Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

С бойниц видно собственное войско, раскинувшееся по ту сторону рва. Не задействованы только люди министра торговли, железными травинками рассеяны по земле. Не будь на месте сотника, давно бы сбежали, рассосались по лесам да долинам, затаились на дне. Наследник восседает на лошади, наблюдает за штурмом. Рядом – кособокая фигура прислужника. Арг просился идти с солдатами, Хард проигнорировал. По другую сторону бурлит само бытие. Не проходит минуты, чтобы кого-нибудь не проткнуло, зарезало, придавило. Хард включает себя во всеобщую свалку, пробегает по зажаренным в смоле телам, перепрыгивает выбоины и ямы, крушит топором череп замешкавшегося гаронца, с яростью обрушивается на лучника, снимающего риссенцев сверху, погружает сталь в узкую спину безухого. Топор он подбирает.

Рагон равнодушен. Он весь в чужой крови, но ни секунды не стоит на месте. Шаг – укол – поворот – взмах. Мимо проносится конь без всадника, Рагон отвлекается на него, затем на нового противника, не замечая, что из угла выскакивает еще один гаронец. Сердце Харда пропускает удар. Как бы ни был хорош Рагон, ему конец. Хард даже не успевает подумать, что дала бы ему гибель соперника, как топор уже летит в гаронца. Все в груди Харда холодеет, когда точный удар сражает кочевника, и совершенно невредимый Рагон продолжает свою пляску. Хард готов взреветь.

Совершенно механически он разрубает очередного гаронца в клочья, идет дальше. У одной из башен видит того, кого искал, направляется к вождю. Физическим недугом камаль пользуется как преимуществом, солдаты не успевают понять, как разворачивается, с какой стороны ждать смерти, пластами усеивают каменный пол. Вождь не стоит на месте, постоянно перемещается, словно опасается, что если останется на одном пятачке земли, пятки приварятся к камню. На шкурах два-три пореза, даже не окрашенных красным, по бокам висят кожаные мешочки. Рассмотреть их не позволяют тощие колени гаронца, бьющиеся словно в припадке. Хард не успевает подойти ближе, вождь бросает в него один из комьев, тот падает, ударившись о пластину, и вдруг распускается. Из него прорастают шипастые стебли, облепляют лодыжки, ползут выше. Точки, где шипы протыкают кожу, мгновенно немеют, Хард падает на колени, стебли стягиваются вокруг него, сдавливая грудь, ища живую плоть. Тотчас рядом возникает камаль, заносит нож. Хард успевает полоснуть того по истеричным коленям, вождь охает, отступает, в Харда летит еще один мешок. Упав, тот мгновенно начинает собирать вокруг себя каменную пыль, мелкие частицы, камни, завихривая их вокруг Харда. В промежутках вихря Хард видит приближающегося камаля, боковым зрением – бегущего Дакруха, но командир слишком далеко, не успеет. Собрав все силы, Хард переваливается через стену, летит в ров.

