Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– И каков же он был? – живо поинтересовался один здоровяк.

Карим оглядел собравшихся у костра слушателей, – а при его даре рассказчика их было немало, – сладко потянулся и молвил:

– А это уже другая сказка.

Три солнца спустя они перевалили Сотницкие Всхолмья. Дальше дорога выравнивалась, но ближе к Каборркой провинции вновь превращалась в кручи. Игрушечного генерала такой факт неимоверно радовал. Карима, совершенно не знакомыми с маневрами и тактиками, такое поведение только удивляло: разве не значит это, что войску придется терять время, обходя препятствия?

– Мы сможем подойти к сарийцам с тыла незамеченными, – пояснил благородный.

– Разве они настолько недалеки, что не выставляют дозор?

Благородный улыбнулся. Странные складывались у Карима отношения с дальним родственником: тот вроде и не приближался, но вместе с тем наблюдал издалека. Что рассчитывал увидеть? На всякий случай Карим сиял.

– Я хотел бы познакомить тебя с Лисом, моим младшим братом. Ему было бы приятно узнать, что у нас есть единокровный родственник, да еще и из... восточных земель Кнотта.

– Какой он? Ваш брат?

– Лис? Все говорят, мы разные и мало похожи на братьев. В отличие от меня, он мягче. Он деликатен и тактичен, истинное удовольствие ему доставляет рисование с утра до ночи. Его кисть точна, а картины словно наполнены жизнью. Он не приемлет насилия, война приводит его в ужас, а от самого вида крови может потерять сознание. Он не любит раздоров. Во дворце нет ни одного человека, который мог бы таить на него зло. Бедный Лис, должно быть, ему тяжело пришлось, когда до Амшера докатилась весть о моей смерти.

– Отчего же?

– При всей моей любви к Лису, он не создан носить корону. Думаю, окружающим его людям это так же ясно, как и то, что солнце всходит на востоке, а заходит на западе, а коль скоро им это ясно, они не преминут этим воспользоваться.

Погода менялась. Чем ближе к Каборру, тем холоднее. Когда с неба полил ледяной дождь, Карим почувствовал себя в своей стихии. С некоторым удивлением осознал, что скучает по мокропогодице Барада. Передал бабке с дедом привет. Хоть и далеко, но слух у бабки отменный, можно не сомневаться, что услышит. И точно – легким уколом электрического разряда заехала по спине – серчала за долгое молчанье. Пока не набрала сил жмахнуть любимого внука молнией, Карим ловко скатился с горы и затерялся среди солдат.

Идти стало ощутимо сложнее, но генерал никому не давал послаблений. Армия быстро двигалась вперед. По вечерам отогревались – обсыхали у костров, готовили лепешки из муки, похлебки из овощей и кореньев, рассказывали байки. Карим слушал и запоминал. Особое внимание уделил байке о некоем могущественном старце, живущим за Песчаным морем и умеющим разгонять облака. Кажется, после окончания разрешения спорных вопросов Сарии с РиссеномКариму не надо будет долго думать, куда податься.

Один раз путь преградила глубокая котловина. Проводники только плечи пожимали: год назад ее здесь не было. Пересечь ее напрямую не было никакой возможности: осыпающиеся стены уходили вниз примерно на полторы сотни метров. В зияющем провале видны были обломки деревьев, груды острых камней, зоркий глаз Карима различил даже развалившуюся крышу хибарки, верно, стоявшей некогда на этом самом месте. На обход должно было уйти несколько дней. Генерал рвал и метал: с трудом отвоеванное скоростью время уходило насмарку. Спешно отправили союзникам другую депешу. Войско двинулось в обход, держась подальше от края. Карим, из любопытства придвинувшийся ближе, едва не поплатился жизнью: комья земли под ногами начали стремительно катиться, норовя утащить его за собой в провал. Он извернулся, выбросил руку вперед – и в нее тотчас вцепился благородный. Многое узнал о себе тогда Карим.

На котловине они потеряли три дня. Генерал принялся вновь наверстывать время. Теперь в путь отправлялись едва небо начинало светлеть, на привалы останавливались за час до заката: успеть раскинуть лагерь, накормить-напоить лошадей, выставить дозор, позаботиться о себе.

– Что будет дальше? – спросил благородного Карим.

– Дальше? Сначала необходимо разобраться с Сарией. Имея на своей стороне такого дружественного приятеля как Кнотт, можно не сомневаться, что с его помощью мы оставим за собой решающее слово. Я не могу оставить вероломство и коварство Сариипросто так: у меня есть подозрения, что за нападением на мой отряд стояли они. Так или иначе, я заставлю Сарию ответить за то зло, что нам причинили. После этого я займусь внутренними делами Риссена: пусть восстание стихло, это не значит, что ему пришел конец. Когда я покидал страну, я не видел недовольства на лицах крестьян. Сдается мне, за бунтом кто-то стоит, и если возмутителя спокойствия еще не поймали, я сам займусь этим. Необходимо восстанавливать экономику, налаживать новые торговые отношения, заключать сызнова политические и военные альянсы. Срывать маски, чтобы видеть, кто друг, кто враг. Кстати, о последних. Кто твой невидимый спутник, что неотвязно преследует тебя по пятам?

Элементаль настороженно замер.

– Если мой господин о нем знал, отчего ж тогда рискнул связаться со столь сомнительным слугой?

