355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Хербьёрг Вассму » Бегство от Франка » Текст книги (страница 11)
Бегство от Франка
  • Текст добавлен: 15 октября 2016, 01:37

Текст книги "Бегство от Франка"


Автор книги: Хербьёрг Вассму



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

– По сравнению с Франком? Да это же ясно, как день!

– Не думаю, чтобы он был особенно интересен, – сухо сказала я. – Я заметила, что такие мужчины предпочитают общаться с молодыми женщинами, которые сделаны из более пластичного материала и представляют собой весьма выгодный фон.

– Ты имеешь в виду Франка?

– Нет! Не Франка.

– Прекрасно! У меня есть предложение. Поставим перед собой задачу лучше познакомиться друг с другом. Писатель ищет актеров.

Не знаю, случилось ли это сразу после того, как Фрида произнесла эти слова. Но я вдруг нечаянно встретила его взгляд и даже вообразила себе, что между нами есть какая-то связь. Впрочем, не знаю, все произошло слишком быстро. Глаза его закатились, и уголки рта растянулись еще более жутко, чем в холле. Если бы у меня было время, я бы подумала, что он вот-вот разразится презрительным смехом над какой-нибудь глупостью, сказанной юной дамой.

Но у меня не было времени. Рука его пыталась что-то достать. Носовой платок? Кто знает. Рот открылся. Подбородок отвис сам собой. Теперь вид у него был такой, будто он больно прикусил себе язык. В следующее мгновение он снова взглянул на меня погасшими глазами, в уголках рта запузырилась кровь. Потом он упал на стол, чуть сбоку, словно его воспитание, независимо от того, что бы с ним ни случилось, не позволяло ему опрокинуть бокал или уронить тарелку.

Молодая дама закричала, приподнявшись со стула. Метрдотель и мужчина, сидевший за соседним столиком, бросились к ней. Они подняли актера со стола и положили на пол. Другой человек, который случайно оказался врачом, проводившим здесь отпуск, прибежал запыхавшись из бара с салатами. На бегу он поставил передо мной салатницу с кукурузой и какими-то зелеными и красными овощами и тут же опустился на колени рядом с актером. Еще мгновение, и он был уже занят тем, чему, очевидно, научился в медицинском институте. Одновременно с этим он властно отдавал приказы, чем снял груз ответственности с первого мужчины, который, быть может, тоже умел оказывать первую помощь. Но ничего не помогло. Актер так и не съел своего Ventaglio di frutta freska[23]23
  Веер из свежих фруктов (ит.).


[Закрыть]
.

Молодая женщина, согнувшись, стояла у стола и без конца теребила на груди салфетку из дамаста. Она больше не кричала, но я, сидевшая к ней ближе других, слышала, как она шептала: «Отец, отец!» и наконец одним прыжком оказалась рядом с телом, распростертым на полу.

К моему удивлению Фрида встала и подошла к ней. Обняв молодую женщину, она отвела ее в сторону настолько, чтобы та не мешала интенсивным попыткам оживить актера. Одна ее грудь окончательно вывалилась из платья. Испуганный розовый бутон столкнулся с действительностью. Схватив бретельку платья, Фрида быстро запихнула бутон на место, молодая женщина, скорее всего, этого даже не заметила.

Многие гости поднялись. Торжественно, словно находились на службе в церкви и должны были принять благословение. Мужчины в черном были похожи на бакланов, сидящих на морских скалах. Приподняв крылья, они тянули шеи в одном направлении. На лицах у женщин было такое выражение, как у людей, стоявших в толпе и старавшихся повернуть голову так, чтобы занять более выгодную позицию и, если возможно, лучше увидеть цель.

Вскоре многие с отсутствующим выражением лица начали поправлять цепочки и браслеты. Но очень тихо. Все, кроме нашей приятельницы в золотой парче. Она толкнула своего мужа и явно хотела заставить его спастись бегством. Чему он воспротивился, толкнув ее обратно на стул. Не агрессивно, а как будто бросил на место диванную подушку.

Люди притихли, словно ожидали вынесения пожизненного приговора. Никакого звона приборов или бокалов. Официанты не шаркали ногами по мраморным плитам пола. Они стояли кто где, как забытая мебель в заставленной комнате. Возле буфета, у колонны или у столика № 5.

