Текст книги "Бегство от Франка"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)

– Франк не собирается никуда с тобой ехать. Он использует тебя, когда ему это нужно. Ты его любишь. Но ему на это начхать. Он живет своей жизнью. Ты не можешь заставить его полюбить себя. Может, именно это тебя в нем и привлекает, – цинично уточнила она.

– А какая мне радость ехать одной? – прошептала я.

– Кто тебе сказал, что ты должна ехать одна?

Вора делают обстоятельства

Франк должен был прийти в четверг после работы. Я знала, что он пробудет у меня не больше часа. И тем не менее приготовилась, как обычно. Душ, прическа, ногти, бокалы на столе, свежие розы на подоконнике.

Я прождала полчаса, наконец он позвонил. Уже по первому звонку я поняла, что это он. И поняла, что сейчас он скажет, что не может прийти. Могла и не брать трубку. Однако я взяла.

– Санне? Ты? Мне очень жаль, но ничего не получится.

– Почему?

– Ты понимаешь… Даже не знаю, как сказать, но…

– Скажи, как есть, – проговорила я, стараясь, чтобы мой голос звучал по возможности равнодушно.

– Девочки… они заболели чесоткой!

– Что-что?

– Не знаю, может, я тоже заразный, но мне не хочется рисковать и заразить тебя. Понимаешь?

– В наше время люди не болеют чесоткой, – ответила я. А могла бы прямо сказать ему, что он лжет, но все и без того было хуже некуда.

– Оказывается, болеют. Они все трое в панике. Девочки чешутся, Аннемур плачет. Должно быть, они подхватили ее в классе или на продленном дне… Кто знает. Я бегу в аптеку за мазью. Аннемур отказывается идти сама. Она только плачет, я не знаю, что делать.

Паузы, дыхание и голос помогли мне сделать вывод: он говорит правду! Я хотела быть беспристрастной. Из телефонной трубки поползли приютские вши. Дети в школе не хотели с нами играть, учителя и воспитатели тоже нас сторонились. В их глазах не было ничего, кроме отвращения. И страха подцепить вшей! Мы были неприкасаемыми. Как прокаженные.

– Ты идешь к врачу за рецептом?

– Нет, к счастью, этого не надо. Врач сказал, что эту мазь продают без рецепта. Но мазаться ею должны все члены семьи, даже если у них нет никаких симптомов болезни. Инкубационный период длится до двух месяцев.

– Два месяца?

– Да. Послушай, Санне!

– Слушаю.

– Тебе тоже надо купить эту мазь. Я мог уже заразиться… Ты понимаешь?

– Да.

– Прекрасно! Деньги уже пришли на твой счет?

– Не знаю, – солгала я.

– Проверь, пожалуйста. Я позвоню. Ты самая лучшая на свете! Будь здорова!

На экране красного мобильника были жирные пятна. Я стерла их пальцем. Потом отложила телефон и раскрыла ладони. Внимательно осмотрела их. Повернула руки и осмотрела их с другой стороны. Вены чуть-чуть набухли. Я видела, как по ним почти незаметно движется кровь. Что это за точка возле левого указательного пальца? Кажется, она красная? Да! Точка, которой я раньше не видела. Не моя точка.

Я открыла «Семейный медицинский справочник», который почему-то у меня оказался.

«Sarcoptes scabiei»: Кожная инфекция, вызывающая зуд. Клещ передается при кожном контакте, поэтому чесотка как правило поражает всю семью. Когда клещи попадают на кожу, самка выгрызает в коже ямку и откладывает в нее примерно сорок яиц. Через некоторое время из них вылупляются личинки, которые распространяются по всему телу, потом они вырастают, спариваются и в свою очередь откладывают яйца. Сначала зуд бывает не очень мучительным, но постепенно он усиливается и не дает человеку спать. На коже можно разглядеть маленькие корочки, особенно между пальцами. Иногда на них бывает черная точка. Это самка. Чесотка лечится специальным раствором бензилбензоата, который наносят на все тело, мазью сульфур или аэрозолем скрегаль. Клещи быстро погибают, когда у них нет контакта с кожей, поэтому зараженную одежду нужно как следует проветрить, лучше всего на холоде, а потом вычистить щеткой.

