Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Амааль слушал, как холодно звенят звезды. В селениях спокойно – ни лая, ни крика. Со стороны Единственного Вверх – ни движения. Охрана, топтавшаяся на берегах, исчезла. Неужели первый советник так расслабился? Настолько уверен в своей безнаказанности? Или это свидетельство его невиновности?

Постепенно сковывало все тело. Министр прижался к стволу, надеясь на теплое слияние, но божки его проигнорировали. Остатками лесных чувств Амааль уловил, что им не понравились чужаки, которых привел с собой. Перенесся к Коэн. Наверное, его утонченная принцесса безмерно шокирова – отец, королевский служащий, министр финансов – и вдруг деревяшник. Запрет на их гонение появился лишь несколько лет назад, не без его помощи, но предубеждений в народе сохранилась масса. И не только в народе. Даже хорошо знакомые Амаалю министры были уверены в том, что деревяшники сжигают птиц и растаскивают внутренности крестьян в отместку за то, что те посмели тронуть священные деревья. Впрочем, кое-какие из баек были все же правдой. Коэн это не понравится, но она сильная девочка. Хард был в курсе собственного происхождения, сам унаследовал его часть. Божки к нему не снисходили, но маскировали старательно. Амааль вспомнил, когда открыл ему тайну – знание должно передаваться от отца к сыну. Бедный Хард. Он, никогда не любивший и не обращавщийся с секретами, вдруг стал хранителем страшнейшего. На несколько дней выпал из колеи, перестал разговаривать. Министр практически слышал, как тот отчаянно пытается спрятать тайну в самые дальние уголки своей памяти, копошился, выискивая укромное место, чтобы никогда больше в жизни не успеть до него обраться. Но душа у Харда была такая же прямая, как он сам, закутков и закоулков в ней не находилось, и бедняга мучился.

Холод пробирался глубже, вползал в кости. Если первый и второй не поторопятся, тело покроется ледяной коркой, в которой навеки отпечатаются его черты. Осторожно, чтобы не заметили сверху, Амааль растер конечности. Ствол больше не намеревался делиться теплом, приберегая энергию на зиму, и сколько бы министр ни стучался, ему не открыли. Ноги-руки затекли, сказывался возраст. Когда начал моросить дождь, Амааль задался вопросом: почему он сам не отправился на разведку? И сам же ответил: потому что не обучался этому у Харда. Как поступил бы на его месте Маловер, обладая армией численностью в две боевые единицы, выступая против врага, окружившего со всех сторон? Когда Маловер вернется, нужно его непременно о том спросить.

Когда стали замерзать даже мысли, вернулся первый. Амааль едва узнал его в сплошном коме грязи. Тот развалился на земле рядом с министром, кивнул: нашел. Ждать в компании было уже не так тягостно. Явился второй, шепотом доложился о результатах. Получив подтверждение, министр впятился в чащу. На той же лодке переправились обратно, развязали лошадей, погнали во весь опор прямо через Правый Сон.

Душа министра настолько застоялась, что осмыслить последствия он уже не мог. В корчмах больше не останавливались, делая короткие привалы. Обрезки мыслей цеплялись одна за другую. Амааль знал, как поступит по прибытии в Амшер, сотни раз повторял этот план в своей голове. Советник сам дал разрешение, сам подтолкнул к противостоянию, так какого Ярока Амаалю отступать? У него на руках – доказательства виновности Самааха. По прибытии в Амшер он найдет министра юстиции, сообщит о грузе, разбросанном и спрятанном по амбарам и кладовым провинции первого советника, Самааха обвинят, министр вернет свой пост. Неужели все?

Они добрались до столицы уже ближе к вечеру. Закутанный в обод сомнений, министр был погружен в себя. Дико крикнул первый, подстегнул усталую лошадь, вынуждая гнать еще быстрей, последовал за ним второй. Когда Амааль пришел в себя, не сразу сообразил, что происходит. Над Амшером занимался рассвет. Учитывая, что во всем Риссене сейчас владычествовала ночь, это было более, чем странно. Затем он понял. Сердце объяло диким страхом, он пришпорил коня, ринулся вперед.