Когда прошло достаточно времени и большинство гостей снова заняли свои места, послышалась сирена скорой помощи. Вызывающая, точно фанфары на открытии фестиваля современной музыки. И сразу же в залу ворвались четверо сосредоточенно-спокойных человека с носилками и медицинским снаряжением. Они действовали быстро. Связь между ними была похожа на решительный стук клавиатуры компьютера, когда все слова известны заранее.

Фрида с плачущей дочерью актера исчезла вслед за носилками. Хорошо, что хоть одна из нас оказалась практична и взяла на себя ответственность. Лица спасателей выражали не веру, а привычку, они почти беззвучно пробежали с нашим актером через высокую двустворчатую дверь в холл, мимо рождественских яслей – и дальше к звездам.

В ночь на первый день Рождества у меня поднялась температура. Вся дрожа, с кружащейся головой, я встала, чтобы надеть что-нибудь сухое. Ночную сорочку можно было выжать. Тело как будто расплылось, оно стало чужим и двигалось с большим трудом. Я чувствовала бессилие и мне почему-то было стыдно. Словно мою голову насадили на шест и швырнули тело в болото, чтобы оно там сгнило. Рана на месте отрубленной головы нестерпимо болела. А тело напомнило мне о давно выброшенной на берег медузе.

Я села на унитаз. Мне показалось, что кто-то подержал его на морозе, чтобы еще больше помучить меня. Но я все-таки посидела там, держа эту чужую голову на шесте, прислоненной к стенке. Пахло влажной штукатуркой. Или плесенью. И запах шел изнутри, из меня.

Наконец я вернулась в постель, заснула, и не могла помешать какому-то существу с лицом, скрытом капюшоном, проникнуть в мою душу. Я билась, пытаясь освободиться от этого человека в черном, который был не больше меня, но гораздо сильнее. Выносливее, и его руки обладали непонятной властью. Сперва я бессильно, как парализованная, сопротивлялась ему. Мне казалось, что на каждое движение у меня уходит по многу минут, часов, а может, даже дней или лет.

Там, во сне, я сказала себе, что этот незнакомец в плаще не опасен, хотя и внушает тревогу. Во сне можно такое сказать, как будто знаешь, что все это только сон, но не хочешь себе в этом признаться. Я успокаивала себя тем, что мне неприятно лишь то, что я не знаю, кто прячется под плащом. Голые фигуры двигались в клубах пара, помещение было похоже на душ тренировочного центра. Кое-кого из них я знала, но не могла вспомнить, кто они. Я не могу их узнать, потому что они голые, думала я, бродя там, прикрывшись полотенцем. Я хотела принять душ, но не могла найти краны, чтобы пустить воду.

Неожиданно в одной душевой кабине возникла фигура в черном плаще. Я видела лишь сверкающие глаза, но узнала их. Фрида! Она что-то скрывала под плащом. Мне хотелось узнать, что она скрывает, и я подошла ближе. Откинула плащ в сторону. Но там ничего не было. Пустота. От разочарования ко мне вернулись силы. Не ведая о том, я скрывала в себе вулкан. Теперь он вырвался на свободу. Я хлестала Фриду словами, которых сама не понимала. Мне хотелось, чтобы все происходило быстрее, поэтому я пустила в ход руки. Не двигаясь с места, Фрида сматывала в клубок бессвязный поток моих слов, пока не смотала его до конца.

– Выбор пал на меня, – сказала она.

Зима в Венеции

После завтрака мы устроились на краю бассейна. Я легла поудобней и вытянулась, чувствуя наслаждение во всем теле, пробуждавшее во мне чуть ли не укоры совести. Думаю, не у меня одной было такое чувство, больше, чем мне, оно было знакомо многим, расположившимся вокруг бассейна. Безусловно, это было здоровое чувство для человека, который, как и я, легко пришел к мысли, что роскошь ненормальна. Таким состояниям нельзя доверять.

Вообще-то я чувствовала это с первого дня, когда мы с Фридой приехали в Берлин. Мне казалось, что я в любую минуту могу проснуться в Осло на своем диване-кровати и обнаружить, что все было вымыслом. Или сном. Не знаю даже, пожалела ли бы я об этом.

