Текст книги "Наследство Карны"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 32 страниц)

Глава 7

Бабушка устроила у себя музыкальный семейный обед, как она это называла. Было промозглое майское воскресенье.

На берега фьорда обрушился град, и грязный снег, которому давно полагалось растаять, покрылся тонким слоем сверкающих градин.

Обеды у бабушки всегда были вкусные. В уютной столовой не было никого, кроме них. Снаружи на ручке двери висела табличка: «Закрыто для частного вечера».

Карне нравилась эта большая комната с пустыми столами и роялем в одном конце. Теперь она уже играла на нем. Правда, еще не так хорошо, как Анна. У бабушки было так просторно! Почти как в Рейнснесе. И когда она вешала на дверь эту табличку, вся столовая была только в их распоряжении.

За десертом Анна рассказывала про школу. Когда она замолчала, бабушка мягко сказала:

– Кстати, пока не забыла… Со следующим пароходом приедет Аксель.

Анна поднесла было ко рту ложечку с морошкой. Теперь она положила морошку обратно в розетку. Слишком спокойно.

– Вот это новость! – сказала она.

Папа звякнул ложечкой.

– Аксель? Сюда? – спросил он, не глядя на бабушку.

Карна поняла, что это не самая хорошая новость. У нее вспотели ладони.

– Кто это? – спросила она, переводя взгляд с одного на другого.

– Наш знакомый из Копенгагена, – ответила Анна.

– И чьим же гостем он будет? – спросил папа таким тоном, словно разговаривал с Олаисеном.

– Гостем «Гранда», конечно, – улыбнувшись, ответила бабушка.

– Это прилично?

Карна подумала, что не помнит, чтобы папа когда-нибудь справлялся о приличиях.

Бабушкино лицо покрылось морщинками, как будто папа сказал что-то смешное.

– По-моему, ты забыл, как вы с Акселем развлекались, будучи студентами. Тогда вас не очень беспокоили буржуазные приличия. Но вообще он будет жить в «Гранд Отеле», как всякий приезжий.

Карна почувствовала на себе быстрый взгляд папы. Ему не нравилось, что она слушает этот разговор.

– Мы теперь обычные буржуа. – Анна улыбнулась и наклонилась к папе, будто хотела его утешить.

– А кто он? – спросила Карна.

Анна и папа переглянулись.

– Наш общий друг, – ответила бабушка. – Сперва он был другом Анны. Потом – Вениамина. А в последние годы – главным образом моим. Хочешь еще десерта?

Бабушка протянула ей морошку.

Карна взяла немного, папа и Анна отказались.

– Что он намерен здесь делать? – чуть ли не с угрозой в голосе тихо спросил папа.

– Аксель совершает холостяцкую поездку перед тем, как сочетаться браком с одной дамой из Гамбурга.

Бабушка позвонила в медный колокольчик.

– Подайте нам кофе ко мне! – сказала она явившейся горничной. Горничная присела в реверансе.

– Я думала, что вы обрадуетесь! – улыбнулась бабушка, когда горничная ушла.

– Ты все время с ним переписывалась? – спросил папа.

– Не часто, но регулярно. Практика его теперь процветает. Он собирается жениться на представительнице семьи, владеющей верфями. Я хорошо знаю эту семью.

У папы был такой вид, словно он не знал, что ему делать с руками. Анна, безусловно, это заметила.

Все молчали. Тогда Карна спросила:

– Он ремонтирует суда?

– Нет, Аксель – доктор. Они с твоим папой вместе изучали медицину. Я знаю его с детства, – ответила Анна.

– Почему же вы никогда не говорили о нем?

– Разве? – удивилась Анна и взглянула на остальных.

– А почему он уехал в Берлин, если он жил в Копенгагене?

Воцарилось молчание.

– Из-за меня, – ответила бабушка наконец.

– Дина! – В тоне папы звучало предупреждение.