Амшер горел. Над крепостными стенами поднимались отдельные всполохи огня. Ворота нараспашку, кое-где стремился ввысь ядовитый дым.

Внутри все металось в хаосе. Носились обезумевшие жители, натыкаясь друг на друга и на всадников. Стоял тяжелый удушающий запах. Амааль видел желто-синих королевских: один раздавал указания, другие тушили пылающую халупу. Не останавливаясь, Амааль погнал коня дальше, к дому. Еще за поворотом он видел, как зарево разгоняет тень в углах, пляшет на плетнях и стенах. Его поместье пылало как спичка. Первое, о чем он подумал: "Слава Яроку, дети не здесь". На фоне огромного костра нелепо плясали фигуры – слуги пытались потушить пожар. Амааль сомневался, что в этом адском пламени могло что-то уцелеть, но, по крайней мере, нельзя позволить огню перекинуться дальше. Он соскочил с коня, бросился на помощь. Жар тут же опалил лицо, расплавились-свернулись брови и борода, нагрелась одежда. Не было никакой возможности подойти ближе. Яростными криками он отозвал назад слуг, несущихся к дому с водой – его теперь не спасти. Вокруг – деревянные постройки. Если на них упадет хоть искорка...

– Очистить землю по периметру! – рявкнул он и первым кинулся к плетням.

Поместье стояло на холме, в считанные минуты дороги вокруг него обезопасили: облили водой горячие ограды, вытащили все, что мог пожрать огонь. Искры то и дело сыпались на дороги, на Амаале вспыхнула одежда. Он потушил ее ладонями, опрокинул ведро на соседний забор. С грохотом рухнула стена дома, вслед за ней опрокинулись еще две, съехала по наклонной крыша. Огонь взревел, метнулся выше, затем опал, удовлетворенно питаясь тем, что само кинулось в объятия. К Амаалю подбежал слуга, окатил ведром, глядел на спину с ужасом. Министр покачнулся, схватил того за рукав:

– Из дома все успели выйти?

– Да, господин.

– Хорошо.

Дом полыхал всю ночь, и всю ночь они носились вокруг него, гася маленькие вспышки, готовые обустроиться на новом месте. К утру от поместья остались головешки. Амааль глядел на руины, по которым в поисках уцелевших вещей топтались слуги. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, он был рад, что никто не погиб. У четверых были серьезные, но не смертельные ожоги. Со временем они заживут, останутся шрамы, и не только на теле.

С другой стороны, он был опустошен. Сгорело основное поместье, амбары с запасами зерна, шерсти, меда, орехов, со всеми припасами, которые еще только имелись. Серьезный удар.

– Прибыл Игнах, он говорит, восточный участок не пострадал, пожары до него не докатились. Там уже готовятся к нашему прибытию. Солдаты Его Величества обеспечат безопасный переход. Господин, что прикажете делать?

– Ступайте, – сказал Амааль, – и приведите мне лошадь.

Большую часть пожаров в Амшере потушили. Где-то еще боролись за жизнь маленькие очаги, но и их сводили на нет. Единой закономерности Амааль не наблюдал: исчезли как большие хозяйства господ, так и скудные лачуги бедняков. Последние, впрочем, выли так, словно потеряли замки. Воздух пропитался гарью, здания, рынок, площадь, монументы – все покрылось слоем копоти. Обугленные бревна грузили в телеги, вывозили из города. Местами чутких ноздрей министра касался тяжелый сладкий запах – кому-то не посчастливилось выбраться. Из-под завалов извлекали тела.

Рахмана в министерстве не оказалось. Не то, чтобы Амааль рассчитывал найти его там в такое время, но надеялся узнать хотя бы приблизительное местоположение. Во дворец вход был заказан, стража не пропустила бы его дальше ворот, поэтому он просто принялся исследовать уставший город. Улицы в большинстве своем уже были очищены. В руинах копошились хозяева и всякий сброс, надеявшийся поживиться находками. Неожиданно для себя Амааль замахнулся на двух ушлых людишек, перебирающих доски. Те кинулись прочь, оглядываясь через плечо.