Бред, вызванный высокой температурой, усилил предчувствие, что Фрида для меня опасна. Это было несправедливо, но отделаться от него я не могла. Я понимала, что рано или поздно нам придется расстаться. И чем раньше, тем лучше. Она одержала верх надо мной, не только определяя цель и маршрут нашей поездки, она путала мою рукопись и крала мои сюжеты, чтобы перекроить их на свой лад. У меня часто возникало чувство, что она пытается умалить мою роль и самой занять больше места.

Ведь все вместе – и поездка, и машина – была Фридина выдумка, думала я.

Она не хотела говорить ни о смерти актера, ни о том, как дочь отнеслась к его смерти, и уклонялась от ответов на мои вопросы. Это она-то, обвинившая меня, что я ничем с ней не делюсь! Я знала, что она ездила в больницу, и это все. Казалось, она наконец обрела что-то, что принадлежит только ей. И ей не хотелось, чтобы я использовала это в своей рукописи. Догадывалась я и том, что она недовольна собой. Возможно, она оплакивала актера, хотя и не знала его. С другой стороны, я была ее задушевной подругой. И к тому же я была больна!

– Она тяжело приняла его смерть? Его дочь? – пыталась я завязать разговор.

– А ты как думаешь? Она так плакала…

– Ты была там все время? Я хочу сказать, пока он…

– Он умер, когда упал головой на стол.

– Но ты не вернулась в наш номер. Где ты была?

– Санне! Если тебе непременно нужно в этом копаться и задавать мне вопросы, так спрашивай хотя бы о чем-нибудь существенном! Я немного побродила вокруг отеля. Вот и все. Драма уже закончилась. Я, например, считаю, что этому актеру очень повезло. Он умер, конечно, не под аплодисменты, но, по крайней мере, он в сочельник упал на сцене при открытом занавесе!

– У меня такое чувство, будто мне все приснилось. Этот актер… Он упал… так неожиданно…

– Приснилось? Да, пожалуй. Писатель видит сны, даже когда бодрствует. Почему бы не назвать это сном? Но, пожалуйста, не размазывай этот эпизод в своей рукописи. Актер не самое главное. Держись Франка. Он жив, и, кроме того, тебе известно о нем куда больше, чем об этом актере.

Вот опять. Фрида пытается хозяйничать в моей рукописи. И на этот раз я себе этого не придумала. Она мне внушает, что для моей книги главное, а что нет.

– Откуда ты знаешь, что для книги главное?

– Я вижу, что твоя влюбленность в умершего актера бесперспективна. Она только оттеснит Франка и ни на шаг не продвинет действие вперед.

– Но я не влюблена в него.

– Тем меньше у тебя причин писать о нем в своей книге. И что, между прочим, ты можешь написать о нем? Неужели ты действительно думаешь, что у тебя хватит воображения, чтобы писать о такой сложной личности?

Я промолчала. Хотя иногда молчать так же трудно, как находить нужные слова.

Я закрыла книгу, которую читала, – биографию Марселя Пруста. Я читала ее только потому, что у меня ушло несколько лет на то, чтобы прочитать «В поисках утраченного времени».

– В развитии своей личности ты должна преуспеть так же, как Сван. Только тогда ты отойдешь от Франка на нужное расстояние, – сказала Фрида.

– Что ты имеешь в виду?

– Свану понадобилось много лет, чтобы отделаться от своей воображаемой любви. До него наконец дошло, что он потратил годы жизни и даже был готов умереть ради женщины, к которой не испытывал никакой привязанности. Она не его тип. И тем не менее, он из лояльности заставлял себя делать вид, будто любит ее. Он даже испытал боль, когда она не ответила взаимностью на эту воображаемую любовь.

– Не надо так говорить, – шепотом попросила я.

– Сван освободился от этого чувства. И успокоился, поняв, что ведет себя глупо. Он вышел из этого душевного процесса и выздоровел. Тот Франк, которого ты себе придумала, не имеет ничего общего с настоящим Франком. Ты, слой за слоем, наложила на него свои ожидания. А теперь внушила себе, будто он тебя преследует. Хотя тебе ничего неизвестно о его намерениях. Ты просто придумала его себе, но придумала слишком поверхностно. Ты чересчур эгоцентрична, чтобы дать себе труд по-настоящему его узнать.

