Текст книги "Бегство от Франка"
Автор книги: Хербьёрг Вассму
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Барселона
Перед завтраком я сидела с мобильным телефоном в руке, держа палец на первой цифре номера Франка, и думала: у меня еще есть выбор. Я могу набрать его номер! Но я этого не сделала.
Мы прошли по знаменитой Ла Рамбла, где вечно дует ветер, и видели издали высокого Колумба на огромном цоколе в конце этой шумной улицы, изобилующей всевозможными лавками, киосками, сувенирными ларьками, цветочными магазинами, фокусниками, торговцами живностью с клетками, в которых сидели птицы и грызуны всех мастей, гадалками и мимами, дерзко преследующими свою жертву у нее за спиной ко всеобщему веселью. Мне было холодно. И мало помогало сознание, что мы находимся в сердце Каталонии в городе Антонио Гауди.
Каждый раз, слыша смех Аннунген, я понимала, что Франк выбрал бы ее, если бы он нас выследил или она позвонила бы ему и сказала, где находится. Поэтому я готовила себя к этому. Независимо от того, сколько его денег хранилось у меня, он выбрал бы ее. Самое лучшее было бы все рассказать ей и покончить с этим. Я была из той категории преступников, которые хотят, чтобы их преступление было раскрыто. Здесь было слишком много людей, чтобы я могла вычислить среди них потенциальных преследователей. Но я могла только гадать, что для меня было бы хуже – Франк, раньше или позже нашедший нас и выбравший Аннуген, или наемные убийцы, явившиеся сюда, чтобы схватить нас.
Солнца не было, лил дождь. Вернее сказать, с моря на нас обрушился целый континент воды. Мы стояли на мозаичном тротуаре, сделанном по эскизам Миро, и восхищались драконами в стиле Ар деко, украшавшими бывший магазин зонтов. Что общего имеют между собой драконы и зонты, понять, конечно, трудно. Фрида рассказывала нам, что оперный театр Лисеу дважды восстанавливали после пожаров в 1861 и 1994 году.
Мы зашли в неоготический дворец Гуэль. Я надела перчатки, а Фрида читала нам вслух путеводитель для туристов. Этот дворец вместе с собором Ла Саграда Фамилия – собором Святого Семейства, – который нам еще предстояло увидеть, был самым значительным творением Гауди.
Я презирала свою способность идти прямо, никуда не сворачивая, и считала это рабским отношением к действительности. Не нравилось мне сие добровольно возложенное на себя обязательство двигаться к цели именно таким образом. Кажется, такие наклонности передаются по женской линии? Но от кого? Моя мать отдала меня раньше, чем двинулась куда-то дальше.
Мы ехали в открытом автобусе для туристов. По-моему, у меня начинался насморк. Фрида фотографировала, а Аннунген восторженно вскрикивала при виде того, что открывалось ее глазам. Мне никто не мешал думать о том, что я могу заболеть. Я предвидела, что заболею, как только мы, наконец, снимем себе жилье, где я могла бы работать. Мало того, мне придется сидеть дома, пока они, забыв про меня, будут осматривать новое место. Конечно, они будут приносить мне фрукты и еду, не хватало, чтобы было иначе. От них будет приятно пахнуть морем и солнцем, ведь мы поселимся у моря, это было уже решено. А я буду лежать в комнате, пропахшей болезнью, пылью и несвежим бельем.
– Господи, как будет прекрасно, когда мы найдем идиллическое местечко, где сможем остановиться! – воскликнула Аннунген. – Но сперва мы должны насладиться Барселоной!
Следующий час нас возили и пичкали уникальными туристскими достопримечательностями Барселоны. Собор Ла Саграда Фамилия, незаконченный шедевр Гауди, начатый в 1884 году и до сих пор не достроенный. Этот игривый великан произвел непередаваемое впечатление даже на писателя с начинающимся насморком. Весь изрезанный и украшенный не одним, но множеством рогов изобилия, дарящих все новые и новые детали, фигуры, формы и выступы. Это было жилище для карабкающихся ангелов, чертей и фантастических пресмыкающихся. Мы обошли его кругом, полагая, что осмотрели фасад, но, когда мы обошли его во второй раз, все оказалось другим, поразительно новым. Большой подъемный кран возвышался красным крестом на фоне неба и был современным комментарием к главному творению Гауди.
