Текст книги "Наследство Карны"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц)

Карна стояла в ночной сорочке и смотрела на бабушку.

– А у нас слышна музыка морских волн! Почти всегда! – осмелев, крикнула она.

– Я знаю, я скучала по ней в Берлине! – не оглядываясь, крикнула бабушка.

Карна засмеялась. Она побежала в свою комнату, нашла карту и обвела пальцем кружок вокруг Берлина, который ей показал папа. Она-то знала! Но ведь и бабушка должна была это знать? В Берлине нет моря! Как же там люди попадают из одного места в другое?

Бабушка пришла к ней в комнату и огляделась.

Увидев красное платье, которое всегда лежало на стуле матушки Карен, если только Карна не уносила его на чердак, она подошла и погладила его. Потом, напевая незнакомую Карне мелодию, приложила платье к себе.

В комнате было очень светло. Свет лился со всех сторон. Карна держалась за спинку кровати, но это было неудобно – в спинке не было отверстий, в которые можно было бы просунуть пальцы.

Бабушка вдруг сняла халат с кружевами, положила его на кровать и вскинула красное платье над головой. Когда юбка коснулась пола, огненный луч рассек голову бабушки.

– Не надо! Бабушка! – громко крикнула Карна.

Бабушка пылала! Ей было невыносимо больно. Карна услыхала свой вопль. И все исчезло.

Еще не открыв глаз, она почувствовала щекой бархат бабушкиного платья. Как в первый раз на чердаке. И сразу поняла, где она, хотя голос, звавший ее, был папин.

Она лежала на коленях у бабушки. Рядом стояла Анна с кружкой воды. Бабушка была очень бледная. Губ почти не было видно. Вот что значит горе! Ведь перед тем как Карна упала, губы у бабушки были полные. А теперь Карна их не видела, она просто знала, что они есть.

Ей часто казалось, что она видит мысли взрослых. Особенно мысли Анны. Словно кто-то обидел Анну и не раскаялся. Наверное, о таких грехах пастор и говорил в церкви.

Карна услыхала слово «бром», этот бром папа уже давно перестал давать ей, потому что из-за него она засыпала сидя, как старуха.

С открытыми ртами они тыкались в нее, как рыба в крутые скалы. Они то закрывали рты, то открывали и говорили: «Бром». Одну каплю. У нее появился неприятный привкус во рту, и она уже не узнавала самое себя.

Лицо бабушки исчезло. Но еще до того бабушка взглянула на Карну как на чужую.

Может, Карна перестала быть Карной, но они еще не поняли этого? Может, все боятся ее, только не смеют в этом признаться? Боятся, потому что она видит то, о чем они не говорят?

Карна устала от этих мыслей. Ужасно устала. Лиф ее платья был насквозь мокрый.

Бабушка приподняла ей голову, чтобы она могла напиться. Напившись, Карна закрыла глаза и унеслась прочь.

Два раза она просыпалась, чувствуя что-то необычное. Бабушка сидела возле кровати и смотрела на нее. Оба раза она улыбалась.

– Это я, бабушка…

Наконец к Карне вернулась речь:

– Ты не должна ходить на чердак!

– А я туда ходила?

– Да, но больше не ходи.

– Почему?

– Там опасно. Ты можешь сгореть.

Глава 3

Дина несколько раз ездила в Страндстедет. Отправляла телеграммы и письма, наносила визиты.

Андерс был занят своими делами. Он всегда был дома, когда приезжали гости, и не отказывался выйти в гостиную, если его звали. Но у него были свои дела. Явные, как сама неизбежность.

Перед приездом Дины у Андерса было три дня, чтобы подумать о своих надеждах. Немного. Но достаточно, чтобы разбить часть из них и вымести обломки.

Конечно, он надеялся, что Дина заметит его. Но по ней этого не было видно. Она была дружелюбна, приветлива, и только. Он уже начал готовить себя к тому, что она вскоре снова уедет. Ее приезд был для него загадкой.

Через две недели она неожиданно явилась к нему в контору при лавке. Первый раз они оказались наедине друг с другом. Он пригласил ее сесть, предложил выпить, как, бывало, предлагал своим торговым партнерам.

Дина села, но с выпивкой, сказала она, лучше повременить. Ей надо поговорить о Рейнснесе. О деньгах и бухгалтерии.

