Текст книги "Наследство Карны"

Автор книги: Хербьёрг Вассму

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

Глава 13

Педер намочил волосы и старательно причесал их. И все-таки они торчали, будто растрепанные ветром. Рукава черного потертого сюртука были ему коротки. Галстук выглядел взятым напрокат, а штаны из темно-серой фланели не шли к сюртуку.

Прямой широкий нос. Большой рот, слабый и в то же время решительный.

Осторожно, словно лунатик с открытыми глазами, Педер подошел к девушкам, сидевшим у стены.

Карна затаила дыхание, он подходил все ближе и ближе.

Глубокий, хрипловатый голос порхнул между ними. Педер слегка поклонился, Карна не сразу поняла, что он сказал.

– Могу я пригласить вас на танец, фрёкен Карна?

Глядя в его глаза, она поняла, что он останется рядом с ней, даже если она откажется танцевать. Эти глаза заставили ее встать и протянуть ему руку. Заставили вспомнить, что она описалась во время припадка и что он знает об этом, но что это не имеет значения. Потому что пришел он именно к ней.

И когда он легко обнял ее и ее рука легла в его грубую теплую ладонь, ей оставалось только полететь по комнате и взлететь к гирлянде, висевшей на железной балке.

Потому что благодаря Педеру музыка унесла ее за собой.

Он тряхнул головой, и его пробор сбился, губы приоткрылись в тихом смехе. Этот смех, словно котенок, пробрался в ее голову и свернулся там клубком.

Осенью каждый четверг Педер по вечерам помогал Дине вести бухгалтерию и писать письма. Они сидели у секретера в ее покоях.

У Педера был красивый, твердый почерк. Он подходил не только для того, чтобы записывать цифры. Кроме того, Педер говорил не больше, чем следовало. Дине было хорошо в его обществе.

Она как будто не находила ничего странного в том, что Карна под каким-нибудь предлогом тоже приходила к ней по четвергам. Напротив, она говорила:

– Подай нам через час горячий шоколад с печеньем. Ровно в семь!

Таким тоном Дина давала распоряжение горничной, когда у них были гости. Но Карна не обращала на это внимания. Бабушкин тон ничего не значил. В четверг не значил.

– У фрёкен Карны часто бывают припадки? – спросил Педер. Карна только что вышла из комнаты, и Педер открыл счетоводную книгу.

– Случаются. Она страдает эпилепсией.

– Отчего бывает эта болезнь?

– Думаю, этого не знает никто. Но спроси у Вениамина.

– Это опасно?

– Не настолько, чтобы она не могла прийти в себя после припадка. Если, конечно, не ушибется. Но приятного мало. Ты и сам, кажется, убедился в этом в тот раз?

Она положила перед ним расписки. Показала на почтовые отправления, которые казались ей сомнительными. Указала на тенденцию цифр к повышению. С еле заметной усмешкой – пусть это останется между ними.

Конечно, он все понимает.

Имя Вилфреда Олаисена не упоминалось. Да и зачем было упоминать о нем, если все в полном порядке.

– Но может, она больна? Может, нужно что-то сделать, пока не поздно? – спросил Педер.

– Ее смотрел один профессор из Копенгагена и доктор из Берлина. Они ничего не рекомендовали.

Дина взглянула на озабоченное лицо Педера. Потом толкнула его в плечо.

– Она еще ребенок. О чем ты думаешь?

– О том, что хотел бы помочь ей вылечиться, – серьезно ответил Педер.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать пять.

– О Господи, солидный возраст для мужчины! – воскликнула Дина и похлопала его по руке, словно хотела утешить. Потом измерила его взглядом и безжалостно сказала: – Но сейчас ты еще слишком стар для нашей Карны. Вот лет через пять…

Он мучительно покраснел и сбился в цифрах.

– Вы думаете… лет через пять? – осмелился спросить он.

– Поговори с ней самой. Несмотря на свой юный возраст, Карна в состоянии сказать, что она думает по этому поводу. Другое дело, что за эти пять лет она может передумать. С девушками так бывает.

– Вы считаете, что мне следует поговорить и с доктором?

– Немного попозже. Сейчас это его только испугает.

– По-вашему, нужно обязательно быть богатым, чтобы породниться с хозяевами Рейнснеса?

Она снова измерила его взглядом.

