Текст книги "Наследство Карны"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

По пути к двери он вспомнил о своем пальто, лежавшем на ее кровати. Но не спросил о нем. Она тоже не упомянула о нем. Неужели она позволит ему уйти без пальто?

Когда он взялся за ручку двери, она сказала как бы невзначай:

– А твое пальто?

– Что?

Она кивнула на спальню.

Он подождал, но она не собиралась принести ему пальто.

– Ах да, верно! – Он отпустил ручку двери.

Что это, месть или прежняя одержимость? Юхан не знал. Он сделал вид, что хочет забрать пальто, но подошел к ней. Обнял за талию и увлек за собой в спальню. Так человек ведет себя, только когда ему нечего терять.

Он застал ее врасплох. Она позволила увести себя. К пальто американского покроя с большим воротником. К шляпе.

В последний раз ими руководила она. Теперь – он. Он ощутил ее аромат. Не тот, который он помнил. Не такой откровенный. Более спокойный. Мир и дороги оставили свой след.

Она осторожно высвободилась из его рук. Положила руку ему на плечо и оттолкнула его. Не резко. Скорее намекая, что он стоит слишком близко. Когда она начала прибегать к намекам?

Он взял пальто и шляпу. Выходя из гостиной, раза два внимательно оглянулся.

– Красивая комната. Спасибо за угощение! Покойной ночи, Дина!

Вениамин встретил Сару на дороге. Удобный случай для разговора.

– Добрый день! – весело сказал он и пошел рядом. Взял у нее из рук корзинку и спросил, как она поживает.

Она была удивлена:

– Спасибо. Хорошо. Разве тебе в эту сторону?

– Я не спешу. А как дела у вас?

– Ханна почти не выходит из дома, значит, все в порядке, – ответила Сара. Но Вениамин уловил в ее голосе отчаяние.

– Что можно сделать? – тихо спросил он.

Мимо прошли несколько человек.

– Если уж Дина не могла спасти ее, то я и не знаю… Порой мне кажется, что она уже сдалась.

– А он?

– Потеряв верфь, он потерял и мужество. Но пока он хотя бы не трогает ее.

– Скажешь, если что-то случится?

– Да, если смогу улизнуть из дома. Теперь это бывает нечасто.

Он кивнул:

– А ты сама как?

– Что – я? Тоже не могу никуда пойти. Он и меня стережет. Если б ему немного повезло, он бы повеселел.

Вениамин остановился и отдал ей корзинку. И долго смотрел потом, как она, прихрамывая, поднимается по склону.

Анна написала письмо Ханне и Вилфреду Олаисену и отправила его по почте. Она пригласила их в Рейнснес на Иванов день. Будут только две их семьи. Пожалуйста! Карне и Педеру так тяжела эта семейная ссора. Хорошо, если бы до того Вилфред с Ханной пришли к ним в гости. Они бы провели вечер только вчетвером. Письмо было адресовано Вилфреду. Он на него не ответил.

Ханна почти не показывалась на людях. Продавщица и портниха были уволены. Шторы на окнах магазина не поднимались. В солнечные дни сквозь желтую вощеную ткань просвечивало объявление, приглашающее заказчиц. Теперь оно ничего не значило.

От прежнего Олаисена осталась лишь тень. Однако он продолжал посещать совещания в редакции газеты. Иногда приходил на пристань, чтобы встретить деловых знакомых. Но сам редко ездил куда-нибудь на своих судах. Люди полагали, что он устроил контору в одной из комнат своего дома.

Вениамин считал, что теперь Олаисен, не покидая дома, может всегда следить за Ханной. Слухи о том, что он бьет Ханну, прекратились. С другой стороны, и добрых слухов тоже не было. Люди обходили эту семью молчанием.

Зато их внимание обратилось на Юхана Грёнэльва, который, поездив по миру, вернулся домой.

Вениамин едва узнал Юхана. Юхан никогда не был таким. Это смущало Вениамина. Они, правда, переписывались, пока Вениамин жил в Копенгагене, но чтобы Юхан до такой степени забыл о своем духовном сане, что у него даже появилось чувство юмора!..