Андерс надел очки и нашел договоры и счета, чтобы она посмотрела сама. С этим было быстро покончено, не то что в прежние дни.

Дина не жаловалась. Они вообще почти не говорили, пока она, заложив карандаш за ухо, читала холодные цифры. Он видел, что она считает в уме, проверяя его. Покончив с этим, Дина сказала почти весело:

– Выглядит жутковато!

Андерс снял очки и ненадолго прикрыл глаза.

– Могла бы найти себе управляющего получше, чем Андерс Бернхофт, – ядовито сказал он.

– Я с тобой не согласна.

– Вот как?

– Ты сделал все, что было в твоих силах. С новыми временами шутки плохи. Страндстедет в любом случае задушил бы Рейнснес. После того как у нас отняли пароходную экспедицию и почту, конец был неизбежен.

– Ты говоришь, как Олаисен. Но «Лебедя» мне пришлось продать, потому что мне были нужны деньги.

– Если тебе были нужны деньги, то только для Рейнснеса, – сказала Дина.

– Ты считаешь, что такие усадьбы, как наша, обречены?

– Похоже на то. Ведь у нас нет удобной бухты, а дорога через горы слишком крута и опасна.

– Черт бы побрал этого Олаисена вместе со Страндстедетом и всеми его потрохами! С телеграфом и почтой! Хоть бы молния спалила его дотла!

Дина оперлась на локти, прищуренные щелочки глаз весело смотрели на Андерса:

– Давай, давай!

Его гнев как рукой сняло, он даже улыбнулся:

– А теперь я должен сделать глоток, чтобы запить эти неприятности. Ты будешь?

Она кивнула и сложила последний договор.

Андерс наливал без очков и не сразу попал в маленькую рюмку, но Дина отвернулась и ничего не сказала.

Заметив свою оплошность, он смутился.

– Я плохо вижу вблизи, – признался он и смахнул пролитое на пол.

– Не ты один.

– Уж рюмку-то с ромом мужик мимо рта не должен проносить.

Они подняли рюмки и кивнули друг другу.

– Я хотела не только узнать, насколько плохи наши дела, – сказала она, глядя ему в глаза.

– А что еще?

– Хочу попытаться спасти то, что еще можно.

– Объясни!

– Видишь ли, этой весной мое положение изменилось. Я получила деньги, на которые никак не рассчитывала.

Он внимательно смотрел на нее.

– И я решила выплатить наши долги и привести Рейнснес в порядок.

Он молчал, словно услышанная новость его не касалась.

– Неплохо придумано, – сказал он наконец.

– Ты не удивлен?

Он наклонил голову, словно хотел припомнить что-то важное, и ответил не сразу:

– Во-первых, это для меня неожиданность… Во-вторых, ты живешь дома уже две недели и до сих пор молчала об этом. И в-третьих, Рейнснес принадлежит тебе, хотя столько лет заботился о нем я один.

Закончив свою короткую речь, Андерс начал рыться в карманах.

– Это упрек, Андерс?

– Упрекать тебя бесполезно. Ведь я знаю, почему ты уехала… Но, честно говоря, не понимал, почему ты вернулась… после восемнадцати лет. Теперь-то мне ясно: ты вернулась, чтобы выплатить долги и, может быть, покрасить лодочный сарай.

– Деньги можно было просто перевести.

– И то верно, – устало согласился он.

Она смотрела на него в упор.

– Мои долги пусть тебя не беспокоят, шхуну я уже продал Олаисену. А кроме нее, мне здесь больше ничего не принадлежало.

– Я делаю это ради себя. И ради Карны.

Он кивнул:

– Разумно ли вкладывать деньги в Рейнснес? Ведь ты сама говоришь, что его песенка спета. Ты могла бы с пользой употребить эти деньги в Берлине.

– Возвращать долги – дело чести.

– Истинная правда! Золотые слова! – Он наконец встретился с ней глазами.

– Должна сказать тебе еще кое-что, – спокойно продолжала она.

– Я так и думал…

Он покачивал головой, словно слушал музыку. Загрубелые ладони лежали на подлокотниках. Большие пальцы были похожи на крюки. Остальные – изогнулись в могучей хватке. Эти руки привыкли держать не только подлокотники.