Рахмана обнаружил у главных ворот – тот допрашивал стражников. Министр дождался, когда перестанет терзать часовых, подойдет к нему, сообщил.

– Я попрошу вас отправиться в провинцию господина первого советника. В его закромах мною и моими верными людьми были обнаружены пропавшие обозы. Их подлинность не вызывает сомнений: на каждом мешке присутствуют атрибуты Песчаной Гильдии и штампы, свидетельствующие о пересечении сухопутных и морских границ. Я настолько попрошу вас поторопиться, дабы господин первый советник не успел перепрятать груз.

Рахман окинул взглядом закопченную фигуру министра, хмыкнул.

– Вы проводили собственное расследование, не поставив в известность меня? Нет, не так. Вы незаконно пресекли границы чужих владений и обвиняете их владельца в государственном преступлении? Тоже не то. Вы требуете от министра юстиции, чтобы он бросил все свои дела в охваченной беспорядками столице и помчался выполнять ваш приказ?

Амааль побагровел.

– При всем моем уважении, господин Рахман, я вынужден напомнить вам условия нашего союза. Мы заключали соглашение, главной целью которого было противостояние первому советнику. Я выполнил свою часть обязательств, но я не вижу, чтобы вы стремились выполнять свои.

– При всем моем уважении, господин Амааль, свои первоочередные обязанности я ставлю превыше всего. Как только у меня окажется лишняя пара ног, я непременно направлю ее в указанном вами направлении. А сейчас, позвольте, у меня дела.

Амааль в бессильной ярости смотрел на спину Рахмана.

Лишняя пара ног появилась лишь два дня спустя. Когда она-таки добралась до провинции первого советника, сообщение подтвердилось. Все пятьдесят обозов вернулись в город. Новости о проигранной битве при Каборре Самаах встречал уже в тюрьме.

ГЛАВА 13

– Кажется, многоуважаемый, я вновь победил.

Догмар чертыхнулся, когда Карим зачерпнул горсть монет и отправил в свой необъятный карман, в котором хранились – Догмар это прекрасно помнил – его собственные кровные. Сколько нажитых с трудом медяков осело в этой серой воздушной накидке, сколько ставок было сделано на исход очередной игры, столько было продумано стратегий, чтобы обойти проныру, сколько горьких слов пришлось выслушать от жены – исход один. Медяки скапливались и своим звоном будоражили воображение стражников. Этот звук уже снился Догмару по ночам – как один медяк ударяется о другой, третий, четвертый, как с неуловимым отличием медяк трется о сребрянку, и уж совсем незабываемо и упоительно – как жмутся друг к другу одни только сребрянки. Догмар знал, что в карманах заключенного хранилось больше денег, чем заработал за плодовитое лето он сам, и одно это заставляло его исходиться злостью. Один раз, в надежде отыграться, он просадил все, что получил за работу часом ранее. В приступе ярости он отпер дверь камеры проходимца, но вытряхнуть из того деньги и душу ему не позволило что-то. Шестым чувством Догмар почуял, что в камере, кроме лицедея, кто-то есть, и этот кто-то только и ждет, чтобы он, Догмар, сделал шаг вперед.

– Недолго тебе радоваться, – проворчал он, – скоро состоится суд, на котором, тебя, разбойника, приговорят к повешению. Уж тогда будь уверен – мое вернется ко мне, и не мое тоже.