Анна, напротив, ничему не удивлялась. Появился человек, с которым она могла разговаривать. Сначала Вениамин обрадовался. Но когда он стал почти каждый день заставать в гостиной Анну, оживленно беседующую с Юханом, он признался себе, что это уже чересчур.

– Чувствуется, что этот человек покинул дом совсем молодым, – сказала однажды Анна после ухода гостя.

– В отличие от других, которые тоже вернулись домой? – насмешливо спросил Вениамин.

– Нет, я имела в виду совсем другое, – ответила Анна, наблюдая за ним.

– Понятно. Когда-то он был отвратительным моралистом.

– Трудно себе представить. Скорей всего, ты сам был слишком молод и чего-то не понимал.

– Может быть. Или он изменился в лучшую сторону, – безразлично сказал Вениамин.

Она промолчала.

– Хорошо, что он тебе нравится. – Вениамин погладил ее по щеке.

– А тебе нет?

– Сначала мне нужно кое в чем разобраться.

– В чем же?

– Не знаю.

– Оставь его в покое, пусть будет таким, какой есть.

– Хорошо, хорошо. – Вениамин встал.

– Он обещал, что пойдет к Олаисенам и передаст им привет от Стине и Фомы.

– Вот как?

– Что-то нужно делать.

– Ради кого?

– Ради их обоих. Ради детей. Они несчастны и отверженны.

– Олаисен и хотел быть отверженным.

– Никто этого не хочет, Вениамин.

– Ты права. Как обычно. – Поднимаясь по лестнице, он обнял ее.

Вениамин привык к их коротким разговорам и всегда старался закончить их полюбовно. Ради покоя в доме. Ему было небезразлично знать, что его ждет по возвращении домой.

Случалось, он ловил себя на мысли, что жизнь быстро проходит мимо. Но задумывался над этим недолго. Главное – не отстать от нее.

Анна всегда где-то витала. Даже когда они сидели в одной комнате. Тот случай, когда она выпрыгнула из окна, насторожил его. Но постепенно все забылось. Ежедневные дела. Будущее Карны. И в последнее время – Юхан.

И Ханна. И то, о чем знала Карна, – его посещение Ханны, о котором он так и не рассказал Анне. Иногда, когда они с Анной сидели у него в кабинете, он был почти готов открыться ей. Но вдруг она ему не поверит?

Боль со временем выветрилась. Вениамин чувствовал себя опустошенным из-за того, что не смел увидеться с Ханной. Однажды в светлую минуту он назвал свое поведение предательством. Но тут же отогнал прочь эту мысль. Он ничего не может сделать, не ухудшив ее положения!

Когда он понял, что Анна и в самом деле хочет поехать в Копенгаген, его первым порывом было поехать вместе с ней. Но что ему делать в Копенгагене? Жить летом в квартире своего тестя? Или у них на даче? Вместе с матерью Анны?

Нет, он только испортит Анне всю поездку. Или Анна тут совсем ни при чем? Может, ему просто хочется испытать, каково жить, не чувствуя на себе постоянно ее взгляд? Что бы там ни было, а он сказал ей: «Конечно, дорогая, ты должна поехать!»

Она пыталась уговорить его поехать вместе, но он нашел уважительные причины для отказа. Важное совещание в управе. Отчет комитета по здоровью. Предполагаемое строительство молочного завода в Страндстедете. И, наконец, то, что округ останется без врача.

Однажды зимой Вениамин с Анной поехали в Рейнснес проведать дом. На подоконнике стоял бокал из-под шампанского, забытый там с лета.

Анна отнесла бокал на кухню. Вымыла его и убрала в буфет. Теперь его уже нельзя было отличить от других бокалов, стоявших там рядами.

Вениамина преследовал вид этого забытого бокала. Даже когда они истопили печи и легли, он думал только о нем.

Они любили друг друга, им было хорошо вместе, и все-таки он продолжал думать о бокале.