– Нет! Но достаточно умным, чтобы выжить в этом мире.

– К этому я привык. – Педер приободрился.

– Я знаю, – серьезно сказала Дина.

Они занялись делами, теперь их интересовали только цифры.

– Ты когда-нибудь кого-нибудь ударил? – вдруг спросила Дина.

Глаза у него сделались беспомощными.

– Нет! – почти с сожалением ответил он.

– Хорошо!

Он осмелел, и с его губ сорвался дерзкий вопрос:

– А вы?

Дина явно удивилась, но глаза у нее были веселые:

– Случалось.

Вилфред Олаисен посмеивался над этими занятиями бухгалтерией по четвергам. Пока ему не пришло в голову, что он мог бы использовать брата, чтобы разузнать кое-что о делах Дины. Но он наткнулся на стену. Без единой щели. Педер прямо сказал, что не намерен говорить о доверенных ему делах.

Вилфред рассердился, и Педер счел за лучшее ретироваться за дверь конторы. Там он почувствовал себя в безопасности. На верфи было слишком много рук и глаз.

– Я платил за тебя, пока ты учился в школе! – крикнул Вилфред ему вслед. – Ты должен работать на меня! На моей верфи!

– Я и работаю на твоей верфи, – спокойно через плечо ответил Педер. – Кроме вечеров по четвергам.

– Что такого особенного должно быть в женщине, чтобы она добивалась всего, чего захочет? – спросил Вилфред у Ханны тем же вечером. Он только что рассказал ей об измене брата.

– А разве ты сам не такой же? – осмелилась спросить Ханна.

– Я предприниматель!

– Не знаю, что есть в Дине. Наверное, то же самое, что в тебе.

– Это мы еще посмотрим. Я в любое время могу выкупить ее долю.

Ханна могла бы напомнить ему, как трудно им пришлось, когда Дина изъяла из дела часть своего капитала и они были вынуждены заложить дом. Но она промолчала. Как молчала все последние годы. Теперь они говорили только о том, о чем хотел говорить он. Даже в присутствии посторонних Ханна предпочитала не высказывать своего мнения.

Это могло плохо кончиться для нее уже дома, когда дети спали, а служанки были далеко. От необходимости сдерживать себя и всегда быть начеку сердце Ханны заледенело. Этот холод распространялся не только на Вилфреда, но и на всех. Даже на детей.

Зимой, поняв, что ждет четвертого ребенка, Ханна позвала к себе Вениамина. Дома никого не было. Сара с детьми уехала в Рейнснес, а Вилфред отправился куда-то на «Лебеде».

Возле «Гранда» она сунула Вениамину записку, не объясняя, в чем дело. Когда он пришел, она попросила его помочь ей избавиться от ребенка. Вениамин оторопел. Потеряв над собой власть, Ханна схватила его за руки.

– Ты не смеешь просить меня об этом. Пойми, это может стоить тебе жизни.

– Мне все равно! – крикнула она, и ей стало приятно – наконец-то она смогла повысить голос в собственном доме.

– Замолчи! Не смей даже думать об этом! – простонал он и обнял ее.

Она тотчас прильнула к нему, тогда он разжал руки. И продолжал говорить, говорить… Ему хотелось утешить ее.

Ханна была вне себя от отчаяния. В ней проснулась злоба. Захотелось хоть раз потерять голову. Отомстить. Но Вилфреда здесь не было. И все вылилось на Вениамина.

– Он же все равно забьет меня насмерть! – крикнула она.

Увидев его лицо, она раскаялась и стала умолять его остаться. Вениамин все-таки ушел.

Ночью он вернулся, чтобы, по его словам, проведать ее. Ханна обрадовалась – наконец-то он пришел к ней! Но она ошиблась. К ней пришел только доктор.

Она потеряла и его, и себя. Стала другой. Но новая Ханна оказалась сильнее прежней. Ей было легче терпеть.

Она не сопротивлялась, когда Вилфред приходил к ней, и думала о чем-нибудь приятном. Гладя его по волосам, она вспоминала, как пахли пряности, которые сажала Стине. Или клевер на лугу за летним хлевом. Или черника, растертая с сахаром. И даже водоросли под бугром, на котором стоял флагшток.