Полет недолог. Хард со всей силы ударяется о воду, идет ко дну. Рой камней, столкнувшись с жидкой средой, наконец, утихает. Остается выдрать с себя чертовы веревки и вынырнуть, однако стебли не поддаются. Хард напрягает руки, веревки тут же обнимают их, привязывают к туловищу. К ногам возвращается чувствительность, немота проходит, но теперь накатывает боль. В легких заканчивается воздух, и Хард начинает терять самообладание. Утонуть в канале слишком недостойно, семья покроется позором на десять поколений вперед, его имя станет родовым проклятием. От нехватки кислорода голова готова лопнуть. Хард отталкивается от дна, выныривает на поверхность, глотает воздуха, но вооружение уже тянет его вниз. Погружается в мутную, дурно пахнущую воду, пытается вытащить кинжал. Шипы тут же вонзаются в ладони, кинжал выскальзывает, но, извернувшись, Хард успевает цапнуть его в падении. Стебли перерезаются тяжело, самые крупные из них уже окостенели, свившись спиралью, молодые поддаются легче. Еще несколько раз Хард подпрыгивал, загружался кислородом, и принимался за работу. Кинжал затупился, молодняк каменел, но Харду удалось прорезать в скорлупе дверцу и выдраться наружу, однако доспехи уже не давали вынырнуть. Когда его труп обнаружат, отцу и сестре сообщат, что он оступился, упал в ров, наглотался воды и утонул. Хард не мог этого допустить. Он попытался избавиться от доспехов, но осознав, что умрет скорее, чем сумеет снять их сам, взобрался на заточившую его скорлупу. Пару минут он просто дышал и унимал сердцебиение, опасаясь сделать хоть шаг, затем огляделся. Впереди – желтая выжженная солнцем степь, значит, он у северной стены, до которой ближе, чем до берега. Наверху до сих пор звуки боя, но какие-то отдаленные, людей нет. Хард пытался придумать, как дотянуться до суши, но здесь ни моста, ни перехода, ни глыб. Багровея от унижения за циркачества, принялся катить ногами скорлупу по дну. То окунаясь, то нащупывая костяк, он докатился до расстояния прыжка, оттолкнулся, бросился грудью на наст, разделяющий основание крепости от воды. Не передохнув, двинулся в обход, вжимаясь в стену. Когда добрался до бреши, оставленной тараном, просто кипел от злости. Взял меч мертвеца и с яростью присоединился к битве.

Перевес был на стороне солдат, но гаронцы не сдавались. Крутились тут и там, честному бою предпочитали грязные приемы, на манер своего вождя. Хард понял, что стало бы с ним, когда заметил солдата в подобной скорлупе. Он оказался запеленат ими как младенец, и насквозь проткнут длинными выростами. Один шип входил в скулу и выходил под челюстью.

По следу из распустившихся спор Хард выходит на самого камаля. Тот еще жив, сыплет своей отравой во все стороны. Справа через кольцо защитников к нему пытается пробиться Рагон. Хард спешит.

Увидев Харда, камаль на миг застывает. Хард пользуется этим, чтобы подобраться поближе. Вождь реагирует, мечет дождь из семян, Хард укрывается за щитом, но комья находят его и там. Все вокруг распускается, пищит, сопит, перебирает когтями и лапами, обнажает клыки. Рагон приближается, его глаза горят. Хард перебарывает желание запустить в него одну из мелких тварей, подбирается уже по черепам. Камаль пятится, его руки ложатся на пазуху, но мешочков там больше нет. Он обвивает гибкой конечностью рукоять топора и бросается на Харда. Хард не ожидал от худого кочевника такой силы, едва успевает выставить для защиты меч. Он устал, поэтому пока остается лишь отражать натиск и ждать подходящего момента. Рагон, наконец, пробивается, поэтому Хард атакует. Серию выпадов гаронец отражает, атакует сам, но силы его убывают с каждым взмахом. Он быстро выдыхается, словно кто вытягивает из него энергию. Твари еще копошатся, и до Харда доходит:

– Топчи! – кричит он Рагону.

Тот резко останавливается, почти тут же начинает крошить порожденья степи, поднимается гвалт, камаль кричит, Хард наседает. В последнем рывке вождь достает Харда топором, но все кончено. Со стороны кажется, что они обнимаются. Несколько секунд они еще поддерживают друг друга, затем камаль медленно опускается, увлекая за собой Харда. Хард с трудом вытаскивает из осевшего тела меч, тяжело встает.

Замолкли последние звуки боя. Штурм окончен, Дымрок взят.

На влажном темном песке сидит Ох. Кузнец покрыт кровью и мозгами с головы до ног, рядом – груда тел с расколотыми черепами: сдавливал головы голыми руками. У главных ворот стоит Круг. Он устало отдает распоряжения, оглядывается, оценивая потери. Ранен, но улыбается Харду. Хард кивает в ответ. Солдаты добивают тяжелораненых, складывают тела в повозки, чтобы потом сжечь. Кто-то ходит по домам, проверяя, живы ли жители. Кругом – трупы. Уткнулся лицом в камень рыжий Гор, сотник Рагона. Рядом с башней лежит Дакрух, сражавшийся с вождем. Хард опознал его только по мундиру, лица у бывшего командира нет. Хард проверяет, живы ли свои. Потерял одного сотника, нескольких солдат, еще четверо ранены, но не смертельно, подсчитывают потери. Вечером похоронят своих, отмоются от пота, крови и грязи, перетянут потуже раны, поднимут чарки за погибших, а наутро отправятся в обратный путь. С мрачным удовлетворением Хард подумал о том, что из пахарей уцелели все, даже кузнец. Не видать им обещанных принцем сребрянок.