– Эта церковь выглядит, как игрушка, я таких еще не видела! – воскликнула Фрида. – Но страшно дорогая игрушка!
– Да, чего тут только нет! – согласилась я.
– Вовсе не обязательно, чтобы все церкви выглядели, как саркофаги, поставленные торчком, – сказала Аннунген. – По-моему, этот собор сделан специально для того, чтобы радовать людей.
Я заметила, что я с ней согласна. И снова должна была признаться, что эта Аннунген мне нравится. Я даже привыкла к тому, что она часто выражает свои мысли умнее, чем Фрида. Пожалуй, стоило бы записать некоторые ее высказывания, но это выглядело бы нарочито. Не исключено, что она спросила бы меня, что я пишу. И пока бы я придумывала, что ей ответить, ход моих мыслей был бы нарушен.
Обычное дело. Жизнь часто служит одновременно и вдохновением и помехой. Порой действительность мешает или ее невозможно выразить. Вместо того, чтобы оплодотворить мое творчество, эта поездка становилась помехой. Словно жизнь и творчество были двумя силами, которые вели друг с другом партизанскую войну. Ничто до такой степени не отгораживало меня от жизни, как мысли и творчество, и ничто не вторгалось в творчество сильнее, чем жизнь.
– Сколько здесь сказочных завитушек! – сказала я, и сама услышала, как глупо это звучит. Я обошла вокруг собора, наблюдая за движущейся многоголовой толпой, такой же восхищенной, как мы. Головы у всех были задраны вверх. И я с тоской вспомнила свою комнату в Осло, похожую на тюремную камеру, где мой покой изредка нарушал только Франк.
Когда мы проходили мимо газетного киоска и Аннунген увидала заголовок статьи о предстоящем сегодня вечером матче, она сказала, немного волнуясь:
– Стадион расположен совсем рядом с нашим отелем. Подумать только, если бы Франк увидел, как Барселона будет сегодня играть!
Фрида фыркнула, но Аннунген продолжала:
– Он неподражаем, когда смотрит футбол. И всегда болеет за проигрывающих. Это мило, правда? Другие мужчины болеют за тех, кого они обожествляют. Франк не такой. Надеюсь, ты меня понимаешь, хотя и не знаешь его!
Она повернулась и вопросительно посмотрела на меня. Но ответила ей Фрида:
– Футбол славен ушибами, треснувшими менисками, порванными нервами и мышцами. Не говоря уже обо всех этих далеко не музыкальных голосах, воплях «ура!», песнях, усиленных содержимым пивных жестянок, пьяным ревом и мегафонами. Сквозь сопли, слезы и пот. Плачущие взрослые бэби, у которых текут слюни и сопли и которые не могут простить миру, что противники забили им гол. Неужели это может привлекать такого воспитанного человека, как Франк? – сказала Фрида.
– Нам надо найти бюро по сдаче квартир. Я хочу жить в домашней обстановке, – прервала я ее, главным образом, для того, чтобы прекратить разговор о том, что лучше для Франка.
– И мы останемся здесь, пока рукопись не будет закончена и мы не продадим ее самым выгодным образом, – подхватила Фрида, как будто речь шла о том, чтобы продать на аукционе историю Хиллари Клинтон о некоей игривой части тела ее мужа.
Однако найти в Испании жилище в понедельник оказалось безнадежной затеей. В туристической фирме почти ничего не знали о сдающихся квартирах. Фрида предложила мне позвонить в норвежское консульство. Там нам посоветовали поехать туда, где мы хотели бы поселиться, и обратиться в местную фирму по сдаче квартир. Им там лучше известно. Кроме того, мы могли бы сразу решить, нравится ли нам район. При звуках дружелюбного голоса, говорящего по-норвежски, у меня перехватило дыхание.