Но чаще всего перед ней возникал Он. Его запах. Она отвыкла, что у него есть имя. Вспоминала, как они встретились на постоялом дворе в Бергене. Его глаза. Как он пришел к ней в комнату, когда она кормила Карну…

Во время беременности она иногда одна приходила к Дине в «Гранд». Обычно когда Вилфред был в отъезде. Они с Диной никогда не говорили о «тех разах». Но Ханна понимала, что Дина знает все.

Дина часто показывала ей модные журналы из Берлина или Парижа, доставала какую-нибудь ткань и советовалась, что из нее сшить, чтобы выглядело не хуже. Советовалась она с Ханной и относительно меню.

– Что следует подавать привередливым гостям? – обычно спрашивала она.

И Ханна извлекала из памяти рецепты Стине. Она знала, что всегда может прийти к Дине без приглашения, хотя Дина никогда не говорила ей об этом. Ханна только спрашивала у горничной, не занята ли Дина.

О Вениамине они говорили редко, почти никогда. А если и вспоминали о нем, то только в связи с Карной.

Дина позволяла Ханне чувствовать себя свободной. Независимой. Однажды она сказала:

– Если б на твоих плечах не лежала забота о семье, ты могла бы вместе с Бергльот управлять гостиницей. А я смогла бы спокойно съездить в Берлин.

Это был не вопрос. Только признание.

В другой раз Дина сказала:

– Помнишь наш разговор о том, что тебе следует открыть модный магазин? Завести швейную мастерскую. Ты думала над этим?

Конечно, Ханна думала, но ведь это несерьезно.

– Нет ничего невозможного.

– Да, если бы захотел Вилфред, – согласилась Ханна.

Она призналась, что в настоящее время у Олаисена трудности с деньгами. Он ждет, что пойдет сельдь. Тогда он сможет фрахтовать и продавать наживку. Ждет заказов для верфи. Сезон будет трудный. Сейчас он не решится дать ей денег на швейную мастерскую. К тому же у них большое хозяйство. Оно тоже требует денег. Дети.

В следующий раз при встрече с Олаисеном Дина мимоходом выразила сожаление, что пропадает втуне способность Ханны к шитью. Или, как еще говорят, к творчеству.

Олаисен с подозрением относился к подобным разговорам. Он не любил, когда в них всплывало имя Ханны. Это напоминало ему о его унижении. Поэтому, когда фру Дина заговорила о том, что ее не касалось, он дружески поставил ее на место:

– У Ханны и так дел по горло. Большой дом, большая семья.

– Все это может делать прислуга. В Рейнснесе тоже было большое хозяйство и большая семья. Но я не помню, чтобы мне приходилось самой чем-то заниматься. Люди за деньги делают то, что им скажут. Так же как и на верфи. Или вы не согласны? У вас достаточно средств, дорогой Олаисен, чтобы позволить Ханне развивать свои таланты.

Олаисен недоверчиво смотрел на нее, поэтому Дина сказала:

– Не говорите Ханне про наш разговор. Просто мне стало жалко покупать дорогие и плохие платья в Тромсё или Трондхейме, когда Ханна так превосходно шьет. Жена адвоката и Анна тоже могли бы стать ее заказчицами. Ханне надо только нанять двух помощниц. Это небольшие деньги. Да и начальный капитал должен быть не так уж велик. Конечно, надо снять помещение. Купить швейные машины. Ткани. Нельзя недооценивать женщин. Им всегда нужны новые платья. Но не говорите ничего Ханне. Она только размечтается. Между прочим, я хотела сказать еще что-то… Ах да, вчера я получила телеграмму – нам предстоит отремонтировать одно гамбургское судно. Оно завтра придет в Тьельдсунд. Там какие-то неполадки с машиной. Этим судном займется Педер.

– Почему они прислали телеграмму вам?

– Потому что я знакома с владельцем этого судна. Когда-то я имела с ним дело в Гамбурге.

– И поэтому он захотел воспользоваться услугами нашей верфи! – Вилфред сразу расцвел. Глаза его сияли.

Когда Дина перед уходом надевала перчатки, он спросил будто бы случайно, действительно ли она считает, что какой-то жалкий модный магазинчик может принести деньги.