Наследник тем временем въехал в Дымрок. Белогривый конь деликатно перебирал тонкими ногами, осторожно обходя убитых, фыркая из-за металлического запаха. На лице принца ужас и отвращенье, но упрямо едет вперед. По традиции должен произнести триумфальную речь в честь возвращения крепости, но губы плотно сжаты. Хард выходит вперед, бухается на колени.

– Ваше Высочество, ценой своих жизней мы отбили Дымрок и показали поганым степнякам, что значит посягать на великий и могущественный Риссен. Позвольте от имени всего войска преподнести вам дар в знак преданности и восхищения вашим умом, придумавшим и осуществившим план захвата.

Хард поднимает перед собравшимися в круг воинами отсеченную голову камаля. Тот пучит на солдат остекленевшие глаза, клацает. Арг подскакивает, с поклоном принимает голову, отбегает к наследнику, подносит на руках. Принц, не глядя на подношение, отвечает.

– Благодарю.

Хард со всей силы гаркает:

– Слава Риссену! Слава Его Высочеству принцу Лисвальду!

– Слава Его Высочеству! – присоединяется хор глоток.

Принц кивает, разворачивает скакуна.

Хард смывает с себя грязь. Вода из ручья холодит кожу, снимает боль. Пучком сухих трав убирает вонь гнилого рва. Его зацепили в нескольких местах, самая серьезная рана – на плече. Скрупулезно ее очищает. Засыпает в дыру желтого порошка, пытается самостоятельно перевязать, но сделать это одной рукой нелегко.

В лагере идут последние приготовления. Хоронят мертвых, произносят речи. Опустошить Дымрок Рагон не позволил, поэтому торжественный пир отменяется. Завтра домой. Никаких больше солончаков и треклятых лесов. Хард будет голосовать за то, чтобы подняться вверх по Грубу, затем спуститься по Сонной почти до самого Амшера. Следует отправить сообщение отцу. Хард не смог найти тишари накануне битвы, все светляки в этих краях были выведены прожорливыми птицами, надо найти что-то такое же безмозглое, что согласилось бы ради пары слов преодолеть полстраны. Зато Рагон получает известия и здесь.

Из-за деревьев бесшумно скользнул Круг, молча сел рядом. Хард ждал. Сразу после штурма Круг исчез, отправился проведать местных, предлагать помощь. Раймонд всегда считал, что из всех командиров Круг был самым сердечным.

– Для тебя, друг мой, сражение заканчивается с последним ударом меча, – говорил он Харду, – он же всегда идет дальше.

– Ну?

Круг горько улыбнулся.

– Они просто хотели жить.

– Все хотят.

– В степях нечего есть. Кланы нападают друг на друга, бьются за воду. Они пришли сюда, чтобы выжить. Жители впустили их сами.

– Зачем тогда сообщили нам?

– В Амшере все равно бы стало известно о том, что в нашей крепости кормятся степняки. Мужчины клана спрятали в городе своих женщин и детей, сами взялись за оружие. Они защищались для вида, Хард, чтобы мы пощадили их род.

– Когда я летел со стены, мне не казалось, что они бьются понарошку.

– Ты видел, как они бились? Один-два удара, никаких мучений, быстрая смерть. Они проявляли к нам милосердие, а мы...

– Слишком много думаешь. Они получили то, что хотели. Их жены и выводки останутся в Дымроке, никто не станет их искать. Теперь уж ничего не изменить. Завтра выдвигаемся обратно. Приедешь в Амшер с триумфом.

– Иногда я тебе завидую.

– Ты? Мне? – Хард округлил глаза. – Чему?

Круг не ответил. Выхватил меч, приставил его к горлу вывалившегося Арга.

– Его Высочество принц Лисвальд просит командиров собраться, – сообщил прислужник. – Кажется, господину Рагону есть что сказать.