В Берлине мне удавалось говорить по-немецки так, что немцы меня понимали, я даже читала газеты и смотрела телевизор. Но с тех пор как мы покинули Германию, я оказалась в изоляции, моя связь с языком ограничивалась Фридой, рукописью и Аннунген. Голоса, доносившиеся извне, были непонятны и таили опасность. Иногда мне даже казалось, что люди, исключительно мне на зло, говорят на языке, которого я не понимаю. Я не читала газет, не смотрела новости по интернету и уже очень давно не включала телевизор. Я не знала, остался ли мир таким, каким был раньше, питающимся незначительными новостями, раздутыми средствами массовой информации, и блестящими фотографиями, снятыми на месте трагедий. Я не знала, сколько народу умерло, было искалечено и голодало. Не знала даже, кто теперь премьер-министр Норвегии. В течение многих лет, строя свою жизнь в зависимости от передачи новостей по телевизору и радио, я теперь как будто выпала из круга. Я, объехавшая Европу вдоль и поперек, забыла, можно сказать, о мире. Может, я вообще понемногу исчезаю из жизни?
Мы сдались и пошли завтракать в итальянский ресторан. Там посреди зала сидела пожилая женщина небольшого роста и медленно ела спаггети, глядя на что-то перед собой. Очевидно, она была здесь постоянной гостьей, потому что официант обращался с ней почти фамильярно. Один раз он наклонился и тронул ее за плечо. Она не обратила на это внимания, не улыбнулась и даже не взглянула на него, продолжая глядеть перед собой.
Он принес десерт и осторожно поставил перед ней. Засахаренная груша в шоколадном соусе. Женщина закрыла глаза, схватила его руку и прижала к груди. Он сложил пальцы чашкой. Это продолжалось одно мгновение. Можно было подумать, что нам все это только померещилось. Потом она отпустила его руку и начала есть, словно ничего не случилось.
– Она похожа на мать Франка, – сказала Аннунген.
– Правда? – вырвалось у меня.
– Мать Франка озлобилась после того, как его отец повесился. Она так и не простила его.
– А почему она должна его простить? – спросила Фрида.
– Почему? А что толку хранить злобу? – ответила Аннунген. – Озлобленность никому не может пойти на пользу. Франк все делает для нее, и все равно она портит ему каждое Рождество и каждый день рождения, выплескивая свою горечь из-за человека, чья вина состоит лишь в том, что он повесился. Ясно, что если бы Франк… Нет, я даже подумать об этом не могу. К счастью, Франк ничего такого не сделает. Он слишком любит жизнь. И нас, – заключила Аннунген дрогнувшим голосом.
– А ты думаешь, отец Франка их не любил? – осторожно спросила я.
– Не мне судить. Но он мог бы еще раз подумать о них прежде, чем повесился.
– Может, у него не было времени. Может, все случилось неожиданно.
– Нет, он привел в порядок свои дела. Все бумаги. Оплатил страховку. Однако не думаю, что мать Франка получила ее. Ведь он покончил с собой… Наверное, из-за этого Франк так не любит бумаги. У него и нет никаких бумаг, за исключением бон, по которым он может выиграть.
– И она каждое Рождество говорит о смерти мужа? – спросила я.