– Не жалкий магазинчик, а магазин Ханны Олаисен! Да, безусловно! Вы в ней не ошиблись. И раз уж мы заговорили об этом: я бы тоже могла вложить в это дело небольшой капитал. Например, приобрести швейные машины. Конечно, они будут принадлежать мне. Аренда машин обойдется вам недорого. Начнете выплачивать за них, когда магазин начнет приносить прибыль. Небольшой процент от прибыли. Пять-десять процентов, что скажете? Только не говорите ничего Ханне. Не надо обнадеживать ее понапрасну… До свидания!

Олаисена мучило неприятное чувство, что фру Дина только делает вид, будто играет по общим правилам, а на самом деле предпринимает шаги, о которых он просто не знает.

Тем не менее он смирялся с тем, что время от времени она противоречит ёму или самостоятельно осуществляет некоторые идеи. Обязанности председателя местной управы требовали от него столько времени, что он поневоле уступил ей на верфи и на слипе некоторое первенство. Олаисен утешал себя тем, что выявит слабые места Дины, когда у него появится больше времени.

Страндстедет превращался в центр пароходного движения в их краях. А благодаря чему? Конечно же пристани Олаисена! Кого теперь интересовало, кому принадлежат причалы?

Все и так знали, что это пристань Вилфреда Олаисена. Разве он не мог по праву называться управляющим? Но называл ли он себя так? Нет! Только приезжающим приходило в голову называть его управляющим. При этом слове люди благоговейно замирали, как в церкви. Таким образом это звание становилось более значительным.

Даже приезжие из Гамбурга спрашивали, где находится верфь управляющего Олаисена! Разве мог он помешать им? Люди сами видели, кто есть кто.

Больше половины приезжих были женщины, мечтавшие выйти замуж. Они гордо ходили по Страндстедету, выставляя себя напоказ. Работы для женщин здесь было достаточно. В протоколах местной управы она называлась «работой по дому». Кроме того, женщины могли работать продавщицами в магазинах и официантками.

Олаисен начал понимать, что не только состоятельные женщины, но и все остальные тоже стараются одеваться прилично.

Однажды вечером он нежно посмотрел на Ханну.

– Я думаю открыть для тебя модный магазин! – сказал он. – Конечно, дохода это не принесет. Но мне будет приятно, если твои способности не пропадут зря. Дети скоро вырастут. Мне наплевать, если люди начнут злословить, будто я не могу прокормить свою жену. Все равно этому никто не поверит.

Ханна закрыла глаза, ее охватила слабость. Потом она посмотрела на него. Встала и завернулась в платок.

– Не шути так со мной, Вилфред.

– Я не шучу. Я уже давно думаю об этом. Разве ты не шила для людей, когда мы с тобой познакомились? Но на этот раз ты будешь шить не в каморке, в которой была вынуждена также и жить. Мы найдем светлое, просторное помещение. Я даже придумал название… «Швейная мастерская фру Олаисен». Тебе нравится?

– Но тогда нам придется нанять двух постоянных нянь и… может быть, портних…

– Разве я не привык нанимать людей на работу? Найму и теперь и портних, и нянь.

– А наш долг банку?

– Это своим чередом. Все будет в порядке. Я все улажу. А если мы окажемся в трудном положении, я могу продать третью часть пароходной пристани.

– Кто, по-твоему, ее здесь купит? В Страндстедете? О какой третьей части ты говоришь?

– Не думай об этом. Ты в этом не разбираешься. Так покупать для тебя мастерскую и машины или ты отказываешься?

Треть ее будет принадлежать Дине, как и треть пароходной компании. Остальное – мне. Разве я не сказал тебе об этом?

– Нет.

– Впрочем, это не имеет значения.

– Как получилось, что Дина тоже стала хозяйкой пристани?

– Некоторое время назад мы с ней заключили сделку. Она сказала, что всегда мечтала владеть хоть кусочком пристани. Я счел это естественным. Вот и все.

Людей удивляло, что Ханна Олаисен, как обычная вдова, собирается открыть швейную мастерскую. Да еще в ее положении! Кое-кто считал, что Олаисен хочет расширить свое влияние, чтобы обеспечить себя на случай, если времена изменятся.

Другие полагали, что у председателя управы большой аппетит – он заинтересован в росте Страндстедета. Редкий человек. Сразу понял, какие возможности кроются в шитье женской одежды.