– Он в Осло, а я здесь.

– Жена Франка могла бы навести тебя на след. Она знает Франка со всех сторон.

– Знаешь что, хватит! – как можно строже сказала я.

– Ладно! Продолжай упражняться в мелочах, и без всяких там характеристик. Я была бы не против, если бы ты отказалась от Франка, так же как Сван отказался от той женщины. Жаль только, что мы потратили много усилий на то, чтобы ввести его в рукопись. Настоящие романтические персонажи никогда не сдаются! Если только ты их не убьешь. Если ты отодвинешь его в сторону или в дальнейшем откажешься упоминать о нем, он все равно будет вставать между тобой и следующим персонажем, о котором ты станешь писать!

Я начала собирать вещи в сумку. Переложила купальник в другое отделение, сунула книгу в боковой карман и задернула молнию.

– Помнишь, последний том Пруста, которым он завершает весь цикл? – послышался Фридин голос. – Помнишь, как он споткнулся на мостовой Парижа, направляясь на прием, на который не хотел идти? Как он, удержав равновесие, вспомнил, что однажды споткнулся на двух неровных мраморных плитках в баптистерии собора Святого Марка? Там он, споткнувшись, тоже удержал равновесие. И в Париже, много лет спустя, он обнаружил, как важна память о таких вещах. Это помогло ему постичь действительность литературы. Тайна – это не случай сам по себе, но узнавание момента и использование его для того, чтобы построить на нем целый мир. Или узнавание отдельных фрагментов, словно это фрагменты сна. Мы используем их, не сразу понимая их суть.

Я задумалась и потому не ответила.

Пожилой человек с волосами, завязанными конским хвостом, лежал в бассейне на ярко-зеленом пластмассовом матрасе, который тащил санитар. Он был похож на ребенка, которого купает мама. На его лице было написано удовольствие и блаженство. Так начинаем мы все, подумала я. Сперва мы покоимся в воде, надежно защищенные животом матери. Там начиналась жизнь всех нас. В том числе и моя. Может быть, там я была даже ближе к собственной жизни. Там, внутри. В бассейне моей неведомой матери.

Я закрыла глаза и слушала гул очистного сооружения и негромкий плеск, с которым тела рассекали поверхность воды. Когда волны достигали краев бассейна и переливались через них, плеск становился отчетливее. Я представила себе кровеносную систему своей матери. Спокойные, пульсирующие толчки. Меня окружала и хранила эта сложная сеть. Я плавала в материнской среде. Когда-то это была моя действительность, хотя никто, даже я сама, ее не видел.

Мы проехали, сколько могли, и припарковали машину на стоянке на берегу, там мы обнаружили, что паром недавно ушел. Но агенты пароходиков-такси были тут как тут. В грубоватой и в то же время льстивой форме они предложили нам свои услуги за круглую сумму. Мы стали для них легкой добычей, потому что не хотели тратить время на ожидание.

Венеция приближалась к нам, она была непохожа на все свои фотографии, и все-таки я узнала ее. Все оттенки терракотово-красного и охристого, белые фасады и зеленые ставни на окнах.

Нас высадили на берег возле паромной переправы на площади Святого Марка, которую словно вымостили живыми голубями. Мы с трудом пробрались через них. В последний момент они слегка взлетели, и мне показалось, будто кто-то на небесах трясет перьевую перину.

Чтобы избавиться от начавшегося у меня зуда, я стала искать истинную причину моего желания посетить этот собор. Я увидела мысленно безупречно одетого француза с утонченным бледным лицом – Марсель Пруст. И без того больной, он плохо себя чувствовал в этом влажном климате. Но, тем не менее, приехал сюда. Не исключено, что у него вдруг начался приступ удушья. Кашель застал его врасплох, он споткнулся. Чтобы много времени спустя снова споткнуться уже в Париже. Так уж устроен человек. Простое и редкое предчувствие счастья имеет трогательную способность к повторению. Надо только уметь его ощутить.

