Текст книги "Бегство от Франка"
Автор книги: Хербьёрг Вассму
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)
Чешские куклы
Фрида считала, что мне не следует употреблять в романе слово tableau.
– Почему? – удивилась я.
– Оно искажает смысл. И похоже на навязчивую идею. Вроде твоей чесотки. К тому же это просто неверно. Ты рассказываешь о действии. Движении. Табло же всегда неподвижно, – объяснила она.
– Иногда приходится писать так, как считаешь нужным, независимо от того, что кто-то сочтет это неверным. – Как ни странно, но в моем голосе послышалось упрямство.
Я решительно взяла толковый словарь, чтобы найти первоначальное значение слова tableau. На Фридины знания я не полагалась. Сколько раз я убеждалась, что слова, искаженные предрассудками и неправильным толкованием, получали совсем другое значение.
Я прочла вслух:
– Tableau (в пьесе, ревю) – живая картина, неожиданная сцена, драматическая ситуация, подтекст пьесы… Ну и так далее…
– Но ведь ты пишешь роман, – возразила Фрида.
– Не надо сужать значения слов. Речь идет об истории в истории.
– Не спорю, но если эта история так важна, ты можешь просто вставить ее в свой текст, не вешая на нее ярлык.
– Это будет неправильно, – сказала я, теряя мужество.
– Ладно, не будем препираться, – сказала Фрида. – Между прочим, сколько страниц ты написала сегодня?
– Ты прекрасно знаешь, что дело не в количестве страниц, а в содержании.
– Но если ты не напишешь ни строчки, то и содержания никакого не будет.
Я не удостоила ее ответом, взяла словарь, ушла в гостиную и села за письменный стол. Мы долго молчали. Потом я сказала:
– Кто-то звонил в дверь еще до того, как мы встали. Кто бы это мог быть?
– Наверное, почтальон.
– У нас есть почтовый ящик. К тому же мы не получаем почты.
– Он принес «Афтенпостен», и она не влезла в щель ящика.
– Надо отказаться от подписки. С нашей стороны было неосмотрительно переадресовывать сюда газету.
– Теперь ты будешь думать, что Франк справлялся об этом на почтамте? – вздохнула Фрида. Но по непонятной мне причине она позвонила по телефону и отказалась от подписки.
– Все! Теперь можешь быть спокойна, – сказала она.
Но я уже отвлеклась и не могла больше работать. Особенно потому, что знала: имя Франк уже попало в рукопись.
– Мы не можем оставаться здесь. Надо куда-нибудь уехать, – сказала я, закрыв мой новый ноутбук. Он был тоньше портфеля-дипломата.
– Хорошо! Самое время что-нибудь предпринять. Мы едем в Прагу! Там у нас появятся новые мысли и идеи, – сказала Фрида.
– Почему в Прагу?
– Там интересно. Ведь мы абсолютно свободны, верно? И делаем только то, что нам нравится.
– Но в Праге-то что нам делать? Почему ты выбрала именно Прагу?
– Мы там никогда не были. К тому же у тебя есть путеводитель по Праге.
– Лучше поехать в более тихое место. В последнее время мне почти не удается сосредоточиться. Дни идут, и тема теряет свою остроту. Я не могу радоваться окружающему, если у меня совесть не чиста оттого, что я не пишу.
– Совесть у тебя не чиста из-за денег Франка, а не из-за твоей работы! Но если ты будешь прятаться от жизни и у тебя не будет новых впечатлений, тебе и писать будет не о чем.
– Тебе этого не понять, – сказала я, уступая ей.
– Где уж мне! Но я думаю о переезде с тех пор, как ты, выйдя из дома, начала оглядываться по сторонам. Я уже выбрала отель, построенный в тысяча девятьсот пятом году в стиле «югенд». О нем написано во всех рекламных брошюрах о Праге. Какой-то тип написал о нем даже в «Афтенпостен», значит, он и впрямь стоит того. Верно? «Grand Hotel Europa»! Мы ехали среди живописных пейзажей Германии, и даже отдельные безобразные места не могли испортить впечатления, что эта страна – один цветущий сад. Воодушевившись, мы сделали крюк и проехали недалеко от Мейсена. Деревья были еще зеленые, как и положено ранней осенью, и по Эльбе скользили теплоходы. Ландшафт напоминал живопись XVIII века, на которой еще не высохли краски.