– У меня есть две неплохие фирмы – строительная и по продаже недвижимости. В Берлине и в Гамбурге. Там работают люди, на которых я могу положиться. Фирмы приносят солидный доход.

Трудно было понять, о чем думает Андерс, но челюсть у него так и ходила.

– Просто невероятно, как это у тебя получилось!

– Нет! – чуть ли не сердито возразила она и потянулась к карандашу, заложенному за ухо, но промахнулась, потянула себя за волосы, и карандаш, царапнув бумагу, упал на стол. – Я получила наследство от одного человека. Много лет я помогала ему вести дела и бухгалтерию. И из вежливости купила в его фирме несколько акций.

– Ясно… чем могла, тем и помогла.

Трудно было не заметить скрытую в этих словах горечь.

– Одно время я с ним жила!

Приподнявшись, Андерс подался вперед. Последними от подлокотников оторвались руки.

– Избавь меня от подробностей, Дина! Что было, то было. Меня не интересует твоя жизнь, я уже слишком стар, чтобы возмущаться тем, как иногда ведут себя люди! С твоего позволения, я бы предпочел, чтобы ты оставила это при себе.

Он выпрямился и смотрел на нее до тех пор, пока она не опустила глаза.

– Я хотела, чтобы между нами не осталось ничего недосказанного.

– Об этом тебе лучше поговорить не со мной, а с пастором. Я не гожусь на то, чтобы отпускать людям грехи.

– Но ты мне самый близкий.

– Когда это было, Дина!

Он заложил руки за спину, словно решив, что они слишком тяжелы для него, потом подошел к окну и встал спиной к ней.

– О чем ты думаешь, Андерс? – спросила она, помолчав.

– О чем думаю? Ну что ж, могу сказать. Я пытаюсь угадать, когда ты снова уедешь в Берлин. Или в какое-нибудь другое место.

– А ты хочешь, чтобы я уехала?

За окном было тихо. Так тихо, что они слышали, как в доме Анна играет на пианино. Музыка, словно напоминание о чем-то, долетала к ним через открытые окна.

– Нет, конечно! Но один из нас должен найти себе другое занятие. Я не могу оставаться при тебе старым бобылем! Хоть ты и повидала мир и вернулась домой с большими деньгами, а не можешь понять такой простой вещи!

Он словно ждал удара кнутом, как разъяренный бык, который кого-то боднул.

– Давай прогуляемся вокруг бугра с флагштоком. Здесь нечем дышать, – тихо предложила она.

– Нет! На этот раз мне нужны стены!

Она посидела немного, потом встала, открыла дверь и ушла.

Услыхав ее шаги на дорожке, Андерс отвернулся от окна и прижал руку к груди. Нашел ощупью стул. Его обветренное лицо залила зимняя бледность.

Пришедшие лодки покачивались у берега. Иногда их привязывали к сваям старых пакгаузов. Гостей весело поднимали в пакгауз с помощью лебедки и ставили на шаткий дощатый настил.

Они приезжали и по нескольку человек, и поодиночке, совсем как в прежние времена, когда лавка еще не являла собой жалкого заведения без покупателей и приказчиков. Первым приехал школьный учитель с женой, им хотелось узнать, что делается на белом свете, и напомнить Дине об их родственных связях, хотя и весьма дальних.

Потом приехал пробст, чтобы пригласить Дину и Андерса в церковь. Он был бы счастлив, если б фру Анна согласилась петь в Иванов день во время службы. Пробст надеялся, что погода будет хорошая и соберется много народу.

Карна, забыв о приличиях, вмешалась в разговор взрослых и сообщила, что Дине не хватает звона берлинских колоколов и потому, конечно, они все приедут в церковь.

– Видите, – мягко сказал пробст, – дети все знают лучше взрослых.

Приезжали гости и из Страндстедета. Например, Хартвигсен, бывший в свое время арендатором у ленсмана Холма. Он приехал со всей семьей, чтобы поздравить фру Дину с возвращением.

Теперь Хартвигсен извозничал, держал единственную на всю округу извозную станцию. Так что, если фру Дине или Андерсу понадобится что-то перевезти по суше, он всегда к их услугам.