– Новости из столицы?

– Мне не сказали.

Они вернулись в лагерь, не переодеваясь, зашли к наследнику. Новость, преподнесенная командиром, окатила ушатом ледяной воды.

– Сария пересекла наши границы. Мы отправляемся на войну.

ГЛАВА 9

Которую ночь министра финансов терзала бессонница. Зыбкая реальность не позволяла забыться, беспокойные мысли накатывали одна за другой, ни на миг не оставляя в покое, и Амааль бродил из комнаты в комнату, прислушиваясь к безмятежному дыханию спящих. Тихо скрипнули половицы, пискнула мышь. Крепкому сну слуг можно позавидовать. Счастливые соломенные головы, забитые мелочами, дурные мысли – не их удел. Под дверью комнаты Коэн – светлая полоска. И ей нет покоя.

Тишина давит. Наползает со всех углов, окружает, не дает отвлечься. Министр выходит во двор.

От Харда никаких вестей. О том, что штурм завершен и армия собирается на юг для слияния с войском генерала Маловера, Амааль услышал на совете министров от первого советника. Тот нашел способ связаться с сыном. Деталей нет, все в общих чертах. После совета министр финансов заметил, как к Самааху с поклонами пробирается личный слуга Ее Величества. Оба отошли в сторону, затем исчезли. Амааль не сомневался, о чем будет предстоящий разговор: едва ли королеву интересовали подробности захвата Дымрока.

По ногам министра поднимается холод. Некоторое время Амааль бессмысленно смотрит вниз, шевелит быстро коченеющими пальцами. Такая чувствительность кажется ему забавной. Он поднимает косточки вверх, растопыривает веером, сжимает до боли, до побеления, распускает. Пытается поднять каждый палец по отдельности, встает на пятки, перекатывается на цыпочки. Рассердившись на себя за детское поведение, запахивается в платье и возвращается к себе просматривать бумаги.

С утра первым делом отправляет в министерство посыльного с запиской, сам собирается в провинцию. Коэн возражает.

– Это может быть опасно, отец, оставайтесь со мной, не уезжайте.

– Это наши люди, Коэн, мы не можем их бросить. Нельзя оставлять их на перепутье, мы несем за них ответственность. Ты должна это понимать, милая.

– В этом случае возьмите побольше охраны. Так мне стало бы хоть немного спокойней.

Рахман взывает к своим, пытается уговорить их вернуться, не поддаваться на провокации пришлых. В ответ они сжигают его хранилища. Да, лишняя охрана не помешает.

Моросит мелкий дождь, земля под копытами коней разъезжается в стороны, обнажая прячущихся под ней червей. Воздух дрожит, обдавая кислыми вдохами, значит, кашрики опять выбрались на берег, бродят по равнинам, сжигая тонкие легкие. Амааль дышит полной грудью. Он и не знал, как скучал по свободе там, за городскими стенами. При виде одиноко стоящего дерева внутри что-то сжимается. Оглянувшись на своих спутников, произносит слова молитвы. Просьбы о благословении ложатся на язык легко, и к мысленному его голосу присоединяется голос его матери, молящийся вместе с ним. Нутро отдает теплом – услышали.

Они едут мимо подводы с крестьянами. Лошади нет, вместо нее в хомут впрягся низкий коренастый мужик в мокром тулупе. Широкая полуседая борода, крупный нос, большие густые брови – все пахари на одно лицо. На телеге – пожитки, накрытые от дождя тряпьем. Сбоку, вытянув короткие ноги, полусидит сухая старуха. Птичья ее лапа вцепилась в кучу вещей, не дает сползти. Позади плетутся две женщины, пожилая и помладше, рядом с ними – шестеро ребятишек. Самого маленького мать устало держит на руках, остальные, спотыкаясь, бредут сами. Восседающего на хорошей лошади министра провожают взглядами исподлобья. Амааль и готов бы остановиться, помочь, но сколько таких у себя?