Вот, значит, где создавались фарфоровые статуэтки Франка! У него их было немного, но с теми, что были, он не хотел расставаться. Потому что высоко их ценил. Они стояли в стеклянной витрине в глубине его магазина. За стульями, выдолбленными из одного куска дерева, и столами с откидными досками. Чтобы разглядеть сквозь пыльное стекло содержимое витрины, нужно было перелезть через раскладную скамью из Смоланда.
Франк настоял бы, чтобы мы заехали в город и нашли завод и магазин. После этого он забил бы всю машину этими предметами, которые, с моей точки зрения, могли довести человека до умопомрачения хотя бы тем, что их так легко разбить. Франк же, напротив, небрежно доставал их из шкафа и только что не играл с ними. Словно они были пушистыми котятами, которые весело резвились. Он управлялся с ними легко и уверенно, хотя и не мог взять их за шкирку. Ласковая небрежность в обращении с такими дорогими предметами неизменно удивляла меня.
– Заедем в город? – предложила я словно для того, чтобы помочь Франку.
– Может, на обратном пути. Сейчас надо торопиться, чтобы перевалить через гору и миновать границу, – с отсутствующим видом ответила Фрида.
Мы мчались по шоссе, проносясь мимо пейзажей один живописнее другого. Низкий туман опустился будто вуаль на зелень и золото по обеим сторонам бесконечных рядов автомобилей, нанизанных на единый шнур скоростью в сто пятьдесят километров. Идиллические городки были разбросаны и в долине и высоко по склонам. Сперва показывались шпили церквей, потом на горизонте мелькали стайки домов.
Все изменилось, когда мы проехали Дрезден. Стало грозным. Ненадежным. Я пыталась, как говорят, настроиться позитивно. Пыталась думать, что мы находимся в Эрцгебирге, где резали из дерева забавные романтические фигурки. Они стоили целое состояние, поскольку это была ручная работа. В каком-то магазине в Берлине Фрида купила ниссе[13]13
Ниссе – персонаж норвежского фольклора, охраняющий дом, помогающий по хозяйству, но иногда позволяющий себе и озорные проделки.
[Закрыть], который мог курить трубку.
В одном месте над землей, слившись с нею, нависло черное дождевое небо. Железная дорога, которая то и дело появлялась слева от шоссе, исчезла. Словно предупреждала, что если мы до сих пор верили в западную цивилизацию, то она безвозвратно кончилась у этой заброшенной, почти сровнявшейся с землей железнодорожной станции. Холм с прямыми бородатыми соснами и маленьким, словно частный бассейн, кусочком голубого неба, мелькавшим между стволами, пытался смягчить монотонность пустыни. Еще до него мы проехали мимо церкви, на которой висело большое объявление, призывающее на святую мессу, похожее на рекламу вечных ценностей и порядка.
Потом пошли мелькать черные, серые и белые краски. Географическое невежество подвело меня. Я забыла, что надо перевалить через Альпы, чтобы попасть в Чехословакию, и обрадовалась, что мы сменили покрышки. Дорога могла оказаться скользкой. Фрида кивнула и сосредоточилась на дороге.
Недалеко от границы из-за туч выглянуло солнце. Мы медленно подъехали к паспортному контролю. Убедившись, что все в порядке, постовой в форме сделал нам знак, что мы можем ехать дальше. Фрида дала газ, и мы решили, что все позади. Но громкий окрик и два пограничника, бегущих по обе стороны машины, убедили нас в обратном. Когда мы остановились, нас окружили пять или шесть человек. Меня охватило чувство нереальности, сердце стучало так, словно у нас в багажнике был спрятан не один труп. По крайней мере, тайной полиции Германии было об этом известно. Или норвежская полиция разослала ордер на арест машины с нашим номером во все пограничные посты Европы.
