Текст книги "Бегство от Франка"
Автор книги: Хербьёрг Вассму
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)
Незащищенный диплом
«Хонда» летела мимо подстриженных, как овцы, виноградников, густых сосновых лесов и светло-желтых деревень с красными крышами. Ветер швырялся грязью, трейлеры пели. Мы были недалеко от границы с Испанией. Мне не хватало оливковых деревьев, которые напоминали зеленых призраков далеких времен. Теперь с ними на время было покончено. Вечнозеленые сосны крепко вцепились в почву. Эта странная плодородная скудость соответствовала моему настроению. В основном оно колебалось между подавленным и очень подавленным.
В последние дни у меня не было возможности посидеть за компьютером. С тех пор, как к нам приехала Аннунген, единственный мой «литературный» поступок ограничился покупкой в музее Пикассо в Антибе блокнота с изображением белого фавна с рожком и флейтой. Казалось, будто фавн сидит, стыдливо потупившись, и сосет свой тонкий фаллос. Солидный, толстый блокнот. Но пока что в нем не было записано ни одного слова.
Вскоре мы уже могли различить впереди покрытые снегом вершины Пиренеев. По обе стороны дороги согнутые ветром лежали кусты мимозы. Аннунген, любившая подремать в пути, устроила себе на заднем сиденье что-то вроде гнездышка. Там у нее была сложная система со всевозможными реквизитами. Красный чемоданчик для косметики, французский модный журнал, «Любовь порядочной женщины» Элис Манро[26]26
Манро, Элис – современная канадская писательница.
[Закрыть], фотографии их с Франком дочек, вязаная кофта, плед, недоеденная французская булочка, оливки в баночке с завинчивающейся крышкой, французская ветчина и сыр, который, судя по запаху, хранился не слишком тщательно.
– Что теперь будет делать Франк? – без всякого вступления спросила Фрида.
– Что ты имеешь в виду? – Аннунген наклонилась к нам.
– Он попробует разыскать тебя. Испугается, что люди, которые охотятся за деньгами, найдут тебя раньше него, – сказала Фрида.
– Ты так думаешь? – В голосе Аннунген звучала надежда.
Мне было не по себе. Что-то подсказывало мне, что наша поездка будет еще менее предсказуема, чем все предыдущие.
– Кто знает, что ты уехала из Норвегии? – спросила Фрида.
– Никто, кроме мамы и сестры. Они не меньше меня боятся тех, кто мне угрожает. Мама сказала, что она пустит слух, будто Франк спрятал деньги у какой-то дамы в Холменколлене.
– Как же она это сделает? – спросила я.
– Мама – большая специалистка по распусканию слухов. Ты даже себе не представляешь!
– А Франк что-нибудь говорил о том, где он спрятал деньги? – осторожно спросила я.
– Франк не прячет деньги, он их тратит, – твердо сказала Аннунген.
– Ты ведь приехала сюда не только из-за этих денег, – заметила Фрида.
– Да, это связано… связано с его дамами, это уже ни для кого не новость. Честно говоря, так было всегда. Но раньше он никогда не жил ни у одной из них. Он всегда говорил, что не хочет жить ни с кем, кроме меня и детей. И вот теперь…
– И ты не выставила его за дверь? – удивилась Фрида.
– Конечно, я рассердилась, узнав, что он завел еще одну даму. Но ведь я сердилась и раньше, хотя он жил дома. И вот теперь! Когда эти страшные люди звонили днем и ночью и угрожали мне! Как раз в это время он уехал! Должна признаться, я была очень разочарована. Очень… – сказала Аннунген и громко высморкалась.
– Ты хочешь сказать, что знала… об эскападах Франка и тебя это не задевало? – спросила я, пытаясь, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее.