До провинции Рахмана еще несколько часов. Министр юстиции там, Амааль заедет к нему по пути, узнает последние новости, поделится свежими из столицы. Перед отъездом Амааль заехал к Юну, Рахману будет интересно услышать, что узнал от старика. Новость о восстании до Амшера еще не добралась, но, зная первого советника, можно быть уверенным – скоро об этом заговорят на всех углах.

У благоухающей еловой чащи свернули направо, на земли Рахмана. Хозяин встретил их лично.

– Какие новости? – спросил Амааль.

– Частью вернулись сами, в основном те, у кого большие семьи и много детей. Некоторые бродят по окрестностям, нападают на другие селенья. Мы пытаемся их найти. Большая часть организованно скрылась. Оставшиеся говорят, здесь был чужак.

– Были какие-нибудь требования?

– Никаких. Он просто собрал их и ушел.

– Первый советник?

– Уверен, его рук дело. Мне нужны доказательства, с ними я смогу привести его на Судный двор.

– Я предоставлю их вам. Господин Самаах еще не на столько доверяет господину Юну, чтобы посвящать его в свои планы, но просил его помощи.

То была унылая дорога. Вымершие дома косились черными провалами окон, за которыми не болтался огонек. Во дворах не мяучет, не блеет, ни мычит скотина. Раз за углом мелькнуло и тут же пропало испуганное лицо. Амааль первым прервал тягостное молчание.

– Мне очень жаль вашего командира, господин Рахман. В последний раз, когда мы с Хардом сумели связаться, Хард описал его как достойного солдата.

Ложь. Хард, занятый принцем и Рагоном, обращал на нового командира ровно столько внимания, сколько того требовали общие собрания, но говорить об этом министру юстиции в высшей степени неразумно.

– Сочувствую, что отменилась свадьба вашей дочери, – отозвался Рахман.

– Перенеслась, не отменилась, – уточнил министр.

У границы своих владений Рахман распрощался с Амаалем, повернул коня обратно.

Амааль не знал, что ему делать, если взбунтуют и его крестьяне. Их с Рахманом провинции находились рядом, по соседству, в стороне от владений остальных министров. Неудивительно, что Самаах начал действовать отсюда. На юге разгорелась война, все ресурсы страны уйдут на нее, на подавление восстания уже не останется сил, и тогда междоусобицы и распри раздерут Риссен в клочья. Надо дать крестьянам то, чего они хотят.

С этой мыслью он спешился у дома выбранного старосты. Тот спешно вышел на крыльцо, уже полностью одетый, сошел к группе поджидавших его односельчан. Увидел Амааля, поклонился. Остальные согнулись за ним.

– Карх, – приветствовал его министр.

– Вот уж не думали, что вы наведаетесь к нам, господин, – настороженно отозвался старик.

Амааль давно и прочно ассоциировался у них с налогами, хоть и не собирал их лично. Хард – с военными сборами. Взгляды крестьян прикипели к охране.

– Я привез новости из Дымрока.

Тотчас шебуршание, невесть откуда вытолкнулись старухи.

– Крепость взята.

– Значит, они возвращаются? Когда будут дома? А Соха? Как там Соха? Сын у него. А скоро ли? Какие потери? Лишь бы живой. Нет кормильца. Что же делать? С голоду помирать? Муки больше нет. Что есть? Как...

– Они не едут домой, – врезался в разноголосицу министр, – пока. Сария объявила Риссену войну, и как истинные патриоты ваши сыновья и мужья встанут под знамена своей страны...

Его перебили. Завыли, закудахтали, заплакали женщины, потянули к министру руки, будто мог что-то сделать, оглушили воплями. Он смолк, давая горю выплакаться.

– Ти-ихо! – крикнул Карх.

Мгновенно разом заткнулись. Сразу три его сына служили под началом Харда.

– Разошлись все по домам! Если нет работы, так счас найду. А ну марш!..

Нехотя, один за другим сельчане разошлись. Дождавшись, когда опустеют улицы, Карх негромко сказал:

– Мак сегодня поймал пришлого. Мы как раз шли его допрашивать.

Глаза Амааля округлились. Он обещал Рахману доказательства, но так быстро?.. Вместе они двинулись к дому Мака. Тот запер незваного гостя в сарае.