У меня так дрожали колени, что я радовалась, что сижу в машине. Фрида опустила окно и уставилась на ближайшего постового. Он был груб и говорил по-чешски. Здесь дело было поставлено серьезно. Машины проверялись и немецкими и чешскими пограничниками. Когда Фрида ответила ему по-английски, он начал задавать нам вопросы на своеобразном местном английском, но весьма придирчиво. Он никак не мог взять в толк, что мы едем в Прагу, чтобы собственными глазами увидеть мосты и храмы. И как будто старался заставить нас отказаться от наших планов. Заглянув в машину через обе дверцы с левой стороны, он проявил интерес к багажнику, и Фрида открыла его.
Двумя пальцами он приподнял наш плед и уставился на что-то, показавшееся ему подозрительным. Неужели он думал, что деньги Франка лежат штабелями у нас в багажнике? Когда мы поднимались в гору, мне стало холодно, и я закуталась в этот плед, не исключено, что пограничник во время осмотра нашей машины заразится чесоткой Франка. Но злорадства во мне не было, я бы все равно об этом не узнала. Для этого мне пришлось бы просидеть три месяца в грязной пограничной тюрьме или, в лучшем случае, снова оказаться в квартире в Кройцберге.
Теперь у меня дрожали и руки. Похоже, мой паспорт вызвал у пограничника подозрения. Он показал его другому пограничнику, который стоял немного в стороне. Тот долго листал паспорт и наконец подошел к нашей машине уже один.
Я постаралась изобразить подобие улыбки, протянула руку и произнесла несколько примитивных фраз по-немецки. Сперва он ответил неуверенно. Потом в его мыслительном аппарате что-то сдвинулось. Он улыбнулся и отдал мне паспорт. Немного смущенно, словно ему было неловко. Как мальчик, который вырядился в форму и привык сурово обращаться с норвежскими дамами-гангстерами, пересекающими немецкую границу.
Я взяла себя в руки, наклонилась к окошку, и мы обменялись еще парой фраз. Потом он отдал честь, широко улыбнулся и махнул рукой, пропуская нас. По лицам его помощников было видно, что люди, пересекающие границу, доставляют им не меньше мучений, чем муравьи, заползшие в трусы.
– Теперь можешь расслабиться. Нас взвесили и нашли достаточно легкими. Никто нас здесь не ищет, – засмеялась Фрида.
– Я думала, что они и в самом деле хотят арестовать нас, – вздохнула я, когда мы отъехали на несколько метров.
– Я поторопилась и не заметила, что тут два контрольных поста. Моя попытка проехать мимо их насторожила. Но как только мы пустили в ход свое обаяние, они сразу подобрели.
– Этот пограничник напомнил мне одного знакомого и даже вызвал у меня симпатию.
Асфальт был похож на разрезанную, мокрую велосипедную камеру, натянутую между нашей «хондой» и гостиницей в Праге. Оставалось только позволить этой резине тянуть себя.
– Чужие лица иногда так похожи на лица тех, кого я знала или встречала, – сказала я. – Из-за этого я больше думаю о том, кого я когда-то видела, чем о том, кого вижу в эту минуту. Если воспоминание приятно, я и держусь соответственно. Иногда это бывает кстати, вот как на границе.
– Кофе остыл. Плесни мне немного горячего, – попросила Фрида.
Мотор гудел утробным басом. Подъем оказался нелегким испытанием для коробки передач. Колеса монотонно постукивали по швам бетонного покрытия. Что-то было не так с трейлером справа от нас. Он плевался серым дымом и страшно рычал. Ландшафт справа неожиданно заволокло белым туманом. Словно где-то за горизонтом закипел, переливаясь через край, огромный котел.
– Он напомнил тебе отца твоего ребенка, каким тот был в свое время? – вдруг спросила она.
– Да, у него такой же рот. Этот чех… да, рот тот же, – сказала я. – Меня поразило, что он нисколько не изменился, хотя и стал старше. Несколько мгновений я была даже уверена, что это он.
– Почему ты порвала с ним?