Ведь в Страндстедет время от времени приезжает театр. Это заставляет женщин обновлять гардероб. А домашние концерты в «Гранд Отеле»? А праздники? Приличное платье нужно всегда.

Кроме того, сюда приехал фотограф. Не станут же люди фотографироваться в чем попало!

Страндстедет растет и развивается, говорили люди, понимающие в этом толк. Не это главное, говорили другие. Главное, чтобы на всех хватало работы и хлеба.

Глава 14

Сторонники Олаисена испытали настоящее потрясение, когда председателем местной управы с большим перевесом голосов был выбран Вениамин Грёнэльв.

У Вилфреда Олаисена только что родился четвертый сын, и, по-видимому, сейчас его волновало только это событие. Он вежливо улыбался направо и налево. Этот человек не потеряется ни при каких обстоятельствах, говорили те, кто знал его лучше других.

Окружной доктор не ждал такого поворота событий. Он опасался, как бы это избрание не пошло во вред больным.

Но поскольку он не отказался, ему оставалось только принять новый пост. Так получилось, что Вениамин не только выиграл выборы, но и стал председателем управы, даже не претендуя на это.

И к тому же жена его была уроженкой Копенгагена! Ни у кого в Страндстедете не было жены, которая говорила бы по-датски. За короткое время у некоторых дам появилась привычка на датский манер катать во рту гласные, прежде чем произнести их. Если, конечно, они разговаривали с образованными людьми.

Никто их к этому не принуждал, это получалось само собой. В обществе и на благотворительных вечерах дамы говорили так, даже не замечая этого.

Многие в Страндстедете были уже сыты Олаисеном по горло, а доктор – замечательный человек! И получил образование за границей.

Незадолго до выборов распространились слухи, что дела Олаисена пошатнулись вскоре после того, как он вложил крупную сумму в новый пароход и одновременно открыл модный магазин для фру Ханны. Говорили даже, будто банку пришлось предоставить ему отсрочку займа, потому что после того, как новый слип вступил в эксплуатацию, дела на верфи пошли хуже. Непонятно почему. Уж не потому ли, что брат Олаисена все больше сотрудничал с фру Диной?

Но кое-кто понимал, где зарыта собака. Банковский заем пугал всех – и богатых, и бедных. Олаисен зарвался. А как он важничал, когда был председателем управы!

Высокомерия ему не занимать, говорили люди. И теперь, когда Олаисен перестал быть председателем управы, рабочие наконец признались, что он никогда не отличался щедростью.

Олаисен занимался оставшимися у него предприятиями и в «Гранде», встречаясь с мужчинами за пуншем, проявлял сдержанность. Его никогда не видели пьяным; не то что многих.

Фру Олаисен, напротив, после перевыборов председателя не показывалась в своей мастерской. Да и в других местах тоже.

Однажды вечером дочь пономаря, вернувшись домой после хоровой репетиции, сообщила, что Олаисен бьет Ханну.

Мать выбранила дочь и велела не разносить слухов, но тут же спросила у нее:

– Кто это сказал?

– Кто-то у нас в хоре.

– Может, это и неправда.

– Я спросила у Карны, правда ли это. И она ужасно покраснела.

– Она подтвердила это?

– Нет!

Через полчаса уже многие знали, что Олаисен – чудовище.

В тот день, когда разразился скандал, было пятнадцать градусов мороза и северное сияние зажглось на небе уже в самом начале вечера. Почтмейстер одним словом определил и небесное явление, и поведение Олаисена:

– Дьявол забавляется!

Почтмейстер часто первый предсказывал несчастье. Он уже видел письма адвоката. Толстое письмо было адресовано Олаисену. Тонкое – фру Дине.

У телеграфиста были свои источники. Денежные переводы из немецкого банка. Понять цифры не составляло труда. Они пишутся одинаково и на норвежском, и на немецком. Разобраться в деталях было куда труднее. Немецким телеграфист не владел и должен был хранить в тайне содержание полученных телеграмм. Ему оставалось только удивляться осведомленности людей. Им почему-то все тут же становилось известно!

Многие видели, как адвокат Бринк выходил из «Гранда» с портфелем для документов под мышкой. Среди бела дня. Ясно, что он ходил туда не развлекаться.