– Да, и это такой же ритуал, как открывание подарков. Она показывает нам, где это случилось, как она вошла и остановилась в дверях, глядя на его висящее тело, как она влезла на стул и попыталась вынуть его из петли. Правда, ей пришлось отказаться от этой мысли, потому что он оказался слишком тяжел. Девочки плачут, Франк просит: «Мама, прекрати!», но это не помогает, а я убираю со стола. По-моему, она даже не замечает, что мы сидим у нее. Она считает, что сочельник – это день великого рассказа. И она по-своему права. Но то, что она рассказывает, не имеет отношения к Евангелию, которое читают на Рождество. По возвращении домой Франк обычно хвалит меня за то, что я терплю выходки его матери, и обещает, что на будущее Рождество мы туда не пойдем, а останемся дома. Но я никогда не жалуюсь, что мы навещаем ее. Это Франку не хочется ходить к ней. Меня не задевает, что она рассказывает историю об отце Франка, когда мы сидим у нее на кухне и едим бараньи ребрышки. Да-да, у нас дома она никогда не вспоминает об этом. Я, кажется, уже говорила, что она поставила свою кровать в гостиную под тем крюком, на котором он повесился? Франк боится, что общение с такой бабушкой может причинить девочкам вред. Но я успокаиваю его тем, что семейные дела не могут им повредить. Конечно, его мать могла бы выбрать для своих рассказов более подходящее время, хотя, с другой стороны, хорошо знать заранее, что тебя ожидает. Кроме того, его мать нравится мне гораздо больше, чем моя собственная. Моя мать знает все, что было, что будет и как все должно было бы быть. Я ее даже не слушаю. Думаю, в моей семье никто никогда не вешался. Отец был уравновешенный человек. Он брал нас с сестрой на лыжные прогулки… несколько раз. По-моему, мама предпочитала, чтобы он пореже бывал дома. Она часто жаловалась, что папа так зависит от нее, что она ни на минуту не может оставить его одного. А вот Франка она очень любит. Гораздо больше, чем меня. Никто не говорит столько о моем незащищенном дипломе, сколько она. Моя сестра в некотором смысле, как была, так и осталась веселым жеребенком. Замуж она не вышла. Так уж получилось, что не она первая встретила Франка. Его встретила я.
«Дорогая свояченица, не надо усложнять нам жизнь,» – говорит Франк, когда она чересчур виснет на нем. Умный человек, правда? – закончила Аннунген с синим, как лагуна, взглядом.
Не все собаки кусаются
В часе езды от Барселоны мы свернули на набережную Сиджеса. Самоуверенные домики выстроились стройными рядами, и пальмы, как огромные зонтики, на сильном ветре выворачивали наизнанку свои листья.
– По-моему, Каталония одно из богатейших мест, но и здесь достаточно людей, которым живется отнюдь не легко, – сказала Фрида.
Я сидела и думала о шарманщике под нашим балконом в Кройцберге и о том, как мы бросали ему мелкие деньги. Он приветствовал нас, размахивая старой желтой шляпой и собирал пластиковые пакеты с мелочью. У меня часто возникают странные ассоциации. Именно это Фрида и имела в виду, когда говорила, что я живу в своем собственном мире.
Мы поставили машину на стоянку и пошли нюхать море. Пенные брызги перелетали через ограду набережной и какой-то пожилой человек в клетчатых брюках и с гитлеровскими усиками перегнал свой открытый спортивный автомобиль в безопасное место. Силы стихии растрепали его прическу, над которой он изрядно потрудился. Волосы Аннунген, напротив, не боялись ветра. Постояв у солидной ограды, отделяющей набережную от пляжа, мы дружно решили, что это место для нас.
Как и многие другие Средиземноморские города, Сиджес раскинулся на берегу серпообразного залива. Шесть или семь пирсов и бетонных волнорезов делили берег на неравные участки. Поодаль, на юго-западе, возвышался отель в современном стиле. А на северо-востоке находилось нечто, похожее на крепость и охраняемую старую часть города.
Мы остановились в отеле на набережной и начали подыскивать себе жилье. Конторы по сдаче жилья встречались почти на каждом углу, но трудно было найти такую, где говорили бы по-английски.
В одной конторе сидели две серьезные дамы и молодой человек по имени Дэнни. Мы выбрали его, потому что он немного говорил по-английски. Дэнни без конца повторял «no problem» и показал нам несколько проспектов сдаваемых квартир. Поговорив в пулеметном темпе с одной из дам, он достал из незапертого шкафа связку ключей, и мы отправились в путь. Дэнни шел развинченной походкой и даже выразил желание потрогать волосы Аннунген, но она быстро отпрянула в сторону.
Первая квартира пришлась мне по вкусу, она находилась в старой части города. Но Аннунген сочла ее слишком маленькой.
– Кроме того, в этих старых переулках по ночам, наверное, бывает шумно. Похоже, в этом городе есть ночная жизнь, – сказала она.
– Улица так узка, что соседи могут здороваться за руку, стоя на своих балконах, – заметила Фрида.