Во что превратилась их совместная жизнь? Почему она напоминала ему содержимое бокала, который кто-то забыл в пустом доме? Когда шампанское вылили из бутылки, оно пенилось и играло. Постепенно содержимое превратилось в тепловатую воду. Золотистая жидкость испарялась все больше, и наконец бокал с высохшими остатками шампанского покрылся пылью. Лишь полоска по краям бокала да немного гущи на дне напоминали о том, что было когда-то.

Вениамин не мог доверять даже страсти. Иногда, встречая глаза Анны, он читал в них вызов. Как в тот раз, когда она прыгнула в снег.

Как он поступил тогда? Просто ушел. К серой жизни серых людей. Куда, черт возьми, подевалась страсть?

Или права была Анна, когда в кабинете при Карне и Дине сказала, что он делит любовь на порции? Не это ли рикошетом ударило по нему самому?

В нем остался только председатель. Он заставлял себя играть свою роль. Роль человека, на которого все смотрели снизу вверх, к чьим словам прислушивались. Кому верили.

Карна не понимала, как ей следует относиться к Юхану. Он появился неожиданно. Значит, так же неожиданно и уедет. Как Аксель.

Она вспоминала, что еще до приезда Юхана папа говорил о нем с надменностью или раздражением. От бабушки она о Юхане не слышала никогда. Она была вынуждена признаться, что устоять перед Юханом трудно. Хотя папа и относился к нему сдержанно. Может, сдержанность папы вызвана тем, что на самом деле они не братья? Что сыновьями Иакова они считались только в церковных книгах?

Но Анне, безусловно, Юхан нравился. В первый же раз, когда они встретились с ним у бабушки, она пригласила его к ним на обед и играла для него на рояле. Бабушка как ни в чем не бывало наблюдала за этой встречей. Это удивило Карну. Она спросила у бабушки, долго ли Юхан пробудет в Страндстедете, и бабушка ответила, что он хочет немного пожить в Рейнснесе.

– Один? – удивилась Карна.

– Да, отшельником, – ответила бабушка, и, по-видимому, она не шутила.

Но в то время мысли Карны были заняты другим. Они с Педером не расстанутся, они оба поедут в Берген! Он будет практиковаться на верфи Георгов, а она – учиться в гимназии.

Бабушка говорила, что по воскресеньям они смогут гулять по бергенским набережным. Но Карна не должна забывать о приличиях, а то ее отправят домой. В Бергене не принято, чтобы молодые девушки вели себя так вольно, как в Страндстедете.

А если ее отправят домой, Педер останется там один. Ведь он должен научиться строить суда на бабушкиной верфи.

Педер был единственный, о ком стоило думать.

Через две недели после приезда Юхана бабушка отправила в Рейнснес двух служанок. Шторы, занавески, покрывала, весь дом и надворные постройки должны быть вымыты и приведены в жилой вид.

– Он должен вернуться домой, – сказала бабушка.

Сам Юхан говорил, что едет в монастырь. Но он не прочь, чтобы они приехали к нему. Все вместе, одновременно! Если им удастся это устроить.

Анна обещала приехать в Рейнснес до своей поездки в Копенгаген. Они уже давно не собирались в Рейнснесе все вместе. Ее радовала эта предстоящая встреча.

Они заговорили об Олаисене. Анна спросила у Юхана, как им победить вражду. Ведь Ханна тоже часть Рейнснеса.

– Ты согласен, Вениамин? – спросила она.

– Конечно, – ответил папа. Вид у него был обычный. И все-таки Карна насторожилась.

За день до отъезда Юхана в Рейнснес Дина устроила обед в его честь. Карна спросила, нельзя ли пригласить на обед и Педера.

– В другой раз, – ответила бабушка. Она явно что-то задумала.

– Почему нет? – умоляюще спросила Карна.

– Лучше избавить его от наших разговоров о его брате, – ответила бабушка.

И вопрос был решен.

После обеда, когда они расположились в бабушкиной гостиной, бабушка и в самом деле заговорила о семье Олаисена.

– Юхан обо всем договорился, Анна! Ему удалось уговорить Вилфреда и Ханну приехать в Рейнснес. Они обещали.

Анна обрадовалась. А папа как будто даже не понял, о чем шла речь. Он налил коньяк только себе.

