Текст книги "Наследство Карны"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Глава 11

Дина устроила вечер и концерт для состоятельных людей Страндстедета. Вопреки своему правилу не смешивать дела и праздники, она объявила на вечере, что они с Вилфредом Олаисеном собираются расширить верфь и построить новый слип на ее участке рядом с канатной дорогой. Слип будет готов к следующей весне и даст новые рабочие места. И добавила, что чувствует себя увереннее с таким компаньоном, как председатель.

Редактор и телеграфист обратились в слух.

Дина умолчала о том, что Вилфред Олаисен взял новый заем под заклад своего дома, чтобы участвовать в этом строительстве.

Но управляющий банком знал об этом.

Это не помешало Олаисену быть героем вечера. Он встал, поблагодарил Дину за оказанное ему доверие и выразил уверенность, что их сотрудничество послужит всем на благо. Он владеет большей частью верфи, она – слипа.

– И было бы естественно соединить все вместе, – улыбнулся он.

Ханна и Вениамин избегали друг друга. Он давно научился понимать ее быстрые взгляды при встречах. В тот вечер она как будто не видела его.

Анна собиралась еще одну зиму заниматься с Карной, а там они решат, как быть дальше. У Карны было достаточно времени, чтобы играть, петь и биться в припадках до того, как ее отошлют из дома, чтобы она кем-то стала.

С капелланом она учила латынь. Это был добродушный человек, который делал только то, за что ему платили. Вениамин утверждал, что Карна знает уже куда больше, чем он сам в ее возрасте.

Но Карна не очень верила ему. Он говорил, не думая и не придавая значения словам. Порой Карне казалось, что он так добр и с ней, и с Анной только потому, что всегда думает о чем-то другом.

Бабушка и папа часто говорили о том, что правлению управы и комитету по здоровью следует сделать в Страндстедете. Иногда в этих разговорах принимала участие и Анна, ее интересовали дела школьного комитета.

Папа принимал в кабинете своих пациентов, плавал к больным на острова, ездил к ним по южной дороге или посещал какие-то собрания в «Гранде». Он редко рассказывал, что там было. Случалось, после таких встреч от него пахло сигарами и пуншем.

Политика. Это было новым словом в их жизни. За этим словом скрывалось все, что делалось за пределами докторского дома.

Анна много играла с Диной. Они устраивали открытые домашние концерты. Иногда в них участвовала и Карна. Но чаще она оставалась дома.

Однажды зимой Карна встретила на почте Ханну. С ней был ее младший сын. Он упал, ушибся, и она утешала его.

– Побудь с ним, пока я отлучусь по делу? – попросила Ханна, когда малыш успокоился.

Карна не сумела отказаться. Она посадила малыша на плечи и стала играть с ним в лошадку. Вскоре вернулась Ханна, и они вместе начали подниматься на холм.

У дома доктора Конрад не захотел отпускать Карну, и она повезла его дальше на санках.

Ханна молча шла за ними.

Столбы ворот у Олаисена чуть не доверху были занесены снегом, но дорожки аккуратно расчищены. У доктора дорожки расчищали не часто.

Анна забывала просить помощника пекаря убирать снег, и папа спокойно перепрыгивал через сугробы.

– Хочешь посмотреть, какое я шью платье? – предложила Ханна.

Карна неуверенно согласилась.

В доме было красиво. Сара приготовила им какао и все время улыбалась. Ханна тоже раза два улыбнулась.

И тогда кухня как будто освещалась солнцем.

Вскоре после того бабушка и Анна уехали на пароходе в Тромсё на скрипичный концерт. Карне пришлось остаться дома и заниматься.

Она быстро справилась с уроками и ждала папу. Дома было пусто и тихо, у служанки был выходной.

Карна зажгла фонарь и пошла к Ханне и Саре – она знала, что Олаисен с «Лебедем» ушел на север. С Олаисеном она предпочитала встречаться только в присутствии бабушки.

Было уже поздно, и шел густой снег. Шагов не было слышно. Все блестело, как шелк.

По старой привычке Карна пошла с черного хода. Она уже хотела постучать, как услыхала в сенях тихие голоса.