– Пытался баламутить умы, – сообщил по дороге Карх, – бумаг при себе не имел. Говорил складно, не по-нашему. Сказывал...

Амбар был пуст. Дверь, подпертая вилами, на месте, зато на задней стене не хватает двух досок.

– Дурень, – обругал хозяина староста, – не мог его связать?

– Так я и связал... Вон... – в углу, на стоге соломы – обрывки веревки, рядом лежит коса.

Староста сплюнул. Амааль пустил по следам двух стражников.

– Бесполезно, – помрачнел Карх, – тут за полем река, по ней и стек. Теперь его не сыщешь.

Ждали вестей в облупившемся доме Карха. Скрипучее, давно не правленое крыльцо. Неплотная, обитая войлоком дверь. Кислый запах, едкий черный дым, разъедающий глаза. Из обстановки – лишь печь, стол да лавки. Слева от входа на грубо стесанном стуле – таз да кувшин с водой. Амааль ударился головой о притолоку, дальше передвигался осторожно. Сел на лавку, из-за печи тут же высунулась лупоглазая мелочь, вытаращились на одежду гостя. Староста согнал их с насиженного места, велел помочь матери во дворе. Один за другим острые колени и локти, толкаясь и пихаясь, слезли с печи, накинули тулупы, вышли, до последнего не спуская с министра блестящих выпученных глаз.

Карх сел напротив гостя.

– Сказывал, – продолжил прерванный разговор, – что люди поумнее уже восстали.

Воцарилось молчание. Оба изучали друг друга. Амааль мог бы сказать, что это чушь, что восстание – байки смутьяна, но до соседей рукой подать, а там – запустенье. Министр тщательно обдумал свой ответ.

– Это не восстание. Из соседней провинции крестьяне ушли без предупреждения, да и то некоторые вскорости, образумившись, вернулись. Вот и все.

– Куда же ушли?

– Это пока неизвестно. Но, осознав, какую совершили ошибку, они непременно повернут к своим домам.

– Поэтому вы и здесь, – заключил Карх, – посмотреть, не ушли ли мы.

– Да, – не стал отпираться министр.

– Мы отдали вам своих детей, господин, и мы будем здесь, когда вы станете их возвращать.

Вернулись стражники. У берега нашли кровавые обноски.

– Кашрики сожрали, – сказал староста, – в последнее время житья от них нет. Чуть дождь, так и вылазят на сушу.

Амааль оставил двоих в селе, на случай, если появятся беглые крестьяне. Пообещал прислать еще людей, возвести плетни от мокрых хищников, тронулся в обратный путь. К ночи добрался до дома.

С юга стали приходить донесения о первых сражениях. Хард еще был только в пути в Каборр, поэтому Амааль сосредоточился на вновь прибывших ремесленниках. Не давая им даже прийти в себя после долгой поездки, отправился с ними к Скалистым горам. Те обнюхали, облизали, поковыряли бурую почву, заключили – залежи есть. Министр достал средства, и работа закипела. Массово валились деревья, обтесывались бревна, складывались деревни, появлялись первые очертания домн. До конечного результата еще далеко, немало придется внести еще серебра, прежде чем появится первое изделие, но одной проблемой у министра стало меньше.

В министерстве царил переполох. В кабинет Амааля то и дело прорывались с прошениями, указами, петициями. Войску требовалось дополнительное вооружение, последняя отправленная порция хлеба оказалась испорченной, запасы продовольствия подходили к концу, требовалось теплое сукно. В этот момент кстати подошли купцы из далеких стран, предлагали товары в кредит. Ужаленный министр изворачивался как мог, но стоило заткнуть одну дыру, как прорывалась вторая, и третья, и четвертая, и вновь приходилось конфисковать имения, вводить новые пошлины, нападать на неприкосновенных ярочников.

Принц возвращался в Амшер. На этом настояла Ее Величество. Король не стал перечить. До приезда наследника в столицу Амааль нанес визит Юну.

– Слухи о восстании разносятся по улицам с быстротой, свидетельствующей о множестве распускающих их уст, и мы оба знаем, кто заставляет те уста шевелиться. Вам известны его замыслы, господин Юн, так приоткройте же их Судному двору.