– Как это тебе удалось? – поинтересовалась Анна.

– Это оказалось совсем нетрудно. Я пригласил их приехать в Рейнснес, вот и все.

– А ты сказал, что мы тоже там будем? – спросила Карна.

– Да.

– А о чем вы говорили до того? – Анна не могла сдержать любопытства.

– До того я долго рассказывал им про Стине с Фомой и про Америку. Сказал, что Исаак вырос, – теперь он красивый молодой человек. Потом посокрушался, что меня немного пугает предстоящее одиночество в Рейнснесе и что я буду рад гостям. Что жду вас на Иванов день, но что места там хватит всем. Признаюсь, я не подал вида, что знаю о вашей вражде.

– Похоже, тебе помогал Господь! – сказал папа. В его голосе звучало подозрение.

– Может, и так. Но эта помощь не хуже любой другой, – улыбнулся Юхан.

– Нужно постараться, чтобы все прошло тихо и мирно. У нас не будет другой возможности наладить с ними отношения, – сказала бабушка.

– Ты понял, что за человек Олаисен? О чем он думает? – спросила Анна.

– Олаисен… Не знаю, каким он был раньше, но сейчас это сломленный человек. Хотя, наверное, это неудивительно? – Юхан оглядел всех.

– Ты рассказала Юхану, с чего все началось? – спросил папа у бабушки.

– Нет, я хотела, чтобы он познакомился с Вилфредом, не имея о нем предвзятого мнения и не зная, в чем его обвиняют. И оказалась права. Это подействовало.

– Ну хорошо, задание выполнено. Так в, чем же его обвиняют? – спросил Юхан.

Все молчали.

– Олаисен бьет Ханну, – сказала наконец Анна.

– Почему?

– Ну, например, разозлился, что Дина вышла из их общего дела и он разорился. Или что я получил большинство голосов и стал председателем управы, – быстро сказал папа.

Юхан задумался, но промолчал.

– Не ждите, что Олаисен забыл про это, хотя он и подружился с Юханом, – напомнила Карна.

– В этом году Иванов день задаст нам задачку, – сухо, как он умел, сказал папа.

– Обойдется, только не надо все время об этом думать, – заметила Анна.

– Попробуем. И у всех будет возможность сбежать оттуда, – сказала бабушка и погасила сигару.

Анна перед сном расчесывала волосы. Вениамин уже лег и смотрел на нее.

– Как ты думаешь, Юхан приехал, чтобы вернуть себе Рейнснес? – спросила Анна, глядя на него в зеркало.

– Кто знает? Вообще он не может ничего требовать. Он уже получил свою долю наследства.

– Думаю, Юхан не из тех, кто умеет что-либо требовать. На такого он не похож.

– Всякое бывает, если речь идет о наследстве.

– Как ты поступишь в этом случае?

– Предложу ему мировую. Но отказаться от наследства Карны я не могу.

– Думаешь, она когда-нибудь захочет возродить Рейнснес?

– Трудно себе это представить.

– Тогда почему не передать его Юхану, если он захочет?

– Об этом ему придется поговорить с Карной, когда она достигнет совершеннолетия, – сухо ответил Вениамин.

– Ты не сердишься, что я заговорила об этом?

– Нет, но я устал от всех ссор.

– Мы едем в Рейнснес на Иванов день, как раз чтобы уладить ссору!

– Я бы хотел поехать туда только с тобой. Ты и я!

– Ты серьезно?

– Да.

Она отложила щетку и подошла к кровати.

– Поедем сейчас! – прошептала она и сунула руки ему под рубашку.

Он засмеялся и стянул с себя рубашку. И сразу почувствовал, как налился тяжелым желанием. Добрым тяжелым желанием.

Глава 17

Юхан увидел лодку задолго до того, как она подошла к берегу, и успел встретить ее у воды.

– Ты ловко управляешься с парусом, – с восхищением сказал он.

– С парусом – как с любовью. Стоит один раз испытать, что значит идти под парусом, и уже никогда этого не забудешь.

Она спрыгнула на берег.

Они вместе подложили под лодку катки. Не каждый день в Рейнснес приходили лодки.