У нее забилось сердце. Голова налилась странной тяжестью. Не раздумывая, она сбежала с крыльца и спряталась за углом дома.

Через несколько минут из дома вышел папа. Он тоже воспользовался черным ходом.

Карна ждала, пока он скроется в темноте. Почему она спряталась за углом? Почему не подошла к нему, не взяла за руку и не пошла с ним домой? Почему не смогла заставить себя постучать к Ханне? Не важно, в парадную дверь или с черного хода.

Дома она тихо прошмыгнула в прихожую. Но папа услыхал, что она пришла, и позвал ее в гостиную.

– Где ты была так поздно?

– Гуляла, на улице так хорошо. – Она нехотя вошла в комнату.

– Ты не должна гулять одна в темноте.

Папа читал газету, но, заговорив с Карной, убрал ее. Он улыбался. Словно ничего особенного не произошло. Она невольно вспомнила все случаи, когда у него было такое же выражение лица в разговорах с ней или с Анной.

Она могла бы сказать ему, что пошла к Ханне посмотреть, что она шьет, и видела, как он вышел оттуда с черного хода. Почему с черного хода, могла бы спросить она.

Вместо этого она пожелала ему доброй ночи. И когда он по обыкновению подставил ей щеку, ей захотелось плакать. Она быстро коснулась губами его щеки.

Папа был не живой, он был как тряпичная кукла.

Печка была натоплена. Карну ждали «Дочери амтмана» [12]12
  Роман норвежского классика Юнаса Ли (1833–1905).


[Закрыть]и латынь. Но у нее не было желания прикасаться к книгам.

Она не сказала папе, где была и о чем думала. И потеряла его.

Вспоминая отдельные мелочи, голос, слова, взгляды, Карна поняла, что если папа и не лгал ей, то и говорил далеко не все.

И потому что она не могла больше употреблять те слова, которыми пользовалась в детстве, она ничего не знача. Только то, что знали все остальные. Даже когда они плыли вдвоем на лодке, он был уже чужой. Неужели потому, что она становится взрослой?

Она по чистой случайности узнала, что папа ходил к Олаисенам с черного хода, когда самого Олаисена не было дома. Анна верила этому человеку. Этот человек лечил больных и утешал людей, когда у них умирали близкие. Он был ее папой. И в то же время им не был.

Карна легла спать, не раздеваясь.

Она проснулась среди ночи. Ей приснилось то же самое. Это был не сон. Это были мысли о действительности. Те, которые она гнала от себя весь вечер. Сара уехала с мальчиками в Рейнснес. Она звала и Карну. Но ведь Карна не смогла поехать даже в Тромсё на скрипичный концерт.

Карна встала, зажгла лампу и растопила печку. Потом умылась холодной водой и надела шерстяную кофту. Было три часа ночи, и темнота пугала ее. Это было необычно.

Дрожа, она, не раздеваясь, залезла под перину и ждала, пока комната прогреется. И вдруг решилась: она должна поговорить с папой! Сейчас же, сию минуту. Пока не растеряла мужества.

Карна взяла лампу и пошла на цыпочках, чтобы не разбудить служанку. У дверей спальни она прислушалась. Потом осторожно постучала.

Ей никто не ответил. Она постучала еще раз. Никакого движения. Она нажала на ручку и вошла в комнату, подняв лампу повыше. Кровать была пуста. Папы в ней не было.

На столике в прихожей не было записки, которую он обычно оставлял, если его ночью вызывали к больному. К тому же она всегда просыпалась, если за папой приходил посланный.

Карна стояла в холодной темной прихожей со странным чувством – она мертвая. И стоит во весь рост в могиле.

Наконец ее мысли прояснились. Надо одеться, пойти к Олаисенам и привести его оттуда домой. Даже если после этого они все умрут.

Она вернулась к себе и подбросила в печку угля, не заботясь о том, что гремит дверцей. Потом села учить латинские глаголы.

Ее затошнило, но она старалась не обращать на это внимания. Старалась побороть тошноту. Схватив латинский учебник, она швырнула его в стену. Медленно, как листок бумаги, учебник упал на пол. Потом стало тихо.

Карна встала и подошла к печке. И услыхала папины шаги. Он крался, как вор. Она перестала дышать и исчезла.