– Конечно, задевало! Но ты не знаешь Франка! Все это… все это ничего для него не значило. Все эти его дамы. В какой-то степени они входили в распорядок дня. Как и бега на ипподроме. Это помогало ему выдерживать старую рухлядь, которую ему приходилось вечно чинить, полировать и приводить в порядок. И еще платить за нее, а потом опять продавать! Не понимаю, как он мог все это терпеть? Видишь ли, он в известном смысле дитя природы. Его не переделаешь. Но должна признаться, что смириться с его последней дамой мне было труднее всего. Она даже звонила мне по телефону и спрашивала, где он. «Скажи своему мужу, что мне нужна его помощь, чтобы избавиться от хлама моей тети!» – передразнила Аннунген. – Она отвратительна. Считает, что распоряжается всем миром только потому, что живет в безобразной старой вилле на Холменколлене. Я съездила по оставленному ею адресу, чтобы увидеть все своими глазами, когда заподозрила, что ей нужен сам Франк, а не его помощь. Пусть не воображает, что заполучит Франка, чтобы он подстригал ее огромный газон! Он не из таких! Под каблуком у нее он никогда не окажется! Но, Господи, он такой добрый! Он единственный, кого я в жизни выбрала, – грустно сказала она.
– Ты знаешь всех его любовниц? – неосторожно спросила Фрида.
– Нет, конечно, не всех. Но, к примеру, ту медицинскую сестру из Мосса, которая как будто должна была сообщить о приеме врача, когда я ответила по мобильному телефону Франка! На такие крючки я никогда не попадаюсь. Он никогда не болеет. Кроме того, он мне обычно говорит о своих болезнях. Я знаю, даже если у него болит зуб, Франк не любит страдать в одиночку. Он считает, что болезни нужно переживать вместе. Однажды мы сидели с ним в «Арлекине», и я заметила, как незнакомая женщина разглядывает меня с улицы. Я была вне себя. Она стояла там и смотрела на меня, будто я у нее что-то украла! Но хуже всех была старая карга адвокатша из роскошной виллы в Скарпсну, которая делала вид, что должна помочь ему выйти из долгового кризиса. Но у Франка почти нет никаких деловых бумаг. Они повергают его в дрожь. И меня, между прочим, тоже. Мне они все кажутся фальшивыми. Я признаю только те, у которых есть переплет, – вздохнула Аннунген.
Фрида вела машину между линиями разметки, держа руль обеими руками. Я привыкла говорить с ней на любую тему в любое время. Теперь все изменилось. Я уже не могла поделиться с ней мыслью, что мне, например, кажется, будто Аннунген – это клон Тарзановой Джейн и Джейн Фонды и что она, безусловно, красивее и симпатичнее нас обеих. Ее философское отношение к изменам Франка превосходило все, что я могла себе представить. Когда неприятное чувство, вызванное рассказами о Франке, постепенно улеглось, я испытала облегчение, что Аннунген не узнала меня после того эпизода у окна «Арлекина».
Труднее всего мне было смириться именно с ее невероятной женственностью. Жаль, что она не появилась у нас еще в Берлине, она бы заткнула за пояс всех красоток Кройцберга. Я так и видела их спортивные шапки, шарфы ручной вязки и практичные сапожки, тогда как Аннунген обожала босоножки на высоком каблуке с ремешками, которые завязывались над щиколоткой и стоили в Каннах целое состояние. Я чувствовала, что у Франка было немало счетов, касающихся именно подобных вещей. И мысленно похвалила его за то, что он ни разу мне на это не пожаловался. Вообще, должна сказать, что лояльность и спаянность этой супружеской пары были достойны восхищения. Мне было стыдно, что я оказалась одной из тех женщин, одной из будничных привычек Франка, которые осложняли их брак.
Во время остановок Аннунген покупала нам воду и сладости. Она взяла на себя мои обязанности и следила за тем, чтобы в термосе всегда был горячий кофе. Утром она готовила нам в дорогу бутерброды, чтобы мы в любую минуту могли остановиться и поесть. И доставала из салфеток вкуснейшие лакомства.