Он был прав – рецепт мне не понадобился. Но с каким лицом человек просит у провизора именно это средство? Знает ли провизор, что это от чесотки?

Конечно, в аптеке все знают. Провизоры сдают экзамен и знают все. Может, они знают даже, что Франк мой любовник? Ведь он только что покупал ту же мазь в той же аптеке…

Я решила поехать на Грюннерлёкку и найти там какую-нибудь аптеку.

Пока я стояла у прилавка со своей бумажкой, на которой было записано название препарата, на меня напал зуд. Это было невыносимо! У Франка еще не было никаких симптомов, и если он даже заразил меня, зуда еще никак не могло быть. И тем не менее. Чесалось между пальцами на правой руке. Я не сняла перчаток, чтобы провизорша, отпускавшая мне лекарство, не боялась, что я могу ее заразить. И удержалась от того, чтобы почесать руку.

У провизорши были добрые глаза, широкий нос, и она говорила на ломаном норвежском. Она ни о чем не спросила, лишь кинула на меня быстрый взгляд. Может быть, это был самый обычный взгляд, каким продавцы смотрят на покупателей. Но кто знает. Я не поднимала глаз. Картинка из медицинского справочника ползла по прилавку.

Придя домой, я набросилась на все, к чему прикасалась в последние дни. Мой мозг был приведен в состояние боевой готовности и следил, чтобы я ничего не забыла. На уборку у меня ушло четыре часа пятнадцать минут, и только после этого я смогла лечь в ванну.

Там я заплакала. Но это было неважно. Я и так была мокрая, и никто меня не видел. Через полчаса с красными глазами, уже сухая, я была готова намазаться этой дрянью. Подошвы ног и под ногтями, все складки и укромные местечки. Уши внутри. Корни волос и подбородок. Лицо мазать не следовало, так говорилось в инструкции. Но я этому не очень-то верила и оставила нетронутыми только глаза и губы. Труднее всего было намазать небольшой участок на спине, до которого мне было не дотянуться. Я выдавила мазь на полотенце и, держа его обеими руками, натерла таким образом кожу между лопатками.

После этого, обессиленная, я села на крышку унитаза. Франк не звонил. У него было целых три человека, с кем он мог разделить свою чесотку. Я же со своей была одна, как перст.

Ночью у меня чесалось повсюду. Я просыпалась и засыпала. Просыпалась и говорила себе, что мне это только кажется. И засыпала опять. Только для того, чтобы увидеть во сне, как целая армия, несколько квадратных километров микроскопических клещей, проходят маршем по моей кровати, скрыв меня полностью на несколько часов. Они выгрызали ямки и откладывали яйца, спаривались и выгрызали ямки. Побывав во всех самых укромных местах, они отложили яйца и поползли дальше.

Но другой день я постаралась почти не быть дома. Даже трещины на тротуаре выглядели более здоровыми, чем моя зараженная квартира. Тщательная уборка не помогла. Я долго сидела на остановке трамвая, не собираясь никуда ехать.

– О чем это ты так задумалась? – неожиданно спросила Фрида, я даже не заметила, как она подошла.

– Франк заразил меня чесоткой!

– Ты давно знала, что тебе пора что-нибудь предпринять. Вот и повод! Начни с того, что смени номер своего мобильника на другой, которого никто не знает. Потом отправляйся в банк и переведи деньги Франка на счет с более высоким процентом. Но по-прежнему на свое имя! Купи себе ноутбук вместо своего большого компьютера. Собери самые необходимые вещи и откажись от квартиры.

– И заплатить за месяц вперед? – Я растерялась.

– Ты забыла, сколько денег у тебя на счете?

– Они не мои, – возразила я.

Над нами, как воздушные шарики, запрыгал ее смех. Мне даже стало страшно, но деваться было некуда.

– Заканчивай все свои дела! Мы едем в Берлин!