Карна очнулась в кровати – папа натирал ей руку мазью. Значит, она упала на печку.

Потом ей стало больно. Вот и хорошо. По крайней мере, она знает, что именно у нее болит. Лицо было мокрым от слез.

– Карна, я здесь! Карна! Сейчас мазь подействует, и тебе станет легче. – Голос у папы был как раньше. Как в Рейнснесе, в лодке. Где угодно.

Ей захотелось вернуться в то время. Она зажмурилась, чтобы не видеть папу. Потому что не знала, хватит ли у нее сил ненавидеть его.

Он, как всегда, покачивал ее, прижав к себе. Боль почти прошла, но Карна не подала виду. Ведь пока она не подаст признаков жизни, он будет обнимать ее и произносить ее имя. Снова и снова.

Она решила открыть глаза лишь затем, чтобы не промахнуться, когда плюнет на него. Но, встретившись с ним глазами, она не смогла плюнуть.

– Ты не должна топить печку, пока все спят, – шепотом сказал он.

Она не спросила, почему он одет и почему у него в волосах снег. Ей удалось снова исчезнуть. Уплыть от него далеко за шхеры.

Наутро она чувствовала себя больной. Что-то случилось с окном. Оно само то открывалось, то закрывалось. Это Стине пыталась ей что-то сказать, но Карна ее не видела.

Пришел папа и сказал, что у нее высокая температура. Пока он был в комнате, окно оставалось закрытым, и Карне показалось, что в комнате пахнет Ханной.

Она через силу стерпела его объятие. Но когда он спросил, слышит ли она его, не смогла ответить ему.

Он сел рядом, и она поняла, что он останется с ней, если она не откликнется. Это было бы выше ее сил.

– Я здорова, – сердито сказала она.

– У тебя высокая температура, и ты плачешь.

– Нет. – Она плакала.

– Приятно было услышать твой голос, – весело сказал папа и улыбнулся.

Она снова закрыла глаза.

– Карна! Я должен присутствовать на собрании комитета по здоровью, но оно продлится недолго.

Она не ответила.

– Анна вернется из Тромсё после полудня. Но я приду задолго до этого. Кристине протопит печь. И накормит тебя. Тебе уже лучше, правда?

Она слышала, что он встал, и сжала губы.

– Правда? – повторил папа.

Он подул ей в шею. Прикосновение его губ было неприятно. Она увидела перед собой Ханну. Наверное, из-за этого запаха.

Анна вернулась, и все стало еще хуже, но в то же время и лучше. Она была весела, хотя и встревожилась из-за Карны. Сев на край кровати, она попыталась напоить Карну соком. Говорила она только о Тромсё. Анне там понравилось. В следующий раз они с Карной поедут вместе. Непременно.

Карна покачала головой:

– Я никуда не поеду.

– Что с тобой? – помолчав, спросила Анна.

– Разве ты не видишь, что я обожгла руку во время припадка?

– Вижу, но тебя огорчает что-то другое.

– Нет. – Карне было стыдно. Она стала папиной сообщницей. Солгала ради него.

Весь вечер Анна играла Мендельсона. Несколько раз она поднималась наверх к Карне и рассказывала о Тромсё – этот скрипач должен теперь приехать в Страндстедет!

Карна с забинтованной рукой лежала у себя в комнате. Боль была терпимой, но почему-то у нее все время текли слезы.

Окно снова начало открываться. Это была не Стине, а Ханна. С хищным видом она цеплялась за занавески, но влезть в комнату не могла.

Вот, значит, как выглядели эти библейские блудницы! Карне стало понятно, почему Олаисен бьет Ханну. По ней сразу видно, что она блудница, которую следует побить каменьями.

Лицо Ханны растеклось по темной поверхности окна. Из глазниц, носа и рта поползли змеи и черви. Она съежилась и наконец исчезла.

Но Карна слышала, как она царапается снаружи.

У Карны мелькнула мысль встать, подцепить Ханну совком для угля и бросить в огонь на вечные муки. Но эта мысль тут же исчезла.

На другой день в дверях появилась бабушка. Карна не заметила, как она вошла.