– Вениамин, ты склонен к лицемерию! – таким же тоном ответила бабушка.

Карне стало неприятно, но она должна была узнать, в чем дело.

– Как это, из-за тебя? – спросила она и заставила себя встретиться с бабушкой глазами.

– По-моему, нам пора перейти ко мне. – Бабушка встала из-за стола.

– Разве мы не будем сегодня играть? – удивилась Карна.

– Мы потом снова спустимся сюда, – сказала бабушка и, поднимаясь по лестнице, взяла папу под руку.

Бабушка налила себе кофе. И Карне тоже.

– Ты задала мне вопрос, Карна, и я должна ответить тебе. Мы с Акселем были очень близкими друзьями, очень. Мы были любовниками.

Папа рассердился. Он вскочил, подошел к окну и заложил руки за спину.

Мысли Карны работали лихорадочно, она по очереди всех оглядела.

– А как же Андерс? – прошептала она.

– Андерс был здесь. А Аксель – в Берлине. Такое случается.

У Карны защипало в глазах. Она перестала видеть. От боли она рассердилась. Дышать стало тяжело. Она хотела что-то сказать. Может быть, заплакать. Но не могла. Только поднялась так резко, что опрокинула чашку с кофе. Кофе пролился на блюдечко и на скатерть. Никто не поднял чашку. Она покачивалась, лежа на блюдце.

Карна не могла смириться, это было слишком бесчеловечно. Андерс, лежавший на полу, его голова на коленях у бабушки. Он всегда один поднимался на бугор к флагштоку, пока бабушка не вернулась из Берлина.

Карна почувствовала себя несчастной.

– Это ужасно! Ужасно! – шептала она.

– Ты права, – согласилась бабушка, обогнула стол и подошла к Карне. Слава Богу, она не обняла ее. Только сказала: – Я решила, что будет лучше, если ты узнаешь об этом от меня.

Анна не поднимала глаз, она как будто отсутствовала.

Папа вернулся к столу. Схватил салфетку и начал вытирать кофе со скатерти.

– Это было необходимо? – спросил он.

– Думаю, да. Ведь Аксель сюда приедет, – серьезно ответила бабушка.

– И снова уедет! По-моему, ты просто не выносишь, когда тебя бросают, – тихо сказал папа. Слова точно текли у него из угла рта.

Почему они все такие?

– Аксель не бросил меня, Вениамин. Это я уехала от него. А теперь он собирается жениться.

– А зачем он едет сюда? – спросил папа.

– Об этом спроси у него, когда он приедет. Я приму его. Вот и все.

– И ты намерена отпустить его, не причинив ему никакого вреда? – Так, по крайней мере, Карна поняла папин вопрос.

– Да, – ответила бабушка.

– А как его невеста относится к этому… сафари? – рявкнул папа.

Анна выглядела усталой.

– Думаю, он в состоянии объясняться со своей невестой без моей помощи, – сказала бабушка и добавила, помолчав: – Надеюсь, вы не откажетесь прийти ко мне и повидаться с ним?

– Конечно, нет, Дина, – быстро сказала Анна.

Папа промолчал.

– Кроме вас, я хочу пригласить Ханну с Олаисеном.

– Час от часу не легче! – буркнул папа.

– Наш председатель должен привыкнуть к тому, что не только он имеет право смотреть на Ханну. Думаю, Аксель будет подходящим учителем.

– Почему? – усмехнулся папа.

– Он очень сильный, – ответила бабушка.

Папа изменился в лице. Побагровел. Необъяснимая тревога охватила Карну.

– Давайте пойдем играть? – предложила она.

– Самое время, – поддержала ее бабушка, но смотрела она только на папу.

Анна сидела в кабинете Вениамина на его месте за письменным столом. Два раза в неделю она приводила в порядок его служебные журналы и переписывала деловые письма.