– Почему в Берлин?

– Потому что это самое подходящее место для провинциала, чтобы взглянуть оттуда на мир. В этом городе бьется сердце всей Европы.

В течение часа я выполнила все ее требования, необходимые для того, чтобы начать новую жизнь. С телефоном мы все уладили, даже не вставая со скамейки. Банк тоже был поблизости. Потом я пошла домой и сняла покрывало с компьютера, но не для того, чтобы работать над своей книгой. Я искала какое-нибудь немецкое бюро по сдаче квартир.

Время от времени у меня всплывала мысль о Франке. Может, он пробует мне дозвониться? И всякий раз слышит металлический голос телефонистки: «Номер не существует».

Однажды мне показалось, что в дверь позвонили, но это вряд ли мог быть Франк. Он никогда не приходил без звонка, такая была у нас договоренность. И все-таки я лихорадочно спешила, пока наконец не села в такси.

– Я знала, что ты способна принимать важные решения, – с торжеством сказала Фрида, когда мы обосновались в грязно-коричневом номере отеля, где люди годами развлекались тем, что разбрасывали по сторонам окурки. Отель был расположен к центру ближе, чем мне хотелось бы, но Франку никогда не пришла бы в голову мысль искать меня там.

– С каких это пор? – поинтересовалась я и с сомнением одобрила постельное белье.

– После того, как ты в приюте плюнула на попечителя!

– Забудь об этом. Я ничего не помню…

– Постепенно вспомнишь, только не раскисай. А сейчас нам надо сделать еще одну покупку, – весело сказала она.

– Но ведь мы едем путешествовать, – пробормотала я.

– Одно тянет за собой другое. Идем. Надо купить машину.

– Зачем нам машина?

– Предоставь все мне. Мне понадобится только твоя подпись, – заявила она.

И мы на такси отправились в Хельсфюр, где была фирма, торгующая автомобилями.

– Глупо так далеко ехать на такси, могли бы поехать на автобусе, – сказала я.

– Забудь свои деревенские привычки, а то люди сразу поймут, что ты не умеешь обращаться с деньгами.

Новенькая «хонда CR-V» с «кенгурятником» еще не обрела владельца. Фриде она понравилась. Когда все формальности были уже позади и мы мчались в Дрёбак, я спросила:

– Не слишком ли она дорогая?

– Нам нужна хорошая машина. Ясно? Мы будем много ездить.

– Но вести придется тебе. Я боюсь.

– Это я уже поняла, – сухо сказала она и обогнала открытый спортивный автомобиль, за рулем которого сидел молодой человек с накачанной мускулатурой.

– А что нам понадобилось в Дрёбаке? – спросила я.

– Ничего. Просто я раньше никогда не водила твой автомобиль, – сказала она и засмеялась. И мне почему-то стало тепло от ее смеха. Меня охватило чувство радости и свободы. Как будто я, летя по воздуху, держала кого-то за руку.

Фрида открыла люк в крыше. Ветер рванул нам волосы, словно пытался их выдрать. Солнце с бешеной скоростью неслось по небу, осень была светло-фиолетовой. Иногда этот цвет вспыхивал в окнах летящих на нас машин.

– От такой скорости можно умереть, – сказала я.

– Ты тоже так думаешь? – Фрида хохотнула.

Я откинулась на спинку сиденья. Передо мной возникли и ожили странные картины. Словно они были частью настоящего…