– Ты одна?

– Ты дал понять, что хочешь этого.

Она расправила плечи, уперлась руками в бока и запрокинула голову назад. Словно показывая себя.

Платок упал на плечи. Темные волосы с сединой шевелились вокруг лица.

Он тоже выпрямился и смотрел на нее. Словно не понял значения ее слов и потому ждал объяснений.

– Я вижу, ветер был попутный. – Он засмеялся.

– Да, и не слабый. Но у меня устала спина. – Она снова расправила плечи.

– Чем ты тут занимаешься? – спросила она, поднимаясь к дому. Они вместе несли ее плетеную корзину.

– Читал. Писал.

Она удовлетворилась ответом и больше не спрашивала. На полпути она остановилась. Выглянуло солнце. Она подняла к солнцу лицо и закрыла глаза.

– А как жизнь в твоем монастыре? Все в порядке?

– По-разному. – Он засмеялся.

Трава в том году выросла небывалая. Арендатор жил в своей усадьбе дальше в проливе. Хлев стоял пустой, и до сенокоса было еще далеко. Во время сенокоса приезжие косцы жили в доме для работников. Зимой сено увозили отсюда на санях.

Дина сказала, что любила осенью подниматься на сеновал и прыгать в сено. В последний раз она прыгала в прошлом году вместе с Карной. Конечно, теперь, как и раньше, это не разрешалось. Они с Карной возвращались домой, давясь от смеха. И не отвечали, когда у них спрашивали, где они были. Их тайна пахла высушенным на солнце сеном.

Они остановились посреди двора и огляделись. Юхан улыбался, Дина была серьезна. На обоих действовала царившая здесь заброшенность. Причалы с пакгаузами на берегу, жилой дом, хлев, другие дома, маленькие и побольше. Аллея, одичавший сад. Безжизненная голубятня.

– Что ты почувствовал, вернувшись сюда?

– Радость. Все покрашено, образцовый порядок. Я нашел косу, оселок и выкосил траву вокруг дома. В Рейнснесе я никогда не косил, а вот в Америке…

Узкая выкошенная полоска окружала дом и спускалась к берегу. Посыпанная гравием дорожка заросла травой.

– Я так и не научился ходить под парусом, – вдруг сказал он.

– Это незабываемое чувство свободы! Повелевать ветром! Но плавать в ненастье я не решаюсь.

– А ты пробовала? – спросил он.

– Даже не знаю, что тебе сказать. – Она быстро взглянула на него.

– Не слишком ли накладно держать Рейнснес в таком порядке, если тут никто не живет? – спросил он, когда они вошли в дом.

– Нет, ведь я приезжаю сюда.

Комнаты казались пустыми. Им не хватало чада, запаха пищи и сигар. Запаха людей. В кухне тоже царила пустота. Хотя Юхан обосновался именно в ней. Он принес туда удобное кресло из гостиной и поставил его у плиты.

Маленькой чугунной печке, которая топилась хворостом и щепками, было не под силу вернуть дому жилой дух. Полки пахли зеленым мылом, шкафы с бельем наверху в коридоре – лавандой и шариками от моли. В залу Юхан старался не заходить. Там обитало слишком много призраков.

Они с Диной, словно прислуга, пили кофе за кухонным столом.

– Здесь, в Рейнснесе, мы все мертвые, – сказал Дина, обводя глазами кухню.

Он поднял на нее глаза, но промолчал. Они вообще почти не разговаривали. Она прошла по всем комнатам. Все осмотрела, не выдавая своих мыслей и чувств. Он держался поодаль. Потом позвал ее пить кофе.

Дина подняла голову и прислушалась. Среди криков чаек различила крик кулика-сороки. Казалось, кто-то угрожает его недавно вылупившимся птенцам. Потом она отрезала кусок вяленой оленины и протянула ему через стол на кончике ножа. Он взял оленину. Свой кусок она положила в кофе.

– У кого ты этому научилась? – спросил он.

– У Стине.

– Ты и в Берлине так делала?

– Нет. В каждом месте свои обычаи.

Юхан равнодушно жевал темное жесткое мясо.