После того как мы проехали испанскую границу, она, не дожидаясь вопросов, начала опять рассказывать о Франке. Я этого боялась. И вместе с тем вся поверхность моего мозга словно покрылась присосами, ловя подробности. Аннунген и раньше знала, что Фрида была немного знакома с Франком, поэтому Фриде было легче, чем мне. И меня это раздражало. Меня вообще раздражало, что мне приходится нести тяготы и играть какую-то роль, чтобы не выдать себя, тогда как они обе чувствовали себя совершенно свободно. Раздражало, что я должна писать, тогда как Фрида могла делать все, что ей хочется.
Но еще хуже было, если я не могла писать и должна была все свое внимание сосредоточивать на том, чтобы не забыть того, что мне следует записать. Когда же все было спокойно и я могла делать записи, у меня появлялись мысли, которые и записывать-то не стоило. Или бывало, что Аннунген говорила без передышки. О Франке! А если я чего-то и не могла делать под ее болтовню о нем, так это делать записи.
То, чего я не могла сделать из-за столь тесного общения со своими спутницами, значительно ухудшило качество моей жизни, если можно так выразиться. Как раз когда это качество было далеко от идеала, насколько я помню, я все-таки сумела, если не обрести покой, то восстановить равновесие. Для этого пришлось разумно использовать свои силы. Неожиданно я поняла, что Аннунген живет совершенно иначе. Она не берегла сил и не мучила себя горем или ревностью и, тем не менее, завидным образом держалась на плаву. Как это у нее получалось?
После ланча я сидела в машине и думала о том, что Фрида поручила мне проинтервьюировать Аннунген, чтобы узнать как можно больше о Франке. Потому что действие романа должно было оправдать его название. Часто названия вызывали во мне чувство, будто я смотрю на сухой фонтан, который неожиданно начинает бить, и солнце расцвечивает его всеми цветами радуги, а я при этом остаюсь пассивным наблюдателем. Или оно казалось музыкой, завладевшей моей душой. Она внезапно обрушивалась на меня, мне не хотелось защищаться, и не было в этом иного смысла, кроме живущей в том названии поэзии. Например, «Послеполуденный отдых фавна».
– Кто остался с твоими детьми? – спросила я, считая, что это хорошее начало для интервью.
Наступила мертвая тишина. Покрышки шуршали об асфальт, шумел ветер.
Аннунген наклонилась вперед, прикрыв голову руками, и издала какой-то приглушенный звук.
– Прости! – быстро сказала я.
– Сестра и мама, – сказала она, наконец, едва слышно.
– Писателя занимают дети и родители, но он не хочет писать об этом, – сказала Фрида и наградила меня в зеркале сердитым взглядом.
– У тебя есть дети? – спросила Аннунген, втянув носом воздух.
– Был один ребенок, но он умер, – ответила Фрида и переключила скорость.
– Бедная! – испуганно воскликнула Аннунген. – Тебе тяжело говорить об этом?
– Да, не стоит… Не сейчас… Это случилось уже давно, – пробормотала я.
– Покажешь мне фотографию?
– Нет, – сказала я, будучи не в состоянии придумать ничего умнее.
Аннунген заплакала. Она как будто пыталась разделить со мною мое горе. Мне бы надо было погладить ее по щеке и сказать, что она не должна принимать все так близко к сердцу. Вскоре она высморкалась и немного успокоилась.
– Я не привыкла к тому, что у каждого свое горе. Я так эгоистично переживаю свои беды, что забываю, что плохо не только мне.
– В этом ты не одинока, – сказала я.
– Я знаю только, что ты пишешь книги, и больше ничего. И вдруг я узнаю, что ты потеряла ребенка!
– Давай лучше поговорим о книге, о которой я говорила тебе по телефону, – предложила Фрида.
– О чем эта книга?
– О нас, конечно, – весело ответила Фрида.
– Это правда?
– Не совсем, – буркнула я.
– Как интересно! А я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Конечно, – без энтузиазма сказала я.
– Я могу рассказать, как любовь может измениться всего за несколько лет.
– Ты уверена, что тебе этого хочется? Чтобы в мою книгу попали твои личные переживания? – усомнилась я.
– Любовь – это не личное, это общее. Я буду рада, если смогу кого-нибудь чему-нибудь научить. И не думай, будто я собираюсь упрекать Франка. Мне бы это и в голову не пришло!