Приехал и телеграфист Боге – худой человек в черных панталонах в белую полоску и с острой козлиной бородкой. Кто-то сказал ему, что Дина Бернхофт, или Дина Меер, как некоторые почему-то называли ее, имеет в Берлине свое дело. Так что он с удовольствием возьмет на себя труд передавать ее телеграммы.

Дина ответила, что ей это весьма приятно, но не стоит делать из мухи слона. И призналась, что Меер – это название ее фирмы.

– Но откуда вам известно про мои деловые связи? – спросила она у телеграфиста.

– Откуда телеграфисту что-то известно! – Он гордо оглядел гостиную, словно был здесь хозяин.

– А то, что известно телеграфисту, известно всем, – язвительно заметила Дина.

– Нет-нет! Вы напрасно так думаете! Я имею дело только с порядочными людьми, – возразил он и охотно позволил налить себе портвейна.

Чем чаще ему подливали портвейна, тем больше он становился телеграфистом, который общается исключительно с порядочными людьми. Дина многое узнала о предпринимательстве и торговых сделках Страндстедета, о клиентах адвоката и деловом чутье Вилфреда Олаисена.

Приехал и сам Вилфред Олаисен с семьей – Ханной, малышом и Исааком, который в последнее время ходил серьезный и мрачный.

Сверкая белоснежной улыбкой, Олаисен сразу заговорил о деле: ему хочется, чтобы Дина вложила свой капитал в строительство новой верфи, которое он затеял в Страндстедете.

Дина сдержанно заметила, что ее капитал пользуется здесь большим вниманием, чем он того заслуживает.

Вилфред Олаисен простодушно признался в своей осведомленности и попросил фру Дину не скромничать.

Не обращая внимания на присутствующих, он наклонился к ней через стол – его внимание и уважение принадлежали только ей.

– Транспорт – вот веление нашего времени! Газеты. Пароходы. Предприятия, дающие людям работу и доход. Колеса не должны покрываться ржавчиной, фру Дина! Они должны крутиться. Я запускаю маленькие зубчатые колесики. Они крутят друг друга и укрепляют общество. У меня ничего не было, кроме скромного наследства, оставшегося мне от дяди, да пары рук, не боявшихся работы. Будь у меня, как у вас, солидное дело за границей!..

Но у него все получилось! За несколько лет он добился успеха. Хотя пока размах у него весьма скромный. Умелый человек всегда заработает себе на кусок хлеба. Он занимается погрузкой и разгрузкой… Между прочим, он слышал, что в прежние времена фру Дина успешно вела здесь дела. Люди не глупеют с годами! Нет-нет, не говорите, что годы идут. Они идут одинаково для всех.

– И слава Богу! – Дина поднялась и сказала, что намерена совершить свою обычную прогулку вокруг бугра, на котором стоит флагшток.

Разрешит ли она сопровождать себя? Он бы ввел ее в курс дел и предполагаемых расходов по строительству верфи.

– Благодарю вас, господин Олаисен, но вечером я всегда гуляю одна.

Накинув шаль и уже собираясь покинуть гостиную, Дина мягко сказала:

– Как я понимаю, господин Олаисен, вы уже получили самую большую инвестицию, какую вам мог предоставить Рейнснес.

– Какую инвестицию? – Олаисен был ошарашен.

– Ханну, конечно! Разве я не права?

Олаисен быстро взял себя в руки. В делах недопустимо показывать обиды. Он согласился с Диной.

– Конечно, правы! Ханна красивая, трудолюбивая, и у нее хорошая голова, – сказал он, глядя на жену оценивающим взглядом.

Ханна смотрела на что-то за спиной у Дины. Словно в этой точке сосредоточился весь ее позор. Она видела, что Дина смеется над ее мужем. Что из-за нее он унизил свою жену, хотя сам этого и не понял.

А Вениамин? Они едва переглянулись с тех пор, как она приехала. Здесь, в своей обстановке, он был ей чужим. И даже не подумал помочь ей, хотя сидел совсем рядом. Было похоже, что его это тоже забавляет.

В углах губ у Ханны залегли складки и уже не разглаживались весь день.

Нельзя сказать, что Дина недооценила молодого предпринимателя. В тот же вечер после отъезда гостей, когда Анна, Вениамин, Андерс и сама она сидели в гостиной, она дала волю своим чувствам:

– Вилфред Олаисен… И с каких же пор он стал первым заправилой в Страндстедете?