– Тебе не нравится?

– Не очень.

– А зачем же ты его ешь?

Он перестал жевать. Потом зажевал снова.

– Потому что его мне дала ты.

Она встала, взяла ключи от погреба и подняла западню.

– Что тебе там нужно?

– Хочу посмотреть, не осталось ли там вина.

– Давай я посмотрю!

– Нет, я хочу сама!

Он слушал, как она возится в темноте. Потом решил, что прошло уже достаточно времени, глянул вниз и окликнул ее. Она не ответила, и он спустился в погреб.

Здесь пахло проросшим картофелем, бочками с солониной, консервированными ягодами и плесенью. Кадушками со старой солью. Мхом и старым деревом. Или? Да, солеными водорослями и семенами.

Дина стояла перед винными полками и не слышала его. Он поднял фонарь, который она поставила на бочку. Погреб был не пустой, но и далеко не полный, как когда-то. Юхан помнил его другим.

В детстве он боялся погреба. И хотел рассказать ей об этом в ответ на ее рассказ о том, как она прыгала в сено… Но ее зловещая тень на стене удержала его.

Дина читала этикетки на бутылках. Выбрав две бутылки, она поставила их на пустую полку и заперла сетчатую дверцу.

Юхан поставил фонарь обратно на бочку и схватил одну из бутылок. Потом поднял голову и встретился с ней глазами. Она смотрела на него с вызовом. И с вопросом.

– Здесь есть три бутылки сотерна и несколько бутылок сен-жульена и рейнское. А это бутылка красного, но я не могу разобрать этикетку. Выпьем?

Разве мог он забыть этот презрительный взгляд?

Они мерили друг друга глазами. Потом оба протянули руки, чтобы взять бутылку. Ее рука коснулась его, и он выронил бутылку на каменный пол. Вино и осколки брызнули во все стороны.

Воцарилась тишина. Слышалось только их дыхание. Их тени, как тролли, шевелились на сводах погреба.

– Тебя не задело? – шепотом спросил он. Но эхо ждало здесь слов не одну сотню лет.

– Ты в порядке? – повторил он.

Она не ответила.

Он подошел к ней. Прижал ее к холодной каменной стене. Его охватило чувство, похожее на торжество. Все подчинялось его воле. Она и не знала, что у него есть воля. До сих пор не знала.

Он все время ждал этого. А она? Понимала ли она, что Юхан Грёнэльв вернулся в Нурланд не для того, чтобы взглянуть на не доставшуюся ему отцовскую усадьбу? Что вернулся не пастор, надеявшийся получить подачку от жены своего отца?

Она не двигалась. Выжидала. Словно прикидывала выигрыш и проигрыш. Потом обхватила руками его шею и притянула его к себе.

Юхан испытан освобождение. Победу. Не над ней, но над пастором. Он нашел ее губы. Руки его скользили по ее телу с жадностью, какой он в себе даже не подозревал. Ее платье расползлось, словно было сшито из паутины. Обнажилась «грудь.

Их тени сплелись. Они двигались, то вырастая, то уменьшаясь.

Юхан поднял ее на бочку, стоявшую у стены.

Он чувствовал в себе необузданную силу. Это была не месть и не реванш. Только удары сердца. Тяжелые, беспомощные толчки. И стоны! Сдерживаемые, громкие, приносящие облегчение. Желать жену отца своего! Он хотел этого, достиг и теперь наслаждался этим.

Потом его руки еще долго дрожали, ощущение ее кожи было как ласка. Все в порядке. Он вернулся домой.

Они поели холодного жаркого, которое Дина привезла с собой. Соус не грели. Не получилось. Дина не могла стоять и смотреть в кастрюлю. О картошке никто из них даже не вспомнил. От них еще пахло погребом. И они выпили почти две бутылки вина.

Было очень светло. Черт бы побрал этот июнь в Нурланде, подумала Дина. Или это подумал Юхан?

Сначала они расположились в столовой. Но там было слишком пусто. Кончилось все столом на кухне.

Юхан смеялся. Этот серьезный человек, поездивший по свету, научился смеяться. Он отрезал толстый кусок мяса и протянул Дине. Они ели, облизывая пальцы.