Вениамин тем временем ходил по кабинету, наводил порядок на полках, мыл инструменты. Они привыкли вместе выполнять эту работу. И оба любили царившую здесь сосредоточенную отгороженность от внешнего мира. Часто они говорили о том, о чем не могли говорить в присутствии служанки или Карны.

Анна любила систему и четкость. Она вела и частные счета, и деловые бумаги Вениамина. Проверяла списки, направляемые в аптеку, и следила, чтобы все было в порядке.

Это повелось с тех пор, как они переехали в Страндстедет. В Рейнснесе такое было бы невозможно. Холодная ветхая контора при лавке не располагала к общей работе.

Здесь же, напротив, кабинет доктора был самой уютной комнатой в доме. Анне все тут нравилось. Запах. Атмосфера. Блестящие инструменты. Стеклянные кружки. Большие окна, выходящие на море.

И самое лучшее – здесь они были одни. Когда они приходили сюда и закрывали дверь, никто не смел мешать им. Даже Карна.

Анне казалось, что они были здесь даже более близки, чем в спальне. Там главным были тела. Кожа. Близость, не нуждавшаяся в словах. А здесь – разговоры, которым ничто не мешало. Глаза.

Кабинет был отделен от прихожей и от остальной части дома двойными дверями. Здесь можно было даже громко спорить, не опасаясь, что тебя услышат. В спальне же были слишком тонкие стены.

Когда Вениамин уезжал, Анна часто приходила сюда под тем предлогом, что ей надо поработать. Случалось, она просто читала или писала письма. На его месте, за его столом.

Сейчас Вениамин сидел на стуле для пациентов и листал медицинский журнал, присланный отцом Анны. Она понимала, что приезд Акселя все еще тревожит Вениамина.

Несколько раз она ловила на себе его взгляд. Словно он не решался о чем-то спросить ее.

Анна отложила перо и осторожно сказала:

– Карна слишком бурно реагировала на то, что Дина рассказала ей про них с Акселем. Она становится взрослой.

– Я тоже бурно реагировал, а вот ты…

– По-моему, со стороны Дины это было смело и честно. Карна все равно догадалась бы об их отношениях, увидев Акселя. Все тайное в конце концов становится явным.

Вениамин поднял глаза от журнала:

– Ей сегодня не хотелось идти к Дине, чтобы играть.

– Да, но я настояла. Она рассердилась на меня и даже дерзила.

– Ты поставила ее на место?

– И да, и нет.

– Как это понимать?

– Я сказала, что, если ей что-то не нравится, лучше сказать об этом прямо, чем упрямиться.

– Ты слишком церемонишься с ней. Она не должна…

– Кроме меня, у нее есть ты. А ты далеко не всегда с ней церемонишься.

Вениамину нечего было возразить, и он улыбнулся.

– Но она все-таки пошла?

– Да. Но сперва прочитала мне вслух из Библии про распутство. Она собиралась прочитать это и Дине.

– И что ты сказала ей?

– Что хотя когда-то эта Библия принадлежала Дине, Дина вряд ли оценит, если она прочтет ей это вслух.

Вениамин сложил журнал.

– Они как-нибудь договорятся, – равнодушно заметил он.

Анна вытерла перо, промокнула написанное пресс-папье и закрыла журнал.

– Может быть, – сказала она задумчиво. – Похоже, Карна на нас сердита больше, чем на Дину. Неприятно видеть тех, кого любишь, такими, какие они есть…

Вениамина охватила тревога. Заметила ли это Анна?

– Вернемся к Акселю. Что мы будем с ним делать? Прошло столько лет! – Он быстро взглянул на нее.

Она с улыбкой наблюдала за ним:

– Ты хочешь, чтобы я тебе сказала, к кому из нас он посватается – ко мне или к Дине?

Он засмеялся, положил ноги на стол и откинулся на спинку стула.

– Как я понимаю, он собирается жениться на третьей женщине. И ты еще не вдова!