Андерс и Вениамин с удивлением переглянулись.

– По-моему, как раз когда Вениамин вернулся домой. В семьдесят втором. Он приехал в Страндстедет и начал работать пароходным экспедитором, – ответил Андерс.

– Я слышала, как учитель в Страндстедете говорил, что его, возможно, выберут председателем местной управы, – вдруг вмешалась Анна.

Вениамину надоело слушать про Вилфреда Олаисена. Он зевнул и надменно изрек:

– Благодарю покорно, только такого человека нам и не хватало.

Анна с удивлением, как обычно, когда замечания Вениамина выходили за рамки хорошего тона, взглянула на него. Но ничего не сказала.

– Сколько ему лет? – поинтересовалась Дина.

– Тридцать пять, – ответила Анна.

– Дело он знает, – кисло вставил Вениамин.

Анна промолчала, а Дина сделала вид, что не заметила недовольства Вениамина.

– Тридцать пять лет – прекрасный возраст для такого механизма, – сказала она.

Андерс и Вениамин вопросительно взглянули на нее, словно пытаясь понять скрытый смысл ее слов. Но Анна не стала дожидаться объяснений.

– Что ты имеешь в виду? – спросила она.

– Вы еще не поняли? А ведь вы его знаете лучше, чем я. Этот человек добьется всего, чего захочет.

– Разве это плохо? – удивилась Анна.

– Нет, это прекрасно для всех. Но нам придется смириться с его методами, чтобы извлечь пользу и для себя.

Теперь уже и Андерсу надоел интерес Дины к Олаисену. Он пожелал всем доброй ночи.

Молодые ушли вскоре после него.

Дина задержалась ненадолго, а потом взяла рюмку и, как в старые времена, ушла в беседку. Однако, когда ее рюмка опустела, она не пошла за бутылкой, а лишний раз прогулялась вокруг бугра, на котором стоял флагшток.

– Почему тебе не нравится Вилфред Олаисен? – спросила Анна.

Вениамин снимал жилетку.

– Кто сказал, что он мне не нравится?

– Я. Это все видят. И это обижает Ханну.

– Не знаю. – Он угрюмо зевнул.

– Это из-за Ханны?

Вениамин быстро поднял на нее глаза:

– При чем тут Ханна?

– Ты хотел бы, чтобы она вышла замуж за другого?

– Может быть.

– Вилфред в этом не виноват.

– Конечно, нет.

– Почему ты держишься высокомерно?

– С Олаисеном?

– Со мной.

Вениамин сбросил оставшуюся одежду и остановился перед окном, залитым июньским светом.

– Прости, я не хотел. – Он обнял Анну.

– Иногда ты бываешь просто невыносим!

– Но ведь с тобой я так себя не веду.

– Случается. Вспомни, как ты вел себя вечером, когда мы говорили про Олаисена. Мне это не нравится!

– Я исправлюсь, – прошептал он, зарывшись лицом в ее волосы.

– Ты раскаиваешься?

– Да! И обещаю исправиться.

– Тогда давай ложиться.

Анна была так прекрасна. В ней почти не было недостатков. Ни вздорных прихотей, ни злобы. Она была хорошим товарищем. Но разговаривать с ней, как когда-то с Акселем, Вениамин не мог. Она не возражала ему, но обижалась. Достойным противником Анна была только в спорах об искусстве и музыке.

Глядя, как она расчесывает щеткой свои каштановые волосы и они волнами струятся у нее по плечам, Вениамин был счастлив, что она рядом. Но когда ее большие голубые глаза требовали от него ответа, ему становилось не по себе. Он даже сердился. Потому что она часто бывала права и ему приходилось оправдываться.

Но в тот вечер все было иначе. Вениамин был готов во всем согласиться с ней. Он стоял и проводил руками по изгибам ее тела. Губы Анны явственно выдавали ее чувства. Они бывали то узкими и бескровными, как занесенный снегом розовый лепесток, то красными и полными, как вожделенный бокал вина. Нынче вечером они были узкие и решительные.

– Тебя изваял гений! С помощью математических формул он рассчитал твои пропорции так, что они находятся в гармонии с планетами мироздания. Тебя не много и не мало. Ты звезда, Анна, живая звезда, – шептал он, гладя ее голову. – Твои мысли похожи на звездный дождь. А слова ранят лунатика-волка в самое сердце. Ты приручаешь его.