Не знаю почему, но я подумала, что блокнот мне сейчас ни к чему. Аннунген удобно устроилась на заднем сиденье, скрестив ноги и прикрыв глаза.
Иногда она поднимала руку и браслеты на запястье звенели, пока она пальцами расчесывала льняные волосы.
– Франк – самый теплый и внимательный человек из всех, какие мне встречались. О его внешности говорить не стоит, он очень красив. Свою любовь он проявляет всегда и во всем. Делает подарки. Говорит комплименты и обращает мое внимание на какие-то мои черты, о которых я и не подозревала. Это восхитительно. Мы встретились в Валере семь… нет, восемь лет тому назад. На скале. Я не была с ним знакома, но я его заметила. Он был коричневый от загара и без конца нырял. Он плавал кролем, или на спине, или просто качался на волнах, чтобы неожиданно, набрав скорость двумя ударами ног, пронестись в воде точно торпеда. Мне хотелось его. Сухого или мокрого.
– Мокрого? – удивилась Фрида.
– Ну да. Ведь он почти не выходил из воды. Франк вообще лучше всего чувствует себя в воде. Говорит, что в воде ему выжить легче, чем на суше.
– Все зависит от обстоятельств, – заметила Фрида.
– Как бы там ни было, я поняла, что мой небольшой опыт в любви, который я приобрела одновременно с занятиями, был на уровне воскресной школы. Я могла бы, например, рассказать об одном дипломированном экономисте из Саннефьорда. Мама считала его красивым и смелым и была уверена, что он далеко пойдет в жизни…
– Пожалуйста, не говори так. Я не люблю слушать о людях, которые далеко пойдут в жизни, – перебила ее Фрида.
Мне показалось, что Аннунген с ее доверчивостью не понимает Фридину форму общения. Во всяком случае, она не приняла это близко к сердцу, как обычно принимала я. Но, по-моему, Фриде не следовало подчеркивать пошлости, сказанные Аннунген.
– Слава Богу, есть мужчины, которые не любят тянуть время, – звенящим голосом продолжала Аннунген. – У нас не было места, где мы могли бы уединиться. Мы сделали это под кустами. Сама не понимаю, как я могла вести себя столь… неприлично! Ведь я получила такое хорошее воспитание! Мама всегда говорит, что в любой страсти присутствует грех. И что это корень всякого зла. Теперь, правда, говоря об этом, она в первую очередь имеет в виду деньги. Но тогда она еще ничего не знала о Франке. Он был так опытен, что наша страсть выглядела естественно и безгрешно. Я могла все свалить на него. И таким образом мой грех ограничился бы тем, что у меня было до Франка. А не любовным актом с ним. Ведь любовный акт дан нам Богом. Правда? Разве не странно, что можно целиком и полностью забыть все, чему тебя учили? Я первый раз поцеловалась, когда кончала гимназию, опыта у меня не было никакого.
– Вот этому я не верю, – сказала Фрида.
– Честное слово! Всю гимназию и до встречи с Франком, я думала только о том, какое значение для будущего имеет хороший аттестат. Конечно, я могла бы совместить это с умеренной половой жизнью, если бы мне попался подходящий человек. Но только не под кустами!
Дождь хлестал в лобовое стекло, видимость была нулевая. «Дворники» не справлялись с таким потоком воды. Время от времени в меня через приоткрытую щель летели мелкие брызги, но я думала только о Франке, овладевшим Аннунген под кустами в Валере.
– Значит, Франк оказался подходящим человеком? – без обиняков спросила Фрида.