– Значит, он посватается к Дине, – сказала Анна.

– Ты забыла, что он собирается жениться?

– Думаю, это пустые угрозы, чтобы заставить Дину обратить на него внимание.

– Да ты просто сыщик!

– Нет. Но мне интересно, понравится ли тебе Аксель в роли отчима.

– Не понравится, черт бы меня побрал!

Когда до Вениамина дошло, что она говорит серьезно, он вспылил:

– Что ему делать в Нурланде?

– Он может стать помощником своего пасынка, – съехидничала Анна.

– Тебя не пугают поступки Дины? – раздраженно спросил он.

– Нет, после всего, что ты рассказал мне в пакгаузе Андреаса.

– Ты сказала ей, что все знаешь?

– Конечно нет! Но надеюсь, она сама вскоре мне расскажет.

– Почему ты так думаешь?

– Она начинает с мелочей… например, с Акселя.

– Она тебе неприятна?

– Неприятна? Нет. Одно время я немного боялась ее. Мне казалось, что она может проделать это еще раз. Но если ты примирился с этим, значит, могу примириться и я.

Вениамин вдруг подумал, что школьники любят Анну, хотя она не разрешает им шуметь на уроках.

– Кроме того, она принимает меня такой, какая я есть. А это редкое качество для свекрови, – прибавила Анна.

– Откуда ты знаешь, что она тебя принимает?

– По-моему, она всегда ясно дает понять, если ей кто-то не нравится.

– Я имел в виду: откуда ты знаешь, какие бывают свекрови? – Он засмеялся, и атмосфера разрядилась.

– Я переписываюсь с моей сестрой.

– И вы обмениваетесь опытом относительно свекровей?

– Нет, это она жалуется и на свекровь, и на мужа. Я не жалуюсь. – Анна стала серьезной.

– Почему же?

– Я сама тебя выбрала.

Он перегнулся через стол, взял ее руки и поцеловал кончики пальцев.

– Думаешь, все дело в выборе?

– Да. И уж раз я сама сделала выбор, сама и должна терпеть, если бывает больно.

– А бывает больно? Из-за меня?

– Я отказалась от своей прежней жизни.

Он смотрел на ее коротко остриженные ногти.

– Из-за меня?

– Из-за себя. Мне нужен был ты.

Она пошевелила пальцами в его руке. В нем проснулось желание.

– Иногда мне кажется, – сказал он, – будто мы – семена, которые несет ветром. Ты и я. И это моя вина.

– Потому что ты не можешь вырваться отсюда?

– Да. Ты разочарована, что я ничего не добился, чтобы ты и твой отец могли гордиться мной?

– Не говори глупостей! То, что ты делаешь здесь, в тысячу раз важнее, чем торчать в Копенгагене над микроскопом. Неужели ты сам этого не понимаешь?

– Иногда я бываю разочарован в себе.

– Тогда почему ты не уедешь отсюда?

– Не знаю… Наверное, не хватает предприимчивости.

– Ты достаточно предприимчив, но, может, что-то удерживает тебя здесь?

Вениамину стало стыдно. Он попробовал увидеть себя ее глазами. Кто же он на самом деле, черт побери?

Он сидел на стуле для пациентов и держал во рту ее пальцы. Желание росло и волновало его, он заметил, что она все понимает.

Но у него в сердце горели полные отчаяния глаза Ханны. Он разрывался на части. И вдруг услыхал свой игривый голос:

– Госпожа докторша, не можете ли вы выписать мне лекарство от непостоянства и трусости?

– Нет, милый господин Грёнэльв. В аптеке нет такого лекарства. Вам придется найти его в собственной душе.

– Вы считаете, что у меня есть душа?

– Несомненно. Но в последнее время вы слишком увлеклись внешней стороной жизни и не замечаете, что упускаете день за днем. Вы сделались слишком нужны своим больным и перестали замечать, что упускаете также и ночи.