– Неужели сама мысль об этом доставляет вам такую неизбывную радость, мой господин? Неужели вы совсем не будете скучать? Мое бедное сердце готово выпрыгнуть из груди всякий раз, когда вы его покидаете, и заходится неистовым стуком, когда вновь видит ваше лицо? Неужели вы променяете драгоценное воспоминание обо мне на ничтожную груду меди? Неужели отблеск света на лике... ммм... этого доблестного короля вам предпочтительнее моих печальных глаз? Неужели, получив эти деньги, вы совершенно изрините меня из своей жизни и памяти? Неужели ваше сердце отдано не мне? Если это действительно так, и эта куча вам дороже меня, я не вижу иного выхода, кроме как... пригласить вас на новую партию. Но поскольку ваша мошна совершенно пуста, а кредитов я не даю, буду ждать вас в любое другое время на этом же самом месте.

– Чертов шут! – прорычал Догмар, сотрясая решетку. – Чтоб тебе провалиться!..

– До скорой встречи! – крикнул ему вслед Карим.

– Мошенник, – сказал со своего угла благородный.

– А вот и нет, – обиделся Карим, – я никогда не жульничаю.

– Тогда за что же тебя посадили?

– А вас?

Незабываемая встреча состоялась неделей ранее, когда дюжий охранник впихивал Карима в клетку. Соседом Карима справа оказался сутулый, еще правее, в самом углу, грозно хмурился благородный, слева камера пустовала – там сидел бродяжка. Карим приветствовал бывших работодателей, спросил про дневной рацион. Ему не ответили: завидев стражу, благородный вцепился в решетку, требуя немедленного освобождения и встречи с царем. Карим подивился затейливым желаниям товарища по несчастью, принялся обследовать свое новое жилье. К вечеру следующего дня освоился, наладил контакт с двумя охранниками и несколькими узниками, с удовольствием принимал приглашения сыграть в партию-другую. Азарт был неотъемлемой частью тюрьмы, здесь играли охотно и на что угодно. Игры – на любой вкус, правила просты и непритязательны, принять участие может любой, было бы что ставить. В определенном смысле, царящий здесь азарт был похож на азарт, гуляющий в Башне, но на этом всякое сходство заканчивалось.

Определенное беспокойство, помимо притязаний стражников, доставлял Каримуэлементаль. Тот рос. Порой Карим видел его очертания: темно-серые, заштрихованные, расплывчатые, ростом с него самого. Карима пугал такой размах, во всем Бараде он видел не больше десятка горных духов, и самый крупный из них был размером с орех. В пределах одной камеры Карим старался держаться от назойливого элементаля как можно дальше, но по несколько раз на дню натыкался на плотный сгусток, при соприкосновении с которым кожа холодела и покрывалась влагой. Он воспроизводил в памяти все барадкие легенды, но не мог найти ни одной, где горный дух оставался бы с человеком на время большее, чем нужно для отделения души. Когда в клети напротив умер заключенный, Карим узнал об этом в том же миг: взвихрился воздух, мазнуло по щеке, взъерошило волосы, – и дух пропал. Вернулся, впрочем, вовремя – Карим не сомневался, что в противном случае Догмар бы вывернул его карманы. Карим пообещал себе в ближайшее же время найти колдуна и избавиться от непривлекательного спутника. Главное – выбраться из тюрьмы.

– Мне нужно попасть во дворец, – тихо сказал Кариму благородный.

– Мысленно я с вами, – заверил его Карим.

– Я знаю, если кто-то и может устроить это, то только ты. Помоги.

Карим задумался. У него были планы, как выбраться из-за решетки, но в гости к царю он не собирался.

– Я доведу вас до момента, путь к которому мы проделаем вместе, господин, но только и всего. Я выведу вас отсюда, но дальше вам придется идти без меня. У меня еще осталось дело там, снаружи, и пока я его не завершу, мне не будет покоя.

– Я знаю, что могу положиться на тебя, в моем окружении немного таких людей. Если ты сумеешь вывести нас отсюда, я буду благодарен тебе до конца жизни.

Эге, подумал Карим, дело-то серьезное.