– Вот именно, самым подходящим! Это-то и странно… Все так быстро меняется. Через несколько месяцев я была уже другим человеком. Я хочу сказать… Встречаешь мужчину на скале и вдруг оказываешься в родильном отделении в Акере. С близнецами! Ведь я сразу же забеременела. Во всяком случае, на второй неделе, это точно. Я боялась обратиться к врачу и боялась сказать об этом дома. Представляешь себе мое положение? Я была в таком отчаянии. У меня не было даже адреса Франка. Только номер телефона. Я не знала, где он работает. Почему-то я решила, что он работает в Осло на почте. Может, он что-то намекнул об этом, раз это осталось у меня в памяти. Но я ошиблась. Он уже занимался продажей старых вещей, хотя настоящего магазина у него еще не было. Эти старые вещи заразили его своим вирусом. Он не мог успокоиться, пока не приобретет их. Он спросил, его ли это ребенок, когда я сообщила ему о своей беременности. И он еще не знал, что детей будет двое! Подумай, он посмел усомниться в своем отцовстве!
– И что ты ему ответила? – с участием спросила Фрида, но она как будто отсутствовала, словно уже слышала эту историю раньше.
– Не помню. Ведь я все время плакала. Но он не стал торговаться, нет. Он взял ответственность на себя. Мы поженились в мэрии. Подумай только! У меня не было даже белого подвенечного платья. Я была потрясена, узнав, что он такой старый. Ведь он выглядит очень моложаво. Но он был необыкновенно милый, и дома тоже. Он утешал меня, говорил, что мы обвенчаемся, когда дети уже родятся и у нас будут деньги на свадьбу. Мама с папой приехали из Лаксевога. И мамины родные из Ставангера. Все были очень грустные. У меня были такие хорошие отметки, а теперь плакал мой диплом по французской литературе.
– Ты писала диплом? – воскликнула я.
– Да. Я его почти закончила, работу о Симоне де Бовуар. Я ее очень люблю! Она такая сильная, одинокая! У меня все замечательно получалось. Мой руководитель считал, что я получу высший балл. Пока я была беременна, все шло хорошо, но с двумя малышами я уже не могла…
Почему-то до сих пор у меня было твердое убеждение, что Аннунген не особенно умна. Об университетском экзамене я вообще не думала. Наверное, потому, что для меня с моим несчастным коммерческим училищем это вообще было недостижимо.
– Собственно, я собиралась не только защитить диплом о творчестве Симоны де Бовуар, мне хотелось написать и о превращениях любви, – вздохнула Аннунген.
Холод в Кадакесе
К вечеру мы свернули с шоссе и поехали в Кадакес, городок Сальвадора Дали на берегу моря. Карта показывала, что нам предстоит ехать по узкой извилистой дороге вверх по бесплодным крутым склонам.
Аннунген пришла в голову мысль, что нам надо остановиться, чтобы нарвать розмарина. Фрида считала это опасным, потому что дорога в этом месте была слишком узка. Я в их разговор не вмешивалась. Тем временем нам навстречу попался помятый грузовик, и Фридино внимание сосредоточилось на том, как с ним разминуться, не скатившись вниз по склону. Я тут же вспомнила, что ни разу не подумала о возможных преследователях с тех пор, как мы свернули с шоссе. Этот грузовик хотел только разъехаться с нами. И когда мы, немного спустя, нашли место для разъезда, Аннунген удовлетворила свое желание. Она бегала по обочине и была похожа на девочку, наконец-то вырвавшуюся на свободу. Ее волосы развевались на ветру, как смерч.
Мы с Фридой тоже вышли из машины, чтобы глотнуть свежего воздуха. Выход из автомобиля всегда таит в себе неожиданность. Даже если ты знаешь, как все вокруг выглядит, какой сырой и холодный дует ветер. Запахи редко оказывались такими, какими я их себе представляла, они менялись от места к месту. Внутри в машине пахло Фридой, Санне, кофе и в последнее время Аннунген с ее чемоданчиком с косметикой и лакомствами. Но за пределами машины у мира всегда был свой особый запах. Здесь, в нескольких километрах от моря, пахло вереском, соленым ветром и весной.