Молодая женщина встает со стула на палубе. Она первый раз плывет на теплоходе. Никто из пассажиров ее не знает. Уже почти двое суток она находится среди этих людей, которые не знают, кто она и откуда. Но они и виду не подают, что ее присутствие на теплоходе их удивляет. Она может встать, может прийти или уйти. Может вынуть что-нибудь из кармана поношенного, но совершенно целого пальто. Или из сумочки, которую унаследовала неизвестно от кого и потому не смогла поблагодарить за нее. Карандаш, блокнот, купленный в супермаркете, мелочь на кофе, французские булавки, билет, – если ей захочется убедиться, что она не потеряла его, – маленькая синяя коробочка с кремом «Нивея», коричневая обертка от шоколада «Фрейя», которой она трет щеки, когда ей кажется, что она плохо выглядит. Сумочка сделана из белого пластика и видно, что ею почти не пользовались. Молодая женщина не выпускает ее из рук. Ночью, в салоне, она пользуется ею, как подушкой. В четыре часа один из диванов освобождается, и она может вытянуться на нем. До этого она сидела за столом, положив голову на руки и дыша в белый пластик. Ей даже не надо просыпаться, чтобы убедиться, что сумка с ней. Поднимаясь со стула на палубе, она точно знает, сколько у нее денег. Сто семь крон и сорок эре. Остальные пассажиры гораздо старше ее. Но она понимает, что и они не очень богаты. А то бы ехали первым классом. Некоторые из них все-таки оставляют на своем месте плед или книгу, чтобы показать, что оно занято. Она так поступить не может. Ведь ей пришлось бы оставить свое пальто или журнал «Романтика», который ей подарила повариха. Но она не может рисковать своим пальто, а журнал едва ли остановит того, кто захочет занять ее место. Кроме того, она не может присвоить себе тот или другой стул. У нее нет такой привычки. Там, откуда она приехала, существовал неписаный закон: кроме постелей, все места, на которых никто не сидит, самые сильные могут использовать по своему усмотрению. Тот, кто хочет что-то иметь или чего-то достичь, не должен отсутствовать. Он должен быть там и сейчас.

Берлин

То, что мы называем «последней мировой войной», пощадило этот район Берлина. Однако некоторые фасады Кройцберга выглядели так, будто с них забыли стереть копоть от бесчисленных пожаров, скрытую под пятидесятилетней грязью. Супружеская пара, сдающая квартиру, сказала, что жить здесь приятно. Фрида лучше меня разбиралась в таких вещах.

Не знаю, чего я ждала. Но меня поразило, что мне придется проходить через несколько комнат, чтобы добраться до своей кровати. Еще в прихожей я вспомнила Франка. Старинный крестьянский шкаф подмигивал двери. И это было только начало. Квартира была битком набита антикварными вещами.

– Я бы не могла жить с вещами, которыми чужие люди пользовались сто лет назад, – с отчаянием сказала я.

– Это уютная и стильная квартира. А сколько тут места! Есть даже маленький балкон с вьющимися растениями, и они еще зеленые. Об этом ты мечтала всю жизнь, – сказала Фрида.

Я осторожно брела из комнаты в комнату, готовая к обороне, если какой-нибудь шкаф, дверь, стол или полки восстанут против моего здесь присутствия.

– Было бы лучше, если б в квартире была только одна комната, – осторожно заметила я, высматривая в то же время вещи, которые могли бы заинтересовать Франка.

– Одна комната! Что за глупости! Между прочим, шкаф в гостиной с дверцами из ограненного стекла – настоящая жемчужина, – сказала Фрида.

– А шкаф в спальне, похоже, когда-то служил для хранения мечей и доспехов в каком-нибудь рыцарском замке, – пожаловалась я.

– С каких это пор тебе перестали нравиться рыцари? – вспылила Фрида и открыла бутылку вина – подарок хозяев по случаю нашего приезда.

– Кто знает, наверно, со временем можно привыкнуть к такому количеству вещей, – с сомнением буркнула я.

– Ты заметила, что от письменного стола открывается вид на улицу? И сколько здесь стекла! – Фрида стояла посреди комнаты и улыбалась.

– По-моему, здесь будет слишком много света.

– Санне! Если тебе не хватает мужества радоваться всему этому, то дальше я с тобой не поеду! – сказала Фрида и выпила первую рюмку.

Была середина октября. Я пересекла улицу перед домом, в котором мы жили, и пошла по короткому проулку, идущему от Виллибальд Алексисштрассе. В порыве оптимизма мне казалось, что солнце одарило каждый отполированный камень мостовой таким количеством золота, что его хватило бы, чтобы позолотить шпиль далеко не маленькой церкви. С балконов свисали отцветающие летние цветы, превращая грязные, полинявшие фасады в экзотические висячие сады.