И начал осуществлять свой план. Таких ставок и такой игры, которую показывал Карим, не видали во всем Баль-Гуруше. Он дразнил, подталкивал, сокрушался, вздыхал и хватался за голову. Он умолял, предлагал, ворковал и торговался. Он следил, путал, вычитал, высчитывал и продумывал. Игра не останавливалась ни на минуту, вокруг его камеры постоянно толпился народ, стражники просаживали монету за монетой, сквозь деревянные прутья безостановочно летали кости. Когда Карим чувствовал, как возникает пауза, он давал слабину. От круговорота серебра и меди уже рябило в глазах, под закрытыми веками напрочь отпечатались портреты далеких большеносых королей и пышноволосых королев. Камера превратилась в сокровищницу: на земляном полу тут и там высились тускло поблескивающие горки, при виде которых у зрителей перехватывало дыхание. Тюремный воздух пропитался ядом и туманил разум всех, кто им дышал. За сохранность денег Карим не волновался – Догмар успел растрезвонить про нечистый дух, охраняющий грязные деньги. Гораздо больше его беспокоило, что не успеет осуществить задуманное в срок: по какой-то прихоти судьбы суд висел над его головой неизвестной датой. Карим молился Небесам, чтобы о нем не вспомнили, а сам метал, подбрасывал, нашептывал и побеждал.

Проигравшие бесновались. Карим пережидал проклятия в свой адрес и предлагал новую партию. Когда вышли все монеты и опустели дырявые карманы, Карим, приступил ко второй части плана.

– Как вы считаете, многоуважаемый Догмар, на сколько здесь получится золотых?

Догмар окинул расчетливым взглядом неопрятную груду, выплюнул:

– На пятнадцать – двадцать.

– Вы так думаете? – вежливо уточнил Карим. – Готов спорить на один золотой, здесь больше двадцати.

Такой тишины в городской тюрьме не было с момента ее основания. И ставок таких тоже.

– На один золотой? – хрипло переспросил Догмар.

– Совершенно верно. Если ваша цифра верна, одна из монет перекочует к вам.

– Принимаю. Как проверим?

– И в самом деле, – Карим опечалился, – моя глупость бежит вперед меня. Как же мне обратиться к меняле, если я за решеткой? Как неосмотрительно с моей стороны, прошу простить мою недалекость, но наше пари не имеет возможности быть заключенным. Какая жалость, я ведь искренне надеялся, что вы победите, мне было так неловко обыгрывать вас раз за разом... Порой я сам жалел, что кости так благосклонны ко мне, из любви и уважения к вам я даже пытался их оттолкнуть, но они упорно продолжали одаривать меня милостью. Что же делать? Возможно... Нет, вы посчитаете это дерзостью с моей стороны, а мне бы не хотелось вас обременять, забудьте.

Карим уселся на пол, принялся пересыпать монеты из одной груды в другую. Треньк – одна закладывает основу, треньк-треньк-треньк– ложатся рядом с ней другие, треньк – составляют второй слой, треньк-треньк – укладываются по бокам, треньк – скатываются с горки, треньк – падают на самую верхушку. Терпение Догмара кончается быстрее, чем рассчитывал Карим, стражник приближает желтые щеки к прутьям.

– Чего хотел-то? Ну, чтобы я сделал?

– О чем вы, мой господин?

Догмар выругался.

– Радуйся, сколько влезет. Когда вздернут, деньги тебе будут без надобности. Можешь не сомневаться, я своего не упущу, все заберу! Все до монетки! Все до единого карманы выверну! И даже эта тварь меня не остановит!

– Но, господин, – удивился Карим, – с чего вы взяли, что когда меня поведут на виселицу, при мне будут деньги?

– Что это значит?

– На том ведь свете золото ни к чему, так зачем его с собой тащить? Я собираюсь растратить все до медяка!

Догмар хохотнул:

– И как ты собираешься их растратить в клетке?

– Вот и мне интересно.

Карим продумал гениальный план, в котором учел каждую мелочь. Согласно этому плану, он должен был дразнить Догмара до тех пор, пока вместо глаз у того не станут две круглые золотые монеты. Он собирался внушить стражнику мысль, что богатство рядом, только руку протяни – но так же досягаемо, как и звезды на небесах. Догмар должен был рычать, бесноваться и сходить с ума, а когда примирился бы с тем, что деньги уплывут сквозь пальцы, Карим закинул бы удочку. Но карлик поставил на плане жирный крест.