– Что же мне делать, госпожа докторша?

– Вы должны рано ложиться спать вместе с вашей женой, и это доставит вам радость, хотя вы и не можете увезти ее в Копенгаген, чтобы там портить себе глаза за микроскопом.

– Это приглашение?

– Нет, серьезное предупреждение.

Они весело смотрели друг на друга. Он все еще держал во рту ее пальцы.

Глава 8

Карна сразу поняла, что этот человек одет с большим вкусом. У него была трость с блестящим набалдашником. И большая, растрепанная, как у тролля, борода. Он спустился по трапу с толстой сигарой в зубах.

Как только он оказался на пристани, все изменилось. Он и не думал здороваться ни с кем за руку.

Большими шагами он подошел к бабушке, поднял ее и подержал на руках. Потом опустил на землю, взял сигару двумя пальцами и буркнул что-то ей в грудь.

Карна огляделась по сторонам. Так и есть! Все смотрят на них. Ни одному взрослому мужчине не пришло бы в голову проделать такое на пристани у всех на глазах.

Но бабушка только смеялась и не мешала ему. Он долго не замечал никого, кроме нее. Нет, Карне он решительно не нравился.

Потом он снова зажал сигару зубами и быстро заговорил. Наклонившись к бабушке, он сообразил, что сигара ему мешает. Тогда он выплюнул ее, и она медленно тлела на просмоленных досках пристани, а он ткнулся носом в лицо бабушки.

Два матроса спустили на пристань его багаж. Два ящика с наклейками, предупреждающими, что в них находится вино и водка. Потом чемодан и докторский чемоданчик.

– Я не привез нот! И ни одной чертовой книги! – воскликнул он, размахивая руками.

Когда этот огромный датчанин заметил папу, он отпустил бабушку и, даже не поздоровавшись, крикнул густым басом:

– Черт бы тебя побрал, Вениамин, как же ты постарел!

Схватив папу, он повертел его во все стороны, обнял за шею и прижался лбом к его лбу, как будто плакал.

– Зато не разжирел, как ты! – крикнул ему папа так, что все вздрогнули. Потом папа ткнул кулаком гостю в живот, и тот задохнулся.

Карне показалось, что приезжий похож на Голиафа с картины, висевшей на лестнице у пробста. Такой же грубый и неотесанный. Такие же мощные мускулы, острые глаза и плотоядный рот.

Никто никогда не называл папу старым!

Здороваясь с Анной, он глубоко поклонился и, не сказав ни слова, поцеловал ее руки. Но, кланяясь, он закатил глаза и покосился на нее. Словно она принадлежала ему.

Карна повернулась к ним спиной и хотела уйти, но папа окликнул ее. Ей пришлось поздороваться с гостем.

– Так это и есть дитя человеческое со Стуре Страндстреде? – спросил он утробным голосом. Губы у него улыбались, но смотреть на них было противно. Гость, как перед маленькой, присел перед Карной на корточки. Она не смутилась.

– Встаньте! Ваше пальто лежит в луже! – сказала она и протянула ему руку, подав пример, как нужно себя вести.

Он тут же вскочил и поцеловал ей руку. Рука у нее стала мокрой, щеки запылали.

Этого человека определенно следовало побить каменьями за распутство!

– Черт бы тебя побрал, Вениамин! Как у человека с твоей внешностью могла родиться такая красавица? У вас тут, наверное, сам воздух красит женщин? Ты посмотри на Анну! И на Дину! Боже милостивый, неужели все дело в этой отвратительной рыбе, которой кишит ваше море!

В обеих люстрах столовой горели восковые свечи. Снаружи на двери опять висела табличка.

Аксель наклонился к бабушке и что-то тихо сказал ей по-немецки.

– Мы здесь немного знаем немецкий, – заметила Карна.

– Очень приятно. И что же я сказал? – насмешливо спросил он.