Я оставила свое мнение при себе, но должна была согласиться, что мне нужно место и покой для работы. Дэнни пожал плечами и направился дальше.
Посмотрев несколько квартир, которые не соответствовали тому уровню, к какому привыкла Аннунген, мы остановились на современном жилом доме недалеко от набережной.
В лифте Дэнни пускал дым нам в лицо. Видно, ему все это уже надоело. Он стал больше гнусавить, но ведь мы не собирались жить вместе с ним. Квартира была на верхнем, четвертом, этаже, и в ней слегка пахло розмарином. Как и в других квартирах, в которых мы побывали, здесь было темно, пока не подняли жалюзи. Они были металлические и издавали настораживающий звук.
Ночью их можно опускать и оставлять окна открытыми, подумала я. Но ничего не сказала. Фрида, не колеблясь, выложила бы Аннунген, что я страдаю манией преследования и даже верю, что можно забраться через окно к людям, живущим на четвертом этаже.
– А какая здесь терраса с растениями и шезлонгами! Мне здесь нравится! – воскликнула Аннуген, выйдя на крышу.
– Я бы предпочла что-нибудь более идиллическое и типично испанское, – заметила Фрида, когда мы снова вернулись в квартиру. В гостиной стояла простая легкая мебель, и было большое окно, выходившее на балкон.
– Я слышала, что на Юге любая идиллия – только видимость. Стоит въехать в такую квартиру, как в ней тут же начинают течь краны и ломается мебель. По-моему, это замечательная квартира! Тут есть даже одеяла и две ванные! – ликовала Аннунген.
Я отметила про себя вид на старые и новые крыши, густой лес антенн и полоску моря. Все выглядело надежным и прибранным. И тем не менее я тосковала по старой квартире в Кройцберге. Словно начала привыкать к антиквариату. Франк, безусловно, оставил бы последнее слово за Аннунген. И сейчас самое главное было найти место, где я могла бы работать.
Все складывалось, как нельзя лучше, но Дэнни не был намерен обсуждать с нами практические детали. Он плюхнулся на стул перед обеденным столом и предложил нам deal[29]29
сделка (англ.).
[Закрыть], как он это назвал. Иными словами он хотел составить с нами договор так, чтобы мы могли не платить государству налог в пятьсот евро. Но из этой суммы двести евро должны были достаться ему, а остальные триста – нам.
Дамы из Норвегии переглянулись. Он повторил свое заманчивое предложение и с улыбкой прикурил одну сигарету от другой. Аннунген выглядела растерянной, мне стало противно.
– И что же это за налог? – поинтересовалась Фрида.
Дэнни глубоко затянулся. Сигарета повисла у него в уголке рта, когда он покосился на бумагу, лежавшую перед ним на столе. Пальцы шарили в боковом кармане в поисках ручки. От сигареты исходил кислый дым, а Дэнни выводил на бумаге какие-то непонятные английские буквы, словно он вдруг потерял дар речи. Рука его слегка дрожала.
Только теперь я обратила внимание, что у него серый цвет лица и глаза подернуты пленкой, как у только что выпотрошенной рыбы. Мне пришла в голову дерзкая мысль, что он не только курит плохие сигареты, но и колется, когда выдается минутка. И вся его бессвязная болтовня и о квартире и о деньгах, которые мы могли бы сэкономить, стала более понятной. Он хотел сделать нас своими сообщниками. На лбу у него выступили капельки пота.
Я взглянула на Аннунген и поняла, что в ней начало просыпаться материнское чувство.
– Но ведь это противозаконно. Кто сядет в тюрьму, если это откроется? Ты? Или мы? – спросила Фрида.
С кристально-честным энтузиазмом Дэнни заверил ее, что все совершенно законно. Все так поступают.
– Но тогда фирма должна подписать с нами другой договор, в котором этот налог будет отсутствовать, чтобы мы не стали участниками подобной практики. А кто на этом заработает, нас не интересует, – сказала Фрида.