– Господин, безмерно рад приветствовать вас в своем новом скромном жилище, – расшаркался Карим, – что же вас привело в это забытое законопослушными гражданами место? Неужто слухи о безмерной удаче вышли за пределы сего мрачного царства? Или вы пришли на тонкий запах злата, уловить который может только совершенный нюх? Быть может, вы пришли за чем-то иным? Там, на Башне, я не успел поздравить вас с заслуженной победой, позвольте же мне исправить эту нелепую оплошность и от всего моего покорного сердца выразить радостные чувства по поводу вашей удивительной победы, которую вам принес невероятно точный бросок.

Карлик уловил нужное ударение.

– Не язык, а помело. Кто-нибудь очень злой вырвет его тебе с корнем.

– Тогда это будет кто-то моего роста.

Карлик поднял верхнюю губу, обнажая крупные – крупнее человеческих раза в два – зубы. Тонкая губа отъехала в сторону, рот скривился – и он хмыкнул.

– Кое-кто хочет тебя видеть.

Первый, о ком подумал Карим – Дяхин. Ткач приходил на днях, за пять медяков им позволили свидеться. Приятель трясся как в лихорадке, расширившиеся зрачки без остановки бегали с факела на стену, со стены на деревянную решетку, с решетки на солому на земляном полу, с соломы на дверь, с двери на замок. Бег прервался за спиной Карима, взгляд прикипел к одной точке, и с загипнотизированным ткачом стало можно говорить. Еще за десять медяков охрана оставила их одних, и Карим перечислил, что требуется от Дяхина. Если план сработает и ткач не подведет, через считанные дни Карим обваляет мерзавца, чье присутствие в одном с ним городе не дает ему покоя, в смоле и протащит по улицам Баль-Гуруша.

Но Дяхину здесь появляться незачем, детали обговорены, средства получены, да и при чем здесь карлик? У Карима мелькнула одна идея, сначала робкая, неуверенная, с неровными контурами, которые тут же радостно налегли на фигуру благодушного господина, выступившего из тени на свет. Карим, мягко говоря, озадачился: последний контакт с неразлучной парой случился у него как раз на последней игре. После того Карим оказался занят другим делом, и в Башню более не наведывался. Зачем же эти двое пришли сюда?

Благодушный господин подошел ближе. Прыгающий свет очертил его мягкие, рыхлые черты: мясистый нос с широкими ноздрями, выступающие надбровные дуги, чужие на большом лице тонкие привлекательные губы. Господину это совершенно не шло, свет словно нарочно обыгрывал его самые непривлекательные стороны, выставляя его в собственной невыгодной сути. Карим заготовил несколько вариантов начала разговора, но придержал их при себе – пусть начинает господин. А тот протянул руку.

– Узнаешь?

Карим всмотрелся.

– Узнаю.

– Что это?

– Это монета, которой я расплатился за проигрыш.

– Где ты ее взял?

Один вопрос перенес Карима на Гинг, в пещеру. Карим вновь перебирал ногами по каменному полу, прыгал со ступеньки на ступеньку, соседствовал с огромными шипами, плутал по лабиринту ходов, находил гроты один удивительнее другого. Мысленно он повторил свой спуск: наткнулся на вертикальный колодец, после некоторых колебаний погрузился, нашел останки первого человека. День до перекрестка – еще двое, еще день – завал. Наконец, Грот Исторических Находок. Груда оставленных владельцами вещей на полу: колечки, труха, склянки, труха, пергамент, труха, кинжалы, труха, монеты. Одна из них сейчас смотрит на Карима.

– Да разве ж я упомню, добрый господин? Может, нашел, может, расплатился ею кто, золота на свете ходит немало.