Все засмеялись. Папа тоже. Карна покраснела и не ответила. Ей казалось, что Анна заигрывает с гостем. У нее пылали щеки и блестели глаза, когда она обращалась к нему. Словно это был какой-то принц.

По другую сторону от Анны сидел Олаисен, он все время улыбался и называл ее «фру Анна». Папа сидел между Ханной и Карной. Но Ханна почти не принимала участия в разговоре.

Бабушка сидела во главе стола. Волосы у нее были зачесаны вверх. Карне она казалась чужой.

Папа через стол разговаривал с Акселем, словно они были детьми. Это выглядело глупо. К тому же папа все время очень быстро говорил по-датски.

Олаисен, не спуская с бабушки глаз, сказал, что они должны создать пароходную компанию.

Бабушка согласилась – это неплохая мысль. Олаисен воодушевился: он хочет заставить правление управы продлить дорогу на юг.

– Фру Дина скоро заметит это по своей прибыли, – сказал он.

– Несомненно. – Бабушка кивнула и спросила у Ханны, как поживают мальчики.

– Спасибо, хорошо, – тихо ответила Ханна.

Она была как будто окутана пеленой. Может, Ханна всегда была такая, только Карна не замечала этого? Под этой пеленой она жила тайной жизнью и настораживалась, как только кто-то хотел проникнуть в ее убежище.

Карна почти перестала слушать разговор взрослых. Ей было интересней смотреть на них. Тогда она лучше их понимала.

Обед закончился, подали кофе, и бабушка сказала, что, если гости обещают не звякать чашками и рюмками, Анна им сыграет.

– А почему не ты, Дина? – спросил Аксель.

– Не сегодня.

– Тогда сыграешь для меня соло, когда гости уйдут!

– В другой раз, – сказала бабушка и положила руку ему на плечо.

– Нет, сегодня! Или я уеду обратно на первой же барже!

Бабушка засмеялась и покорно пошла за виолончелью. Это было странно. Обычно, если она говорила, что не хочет играть, она не играла.

Наконец она вернулась, и все захлопали. Они с Анной пошептались над нотами и заняли свои места, словно, кроме них, тут никого не было.

Аксель повернулся к Ханне.

– Фру Олаисен, могу я пригласить вас на танец, раз уж у нас будет музыка? Вы разрешите? – обратился он к Олаисену, который закашлялся, глотнув табачного дыма.

– Вы разрешите? – повторил Аксель.

Олаисен кивнул.

Удивленные глаза Ханны смотрела на Акселя. Пелена как будто спала с нее. Сперва в ее глазах был испуг, словно ей казалось, что он слишком высок для партнера.

Потом она оживилась. На ней было желтое платье, украшенное лентами кофейного цвета. Черные волосы заколоты на затылке в тяжелый пучок, они поблескивали, когда Ханна поворачивала голову. Какая Ханна красивая, когда выходит из своей оболочки, подумала Карна.

Анна с улыбкой сидела за роялем, бабушка склонилась над виолончелью.

Они заиграли цыганскую мелодию, грустную и одновременно веселую.

Аксель поклонился Ханне и вывел ее на свободную площадку между столиками и роялем. Он держал ее, словно она была хрупкой маленькой куклой. Кружил и смотрел только на нее. Со стороны казалось, что верхняя часть его туловища – плечи, шея и крупная голова – то и дело падала на Ханну.

И Карна вдруг подумала, что не всегда тот, кого побивают каменьями, бывает плохой. Как он держал Ханну! Отстранив от себя, словно боялся, что она может об него уколоться, но так крепко, что ее ноги едва касались пола.

Это видел и Олаисен. Он расстегнул воротничок и манжеты. Несколько раз, прикрыв один глаз, смотрел в рюмку с коньяком, как будто обнаружил в ней дырку.