Я стояла и смотрела вниз со склона и, не знаю почему, но это мгновение показалось мне чрезвычайно важным. Запахи, заполнившие меня, были надежными и вместе с тем опасными. Они создавали картины, без которых я не могла бы жить дальше. Или писать? Я обещала себе ввести запахи в свои сочинения. И тут же поняла, что это было одно из многих желаний, которые я обещала себе осуществить, не будучи уверенной, что у меня хватит на это сил. Была также опасность, что Фрида или кто-нибудь другой высмеют меня за них. Неодобрение или презрение, высказанные моей работе, всегда имели надо мной большую власть. Я решила, несмотря на протесты Фриды или кого бы то ни было, по-прежнему называть картины, видимые только мне, tableau. Они принадлежали мне, и я была обязана перед собой называть их так, как мне хочется. Я была намерена испытать свое мужество. Маловероятно, что мое упрямство помогло бы мне писать лучше, но оно поддержало бы мое уважение к себе, столь необходимое мне для работы.
Бесконечные намеки Фриды, будто я не могу написать историю моей жизни, были неверны. Я только не могла найти слов, чтобы выразить то, о чем нельзя говорить.
– Ты должна жить той жизнью, какая тебе досталась! – сказала однажды Фрида, когда мы с ней стояли под желтой доской на стене одного дома в Берлине. На ней были написаны слова Базона Брока[27]27
Брок, Базон (р. 1936) – профессор Берлинского университета.
[Закрыть]:
«Der Tod muss abgeschaft werden, diese verdammte Schweinerei muss aufhoren.»[28]28
«Смерть надо упразднить, с этим свинством надо покончить» (нем.).
[Закрыть].
Я тогда промолчала. Меня разозлило, что я не могу вспомнить, кто такой Базон Брок. Получи я образование, которое навело бы в моей голове порядок, я бы, может, и знала, кто он, этот человек, который хотел упразднить смерть.
Аннунген сунула мне в руку веточку розмарина. Клейкую на ощупь, с горьковато-свежим запахом. Она была, как пластырь на царапину, нанесенную нам нашей общей тоской по Франку. Странно, но это помогло.
– Следующая глава будет называться «Как форсировать вечность в "хонде CR-V" через Кадакес», – сказала я как можно бодрее.
– О Господи! – воскликнула Фрида.
– Это замечательно! – сказала Аннунген и заглянула вниз в пропасть.
Смешно признаться, но эта Аннунген нравилась мне все больше и больше. Откинув голову на подголовник, я смотрела на белые известняковые горы, заросли пышных пиний и внезапные проблески моря.
Дорога состояла из сплошных крутых поворотов. Открывающийся вид мог служить отличной рекламой для испанского горного деревенского масла. Мы проехали высшую точку и снова нырнули вниз, на ярко-зеленых плато начали появляться откормленные коровы. Одна стояла всего в нескольких метрах от окна машины. Я видела ее набухшие соски, слизь на носу и вокруг рта. Она смотрела на меня круглыми, пустыми глазами и жевала.
Средиземное море грохотало в нескольких километрах от нас. Мои уши превратились в раковину в чреве моей неведомой матери. Маленький городок расположился вокруг залива и карабкался вверх по склону. С закрытыми глазами легко было представить себя где-нибудь на побережье Норвегии. Морская вода остается морской водой, из чего бы люди ни строили дома на берегу.
Дождь лил, как из ведра, и ветер унес чаек в море. Мы остановились в отеле и взяли напрокат три рваных зонтика, чтобы, отдавшись на милость испанской прибрежной идиллии, найти место, где можно поесть. Ресторан, в который мы зашли, вызвал у меня чувство, будто Средиземное море плещется тут между столиков.
– Как здесь похоже на наш Вестланн! – с восторгом воскликнула Аннунген.
– Мне холодно! Надо сесть подальше от окна, – сказала я.
Фрида уже изучала меню, которое она прихватила со столика, стоявшего у входа. Мы сели рядом с одним из двух масляных обогревателей. Ноги сразу обдало теплом. Несколько посетителей, очевидно, были тут хорошо известны. Небольшая семья с двумя малолетними детьми, супружеская пара лет пятидесяти и два одиноких мужчины, которые ели паэлью, не удостаивая окружающий мир своим вниманием.
Мне было холодно, и я была готова съесть, что угодно, лишь бы все было уже позади. Это мне напомнило детство и игру в прятки. Меня терзал голод не по ужину, а по тому, чтобы меня скорее нашли.