– Боялась, что не выдержу. Он ждал от меня чего-то, чего я не могла ему дать. Очень было тяжело.
Дорога устала от подъемов на холмы, и теперь мы катили по ровному месту. Спидометр показывал сто сорок километров.
– А ты? Чего ждала ты… чего он не мог тебе дать?
– Мне хотелось, чтобы он дал мне все, чего мне недоставало, – призналась я.
– Другими словами, все или ничего? И ты выбрала ничего?
– После грузовика осталось только ничего.
– Как он к этому отнесся? – спросила она.
– Не знаю.
– Ты не поинтересовалась? Но ты могла бы это заметить.
– В то время… я перестала владеть языком. Была уверена, что не способна выразить даже самую простую мысль.
– Из-за этого у тебя до сих пор иногда встречаются казенные фразы? Из-за того, что ты не доверяешь своему языку?
Она хотела лишь безобидно пошутить, но я обиделась. Ведь я только что доверила ей то, чего не знал ни один человек.
– Ты никогда не говорила ему, что любишь его? Хотела, чтобы он сам разобрался в твоих чувствах? Да? – продолжала она, словно не заметила, что я замкнулась.
– Примерно так, – призналась я.
Пошел снег. Мышцы моего живота протестовали уже много километров, но Фрида не сбавляла скорости. Вскоре мимо нас в густом снегу промелькнул дорожный знак, кажется, на нем было написано – Теплице. Потом немного посветлело и вынырнула грубо состряпанная вывеска ночного клуба. В одном месте я прочитала желанное слово Эдем, заключенное в облезлое сердце, в другом – над разбитыми окнами в металлических рамах было написано Касабланка. Вывеска с надписью Кэмл, сделанная в духе ковбойских фильмов, лавки со скучными вещами из пластика на одиноких полках, выцветшие рождественские ниссе и фигурки героя фильма «Инопланетянин», которые были в продаже уже не меньше десяти лет. Покупателей нигде не было видно.
– Скажешь его имя?
– Зачем? Ведь это было уже очень давно…
– Затем, что, по-моему, это для тебя важно.
Появились обветшалые доходные дома, некоторые с разбитыми окнами. Они рядами стояли вдоль шоссе. Очевидно, заброшенные и необитаемые, но кое-где, словно тени, мелькали признаки человеческой жизни.
– Стейнар… – неохотно сказала я. Это прозвучало очень отчетливо. – Его звали Стейнар!
Я оказалась не готовой к этому. Такого у меня и в мыслях не было. Но они вынырнули словно брошенные фарфоровые куклы, почти без одежды. У первой были белые трусы и голые бедра. Тонкие голени болтались в слишком широких голенищах белых ковбойских сапог на высоком каблуке. Несмотря на такое странное зрелище, я представила себе Долли Дакк в ее башмаках, изображенных во всех комиксах. Кукольные груди этих девочек были вздернуты до самой шеи, и розовые кружевные блузки трепыхались на ветру, как паруса у потерпевших крушение судов. Тонкие синеватые руки торчали в стороны, точно стальные спицы в незаконченном вязании.
Сперва я не поверила своим глазам. Эти девочки в снегу вдоль дороги не могли быть настоящими! Их было столько, что я не могла их сосчитать. Замерзшие, полуголые, с гротескно накрашенными лицами. Большинство толклись возле пунктов обмена валюты с большими окнами, выходящими на шоссе, и припаркованных рядом трейлеров и легковых автомобилей. В пунктах за стеклом сидели те, кто был в состоянии купить себе место в этой теплой витрине. Большинство из них еще не достигло возраста, когда наступает уголовная ответственность. Некоторые сидели в одном белье, только что не голые. На голове каждой куклы в разных местах была намалевана кроваво-красная щель. Если забыть о географическом положении этой щели на голове куклы, ее можно было принять за рот или гениталии. Впрочем, тем, кто останавливался, это было безразлично. Белые, обесцвеченные волосы у большинства кукол были уложены в затейливые прически.