Лиф ее платья был раскрыт. После погреба пуговиц на нем не осталось. Его глаза были прикованы к ее груди.

– Я никогда не знала тебя, – заметила она.

– Я тоже.

– Когда ты стал таким?

Он задумался.

– Когда понял, что умру, не позволив себе ничего испытать.

Она не спускала с него глаз.

– Я думала, что внушаю тебе отвращение. Ведь я была грешница! Помнишь?

– В таком случае, именно это и сдерживало меня. Я так боялся всего, что скажут люди. Думал, что это видно. Страсть… Я не понимал, что страсть и любовь могут быть одним и тем же.

– А могут? – спросила она.

Юхан внимательно посмотрел на нее:

– Я бы хотел, чтоб мы думали одинаково. – Он отложил мясо и схватил ее руку. – А ты как смотришь на это?

– Думаешь, из меня получилась бы пасторша?

– Да! Если бы Иаков не…

В ее глазах мелькнуло грустное недоверие.

– Нет, Юхан, я бы погубила тебя, – проговорила она еле слышно.

– Почему?

– Так мне суждено.

Они сидели в креслах в курительной. Дина пускала к потолку колечки дыма. Юхан рассказывал про Америку. О Фоме и Стине. Они много трудились, но им там нравилось.

– Стине еще в молодости мечтала об Америке, – заметила Дина.

– Это твое возвращение в Рейнснес заставило их уехать?

Она взглянула на него и насторожилась.

– Почему это могло заставить их уехать? – спокойно спросила она.

– Не знаю. Но когда-то давно… Ведь между тобой и Фомой что-то было?

Она ушла на кухню и принесла графин воды и стакан. Стоя к нему спиной, большими глотками выпила воду. Все время она держала в руке сигару.

– Вяленое мясо было очень соленое.

Наконец она села и с вызовом посмотрела на него, словно он был в чем-то виноват.

– Между вами что-то было?

– Очень давно. Но это еще не причина для отъезда в Америку.

– Расскажешь?

Она покачала головой.

– Здесь не хватает пианино. – Дина встала. Вышла в гостиную и прошлась по ней. Половицы отозвались скрипом на ее шаги.

– Я думал, мы теперь сможем говорить откровенно! – крикнул он ей.

Но она ушла на кухню и начала чем-то греметь там.

Ну ладно, подумал он. До этого мы добрались, но не дальше.

Он вышел из дому. Пошел по тропинке к озерку, ветер дул ему в лицо. Не дойдя до него, он услышал, что Дина идет за ним. Он обернулся и подождал ее.

На Дине была старая волчья шуба. Она волочилась по земле, оставляя примятый след на склоне, поросшем арникой и щавелем. Он невольно засмеялся.

И продолжал смеяться, когда она, задохнувшись, остановилась перед ним.

– Мороза все-таки нет.

– Иди сюда! – Она схватила его за руку и попыталась вместе с ним завернуться в шубу. Они упали на траву. Она выскользнула из рукавов шубы и накрыла ею их обоих. Они лежали и смотрели на бегущие облака.

И он отправился на небеса к ослепительному июньскому свету. Под волчьей шубой!

Неуверенно, то и дело замолкая, Дина начала рассказывать, как она жила в Рейнснесе после отъезда Юхана в Копенгаген. О Ертрюд, которая приходила к ней в пакгауз Андреаса. О том, как ей не хватало Лорка и как она ждала письма от Юхана. Как бегала к флагштоку. О бешеной скачке на Вороном. Об Иакове. Она рассказывала ему об Иакове, словно Юхан не знал его. И уж тем более не был его сыном. Коротко помянула и о вдове в Страндстедете.

– Какой негодяй! – горько заметил Юхан.

– Кто? – Она повернулась к нему. На фоне света она казалась Юхану черной.

– Мой отец. Иаков!

– Ах, он!

– Бабник!

Дина покачала головой, не спуская с него глаз.

– Тс-с-с! – Она прислушалась.

Он тоже прислушался. Что она услыхала? Плеск весел? Лодку у берега?