– Я слышала, ты нездорова? – весело спросила бабушка, бросила на кровать какой-то сверток и придвинула к кровати стул.

– Кто это тебе сказал?

– Твои старики.

Карна попыталась сесть.

– Они сказали, что во время припадка ты упала на печку, что у тебя высокая температура и плохое настроение. Но мы тебя вылечим!

Она достала кулек с камфарной карамелью и протянула Карне.

Карна положила в рот одну карамельку. Ощутив во рту приятный, кисловатый вкус, она заплакала.

Подождав немного, бабушка достала носовой платок; по ее словам, от лучшей кружевницы Вены, и протянула его Карне. Та громко высморкалась. Но платок не помог.

Бабушка положила руку ей на лоб и закатила глаза.

– Ледяной, – сказала она.

– Пусть бы он убил ее в следующий раз! – вырвалось у Карны прежде, чем она успела подумать.

– Кого?

– Ханну, эту блудницу!

Бабушка медленно встала, подошла к двери и открыла ее, словно собиралась уйти, но снова закрыла. Потом села возле кровати.

– Ты очень строга, – сказала бабушка.

– Она впускает чужих через черный ход, когда у нее никого нет дома. А Анна только и знает, что играть Мендельсона.

На бабушку будто подуло холодным ветром.

Карна перестала плакать.

– И кто же этот чужой? – поинтересовалась бабушка.

Карна испугалась, прежде всего бабушкиных глаз. И все же должна была сказать все как есть:

– Папа.

– Ты видела?

– Да.

Но она забыла сказать, что он не спал дома в своей кровати. А может, и не забыла. Но не сказала.

– Послушай, Карна, не надо сразу думать самое плохое. Только не говори про это Анне. Скажи папе, но не огорчай этим Анну!

– Ты хочешь, чтобы она единственная из всех ничего не знала? Разве это не ложь?..

– Вениамин сам скажет ей все, что нужно. Только не ты! Понимаешь?

– А если он ей солжет?

– А если ты что-то неправильно поняла? Ты можешь все только испортить. Обещай, что ничего ей не скажешь.

– Я не смогу долго притворяться, будто ничего не случилось. У меня не получится.

– А ты не притворяйся. Ты спроси у Вениамина, почему он ходил к Ханне через черный ход, когда Олаисена не было дома.

– А ЭТО МОЖНО?

– Это можно.

– А как мне это спросить?

– Так и спроси. Прямо и просто.

– А если он скажет, что я ошиблась?

Бабушка снова встала и быстро заходила по комнате. Наконец она остановилась возле кровати.

– В таком случае, Карна, ему придется несладко.

Они помолчали.

– Теперь ты встанешь? – спросила бабушка.

– Я вообще больше не встану.

– Тогда будешь мучиться, но ничего изменить не сможешь.

– Бабушка, о чем ты думаешь?

– Не только о приятном, поверь мне. Больше всего я думаю, что тебе нелегко становиться взрослой. Но довлеет дневи злоба его. А сейчас, если бы ты оделась, мы бы с тобой пошли в «Гранд». В гавани полно судов, и, думаю, еще сегодня выглянет солнце.

Карна высморкалась. И кивнула бабушке.

Анна удивилась, увидев их обеих в верхней одежде.

– Карна, ты хочешь выйти на улицу? Стоит ли? С высокой температурой?

– Все уже прошло. А температура у Карны не выше, чем у чайки, – сказала бабушка.

По дороге Карна спросила:

– Почему все так отвратительно?

– Когда все пройдет, ты будешь думать только о прекрасном.

– А что прекрасно?

– Творение Господа. Искусство. Музыка. Некоторые мысли. И слова.

– Но люди отвратительны.

– Не всегда.

– Думаешь, люди могут любить и не лгать друг другу?

Бабушка повернула к ней лицо:

– Не знаю. Мне кажется, могут. Но не жди, что они будут думать только о тебе. Каждый думает о себе. Даже те, кто тебя любит, не всегда смогут все рассказать тебе. Но это еще не ложь. Самое главное, чтобы было кого любить.

– Как это?

– Нужно научиться видеть любовь, когда она есть, и не дать ей уйти. Но если ей надо уйти, значит, надо, и тут уж ничего не поделаешь. Любви нужна свобода. Только так можно ее удержать.