Мы перешли площадь и прошли под сводами здания с шестью башнями на фасаде. В середине возвышался Марк и ангелы, под сводами блестела мозаика. Мы вошли в храм вместе с длинной очередью туристов и местных жителей. И перед нами открылось пространство, где хватило места для всех.

Франка здесь прежде всего заинтересовала бы архитектура. Из-за того, что мне было интересно то, что он захотел бы увидеть в храме в первую очередь, я перестала разглядывать плитки, на которых, возможно, споткнулся Марсель Пруст. Неровных мраморных плиток здесь было достаточно. Я не могла не заметить разнообразие деталей и богатства предметов, привезенных в качестве военной добычи после разных побед. Но я отметила их только как предметы, которые могли вызвать во Франке раздражение из-за того, что он находится среди антиквариата, который нельзя пустить в оборот. Символы, восточная фантазия, насчитывающая шесть сотен лет, алтарь Богоматери с изображением Мадонны Никопейской, ставшей военной добычей в 1204 году. Одновременно собор обогатился четырьмя бронзовыми конями из Константинополя. Вора делают обстоятельства. История показывает, что женщины тоже не прочь обогатиться, я и сама так поступила. Катарина Корнаро, родившаяся в одной из самых благородных семей Венеции, вышла замуж за короля Кипра в 1489 году только затем, чтобы отравить его. В качестве королевы Кипра она все свое королевство подарила Венеции.

Никто не посмел бы сказать, что я отравила Франка, но, исходя из ложных посылок, я присвоила себе его капитал. Теперь я стояла перед алтарем Девы Марии в соборе Святого Марка и зажигала самые белые свечи, какие только могла найти. Одну за бассейн в чреве моей неведомой матери, одну за ребенка под грузовиком и одну за Франка.

– А за кого ты зажигаешь свечи? – шепотом спросила я у Фриды.

– За дочерей Франка и его обманутую жену, – ответила она.

Мы поднимались на мосты и гуляли по переулкам среди ларьков и продавцов масок, мимо пристаней для гондол, которых почти не было видно: в это время года, они все лежали на берегу. Наконец мы зашли в «Бар Гарри», который финансировал некий Гарри из Бостона, потому что ему не хватало в Венеции хорошего бара.

Маленький столик был зажат между другими столами, но нас это не смутило. Мы заказали какое-то горячее блюдо, не разобрав, что это такое. Рядом с нами, спиной к стене сидел худой темнокожий человек, склонив замкнутое лицо над сложенной газетой. Ловким движением он вытащил синюю шариковую ручку и раскрыл ею газету. Это движение было похоже на ритуал, позволявший ему быстро найти кроссворд. Я проследила за его взглядом и поняла, что он не заполняет каждую клеточку одной буквой, как это положено. Он писал целые слова и предложения, используя кроссворд исключительно как линованную бумагу.

Неожиданно я увидела, что Фрида тоже что-то записывает. Это было нечто новое. Обычно писала я. Я наклонилась, чтобы посмотреть, что там написано. В это время зазвонил ее телефон.

– Слушаю. Алло!

– Почему не вовремя? Нет, нисколько!

– Конечно, можешь. Я буду держать тебя в курсе. Нет, я не буду спрашивать. В порядке? Не говори глупостей, это замечательно! Все будет хорошо.

После этого Фрида долго слушала молча, и я снова пыталась задержать на чем-нибудь взгляд. Ни на чем определенном, просто на чем угодно. Когда она кончила разговаривать, мы некоторое время сидели, не шевелясь.

– Мы должны что-нибудь сделать для Аннемур, – решительно сказала Фрида.

Человеку с кроссвордом вдруг что-то пришло в голову. Он писал быстро-быстро. Переставал писать, кусал ручку, смотрел в пространство и снова писал. Иногда он испуганно оглядывался по сторонам, словно боялся, что мы ему помешаем.

– Почему? – спросила я.

– Она совсем убита.

Я почувствовала, как во мне закипает гнев. Не тот обычный гнев, который я прятала глубоко в сердце. А незнакомый, для которого во мне могло не хватить места. Он был рожден примитивным желанием голыми руками размазать Фриду по кофейному столику.

– Успокойся! Никто, кроме Аннемур, не знает, где мы находимся.