Потом Аксель пригласил на танец Карну. Но Карна наотрез отказалась. И он продолжал танцевать с Ханной, больше уже не спрашивая разрешения у Олаисена.

Анна и бабушка заиграли что-то незнакомое и быстрое. Аксель приподнял Ханну и закружил ее. Когда танец кончился, папа зааплодировал. Ханна уже не была такой бледной, как вначале.

– Олаисен, благодарю вас за ваше великодушие! Ваша жена изумительно танцует! – Аксель поцеловал Ханне руку и отвел ее к Олаисену.

– Карна! Спой нам, пожалуйста! «Ты – мой покой» Шуберта, – попросила вдруг бабушка.

Карна уже думала, что о ней все забыли и что бабушка так и не попросит ее спеть. Но она не забыла! И Анна успела приготовить ноты, покуда Карна шла к роялю.

Карна была счастлива. Она постаралась стать поустойчивее, и в то же время она не чувствовала под собой пола. Стала невесомой. Сейчас она могла бы даже летать. И она сама, и мир обрели необыкновенную легкость. Как дуновение ветра.

Анна взяла первые аккорды, и все, кроме музыки, перестало существовать. Радость Карны была необъятна, как горе. Они захотели послушать, как она поет! Наконец захотели!

Она открыла рот и протянула первые слова сквозь музыку. Бережно. Осторожно. И все присутствующие исчезли, хотя она знала, что они сидят там. Слова звучали тихо-тихо. Только для нее.

Когда она спела гётевского «Короля в Фуле», Аксель, не переставая аплодировать, подошел к ней. К удивлению Карны, на глазах у этого датского великана блестели слезы. Неужели это и в самом деле так грустно?

Ближе к ночи, когда Карне уже полагалось спать, Аксель опять стал таким, каким был на пристани.

Он заговорил о том, что называл «бедой медицинской науки».

– От женщин отрезают кусок за куском. Словно это говядина.

– Перестань! – воскликнула бабушка.

– По-моему, хорошо, что врачи своими операциями возвращают людям здоровье, – сказала Анна.

– Здоровье! Айзек Бейкер Браун из страха перед так называемой женской истерией, эпилепсией и душевными заболеваниями искалечил сотни женщин, прежде чем его остановили.

– Но ведь он был англичанин? Истории известны случаи, когда некоторые из них делали людям полостные операции только затем, чтобы узнать, какой пудинг те ели, – сказала Анна.

Папа с удивлением посмотрел на нее.

– Вениамин! Мы с тобой должны заняться гинекологией. Вместе! Женщин нужно спасать.

– Почему же вы этого не делаете?

– Вот именно, к чему все эти разговоры? Почему бы не заняться делом?

– Аксель, ты считаешь, что оперировать женщин становится манией?

– А ты? Неужели тебе не известен этот вид безумия? Некоторые врачи – настоящие мракобесы и фанатики. Они оперируют, чтобы приобрести известность и набить руку. А в результате изуродованные, несчастные женщины даже не знают, что лишились некоторых жизненно важных функций и органов.

– Но это же преступление! – воскликнула Анна, – И это происходит до сих пор?

– Да. Правда, не в таких размерах, как в шестидесятые годы. Теперь пострадавшие стали протестовать. Ведь нанесенный им ущерб нельзя исправить. Часто такие операции проводятся без согласия мужей.

– При чем тут согласие мужей? Разве режут их плоть? – спокойно спросила бабушка.

– А что врачи оперируют? – Карна не могла удержаться от вопроса. Она видела, что взрослые совершенно забыли о ее присутствии.

– При сальпинготомии у женщин из полости живота удаляют важные органы даже в тех случаях, когда с медицинской точки зрения в этом нет необходимости, – сказал Аксель. – Это преступление. Некоторым хирургам место не в больнице, а в мясной лавке.

Карна хотела спросить, что такое сальпинготомия, но вдруг почувствовала усталость. Папа взглянул на нее, словно хотел сказать: «Не обращай внимания на Акселя. Он всегда такой».