Черты его лица несколько раз менялись до неузнаваемости, словно он вообще не знал, кто он. В конце концов со стеклянным взглядом Дэнни произнес что-то, похожее на угрозу или на отговорку. Или на то и на другое. Руководство фирмы не должно узнать о нашем разговоре, это должно остаться между нами, в противном случае еще неизвестно, сможем ли мы снять эту квартиру.
– Тогда мы найдем другую, – решительно сказала я.
Дэнни взял себя в руки и захотел еще раз показать нам квартиру, чтобы мы поняли, какую редкую возможность мы упускаем.
– Квартира замечательная. Как раз то, что нам нужно. Современные, светлые комнаты в удобной части города, – примирительно запротестовала Аннунген, когда я хотела уйти.
– Ни о каком deal не может быть и речи. И нам нужен договор, подписанный руководством фирмы, а не тобой! – без обиняков сказала Фрида.
Дэнни сник и сунул зажженную сигарету в карман брюк, но сразу же вынул ее из кармана и загасил о стеклянный столик. Тут уж чаша терпения лопнула даже у Аннунген. Дрожащим пальцем она показала на сигарету.
– Забирай свою носогрейку! – крикнула она на чистейшем бергенском диалекте и, как ни странно, Дэнни мгновенно ей повиновался.
Прежде чем мы снова вернулись в его фирму, Дэнни шепотом обратил наше внимание на то, что договор, подписанный его руководством, будет нам стоить на пятьсот евро дороже, чем подписанный им. Мы никак не откликнулись на этот призыв. Он сел за письменный стол и что-то нацарапал на бумаге.
– Но здесь только перечень того, за что мы должны платить, тут ничего не сказано, сколько и за что мы платим и на какой срок снимаем квартиру, – возразила я, и мне сразу стало легче, когда начальница Дэнни вошла в комнату.
Ей было не больше тридцати пяти, она была изможденная, но в строгом черном костюме. Ничто в ней не свидетельствовало, будто она хочет спрятаться за наркоманом. Просто она не говорила по-английски. Или, вернее сказать: мы были в Испании, не зная испанского.
Когда Фрида показала ей подсчеты Дэнни, она начала тихо, но выразительно бранить его. Потом вычеркнула несколько строчек и цифр и переписала договор на компьютере. Время от времени она качала головой и посматривала в сторону Дэнни.
Мы должны были получить доступ в квартиру в пять часов и оплатить наличными за два месяца вперед. Фрида попробовала объяснить ей, что люди не носят с собой таких крупных сумм, но начальница Дэнни твердо стояла на своем.
На улице Аннунген сказала:
– По-моему, это ее брат. Она взяла на себя заботу о нем и хочет научить его правилам приличия. А он в благодарность пытается обмануть и ее и клиентов, и таким образом разорить фирму и собственную семью.
– Почему ты решила, что он ее брат? – спросила я.
– По тому, как она делала ему выговор. И потому, что ее не возмутило его поведение. Он – маменькин сынок, а она просто дочь, которая должна зарабатывать им всем на жизнь. Мать, конечно, вдова. И этот парень – ее любимчик, – вздохнула Аннунген, словно хорошо знала то, о чем говорит.
– А я-то думала, что писатель – это я!
– Не обязательно быть писателем, чтобы понимать действительность, – сказала Аннунген.
– Нет, конечно, но, возможно, это помогает, – вмешалась Фрида.
– Теперь он нас ненавидит, – сказала Аннунген, когда мы шли к отелю.
– Велика важность, – усмехнулась Фрида.
– Жаль, что с нами нет Франка. Он бы все быстро устроил! – с пафосом сказала Аннунген.
– Будь добра, помолчи! – сквозь зубы процедила Фрида. Аннунген бросила на нее разочарованный взгляд, но тем и ограничилась.
– Мы и сами все прекрасно устроили, – осторожно заметила я и обнаружила, что не только у меня нервы натянуты, как скрипичные струны.
– Этот Денни может нам со временем отомстить. Я думаю, он наркоман. У него наверняка есть друзья, которых он попытается натравить на нас, когда они будут под кайфом. Неприятно иметь таких врагов там, где ты собираешься жить. Может, они нападут на нас по одиночке, – сказала Аннунген.