Новость быстро облетела Страндстедет. Фру Дина изъяла из верфи свой капитал. Управляющий банком отказал Олаисену в кредите, и двенадцать рабочих могли вот-вот остаться без куска хлеба. В Страндстедете ходили самые противоречивые слухи. С неба валил снег. Цены на уголь были высокие, и ощущалось приближение катастрофы.

Правда, в газете о падении Олаисена не было ни слова. Пока не было. Но этого ждали. Из-за чего газета шла нарасхват. Все хотели быть в курсе событий. Ведь об этом могли сообщить в любой малозаметной статейке.

Люди, зависевшие от заработка у Олаисена, уже потеряли последнюю надежду. Но предвкушавшие настоящую трагедию были полны ожиданий.

Столько всего хотелось рассказать, о стольком спросить, что даже поздно вечером люди выходили из дому, боясь пропустить что-нибудь важное.

Сообщение в газете обмануло все ожидания. Хотя заголовок был сенсационный:

«Фру Дина Бернхофт выкупила долю управляющего Вилфреда Олаисена в верфи, слипе и пароходной пристани».

Далее сообщалось: «Никакого банкротства! Рабочие места в Страндстедете спасены!»

Прочитавшим статью до конца было ясно, что только так Олаисен мог не допустить, чтобы его жилище пошло с молотка. А статью прочитали почти все.

В ней говорилось также, что управляющий сохранил за собой свои два парохода и может спокойно жить в своем доме на холме, созерцая оттуда пристань и верфь, которые некогда построил.

Из-за этого заголовка не одна только продавщица из лавки Холе пропустила, что говорилось в газете о женской эмансипации. А также рассказ о некоем женоненавистнике и объявление о бесплатной раздаче книг под общим названием «Месть цыганки».

А ведь именно этим газета «Сеньенс Тиденде» хотела увеличить число своих подписчиков. К сожалению, для этой кампании был выбран неподходящий день. На нее почти никто не обратил внимания – всех интересовало только то, что фру Дина спасла Страндстедет.

И люди, у которых дома царил образцовый порядок и газета в тот же день отправлялась на свое место на заднем дворе, так никогда и не прочитали статью о женской эмансипации.

Газета Олаисена более осторожно сообщала о его поражении. И это неудивительно – Вилфред Олаисен все еще располагал большей частью ее акций.

Тем важнее было для ее конкурента развернуть военные действия. Через несколько дней появилось сообщение, что некоторые круги выражают сомнение, что капиталовложение Олаисена в местной газете подтверждается его предпринимательской деятельностью.

Олаисен дал опровержение под заголовком: «Злонамеренные слухи о моем банкротстве». В нем он писал, что вполне заслуживает доверия, хотя и счел необходимым несколько ограничить свою деятельность.

В тот же день в газете на двух колонках появилось следующее объявление:

«Модный магазин Ханны Олаисен рекомендует всем посетить свою рождественскую выставку, отличающуюся богатством ассортимента. На ней представлена одежда из гладкой и буклированной ткани, а также «английской кожи» разных оттенков. Любая одежда будет изготовлена мгновенно, как только мы получим ваши размеры».

Старший сын Олаисена Рикард о многом узнавал в школе и по дороге домой. Все то, о чем не говорилось дома. Каждый день он возвращался из школы в синяках и в разорванной одежде.

Младшие мальчики еще находились под защитой Сары и няни. Но и они не могли помешать людям громко делать свои замечания в присутствии детей или бросать на них красноречивые взгляды. Любовь к ближнему многообразна в своих проявлениях.

Педер Олаисен находился между Сциллой и Харибдой. Олаисен недвусмысленно дал ему понять, что он должен прекратить все отношения с Грёнэльвами. Любой из Грёнэльвов хуже шакала или оборотня. Даже если носит фамилию Бернхофт.

Педер плохо представлял себе особенности поведения шакалов и оборотней, но от этого ему было не легче.

К тому же на верфи он столкнулся с тем обстоятельством, что он – Олаисен, а следовательно, человек ненадежный. Хотя прямо ему никто об этом не говорил.

Объяснять Вилфреду, что он должен исполнять свою работу независимо от того, кому теперь принадлежит верфь, было бесполезно.

Но думал Педер только о Карне. О дочери и внучке шакалов и оборотней. И понимал, что его способностям предстоит серьезное испытание.