– Но ведь какие-то болезни лечатся только так? – спросила Анна.

– Нервные расстройства. Женская истерия, эпилепсия. Возможно, и душевные заболевания…

– Эпилепсия не является ни женской истерией, ни душевным заболеванием, – ледяным голосом сказал папа, глядя в глаза Акселю.

– Я знаю, знаю. Но попробуй убеди этих мясников! Более молодые доктора понимают, что это чистое операционное безумие. Или операционная истерия, если угодно. Ведь даже Дарвин доказал…

– Аксель, дорогой, сейчас не время для длинных лекций! – строго сказала бабушка, словно выговаривала человеку, который недостаточно хорошо выполнил свою работу. Аксель согласился с ней, кивнув как будто всем телом.

Олаисен сидел с открытым ртом, он молчал уже давно.

Ханна не спускала глаз с Акселя, словно не верила, что он настоящий. Анна же, напротив, была сердита.

– Разве эпилепсия сидит в животе? – шепотом спросила Карна.

– Нет! – Папа бросил на Акселя сердитый взгляд.

Аксель как будто опомнился. Он страшно покраснел, подошел к Карне и взял ее руки в свои.

– Прости глупого, невоспитанного старика!

Карна одновременно почувствовала прикосновение его кожи и тошноту. Она оттолкнула его и хотела встать. Но лица и предметы уже завертелись вокруг нее. Сперва медленно, потом быстрее, быстрее. Запах тела затянул ее в свою воронку. Упав на что-то, она ощутила острую боль, но где, так и не поняла.

Вилочка для торта оставила красную царапину у нее на щеке. Закатившиеся глаза не заметили королевского датского фарфора. От удара детской головы тарелочка раскололась пополам.

Аксель, стоявший ближе всех, подхватил Карну на руки. Но Вениамин бросился к нему и унес ее из комнаты.

– Меня надо повесить! – сказал Аксель, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Ему никто не ответил.

Карна почувствовала на себе папины руки. Узнала слабый запах сигары, когда он, нагнувшись, вытирал ей лицо. И все время он, как обычно, звал ее по имени. В этом мире не было никого, кроме них.

Потом Анна принесла ей чистую одежду и села рядом с ней, а папа спросил, хочет ли она поехать домой. И тогда наконец Карна сказала то, что все время вертелось у нее в голове:

– Ни на какое обследование в Копенгаген я не поеду. Когда они меня увидят, они захотят меня оперировать.

– Никто не будет тебя оперировать! И вообще не заставит делать то, чего ты не хочешь. Будь спокойна. Ты только разбила голову… и фарфоровую тарелку. – Папа улыбнулся, но это была ненастоящая улыбка.

– Почему ни у кого больше не бывает припадков? Только у меня?

– Потому что ты особенная. Многие выдающиеся люди страдали падучей.

– Выдающиеся?

– Да, люди, которые кое-чего добились в жизни.

– Я сейчас только злюсь на него, – бессильно сказала она.

– Это пройдет.

– Папа, прочти мне Евангелие от Матфея, глава семнадцатая, стих пятнадцатый и дальше. Иначе я не смогу дойти до дому, – прошептала она.

Папа пошел за сумочкой, в которой лежала Библия. Она сама раскрылась на нужном месте. И он прочел тихо, но внятно:

– «…сказал: Господи! помилуй сына моего; он в новолуния беснуется и тяжко страдает, ибо часто бросается в огонь и часто в воду; Я приводил его к ученикам Твоим, и они не могли исцелить его. Иисус же отвечая сказал: о, род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? приведите его ко Мне сюда. И запретил ему Иисус; и бес вышел из него; и отрок исцелился в тот час».

Карна вздохнула и закрыла глаза:

– Дело не в голове и не в животе. Дело в вере! Правда, папа?