– Ты дала ей свободу?

– Нет, я обошлась с ней так же, как ты с птенцами гаги.

– Почему? – почти не дыша, спросила Карна.

– Потому что он не хотел остаться.

– Но ведь ты сама сказала, что Аксель…

– Это не Аксель. Это было в молодости. Его звали Лео. Я думала, что он принадлежит только мне.

– А он не принадлежал тебе?

– Нет, он принадлежал себе, но я этого не понимала.

– И растоптала любовь?

– Да.

Карна вздохнула:

– Тебе ничего не оставалось, ведь он не хотел.

В глазах бабушки мелькнул смех. А может, слезы?

– Думаешь, и папа тоже?..

– Надеюсь, что твой папа умнее меня…

– А ты не можешь с ним поговорить?

– Ты его подозреваешь, ты и должна поговорить с ним.

– А ты его не подозреваешь?

– Я никогда его не подозреваю.

– Почему?

– Потому что меня не обижает то, что он делает.

– Разве тебе безразлична Анна?

– Нет, конечно. Но я не могу вмешиваться в их жизнь. Их жизнь принадлежит только им.

– Ты говоришь так, как будто ты чужая и не имеешь к нам отношения.

– Я имею к вам отношение. Ты, Карна, внешне такая хрупкая. Но это не важно, твой внутренний фундамент прочнее горной породы. У меня не так. И когда мой фундамент дает трещину, все обрушивается на самых близких.

Они вышли на Страндвейен. И тут выглянуло солнце. Его лучи упали на бабушкино лицо и не покинули его, пока они не вошли в гостиницу.

Обед был сущим наказанием. Карна не знала, куда деваться.

Анна была весела и без конца рассказывала о Тромсё. Она познакомилась там с некоей фру Андреа, вдовой кожевника, которая сдает комнаты молодым людям.

Папа буркнул, что жил у нее, когда учился в Тромсё в гимназии.

– Она готова сдать комнату Карне, хотя вообще предпочитает брать мальчиков. Говорит, что с ними меньше хлопот. – Анна засмеялась.

– Хватит, я не хочу о ней слышать! – Папа отложил нож с вилкой.

– Я согласна. С девочками больше…

– Карна не будет жить у нее!

– Почему? Она только что заново переклеила комнату. Получилось очень красиво…

– Хватит, Анна!

– Но почему, милый?

– Не будем больше говорить об этом!

– Она так ужасна? – спросила Анна.

Карна решила молчать, пока к ней не обратятся.

Папа сердито перевел взгляд с одной на другую.

Карна и Анна переглянулись. Потом Анна засмеялась:

– Она морила тебя голодом?

– Прекрати! Карна не будет жить там!

– Сказать по правде, я приложила немало усилий, чтобы найти эту комнату. Это рядом с женской гимназией, и хозяйка производит хорошее впечатление. Объясни, в чем дело. Я не понимаю.

Карна услышала только: «Объясни, в чем дело. Я не понимаю». Анна есть Анна. Если ей объяснить, в чем дело, она поверит.

– Она была… не была… Я хочу сказать, что на нее нельзя положиться! Вот и все.

Карна глубоко вздохнула. Картина в простенке между окнами висела криво. Но это было почти незаметно.

– На кого нельзя положиться? – Слова сами слетели у нее с губ.

Папа поднял глаза. Она заставила себя встретить его взгляд. Что-то тут было не так. Он странно пошевелил рукой. И смотрел не мигая. А потом вдруг глотнул, хотя во рту у него ничего не было. В складках на щеках лежали глубокие тени.

Анна что-то сказала, но ее голос не достиг Карны. Папа тоже что-то сказал. Но это не имело отношения к тому, о чем она спросила. И он все время смотрел на нее.

Карна первая не выдержала и опустила глаза.

Карна выучила урок по латыни и написала немецкое сочинение, заданное ей Анной. Но не стала читать «Дочерей амтмана». Книга была слишком грустная. А у нее и без того хватало огорчений.

Ей предстоял разговор с папой. Бабушка возложила это на нее. Когда от папы ушел последний больной, она постучала в дверь кабинета.