– Такого – нет. Эта монета, – добродушный господин перевернул ее, – единственная в своем роде. Ее чеканил мой дед. Взгляни на гурт, видишь, сколько граней? Восемнадцать. Он вырубал ее из полосы. Вот здесь – год – пятьдесят восемь лет назад, а здесь... Взгляни на рисунок, неужели не узнаешь?

Карим повертел рисунок так и сяк, прищурился, отдалил, приблизил, но нестройный хор линий ничего не напоминал. Хотя... Вроде птица. С короткими круглыми перьями. Но таких не бывает. Тогда дерево? Слишком кругло. Может, надпись? Но нет, с обеих сторон какая-никакая симметрия. Пышные бока, две выпуклости по краям... Кувшин? Вид корабля спереди? Но к чему ему уши? Зверь? Но разве ж бывают такие толстые? Камень? К чему изображать камень на монете? Звезда? Даже близко не стоит. Солнце? Где лучи? Карим повернул монету под углом. Простора для воображения стало больше, но опять же – едва ли хоть одна из его догадок будет близка к истине. Карим вернул монету.

– Версий у меня столько, господин, что лишь перечислять их буду до следующего вечера. Не проще ли вам самим сказать мне, что здесь изображено?

– Я, – ответил господин, – во младенчестве.

– У вас красивые глаза, – заметил Карим.

Благодушный господин рассмеялся.

– Да, художник из моего деда был никудышный, но я узнаю эту монету из тысячи ей подобных. Я видел ее в последний раз, когда дед махал на прощанье рукой, – благодушный господин тихо хмыкнул. Помню, как он сказал: "Если не я, то она обязательно к тебе вернется". Когда Агашенька показал ее мне, я подумал – вернулся. Откуда она у тебя? Ты встречался с моим дедом?

Карим задумался:

– Кажется, я ее выиграл где-то... Да-да, теперь припоминаю, там был такой неприятный тип, который все время жульничал. Он протащил свои кости с неправильными гранями и подменил ими настоящие. Когда его поймали за руку и пригрозили наказать, он выгреб все, что было в карманах и сбежал. Вам нужно его отыскать, ростом он где-то с... вон с того господина, глаза светло-серые, почти прозрачные, на носу – овальная бородавка, такая огромная, что только ее и видишь. Вот он-то вам и нужен.

– Он отправился на поиски Небесного города, – сказал благодушный господин, – мой дед. Сколько его помню, он всегда мечтал до него добраться. Ты слышал о Небесном городе, странник?

– Не припоминаю. На свете столько чудес, что про всех и не прослышишь.

– Когда-то давным-давно мой предок сбежал с риссенкой. Когда их отцы отправили за ними погоню, они скрылись на горе, тогда еще молодом Гинге. Гинг, желая им помочь, отрезал от них преследователей и указал им путь на самый верх, такой неприступно высокий, что на макушке его всегда дремали облака, а солнце грело их круглый день. Небеса одарили беглецов своей милостью, и позволили им выстроить город, и стали его покровителями. С тех пор беглецы отрезали себя от остального мира. Они не спускались с Гинга и Гинг не позволял подниматься к ним. Дед мечтал увидеть их город своими глазами, мечтал увидеть людей, в жилах которых текла его кровь. На ночь он рассказывал мне сказки про людей, живущих на небесах.

Многое, что раньше было загадкой, теперь стало проясняться. Карим слушал с неподдельным интересом – кто бы мог подумать, что историю возникновения Барада он услышит за тридевять земель от дома! Ему вспомнились две могилы на Краю Мира. Неужто то и были первые беглецы? Нет, тех похоронили бы с большим почетом. Надо будет непременно рассказать деду с бабкой. Но постойте, кое-что тут не сходится.

– Кажется, теперь я припоминаю, – Карим мучительно медленно "возвращал" память. – Но насколько я слышал, основатели города были царских кровей. При чем же здесь вы, господин, и ваш дед? Какая такая общая кровь?

– Так и не понял, олух? – разозлился карлик. – Перед тобой царь!