Признаюсь, я тоже об этом подумала, но ничего не сказала.
– Что за вздор! – горячо возразила Фрида.
– Не забывай, это он нас боится. Мы могли выдать его, и он потерял бы свое место, – сказала я.
– Но мы же не выдали! И теперь он будет еще больше нас ненавидеть! – решительно заявила Аннунген.
– Ты хочешь сказать, что, если бы ему удалось нас одурачить, мы бы стали его соучастницами и обманули других? – спросила я.
– Ему не обмануть человека, если тот неподкупен. Честного человека нельзя обмануть таким образом, – заявила Аннунген, словно она комментировала мой поступок с деньгами Франка.
– Возможно, – сказала Фрида. – Но честные люди редко становятся богачами. А сейчас мы идем в банк!
– Отлично! Но в контору с деньгами я пойду одна! – объявила Аннунген.
– Ни за что! – хором сказали мы с Фридой.
– Пойду, пойду! Я тоже должна внести свой вклад. И я лучше справляюсь с опасностями, когда мне не на кого полагаться, кроме себя.
Мы сдались. Но все время, пока мы сидели в кафе на открытом воздухе и ждали ее, я презирала себя. Я мысленно видела Аннунген, лежавшую в задней комнате в луже крови. Друзья Дэнни избили ее и забрали деньги.
Прошло полчаса. Сорок пять минут. Фрида барабанила пальцами по столу. Мне было неприятно, что Фрида не скрывает, что встревожена не меньше меня.
– Пойдем и посмотрим, что с ней! – в один голос сказали мы.
И тут Аннунген размашистым шагом вышла из-за ближайшей пальмы.
– Как ты долго! – Я приподнялась со стула.
– Все лежит в боксе! Закажите мне пива! – Аннунген была довольна. Вид у нее был такой, будто она выиграла на бегах, но вслух я этого не сказала. Однако посмотрела на нее с уважением. И на все лады хвалила ее, пока Фрида вела машину по узким улочкам и ставила ее в подземный гараж под домом, в котором мы должны были жить. Наконец-то!
Перенеся наверх свой багаж, мы с радостными криками долго ходили из комнаты в комнату. Только теперь мы обратили внимание на приятные мелочи. Чистые занавески, полотенца, постельное белье. Солидная мебель на террасе и хорошие кровати. Теперь, когда рядом не было Дэнни, вид с крыши казался еще обворожительнее. Средиземное море было хорошо видно. Мебель производила впечатление совершенно новой, и кафель в ванных комнатах сверкал чистотой. Мое рабочее место было хорошо освещено. Можно было подумать, что здесь до нас жил писатель. А еще нам понравилось, что войти в подъезд можно было, только позвонив в квартиру по домофону.
Аннунген принесла пиццу из ресторана в первом этаже. Ей хотелось почувствовать себя как дома, сказала она. Фрида разлила по бокалам вино, а потом и коньяк – в высокие стаканы, которые мы нашли на кухне. Ели мы на террасе на крыше, а вокруг нас шумел город. Мы опьянели ровно настолько, что я испытала робкое чувство счастья. Во всяком случае, я целиком и полностью согласилась с Аннунген, считавшей, что луна над Сиджесом похожа на торт со свечкой.
Уже лежа в постели, я не могла припомнить, сколько раз я смеялась. И не помнила, над чем мы смеялись. Но это не имело значения.
Я быстро освоилась за письменным столом. Тех двоих я почти не видела. Но Аннунген заглядывала ко мне с ягодами, фруктами и восторженными описаниями города.
– Будь здесь немного теплее, я бы уже искупалась в Средиземном море! – заявила она.
Похоже было, что она воспринимает эту поездку, как обычный отпуск. По-моему, она совершенно забыла, что кто-то может ее искать.
– Как думаешь, Дэнни готовит нам месть? – спросила я Фриду, когда мы были одни.
– Нет, не думаю.
– Аннунген повсюду ходит одна, даже когда стемнеет. Ее легко узнать по волосам.