– И чем вызвана такая твоя забота? – натянуто спросила я.

– Франк опять загулял.

– Опять бега? Сколько он проиграл?

– Он почти не бывает дома. У него новая дама.

Я знала, что это неизбежно. Франк не способен на моногамию. А я сижу тут в Венеции! Я смотрела в свой бокал и чувствовала, что с сопением дышу через нос, не разжимая губ.

– Насрать мне на это, – сказала я, пользуясь вульгарным языком Фриды.

– Не сомневаюсь. Мне тоже. Но не Аннемур. Кроме того, ей кажется, что кредиторы Франка решили, будто она скрывает крупную сумму… Она чувствует угрозу. И совершенно убита. Не в состоянии даже позаботиться о детях. И вдобавок ко всему умер ее психиатр. Это серьезно.

Фрида словно переменила личину. Ведь до сих пор из нас двоих именно она все держала под контролем и не позволяла сбить себя с толку сентиментальной болтовней о жалости к ближнему Конечно, она была способна проникнуться сочувствием, но такое… это было на нее не похоже.

– Фрида, ты говоришь серьезно? Мы за нее не отвечаем. Ведь мы почти не знаем ее.

– Ну это как сказать…

– Что мы можем для нее сделать? Ты считаешь, что мы должны отдать ей деньги?

– Нет, дело не в этом. Но мы должны помочь ей скрыться. Она может приехать к нам. И она поможет тебе лучше понять Франка, – быстро сказала Фрида, словно боялась, что ей не хватит мужества.

– Ни за что! Это все глупости! – сказала я, словно была Фридой, ставившей меня на место.

– Это могло случиться, когда вы с Франком…

– Но не случилось. Я всегда была внимательна и нетребовательна. Я всегда кралась, как вор, считаясь с нею, с детьми и с Франком. Моей жизни не позавидуешь, скажу я тебе. Моя жизнь состояла из вечного ожидания, самоотречения, молчания и одиночества. Мы с тобой не виноваты, что он нашел себе подругу, которая, судя по всему, не желает стать невидимкой ради того, чтобы он мог и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Сам разберется. Что посеешь, то и пожнешь.

– Плохо не то, что он нашел новую подругу. Плохо, что те, кому он должен, считают, будто Аннемур… Они могут быть опасны, – уклончиво буркнула она.

Я заморгала, пытаясь понять, к чему она клонит.

– И ты хочешь, чтобы она вывела их на нас?

– Ладно, не будем больше об этом, – решительно сказала Фрида.

– Ты ей что-нибудь обещала? – спросила я.

– Разумеется, нет.

Я сказала себе, что я, видимо, чего-то не поняла, решив, будто она что-то обещала жене Франка. Мне стало легче. Но все-таки остался неприятный осадок, лишивший меня радости от прогулок по узким улочкам, мосту Риальто и вдоль мелких каналов. Из-за этого чувства гондолы стали казаться мне расфуфыренными монстрами, а маленькие магазинчики, торговавшие карнавальными масками, – смешными.

Фрида больше не заговаривала о жене Франка. Возвращаясь в Берлин, мы снова нашли дружеский тон.

В одном месте она, задумавшись, проехала на запретительный знак. Ничего страшного не случилось, однако это было необычно. Мы ехали по району с красивыми поместьями, окруженными похожими на парки садами. Но я не могла всем этим наслаждаться. Что-то между нами встало. Мы не могли открыто говорить о своей тревоге.

Чтобы, так сказать, вернуться на землю, я стала жалеть, что не купила маску, которую видела в одной витрине. Каждый, кто был в Венеции, обязан купить себе маску! Да, я злилась на Фриду, потому что не купила ту маску. Как будто она была в этом виновата.

И еще меня злило, что я не подала милостыню молодой матери с ребенком, сидевшей у какого-то моста. Невозможно подавать милостыню всем нищим на свете! Но нужно подавать тем, которые останутся в твоей памяти и лишат тебя покоя. Это я уже знала по себе. И если бы я дала ей какую-нибудь купюру, потому что мелочи у меня не было, это помогло бы мне чувствовать уважение к себе еще очень долго. От моего раздражения, вызванного телефонным разговором Фриды, пострадала нищенка.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю