со слов Самуэля.

– Поскольку ты никогда этого не говорила, подозреваю, что Клара не рассказала тебе об этом. На самом деле это меня не удивляет, поскольку Клара не хотела, чтобы ты узнала о некоторых вещах, и это одна из таких вещей. Это вещи, которые заставляли ее сравнивать себя с тобой, и стыдиться себя. Клара не дала мне строгого запрета не говорить тебе об этом, так что я не думаю, что предам ее. Кроме того, у мертвых нет прав. Человек сам должен решить, молчать ему или рассказать что-то, в соответствии с тем, какой эффект произведет его рассказ на живых. Не думай, я много раз спрашивал себя, должен ли я говорить тебе об этом. В итоге я пришел к выводу, что должен. Прежде всего, потому, что ты, как и я, продолжаешь спрашивать о Кларе, ты все еще не похоронила ее и не хочешь этого делать, пока не убедишься, что знаешь, какой была твоя сестра. Вероятно, поэтому ты со мной, что-то похожее я мог бы сказать и о себе. Предупреждаю сразу, что у меня много вопросов. Я хочу знать, как Клара отзывалась обо мне, хотя ты и говоришь, что она делала это нечасто. Какой ты видела ее, светящейся или испуганной, были ли у меня какие-то недостатки, тревожащие ее, особенно, если она и вправду думала, что когда-нибудь мы могли бы жить вместе.

Карина не прерывала моего длинного вступления. Она ничего не сказала, когда я замолчал. Внешне она невозмутима. Она удовлетворена. Мне очень хотелось бы, чтобы она начала доверять мне, почувствовала бы, что рядом со мной она может расслабиться и передохнуть, спокойно дыша.

– Уверен, то, что сказал нам Алехандро, привлекло твое внимание. То, что Клара просила

его, чтобы у них был ребенок. Ему показалось, что это предложение указывало на то, что Клара впала в отчаяние. Поэтому, хоть Алехандро и не сказал этого, но он пытался уцепиться за что-то прочное, подумав о предложении, которое остановило бы ее падение на дно.