Анна откинула голову, закрыла глаза и засмеялась.

– И если нынче вечером волк обидел тебя, то лишь потому, что разозлился, слушая, как Дина превозносит Вилфреда Олаисена. Ты сразу раскусила его и могла бы высмеять. Но опасная комета обернулась богиней, которая не унижает, а защищает! Которая скорее ранит себя, чем высмеет глупого волка. Ведь она знает, что, если будет над ним смеяться, он вцепится ей в горло. Вот так!

Анна, в тонкой ночной сорочке, прижалась к нему и позволила осторожно себя укусить. Вениамину было приятно, что она уступила ему.

Спустя какое-то время, когда Вениамин думал, что Анна уже спит, она вдруг сказала:

– Как ты думаешь, у нас так и не будет детей?

Он повернулся и крепко обнял ее.

– Прошло еще слишком мало времени, чтобы так говорить.

– Два года – достаточный срок.

– Допустим. А ты сама как думаешь?

– Думаю, что тебе следовало жениться на женщине, которая могла бы родить тебе ребенка.

– И что бы мы с ней делали такого, чего не делаем с тобой? – Он засмеялся.

– Не говори глупостей.

Он отпустил ее и закинул руки за голову.

– Я только хотел сказать, что причина может быть во мне.

– В тебе? Не думаю.

– А ты подумай на досуге.

– Но ведь у тебя есть Карна!

– С тех пор я изменился. Может, и в этом отношении тоже?

– Ты просто меня жалеешь… хочешь взять вину на себя.

– Во всяком случае, ты не боишься забеременеть, как… – вырвалось у него.

Слышала ли она это маленькое «как»? Связала его с матерью Карны? Или с другой?

Почему она вдруг заговорила о ребенке именно сегодня, после того как в Рейнснес приезжала Ханна?

Во всяком случае, если она и слышала это «как», то вряд ли отнесла его к Ханне.

Или отнесла? Может, он просто не знает Анну? Перестал понимать ее с тех пор, как она приехала к нему?

Анна никогда не уговаривала его, чтобы он принял помощь ее отца и продолжил занятия медициной, занялся научными исследованиями. Они не говорили об этом, если он сам не заводил такой разговор.

Наверное, она лучше, чем он, понимала, что все это несерьезно? И потому не заводила сама таких разговоров? Может, он садит в Нурланде, чтобы у Карны был надежный дом, где ее припадки не пугают людей, заставляя их держаться на расстоянии или жалеть ее? Или он не уезжает отсюда только потому, что боится потерпеть поражение перед неизвестным?

Он прижал Анну к себе:

– Спасибо, что ты прямо говоришь мне все, что думаешь! До тебя в Рейнснесе это было не принято.

– Нет…

– Скажи… Неужели любовь – это только что-то, о чем пишут в письмах и что разбивается и исчезает, столкнувшись с жизнью?

– Ты не можешь так думать!

По ее голосу он понял, что опять невольно обидел ее.

– Нет, но я боялся, что так думаешь ты, убедившись, что я не тот, за кого ты меня принимала. Только ты слишком поздно обнаружила это.

Кажется, Анна заколебалась? Словно он коснулся больного места. Вениамину стало не по себе.

– У меня не было выбора. Я просто не могла жить без тебя. Ты знаешь, что я пыталась, но у меня ничего не получилось.

Вениамин вздохнул с облегчением. Но может, она только утешает его? Лжет? Кто знает? Однако он нуждался в этом утешении. Он вдруг понял, что не решался спросить у нее, как ей с ним живется. Особенно после первой весны, когда все знали, что ей хотелось уехать.

– Но ты приняла решение и приехала сюда. А я только писал письма и мечтал о любви, – сказал он.

– Эти письма все и решили. – Анна улыбнулась.

– Но письма – это еще не жизнь. Они не говорят всей правды.

– Правды? Правда – это мгновение, Вениамин! Одно мгновение. Не позволяй прошлому или своим мечтам о будущем руководить собой. Правда – это настоящее! Это то, что я лежу здесь рядом с тобой и для нас важно одно и то же. Что ты единственный человек, которого я люблю не потому, что мне так велели. Правда – это настоящее.