Фрида и Аннунген изучали меню на испанском и французском. Аннунген объясняла нам, что представляет собой каждое блюдо. Сперва она произносила его название по-французски, как заправская француженка, а потом переводила на норвежский. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли. Фриде явно не нравилось, что Аннунген вытеснила ее с поста руководителя поездки. Если бы я чувствовала себя лучше, это доставило бы мне немалое удовольствие. А так я безучастно наблюдала за происходящим.
– Какую роль Аннунген будет играть в романе? – вдруг спросила Фрида.
– Не самую главную, – сказала Аннунген, хотя в ее глазах светилась надежда на другое.
– Она ведь будет вымышленным, а не существующим персонажем, – уклончиво ответила я.
– Но ведь она очень важна. Как и Франк, – дерзко сказала Фрида.
– Франк? – Аннунген с удивлением посмотрела на меня.
– Франк косвенно является краеугольным камнем романа, потому что он твой муж, – объяснила Фрида.
– Боже мой! Неужели это означает, что все, сказанное мною о Франке, попадет в книгу? Что мы с ним будем героями романа? Мы, оба? Не могу поверить! Но ты должна написать это так, чтобы мама не догадалась, что речь идет о нас. Она член читательского клуба, и там тоже не должны узнать нас в романе… Это было бы очень неприятно. Ты должна написать, что Франк – очень хороший и порядочный человек. Он подарил мне большую камею наутро после свадьбы. Мне кажется, будто это было вчера. Он такой щедрый…
Тут Аннунген вытащила носовой платок, и нам подали паэлью.
– Думаю, нам не стоит обсуждать это сегодня, – сказала я.
Фрида сделала вид, будто не слышала моих слов, и принялась утешать Аннунген, обещая, что я непременно все приму во внимание, словно я была вымышленным персонажем, о котором они могли говорить в третьем лице, хотя я и сидела с ними за одним столом. Она даже не подумала о том, что я могу возразить, и не посчиталась с тем, что минуту назад я сказала, что не хочу сейчас это обсуждать.
К счастью, внимание Аннунген переключилось на девочку, сидевшую за соседним столиком, и супружескую пару, сидевшую поодаль. Девочка изловчилась и показала супругам свой рисунок. Она завладела их вниманием, и родители даже не попытались остановить ее. Зато попытался брат, который был ненамного старше. Он забеспокоился и начал говорить слишком громко. Родители не остановили и его. Делали вид, будто ничего особенного не происходит.
– О детях в этой книге не будет сказано вообще ничего. Писатель считает, что это тупик, – услышала я голос Фриды.
– Почему? Дети такие интересные, они личности, – не согласилась с ней Аннунген.
Я ковыряла вилкой паэлью. В ней было больше моллюсков и рыбы, чем перца и риса, как раз как я любила. И все-таки я не могла есть. Фридин анализ моих методов пробудил во мне желание драться. Неужели она хочет, чтобы я влепила ей пощечину при всех? Я продолжала методично ковыряться в тарелке, не зная на что решиться. Фрида никогда не позволяла себе провоцировать меня так, чтобы я осмелилась поднять на нее руку. Для этого она должна была первой меня ударить.
– Я ведь ничего не знаю о твоем замысле, – продолжала Аннунген. – Только то, что ты мне рассказала. Но подумай сама, что будет, если нас узнают? Разве хорошо, если ты припишешь нам поступки, которых мы не совершали? Ты должна более или менее придерживаться правды.
– В литературе правды не бывает. Еще меньше, чем в жизни. Предположим, ты найдешь себе в Барселоне любовника. И что же, это не должно будет попасть в роман только потому, что кто-то может узнать в тебе жену Франка?
– Такого никогда не будет. Ведь я замужем.
Я хотела предупредить Фриду, но было уже поздно.
– Вот как? Значит, ты хранишь верность человеку, который живет с другой женщиной? – спросила она.