– Боюсь, господин Амааль, вы возложили на меня слишком высокие ожиданья, которых мне не оправдать. Замыслы первого советника остаются для меня такой же загадкой, как и для вас.

– Господин Самаах обращался к вам за помощью, о чем же он просил?

– Просьба его была столь низкой и недоброй, что я в ней отказал.

– Вы заставляете меня дрожать от нетерпения.

– Которое так свойственно молодым? – засмеялись глаза Юна. – Но увы, мое сердце и моя душа слишком преданы короне, чтобы очернить ее преемника.

– Очернить преемника?

– Двери моего дома открыты всем сословиям, неважно, сапожник это или дворянин – лишь бы имел дельные мысли и умел ими делиться. Господин Самаах надеялся использовать это в своих целях – вложить в мое уста то, что через них прошло бы через ворота и настроило бы против принца весь народ. Но должен признать, господин Амааль, ваш сын поступил очень продуманно.

– Хард? Что он сделал?

– Так он не рассказал? Скромность – одна из главных добродетелей мужчины, вы должны гордиться своим сыном. После тяжелейшей битвы, унесшей множество жизней, Хард преподнес Его Высочеству голову вождя. Если только вы мне дозволите, я мог бы обернуть это в нашу пользу, использовав метод господина Самааха.

О голове вождя Амааль услышал впервые.

– Я был бы вам весьма признателен. Но, господин Юн, своим отказом господину Самааху, вы ставите ваш с ним "союз" под угрозу. Нельзя допустить, чтобы он от вас отвернулся. Вновь сблизившись с ним, вы могли бы достать необходимые доказательства для господина Рахмана.

Министру финансов не нравится такое положение дел, когда о действиях его собственного сына врагам и союзникам известно больше, чем ему самому. Вместе с тем поднялось негодование на Харда – неужели нельзя было найти хоть одного вестника и держать отца в курсе событий? Неужели мальчишка не понимает, насколько опасная сейчас ведется игра вокруг престола? Амааль кипел от негодования. Словно чувствуя его настроение, Хард, наконец, прислал весточку, но ее содержимое вывело министра из колеи: наследник не собирался возвращаться. Вместе с войском Рагона он присоединится к генералу Маловеру и примет непосредственное участие в войне. Министр не знал, как преподнести эту весть во дворце, но ему и не пришлось.

– Вы обещали мне! Вы обещали, что вернете моего сына в целости и сохранности! – сами своды зала получали удовольствие, смакуя голос Ее Величества. Амааль не замечал за ними такой страсти ни к королю, ни к первому советнику. – Немедленно верните его обратно!

Министр дождался, пока стихнут гневные стены.

– Боюсь, остаться было выбором Его Высочества принца Лисвальда. Ни я, ни Хард не склоняли наследника к подобному решением – для поднятия репутации принца было достаточно осады Дымрока.

– Я не могу поверить в то, что это решение Лисвальд принял сам. Что вы сделали с моим мальчиком, что он добровольно отправился на войну?! Он, который боялся одного вида крови?! Я отдала вам на растерзание Раймонда, с меня достаточно! Если вы не вернете моего сына, я сама отправлюсь за ним!

– И навсегда впишете его в историю как короля Лисвальда Трусливого!

При условии, что он вообще наденет корону.

Оба замолчали так резко, что эхо растерялось. Прямо на глазах Амааля рассерженная мать вдруг превратилась в королеву. Метаморфоза быстрая и пугающая.

– Ведь ваша дочь, господин министр, еще не замужем?

– Коэн помолвлена. Ее жених, Пагур из рода Малейнов, сейчас на войне.

– Пусть бережет себя. Негоже будет, если свадьба расстроится из-за его гибели. Впрочем, даже в этом случае ваша дочь не останется без догляда. Макрун то и дело жалуется, как ему тяжко без жены.

Умом Амааль понимал королеву, но в душе просто клокотал от гнева.

– Я убью Коэн сам, но ваш шут ее не получит.

– Если Лисвальд не вернется ко мне, я лично вложу в ваши руки нож.