Из открытого окна первого этажа доносилась музыка, которую Фрида называла музыкой кукол Барби. За воротами лаяла собака. Потом я прошла мимо внушающей уважение водонапорной башни, где теперь была не вода, а молодежь и культура. Перейдя на другую сторону Фидицинштрассе, я вошла в парикмахерский салон, который мне рекомендовала наша хозяйка Софи.

В дверях меня встретил молодой человек с кольцом в ухе и сказал:

– Ich bin Frank[12]12
  Я – Франк (нем.).


[Закрыть]!

Мне стало смешно. Вот уж не думала, что услышу от кого-нибудь такие слова. Здесь, в Берлине! Конечно, я все время думала о Франке. От этого никуда не денешься. Наша квартира в какой-то мере была продолжением его антикварного магазина. Но после моих встреч с Франком в Осло все изменилось. Прежние мысли были здесь неуместны. Здесь нужно было остерегаться опасностей и постигать новое. А на все новое требовалось время. С первого дня я установила твердый распорядок дня. Несколько часов я должна была сидеть в гостиной за письменным столом, даже если я ничего не писала, а только смотрела на улицу. Фрида где-то бродила, я никогда не знала, чего от нее ждать. И душа ее и тело были для меня загадкой.

Берлинский Франк галантно подвел меня к креслу. У нас состоялся короткий профессиональный разговор на англо-немецком языке, после чего он почти на три четверти укоротил мои волосы. С прикрытыми глазами и трепещущими ноздрями, словно тюлень, принимающий солнечную ванну на залитой солнцем льдине, я сидела, впитывая в себя разные запахи. Когда я открывала глаза, то видела кочки и сугробы волос, раскиданных на полу. Цветных и обесцвеченных. Пыль приютилась вдоль плинтусов, щелей и в темных углах. Как всегда в подобных заведениях, резко пахло аммиаком. А также случайно скользнувшими мимо дешевыми духами и дезодорантами.

Здесь, в Берлине, от Франка пахло иначе, чем в Осло. Его берлинский вариант пах парикмахером. И, тем не менее, я определенно уловила запах моего Франка. Явственный запах старых газет, плесени, пота и пыли. И чего-то еще. Свежей спермы?

Но этот Франк был совершенно другой. У него был молодой голос. По нему было ясно, что он не обладает прирожденным талантом и опытом интересного прошлого. Кроме того, что-то подсказало мне, что берлинский Франк не позволяет себе соблазняться дамами. Я не понимала, как этот в общем-то симпатичный парень может носить имя Франк, не имея понятия о стратегии Франка. Но вины его в этом не было. Очевидно, он просто ничего не знал о горячих, синкопированных толчках, чередующихся ритмическими перебоями. В лингвистике подобное выпадение гласной – или даже целого слога (Ох-х-х!) – называется апокопа. В медицине это можно назвать коротким отключением сознания. После чего все синкопируется, или завершается, естественным сокращением мышц.

Что этот мальчик мог знать о таких вещах? От него пахло, как от парикмахера, и нужно было заплатить, чтобы он прикоснулся к моим волосам. Я думала о случайностях. О том, что мы кружимся на карусели случайностей. И тот, кто хочет увидеть весь узор целиком, должен смириться, если детали не совпадают. Тут впору сойти с ума. Если я чуть-чуть приоткрывала глаза, то видела его руку, немного отогнутый назад конец большого пальца, когда он резал мои волосы. Потому что он не стриг, а именно резал. В нескольких миллиметрах от уха и шейной артерии. Уверенными, быстрыми и вместе с тем какими-то ленивыми движениями.