В кабинете пахло блевотиной.

Папа стоял у стеклянного шкафа спиной к двери.

– Карна? – удивился он, обернувшись к ней.

Она остановилась у двери, сложив руки.

– Я должна задать тебе один вопрос.

– Задавай.

– Ты сначала сядь.

– Это так серьезно? – Он засмеялся, но сел за стол. – Итак?

Карна тоже села. На стул для больных. Папино лицо казалось плоским. Она пыталась придумать какой-нибудь вопрос, чтобы не задать тот, ради которого она пришла. Но в голове было пусто. Кроме того единственного вопроса, в ней не было решительно ничего.

И вдруг она придумала! Придумала другой вопрос, но тем не менее о том же:

– Почему ты не видишь Анну?

Папа удивился. Неужели он удивился?

– Я не вижу Анну? Почему ты так решила?

Карна стала теребить бахрому на поясе. Машинально сплела из нее тугую косичку. Тонкие льняные нити резали ей пальцы, но она этого не замечала.

– Потому что я видела, как ты входил к Ханне через черный ход, – прошептала она.

Она не смотрела на него. Хотела дать ему время прийти в себя. Каждому нужно время, чтобы прийти в себя. Но когда тишина между ними стала уж слишком плотной, ей пришлось взглянуть на него.

– Ты шпионила за мной? – тихо спросил он.

– Нет. Я не стала проверять, ходил ли ты туда второй раз, когда ушел ночью из дома.

Она слышала, как он дышит. Потом он вынул ручку из чернильницы и положил ее в пенал. Провел рукой по волосам.

– Я был там второй раз, – спокойно сказал он.

Карна больше не видела его лица. Он плавал среди водорослей. Под водой. Он утонул. И с этим уже ничего нельзя было поделать.

– Почему тебя это интересует? – услыхала она его голос. Значит, он еще не совсем умер.

– Из-за Анны…

Папа стал бесцветным. Исчез.

– Я доктор, Карна.

– И ночью ты тоже доктор?

– И ночью тоже.

– И в ту ночь?

– Да.

– Чем же Ханна была больна?

– Этого я сказать не могу.

– Ты лжешь!

Все. Забрать эти слова назад было уже невозможно. Никогда.

– Карна…

– Ты злой! – Она заплакала и попыталась расплести косичку из красных льняных ниток. Но это не получилось, и она так дернула, что нитки оторвались.

– Ты сказала об этом Анне?

– Нет, бабушка сказала, что не надо.

– Ах, бабушка!..

Она ненавидела его за то, что у него исчезло лицо. Это означало, что она права. Почему он не придумал какого-нибудь объяснения, которому она могла бы поверить? Тогда бы она забыла об этом. И все стало бы как раньше.

– Ты должен сказать об этом Анне, – прошептала она.

– Мне нечего говорить Анне, – отрезал он.

– Скажи ей то, что сказал мне, тогда я перестану чувствовать себя обманщицей из-за того, что мне не разрешают говорить правду.

– В чем, собственно, ты обвиняешь своего отца? – спросил чужой голос.

Она не могла этого произнести. Не знала нужных слов. В Библии это называется блудом. Но как сказать такое слово родному отцу? Она могла бы прочитать ему то место из Библии, но сумка с Библией осталась в ее комнате.

И все, что Анна и Сара рассказывали ей о теле, о любви, о зачатии, о крови, которая будет идти из нее, пока она не станет старой, – все это обернулось лишь отвратительным вкусом во рту. Словно виновата во всем была она одна.

Папа протянул ей через стол носовой платок.

– Ты больше не должен ходить туда! Слышишь?

Сперва он как будто не понял ее слов. Потом подпер щеки руками и серьезно посмотрел на нее.

– Если кому-нибудь из Олаисенов понадобится доктор, мне придется пойти туда. И ты должна это понять.

– Они могут пригласить другого доктора.

– Могут, – согласился он, и у него снова появилось лицо.

Потом он наклонился к ней через стол.

– Ты ведь знаешь, что мы с Ханной давно знаем друг друга. Иногда ей бывает нужно поговорить со мной.

Слова были ненастоящие. Как скрежет железа на ветру.