Министр финансов потерял всякий покой – положение в Риссене ухудшалось с каждым часом. Ввели дополнительный патруль, появился запрет собираться в общественных местах в группы более, чем по трое. Исходили съестные припасы. Крестьяне собрали урожай, но большую его часть отложили на засев на будущий год. Пустели торговые ряды, взлетали цены. Над Амшером навис стойкий запах нищеты и голода. Прибавилось попрошаек – хватали прохожих за рукава, клянчили медяк, разлетались в разные стороны при виде патрульных. Несмотря на усиленный контроль, тут и там вспыхивали стычки: ругались торговцы, дрались горожане, выдирали друг другу волосы простолюдинки. Амааль уповал на обозы с зерном, поступающие из Гильдии. О маршруте доставки знали немногие, несколько раз его меняли, выбирали безопасный путь, опасались разбоя. Рудники в Скалистых горах застопорились, Амааль вводил новые налоги, грыз бездействующего министра торговли. На Судном дворе, не прекращая, свистели розги и палки, наказывали воров, мошенников, плутов. Рахман мрачен. В его провинциях пусто, и один за другим пустеют отдельные села и деревни по всему Риссену. Ни один подстрекатель еще не пойман. Отряды вооруженных всадников ищут беглецов день и ночь.

– Вы обещали доказательств, господин Амааль, – твердо сказал Рахман. – Я не могу больше ждать. Еще чуть-чуть – и первого советника будет уже не остановить. Вы знаете, что случится дальше. Он возглавит восстание, свергнет короля и займет его место. И тогда полетят неугодные новой власти головы. Мне нужны доказательства.

– Они у вас будут, господин Рахман, дайте мне немного времени.

И снова Амааль крутился.

– Господин Юн, простите мне мою настойчивость, но ситуация не позволяет ждать. Вам удалось что-нибудь узнать?

– Как вы вовремя, господин Амааль. Не иначе сама судьба нашептала вам на уши прийти. У меня есть новости, которые придутся вам по душе. Мне известна следующая цель первого советника, и, если поторопитесь, сумеете поймать смутьяна по горячим следам.

Рахман выехал тут же, не дожидаясь рассвета. Не в силах ни уснуть, ни ждать в одиночестве, Амааль отправился к Дарокату. Министра образования обнаружил в свитках, прибитых печатями книжных торговцев и городских библиотек. На столе перед министром – выцветшее письмо. Амааль успел заметить красный оттиск перстня в углу прежде, чем Дарокат прикрыл его рукой.

– Это из дворцового хранилища, – подколол Амааль, – они не дают свитки на дом.

– Так сообщите об этом нашему владыке суда и закона, – огрызнулся Дарокат.

– Господин Рахман сейчас занят более важными делами, нежели поимкой библиотечного вора. Если удастся, – Амааль устало опустился в трескучее кресло, – мы покончим с господином первым советником.

– Вы настолько увлеклись битвой с Самаахом, что совершенно забыли о другой напасти. Даже если задавим восстание, нам ни за что не выиграть войны с Сарией.

– Слова не патриота, но предателя.

– Пора признать, мы отстали от них в прогрессе. Наши солдаты истощены голодом, им не в чем воевать. Два-три крупных сражения – и Риссен капитулирует.

– Но, видно, в этих бумажках сказано, как победить.

– Вы недооцениваете их силу.

– Так просветите меня.

– Если найду то, что ищу, мы получим союзника настолько могущественного, что Сария отступит.

– Раймонд погиб, когда искал сторонников на стороне. Хотите сказать, вам удастся то, что не получилось у него?

– Я не собираюсь заходить так далеко и напоминать неотесанным дикарям условия столетнего военного сотрудничества. Я нашел союзника поближе. Кнотт.

Амааль хмыкнул.

– Совершенно случайно я обнаружил старое письмо, адресованное королю Галларту, единственное письмо, когда-либо отправленное из Кнотта в Риссен, из одних царских рук в другие. Однако это вовсе не изъявление дружеской привязанности. Царь Эмиргем в самых гневных выражениях отрицает причастие своего сына к похищению принцессы Ладары. Он утверждает, что именно Ладара вскружила голову Ктуру и побудила его бежать. Вы понимаете, что это значит?