– Что Франк делает со своей жизнью, это в общем-то его дело. Конечно, я могу быть оскорблена, могу сердиться и переживать. Но стыдно должно быть ему. А вот как я веду себя, это уже совсем другое дело. По-моему, ты не понимаешь, что я должна отвечать за свою жизнь. Я не могу разрешить писать обо мне все, что угодно!
– А ты можешь этому помешать? – спросила Фрида.
– Помешать? Я могу только полагаться на людей. Верить, что против моей воли никто не пойдет. Разве нет?
– Персонаж романа никогда не может полагаться на писателя, – сказала Фрида. – Но если ты найдешь себе испанца, писатель может приписать его мне. Ради Франка.
– Ради Франка? Что за чушь? Ради меня!
– Неужели у тебя нет желания отомстить Франку? – осторожно спросила я.
– Я полагала, что ты опытная женщина и не думаешь о таком. Один раз я попробовала отомстить… Нет, это не для меня. Месть требует времени, нельзя ничего делать ради себя. А мне нужна добропорядочная жизнь.
– Никто в мире не сообщает писателю о жизни столько, сколько персонажи его романа, – сказала Фрида, ей хотелось подразнить Аннунген.
Пара с детьми собралась уходить, и Аннунген не спускала с детей глаз.
– Надеюсь, в романе будет написано, что я тоскую по своим детям, – сказала она.
Не успела я придумать несколько сносных фраз, как в соседней комнате раздался смех. За окном выл ветер, я сидела за компьютером и писала о птицах, которые есть повсюду. Здесь, у моря, они были естественной частью пейзажа. Я обратила внимание на то, что чайки в Осло и в Берлине кричали совсем не так, как там, откуда я приехала. Городские чайки издавали свои городские пронзительные крики с крыш домов и с деревьев в парках. Или на берегу пляжа. Люди подолгу даже не вспоминали о них, пока голуби или другие мелкие птицы не сообщали чайкам, что где-то есть пища, и они слетались туда. Не в таких, правда, количествах, как было там, откуда я приехала. Но они были более агрессивны. Они неожиданно появлялись у меня за спиной в самых разных местах. Например, под деревьями во Фрогнерпарке.
Опять смех! Странно, каким приятным может быть одиночество, пока ты не услышишь, что за стеной кто-то смеется. Кто там смеялся, Аннунген?
Чайки в Осло как будто не знали, что им делать и где можно найти пищу. Сомнительно, чтобы они умели ловить рыбу. И они не давали себе труда, чтобы пометить свои угодья. Зато они появлялись там, где их меньше всего ожидали. Меня тревожило, что птицы, которых, как мне казалось, я хорошо знаю, ведут себя таким образом. Уже очень давно крик чаек был единственным агрессивным звуком, к которому я относилась спокойно. Я привыкла доверять этим существам, знала, чего от них можно ждать.
За стеной кто-то смеялся, совершенно точно! Кажется, Аннунген говорит по телефону? И потому смеется? Я вдруг подумала, что не знаю, есть ли чайки в пустыне? Как ни глупо, но меня раздражало, что я этого не знаю. Мои энциклопедии лежали в гараже в подвале отеля, и у меня не было сил идти туда за ними. Я слишком устала. Но продолжала мучить себя этим вопросом.
Когда мы возвращались в отель, я наблюдала за чайками, которые парили, пересекаясь в темном небе. Казалось, их нисколько не волнует, что в Испанию пришла весна. Может, из-за непогоды. Они не ныряли в море за рыбой, но апатично плавали в вышине, не видя ничего, из-за чего могли бы подраться. Я подумала, что они пользуются случаем, чтобы посмеяться надо мной. Они нарочно делали то, что им несвойственно, дабы ввести меня в заблуждение. Так же, как я пыталась ввести в заблуждение Аннунген, выдавая себя не за ту, кем была. Делала вид, что хотела, чтобы она приехала к нам ради нее самой, тогда как Фрида заявляла, что она здесь ради того, чтобы вдохновлять меня.
Я захлопнула крышку компьютера и пошла чистить зубы. Когда я вернулась из ванной, за стеной было тихо, если не считать доносившегося сюда шума ветра.