Мы проехали через городок, где между собором и банком, кондитерской и школой ходили толпы этих куколок-шлюх. Они протягивали к нам синие, замерзшие руки и делали гримасы, которые должны были означать манящие улыбки, пока не понимали, что обманулись видом нашего «мужского» автомобиля с «кенгурятником» впереди.
В одном месте старая женщина с ручной тележкой собиралась перейти шоссе, чтобы попасть на рынок. Она не удостоила взглядом ни нас, ни этих девочек-шлюх. Только стерла с лица мокрый снег, дожидаясь, когда поток автомобилей даст ей возможность перейти дорогу.
Машина впереди нас остановилась, пропуская старуху, и это позволило стайке молодых страдалиц броситься к ней и буквально лечь грудью на капот. Водитель съехал на обочину и остановился. Нахлынувшая тошнота сковала меня.
– Ради Бога, черт бы тебя побрал! – прошипела Фрида сквозь зубы. – Ради Бога! Купи их. Дай им денег, пока они не замерзли насмерть, так и не достигнув совершеннолетия!
Три девочки с глазами древних старух, у которых наверняка были разорваны гениталии, наклонились к нашему автомобилю, когда мы затормозили, пропуская любителя шлюх на парковку. Одна из них положила руку на стекло и ойкнула, обнаружив, что мы женщины. По лицу у нее был размазан грим. Или грязь? А может, и то и другое? Глаза у нее были, как у наркоманки. Или то была просто апатия? Они походили на кончики погасшей сигары и словно принадлежали мертвецу или роботу. Кукла Барби, которую хозяйка швырнула в канаву, даже не потрудившись одеть. Но волосы этой Барби были безупречно уложены, как у американской блондинки 80-х годов.
Вместо того, чтобы бросить им имевшиеся у меня немецкие деньги, я, как идиотка, начала реветь. Два трейлера и две легковые машины с немецкими номерами были припаркованы у одного из киосков, который показывал почти голых девочек, сидящих на стульях. Пока дорога не освободилась, я успела увидеть, как одна из них встала, чтобы идти на работу. Та, что заглядывала к нам, влезла в ближайший трейлер. Поднимаясь по ступенькам в кабину, она, экономя время, расстегнула блузку и обнажила грудь.
Фрида ледяным голосом благословила шофера, впустившего девочку в кабинку за водительским местом. Не знаю почему, но я вдруг вспомнила аквариум, который видела в одном кафе в Кройцберге. Золотые рыбки с белесыми губами и пятнистыми, как у цесарок, телами. Глаза по обе стороны рта и что-то серое, висящее под брюхом, нитеобразное, как фаллос, вытащенный за крайнюю плоть и похожий на деформированную воронку. Плоскоголовые, слабо шевеля плавниками, они кружили по аквариуму, замирали на несколько секунд, что-то глотали и плыли дальше. Их половые органы изогнулись вроде серпа или сабли. Были там и какие-то неоновые рыбки со светящимися спинками – они кружили, быстро дергая нижней частью туловища, словно репетировали соитие. Теперь они плавали в моей голове вместе с образом девочки, поднимающейся по ступенькам в кабину, и одутловатым лицом водителя трейлера в открытых дверях. Эти рыбки с выпяченными губами приклеивались к стеклянной стенке аквариума и обнажали половые органы. Над камнями, полумертвыми растениями и грязной пузырящейся текущей водой. Над известняком с серыми пещерами и гротами.
Венчал эту картину, совершенно некстати, портрет Вацлава Гавела. Президент выглядел усталым и не особенно веселым. Здесь это было очевиднее, чем раньше. Как же он, должно быть, устал в своем дворце за большим домом привратника, который я видела на фотографиях! Его охрана сидела словно на показ, как и мертвые чешские куклы на границе. Но эти мужчины в военной форме сохраняли величие и сидели за пуленепробиваемым стеклом. А президент Вацлав? Знал ли он об этих девочках, которые только ради того, чтобы выжить, прижимаются своими детскими телами к капотам машин и ожиревшим отцам семейств? Или он слишком устал и уже не состоянии это понять?