Я увидела, как Франк, когда он был у меня последний раз, надевает свое короткое пальто. Он засунул большие пальцы под воротник и стянул его на шее. В его предпоследнее посещение, во время нашего с ним последнего соития, когда мы с ним последний раз лежали вместе в постели, я все испортила, думая о том, попросил ли он уже у жены развод. В последний же его приход мы уже не лежали вместе, а говорили только о делах. Это мы-то с Франком! Человеческие отношения невозможно перевести на банковский счет. В разговорах о деньгах есть что-то опустошающее. Катастрофическое. Как только в отношениях возникает банковский счет, они кончаются, думала я. И на полу между срезанными волосами неожиданно проявилась картина, своего рода tableau:

Молодая женщина включает приемник, и голос диктора объявляет: «Послеполуденный отдых фавна». Она делает звук погромче и достает из колыбели ребенка, хоть он и не плачет. Потом прижимает его к груди и танцует с ним по комнате. Прижав губы к головке ребенка, она подпевает мелодию. Поэтому не слышит стука в дверь. Она не успевает опомниться, как мужчина уже стоит в комнате. Женщина удивлена и рада его приходу. Но он улыбается робко и неуверенно.

– У меня плохие новости, – говорит он.

Она не знает, захочет ли он взять на руки ребенка до того, как сообщит дурные вести, поэтому кладет его обратно в колыбель.

– Меня посылают на север, – немного пристыженно говорит мужчина.

Она смотрит на него. Он совсем не изменился с последней их встречи. И все-таки он чужой. Ей нечего сказать ему. Ведь он тут ни при чем.

– Но я буду часто приезжать к вам, – говорит он и обнимает ее. Его руки такие же, как всегда. – Не бойся, я не брошу тебя. Я попрошу вычитать деньги из моего жалованья. Банк будет аккуратно выплачивать тебе содержание, – говорит он и отпускает ее, чтобы склониться над кроваткой.

Она кивает. Музыка кончилась, и она выключает приемник. С короткими волосами я чувствую себя более свободной. Но не могу выбросить из головы мысль о том, что мне не хватает одной существенной способности. Она называется способностью радоваться жизни. По-настоящему радоваться. Всякий раз, когда я вот-вот почувствую радость, что-то непременно омрачит ее. Например, я начинаю думать о том, чего никогда не будет, и тут уже ясно не до радости. Или мне приходит в голову, что радость возникла лишь затем, чтобы не дать мне погибнуть. Как в тот раз, когда дамский мастер появился в дверях парикмахерской в Кройцберге и сказал: Ich bin Frank!

Когда мы с Фридой сидели в кафе на открытом воздухе на Жандарменмаркте и ждали, когда мимо нас пройдет демонстрация против войны в Афганистане, она мрачно сказала:

– Твое общество не назовешь особенно веселым. О чем ты думаешь? О войне?

– Только не об этой. Я веду свою войну и сама гибну в ней. К тому же меня раздражает, что я не могу вспомнить, как что называется по-немецки.

– Ты так занята своими огорчениями, что забываешь жить. Забываешь о действительности, потому что позволяешь себе путаться в паутине мыслей. Если б ты все записывала, от этого была бы хоть какая-то польза. Напиши, например, что ты все время ждешь, что Франк найдет тебя.

– Я не хочу говорить об этом.

– Давай представим себе, что ему удалось тебя выследить. Думаешь, он прихлопнет тебя?

– Франк не в состоянии прихлопнуть даже мухи.

– Вот видишь! Так чего же ты боишься? – спросила она.

Уже не в первый раз Фрида преуменьшала возможные неприятности Она словно переводила дух, констатировала факт и двигалась дальше. Словно никаких «но» или трудностей вообще не существовало. Нужно только найти подходящие слова, и они все решат. По опыту я знала, что все не так просто. Поэтому я молчала.

Всюду стояли полицейские в зеленой форме. В небо поднимались воздушные шары. Синие, с нарисованными голубями. Люди протискивались мимо нашего столика, он был крайний. Детские коляски, обливающиеся потом родители. Люди несли флаги с надписями: «Что приносит война? Ничего!»

Двое мальчишек повесили на шеи связки свистков и предлагали их всем, кто протискивался мимо. Ловкачи делают деньги на любой войне. Какие-то молодые люди забрались на Французский Собор. Или на памятник Шиллеру перед Концертным залом. Полиция даже не пыталась их прогнать. Пока они не задевали людей, их место определяла только сила притяжения. Упадут, так упадут.