В первый момент Карим едва сдержался, чтобы не бухнуться на колени. Во все глаза он уставился на царя, от имени которого творилась власть в Бараде, и который, похоже, о том не имел ни малейшего представления. Все те антицарские речи и незаконные сходки... Неужели Самрок донес? Глупости. Благодушный господин сам только что признался, что Небесный город для него – не более, чем легенда. Значит, остерегаться нечего. Краем уха Карим слышал, как зашелся в своей камере благородный, нежданно получивший царя пред свои очи. Как удачно получилось: теперь благородный – каримов должник до самого гроба, простыми сребрянками ему просто так не отделаться. Карим перевел взгляд на благодушного господина. Тот не отзывался на крики, смотрел лишь на него. Мгновение Карим боролся: ему наставляли не раскрываться, но ведь это – царь. А царь ли?

– Как же вы докажете, господин, что вы – царь? Вид у вас не больно королевский, а представиться видным именем и я могу. Уж простите мою недоверчивость, но первая наша встреча состоялась в условиях весьма сомнительных. Когда человек предлагает свои услуги за два медяка, а затем называет себя царем – впору задуматься. С тем же успехом и тот господин, от воплей которого сейчас рухнут стены, может представиться королем.

Благородный смолк. Сутулый нацелился на Карима.

– Агаша.

Карлик зло вышел вперед. В больших руках держал ларь, внутри которого что-то лежало.

– Что это?

Знакомый узор.

– Королевская печать Кнотта. Есть только у меня. Теперь скажи правду, где ты взял эту монету?

Не так Карим представлял себе встречу с царем, совсем не так, да и царь в его воображении рисовался совершенно другим. Карим слышал рассказы барадцев, видел картинки в книгах и портрет от руки в письме, найденном на колокольне. По всему выходило, что царь должен быть высок, статен и величественен. На мудром лике должна навеки прописаться скорбь по своему народу, на широком челе – морщины от тяжких дум. Лицо должно быть округлым, но непременно приятным, таким, что вызывает благоговейный трепет при одном только взгляде. Ростом царь непременно выше обычного человека, так сказано во всех доступных источниках, ибо смотреть на царя сверху вниз могут лишь Небеса. Делами царь должен быть славен. Молва о его решительных и бесстрашных подвигах должна нестись впереди него. Мыслями весь в народе, потому шалости, проказы и шутки навеки не его удел. Царь и в короне, и без ней, остается царем даже без регалий – можно определить по одному только взгляду. Абсолютно немыслимо перепутать его с простым смертным, будь тот хоть ряженый в королевские одежды и восседай на троне.

То, что сейчас стояло напротив Карима, было полной противоположностью тому, что он себе представлял, и это обескураживало. Не то, чтобы он много задумывался о том, как выглядит кноттский царь, но в жизни каждого барадца есть период, когда ему предлагают о том задуматься. Карим составил для себя портрет и закинул на задворки памяти. Теперь, когда он столкнулся с реальностью, поставил тот портрет перед глазами и сравнил его с оригиналом, в голове воцарилась сумятица, в которой немалое место занимали карлик и Башня.

– Мне важно это знать, – сказал царь, – мне важно знать, что он сумел осуществить то, к чему готовился всю жизнь, что бросил меня не напрасно, что сумел дойти, несмотря ни на что. Скажи, что он дошел до Небесного города.

Что станет теперь? Место, в котором он родился и вырос, перестанет быть легендой. Сколько других охотников попытаются до него добраться, что с собой принесут? Если Карим раскроет тайну, это станет концом? А если и нет, имеет ли право решать за всех жителей Барада, существовать им в мифах или в яви? Человеческая алчность не имеет границ. Карим убедился в этом лишь на Большой Земле. До того ему казалось, что он перевидал в Бараде все, но по сравнению с жизнью здесь его родина и в самом деле рай. Если те, что придут следом, принесут с собой часть Большой Земли? Если приободренные его словами и уверенные в том, что ждет их в конце пути, они сумеют подняться? Барад изменится? Перестанет существовать? Превратится в Большую Землю? Или Гинг этого не допустит?