Директриса приюта стоит у своей конторки и смотрит на девочку в серой вязанной кофте с дыркой на правом рукаве. Девочке предстоит конфирмация и потому ее следует проэкзаменовать и подготовить к тому, чтобы она тут же покинула приют. Директриса сама послала за нею. На столе лежит пакет в серой бумаге. Бечевка уже развязана, словно тюремщик проверил содержимое прежде, чем передать пакет заключенному.
– Раскрой пакет, – говорит директриса не враждебно, но как всегда твердо.
Девочка делает два шага к столу и начинает разворачивать пакет. Скорее всего, стоит ранняя весна, потому что дерево за окном еще голое. В пакете лежит кусок шерстяного одеяла. Потертого, но явно серого. Одна его сторона подрублена грубыми стежками, это типично для таких одеял. Кусок серой шерсти с орнаментом в виде буквы «п». Края у других трех сторон обтрепаны и свидетельствуют о том, что этот кусок отрезан от единого целого. В старинном конверте с фиолетовой изнанкой лежит листок бумаги, исписанный неразборчивым почерком.
– Когда тебя нашли, письмо было без конверта. Оно так намокло, что никто не смог его прочитать. Но мы хотели сохранить все, как есть вот, возьми, – говорит директриса и незаметно кашляет. В ее глазах нет нетерпения, но они бегают по сторонам, словно ей хочется, чтобы жизнь уже миновала эту остановку.
– Здесь твое имя, разобрать его в письме было почти невозможно, – говорит директриса и достает письмо из конверта, не глядя на девочку.
Шуршит бумага. Четырнадцать лет ее шуршание было заперто в конверте.
– Никто не понял, что там написано. Ни в департаменте. Ни в Армии Спасения. Мы даже точно не знаем, написано ли там Сусанне или Санне… Но теперь, когда тебе предстоит конфирмация, ты можешь взять себе то имя, какое захочешь. Хотя ты, наверное, привыкла, что тебя зовут Санне?
Что-то подсказывает девочке, что директрисе тоже трудно. Что нужно облегчить ей жизнь и оставить все как, есть. У директрисы и так хватает забот. Счета, помощница поварихи, которая исчезла, никого не предупредив о своем уходе. Протухшая солонина, бочки с которой стояли в подполе. Бесконечные повседневные заботы. Это письмо было написано давным-давно. Четырнадцать лет, словно коромысло, лежат на плечах девочки. На коромысле висят ведра. Теперь она покидает приют и отныне будет сама нести свой груз. Какое значение имеет старое письмо, которое невозможно прочесть?
– Вы думаете, из письма можно что-нибудь узнать? – все-таки спрашивает девочка. – Кто, например, оставил меня на крыльце?
– Все твои документы хранятся в муниципалитете. Они все время там лежали. Там считают, что оставившие тебя люди были тут проездом. Ты не местная, это точно. Если бы твоя мать жила здесь, она бы уже обнаружила себя каким-нибудь образом. Их искали… Мы сделали, что могли, в этом можешь не сомневаться, – с тяжелым вздохом говорит директриса.
Девочке хочется сесть на стул, у нее странно кружится голова. Но она не смеет попросить разрешения сесть. Директриса говорит правду, они ухватились бы за любую возможность передать девочку кому угодно. Но все эти годы ею никто не интересовался, и она стоила приюту массу денег.
Между складками одеяла лежит покрывало с тонкими кружевами и бахромой. Девочка осторожно прикасается к нему кончиками пальцев. Очевидно, что его не стирали с тех пор, как она в нем лежала. Она расстилает его перед собой, хотя знает что времени у директрисы в обрез. Кое-где кружево порвалось. Но его можно починить. Коричневые пятна от сырости, давным-давно высохшей, похожи на карту, на которой ничего нельзя разобрать. Словно карта хотела рассказать девочке ее историю, но не смогла. Небольшой кусок ткани, а ведь в тот раз он был даже велик для нее.
Обычный коричневый конверт лежит на испещренном царапинами столе. Директриса, не прикасаясь, показывает на него.
– Ну что ж, как бы там ни было, а все это принадлежит тебе. Аттестат. Документы. Свидетельство о прививках, все в порядке.