На Егерштрассе, Таубенштрассе и Шарлоттенштрассе царила давка. Но нам повезло, и мы нашли на тротуаре свободный столик. Кругом бурлила толпа, однако было спокойно, очевидно, все находилось под контролем. Красный подъемный кран гордо вздымался к небу над куполом собора, как перо на шляпе. С крыши Немецкого собора небольшая армия полицейских в зеленом, похожая на фоне неба на ограду из тянучек, наблюдала за бурлящим людским морем.

– Ладно! Я даже не знаю, слышала ли ты, что я тебе сказала? Но я собираюсь учить немецкий. Ты, конечно, не сможешь его учить, тебе надо писать свою книгу. С тебя и ее довольно, верно? – сказала Фрида.

– Довольно? Что ты хочешь этим сказать?

– Важно, чтобы ты ее закончила. Я не хочу, чтобы наше путешествие помешало тебе писать. Напротив.

– Только что ты обвинила меня, что я не замечаю действительности, потому что думаю только о своих огорчениях. А теперь ты настаиваешь, чтобы я писала.

– Огорчения и писание книги – разные вещи, – сухо сказала Фрида.

– Не уверена, – возразила я.

Из громкоговорителя в открывавшуюся перед нами картину ворвался самоуверенный голос. Несколько раз эта речь была поразительно похожа на выступления Гитлера, какими я их помнила по записи. Это сходство усиливали и сам язык и убедительный голос, летящий над толпой. Главное, заставить людей поверить в свою миссию.

Над улицами кружил вертолет, и граждане всех категорий, вооруженные камерами, роились как пчелы. За высокими окнами собора виднелись измененные до гротеска тени людей. Вся сцена напомнила мне фильм Феллини. Я как будто сидела в зале в первом ряду партера. Внизу и очень близко к экрану.

Какой-то человек протиснулся мимо нас с плакатом, прикрепленном к велосипеду. «Любите и не воюйте» – было написано над карикатурным изображением двух спаривающихся друг с другом мужчин. Темный мужчина в тюрбане пользовал белого сзади. Бен Ладен и Буш.

Многие смеялись и кричали. Кто-то в гневе стукнул на бегу кулаком по картону. Но вообще все было спокойно. В Берлине люди давно привыкли к демонстрациям.

Один мужчина протащил свой велосипед почти по моим ногам. Я вскрикнула, он обернулся, и его губы произнесли нечто, похожее на извинение. Гладкое, чисто выбритое лицо. Глаза он зажмурил, словно боялся увидеть то, что натворил. При виде его носа и подбородка у меня перехватило дыхание. Я могла бы назвать его по имени.

Через мгновение в толпе мелькнула только его клетчатая ковбойка. Но по моим жилам уже разлилось тепло. Я ощутила его руку на своем плече. Немного неуверенное, но крепкое прикосновение. В этот раз он дал мне уйти. Собственно, я была ему не нужна, он хотел иметь со мной дело только через банк.

За соседним столиком начали играть в карты, колода была старая, они играли в «Черного Пера». Мальчик восьми-девяти лет обыграл отца. Он улыбался во весь рот, перепачканный соком. Коротко остриженные волосы торчали ежиком. Он вспотел, ему было весело, и он не обращал на демонстрацию никакого внимания.

Появилось tableau:

Девочка вместе с тремя другими детьми сидит в спальне за некрашеным деревянным столом. В окно стучит дождь. Карты сданы. Первым делом, она находит в своих картах Черного Пера. Она привыкла, что Черный Пер всегда достается ей, но не понимает, почему так получается. На лицах детей – радость: Черный Пер не у них. Она пытается держать свои карты так, чтобы другим было легко вытащить у нее Черного Пера. Но не тут-то было. Все избегают этой лишней карты. У нее нет пары. Ее не вытаскивают. Поэтому она всегда достается девочке.