– Только не говори ей этого. У нее и так достаточно причин для страха. Дэнни – пай-мальчик по сравнению с теми, кто терроризировал ее по телефону.
– Она тебе что-нибудь говорила? Ей звонили?
– Нет. Она, разумеется, взяла новый номер, так же как ты. Сейчас ей хорошо, не надо пугать ее, – попросила Фрида.
Дом жил своей особой жизнью. Он шуршал, грохотал, мяукал и плакал, шумели водопроводные трубы. Запахи, выплывая из кухонных окон, забранных решетками и прикрытых солидными металлическими жалюзи, смешивались друг с другом. К запаху кэрри, жареного перца и лука примешивался другой, незнакомый мне сладкий запах. Трудно было понять, где именно в доме звучат голоса. Иногда казалось, что они сосредоточились в вентиляционной системе или в трубах и, слившись друг с другом, создают некий «саундтрек» к единому портрету всех жильцов дома. Гулкие звуки поднимались и опускались, словно начинающаяся или, наоборот, утихающая морская буря. Лестничные площадки были сделаны в виде открытых галерей, ведущих вниз – в озелененную шахту.
Однажды вечером мне понадобилось спуститься в гараж за своими записями, которые я спрятала в машине под сиденьем. Я должна была управиться быстро, потому что свет в гараже отключался автоматически через несколько секунд. Как раз когда я нашла свои записки, загрохотали поднимающиеся ворота. Меня ослепил свет фар, и в гараж въехал автомобиль. Я подбежала к лифту и нажала на кнопку. В каком-то дальнем уголке мозга зазвучал сигнал тревоги. Но я не могла решить, были ли то охотящиеся за мной друзья Дэнни или норвежские вымогатели, которые искали Аннунген.
На меня напали без предупреждения, как только лифт остановился на моем этаже. Я не успела даже включить свет. Сперва я услышала только звук. Отвратительное хриплое рычание и скрежет когтей, царапавших плитки пола. Потом почувствовала на своих икрах влажное дыхание, приправленное слюной и пеной. Я замерла на месте. Была не в состоянии ни выйти из лифта, ни нажать на кнопку, чтобы закрыть дверцу.
Вспыхнул свет. Их было двое. Старик с тростью, который не обратил на меня ни малейшего внимания, и это четырёхногое лохматое существо. Открытая пасть, красные глаза и ощетинившийся загривок. Происхождение или порода этого существа меня мало интересовали. Так же как и то, что оно было не больше сумки на колесиках средней величины. Главное – оно было без поводка и имело явные намерения полакомиться мною. По мнению собаки, я собиралась напасть на ее хозяина и причинить ему вред.
Я стояла в открытом лифте. Старик тоже остановился. Между нами была собака с открытой горячей пастью. Между зубов у нее бежала слюна, образуя справа и слева на полу маленькие пузырчатые лужицы. И лай у нее был не собачий, это было камлание безумной твари, нашедшей наконец своего врага, которого она искала всю жизнь.
В рот мне будто сунули наждачную бумагу, и я вся покрылась испариной. Старик словно впал в транс. Мне пришло в голову, что он испугался не меньше меня. В таком случае, положение мое было незавидным. Он едва ли был способен успокоить собаку.
– Будьте добры! Уберите собаку! – выдавила я наконец, сначала по-норвежски, потом по-английски.
Но старик был испанец. А, может, к тому же и глухой. Нет, все дело было во мне. Это я находилась в чужой стране. Это я источала в чужой стране чужой запах и не знала местного языка. В полном бессилии я подняла руку и показала на собаку. Подобно чуду на лице старика появилась неуверенная улыбка, и он кивнул. Слава Богу, он не был слепым. Но, может, слепой была собака? Потому что она по-прежнему лаяла, как одержимая. Если она сейчас нападет на меня, я ударю ее ногой! Изо всей силы! – подумала я.
Не собираясь ничего предпринимать, я наклонилась к собаке и залаяла на нее с яростью, удивившей меня самое. И это подействовало! Поскуливая, собака отступила и спряталась между ног хозяина. Я выпрямилась и хотела пройти мимо.