Тем временем Вениамин вникал в крупные и мелкие дела местной управы. Собрания и разговоры с людьми, которых он встречал по дороге, занимали большую часть его времени. Как только заканчивался прием больных, он сразу хватался за пальто. Анна и Карна уже привыкли к его словам: «Сейчас мне некогда…»

Анна несколько раз пыталась поговорить с ним о будущем Карны. Но он отвечал невнятно, на бегу. Она подозревала, что он даже не слышит, что ему говорят.

Когда он бывал дома, ее пугал его отсутствующий взгляд. Словно он был где-то в другой комнате, в другом месте. Словно готовился к разговору, но только не с ней.

Жизнь с Вениамином стала напоминать Анне жизнь ее родителей. Они больше не разговаривали друг с другом, разве что где-нибудь в гостях.

Они спали в одной постели. Но расстояние между ними было так велико, что только сонное дыхание напоминало им друг о друге. Вениамин спал крепче, чем Анна. И кто же станет упрекать спящего человека?

Однажды вечером незадолго до Рождества они сидели в гостиной одни. Анна знала, что скоро он вскочит, чтобы идти на очередное собрание.

– Летом я поеду в Копенгаген, – сказала она, не обращаясь к нему.

В этом не звучало обиды. И это не была демонстрация. Однако Анна ждала, что он закроет газету. В худшем случае, раздраженно бросит ее в сторону. В лучшем – объявит, что они поедут вместе.

Но он не отозвался. Даже не оторвал глаз от газеты. Она встала и подошла к окну. Она все еще ждала.

Газета зашелестела. Он перевернул страницу. Анна поняла, что он даже не слышал ее слов.

Она подождала еще немного, потом, несмотря на мороз, стала открывать окно. Рама примерзла и не поддавалась. Анне даже пришлось ударить по ней ногой.

– Анна, что ты делаешь? Здесь достаточно воздуха! – послышалось из-за газеты.

– А мне нечем дышать!

Не оглядываясь на Вениамина, она влезла на подоконник и упала на спину в мягкий, влажный снег. Закрыла глаза и полежала неподвижно. Потом начала медленно двигать руками и ногами.

В сочельник в Рейнснесе они с Карной всегда так играли. Здесь, в Страндстедете, ангелов не изображали. Здесь просто умирали от удушья.

Она глубоко вздохнула. От движений снег проникал под платье. Спина у нее была уже мокрая. Словно она плыла в воде. Или лежала среди строф в новых нотах, которые разучивала с Диной. Смётана. «Моя Родина».

Анна начала напевать. Открыла глаза и увидела фиолетовое зимнее небо с мириадами звезд. Звезды таили знаки ее жизни, но истолковать их она не могла.

В освещенном-окне возник Вениамин. Председатель местной управы. Он казался прозрачным. Словно марля из его докторского чемоданчика.

Когда он перестал быть Вениамином? Должно быть, очень давно. Просто до сегодняшнего вечера она этого не понимала.

И, глядя на него снизу вверх, она вдруг вспомнила его лицо, каким оно было, когда они лежали на жесткой студенческой кровати Акселя.

Как мало она тогда понимала! Это было даже трогательно.

– Прости, Господь, мои желания! – пропела она человеку, стоявшему в окне.

– Анна! Ради Бога, что ты делаешь?

– Прости, Господь, мои желания! – пела она.

Это был совершенно новый Смётана. Родина. Отечество. Жесткая студенческая кровать. Где радость от того, что они согрешили вместе? Куда исчез этот дивный, свободный страх? В Нурланде они потеряли его. Потеряли все. Она потеряла Молодость, Любовника и Отечество. Страндстедет задушил все чувства. Вместе с окружным доктором, ставшим теперь председателем местной управы.

Она запела громче:

– Прости, Господь, мои желания!

– Анна!

– Тс-с-с! Речь идет о жизни и смерти. Я вместе с ангелом лечу в открытое море. Я разговариваю со Сметаной и звездами о моих желаниях.

– Я должен идти, Анна. Меня ждут.

Она слышала, что он хотел засмеяться. Но у него это не получилось, не то что у нее. Она снова громко запела.

– Ты озябнешь и промокнешь! – сказал он.

– Как все, кто плывет по морю!

Он странно посмотрел на нее. И исчез из окна. Кто он, этот человек?