– Он еще здесь. Он приехал сюда за мной. Он преследует меня всю жизнь. В Берлине он одно время исчез. Но сейчас он здесь. Ты его чувствуешь?

– Нет! – Юхан обнял ее. От нее пахло шариками от моли. Из-за шубы. Пахло старым, ушедшим временем. Они помолчали.

– Жаль, что я не написал тебе из Копенгагена! – вдруг сказал он.

– Я думала, ты испытываешь ко мне отвращение.

– Я питал отвращение к себе. И к отцу. Он не пропускал ни одной юбки, ни одной служанки. И не считался с тем, что я уже большой и все понимаю. Мама мирилась с этим. Но вот ее не стало. И тогда он привез домой девочку. Ты была ребенком, который лазил по деревьям! Помнишь вашу свадьбу? Я был готов провалиться сквозь землю от стыда. За него, за себя. Больше за себя. А помнишь вечер перед моим отъездом? Беседку? И как мы с тобой купались в заводи? Я всю жизнь хранил воспоминание об этом.

– А помнишь, как тебе было страшно? Как раз в этом месте. В ночь перед твоим отъездом в Копенгаген.

– Я боялся. Я вообще был трусом. Мне следовало рассказать тебе о своей страсти.

– Ты был такой юный. А я… я никогда не была юной…

– Когда же я приехал из Копенгагена… ты видела только русского. Я тогда понял, что я сын Иакова. Русский все поставил на свои места, назвав нас мачехой и пасынком. Помнишь?

– Да.

– Ты видела только русского?

– Я видела только его, – ответила Дина и схватила его руку…

Солнце склонялось к шхерам и посылало им снопы лучей.

– Он умер страшной смертью?

Она отвернулась, и он перестал спрашивать.

И вдруг услыхал ее голос:

– Это я убила его.

Конечно, он ослышался.

– Тебе холодно? – спросил он.

– Из охотничьего ружья…

Юхан сел, его охватило странное чувство. Удары сердца он ощущал на губах. Ему было холодно. Ее лицо в волчьей шубе. От холода его стало трясти.

– Ты? – выдохнул он.

– Да, – просто ответила она.

Он сидел и, приставив к глазам ладонь, смотрел вдаль.

– Ты понял, что я сказала?

– Да, – хрипло ответил он. И спросил: – Почему?

– Я думала, что это единственный способ… удержать его навсегда…

Юхан снова лег рядом с ней.

– Ты ничего не скажешь мне? Даже пастор ничего не скажет? – В ее голосе послышались нотки старого презрения.

– Ничего, кроме того, что я храню обет молчания.

– Ты не осуждаешь меня?

Он повернулся к ней.

– Нет, – твердо сказал он. – Мне не за что осуждать тебя. Но я хотел бы, чтобы твоя душа обрела покой. И примирилась с Господом.

– А твоя душа обрела покой? Ты примирился с Господом?

– Да. В тот день, когда я перестал быть лживым и трусливым пастором, я обрел покой.

– Кто она была? – быстро спросила Дина.

– Индианка. Она переходила от одного белого мужчины к другому. Чтобы выжить. Я не знал более чистого существа… И я был слишком труслив, чтобы сказать кому-нибудь, что она принадлежит мне.

– Что с ней случилось?..

– Однажды в трактире, где она служила, все перепились. Их было семеро… Обычные мужики. У них были семьи и… Если б я сказал им, что она моя, они бы ее не тронули. Из уважения к пастору… Она защищалась…

– И что?

– Я нашел ее потом…

– Поэтому ты перестал быть пастором?

– Да. Я не мог простить их. Ни сам, ни от имени Бога.

– Тогда ты не сможешь простить и меня?

Он задумался.

– Как ни странно, но простить тебя я могу. И сам, и от имени Бога. Если ты попросишь меня об этом.

– Но если бы я была одним из тех мужчин?

– Ты не могла бы…

– Но если б это был не Лео, а твой отец? Что тогда? Смог бы ты тогда простить меня?

Он не шелохнулся.

– Мне не нравится этот разговор. Но я смог бы простить тебя. Потому что ты – это ты.