– Впервые я почуял его присутствие в Баль-Гуруше, в печальном месте, где непредсказуемая судьба свела нас вновь и представила пред наши очи царя. Должен признаться, сначала я опешил, но рассудив немного, пришел к выводу, что действия его направлены скорей на твою защиту, нежели во вред. Однако быть уверенным я не могу, равно как и рисковать. Скажи мне – твой спутник друг нам или враг?

Это Карим хотел бы знать и сам.

– Что есть друг, а что есть враг? Понятия эти, мой господин, весьма зыбки, границы же определений крайне расплывчаты. Вот к примеру, возьмем господина сутулого. Он, несомненно, лучший представитель...

Сбить благородного с мысли было легко, чего нельзя сказать о самом Кариме. С приближением к пункту назначения горный дух начал проявлять больше активности. Мог отдалиться от Карима, пропадать по несколько часов кряду. Карим бы не возражал, если бы тот так и не вернулся с одной из своих подобных "прогулок", но проблема была в том, что элементаль продолжал расти: за каждую перенесенную душу повышался в статусе и получал в награду лишние ноготки материи. Размеры его и без того казались Кариму угрожающими, так ведь это был даже и не предел. Порой Карим думал, что ему нельзя в Каборр, где уже происходили битвы и сражения и бродили множество неупокоенных душ. Что станет тогда с элементалем? В какого монстра превратится? Как поведет себя тогда? Что вообще происходит с горными духами, когда форме более некуда увеличиваться? Разорвется? Станет главным из главных?

Раз в несколько дней Карим проведывал ткача, и каждый раз Дяхин являл себя мучеником. Не из той был породы, которые легко переносят лишения. Стоптал себе ноги, похудел, обвис. От желания сыграть дрожали руки. Пока держался. Заливался, как будут чтить и ценить его в Амшере, какой уютный отстроит себе дом, как весь город будет ходить только в его одежде, потому что "уж в ткани-то он толк имеет". Когда никто не видел, многозначительно подмигивал Кариму, весьма довольный своей ролью, сыгранной в Баль-Гуруше.

Днем Карим ехал с благородным. Оглядываясь назад, видел ровный строй конников. За их головами, чуть позади, вздымались к небу пики невидимой пехоты. Меся колесами грязь, скрипели телеги. Карим вбирал в себя глазами строй, запоминал любые мелочи: отсвет доспехов на солнце, длину и оттенки разукрашенных перьев на солдатских шлемах, яркие рисунки на щитах. Потом обязательно расскажет в Бараде, что представляет из себя кноттская армия. Если б еще умел рисовать... А еще лучше – споет. Он принялся насвистывать легкую мелодию, подбирая такую, чтобы передавала всю доблесть и мощь кноттской армии, и к выходу из ущелья уже сочинил с десяток песен. Остановился перед мучительным выбором: какую из них нести с собой Барад? Не весь же сборник? Благородный сказал, что ни одна из этих песен не сгодится, и спел свою. Карим сильно подозревал, что воспевается вовсе не Кнотт, но сделал восхищенные глаза и даже похлопал.

Сутулый продолжал относиться к Кариму с подозрением. Казалось бы, Карим уже сотни раз продемонстрировал истинный пример верности и честности, но нет – если он оказывался в радиусе десяти метров от благородного, как меж лопаток ему вгрызался прочный взгляд, степень любви и дружественности в котором сводилась к нулю. Порой это бывало даже забавно. Когда Карим не загонял лошадь в поисках диковинок, он доводил сутулого до белого каления. Сделать это было так же легко, как понравиться девице. Достаточно было не отходить от благородного, засыпая его вопросами, на которые тот отвечал с поражающим терпением, пару раз положить руку на пустую пазуху, и скрывать своего собеседника из поля зрения сутулого, заслоняя спиной обзор.

– Не стоит выводить его из себя, – сказал однажды благородный. – Чтобы не избавиться от тебя прямо сейчас, его останавливает лишь то, что ты напрямую связываешь нас с Кноттом, в противном случае ты бы уже лежал в каком-нибудь лесочке с распоротым животом.

– Я не имею ни малейшего понятия, о чем вы говорите, мой господин. Вы считаете, я вывожу его из себя? Что заставило вас так думать? Если я навел вас на подобную мысль своими действиями, то спешу вас заверить: они не имели под собой никакого дна, и были сплошь продиктованы лишь безразмерным уважением к вам и восхищением вашими же глубокими познаниями во всех областях небесной сферы. Если мои поступки давали повод истолковывать их двояко – а именно желанием досадить господина Агора – приношу свои искреннейшие заверения и спешу заверить, что впредь постараюсь избегать ситуаций, в которых ваш достойнейший спутник мог бы почувствовать мое к нему пренебрежение или нехватку внимания.

– Ты мастер говорить, но будут моменты, когда слова тебе не помогут. Я прошу тебя: попридержи свой пыл, не лезь на рожон.

– Кажется, мой господин не верит мне. Что ж, чтобы его успокоить и показать расположение к господину сутулому, я сделаю ему подарок, о котором меня просили многие.

– Что же это за подарок?

– О, всего лишь продолжение истории. Господин Агор!..

Под треск костра Карим поведал продолжение истории:

– Прихотью судьбы я оказался в Баль-Гуруше. В карманах моих было пусто, но добрые люди дали приют и работу, и я стал вести такую же праведную жизнь, как вел до этого. Я довольствовался подобной жизнью ни много ни мало, как шесть месяцев. Спустя полгода после моего прибытия в столицу, хозяин отправил меня с поручением к знатному купцу. Когда я услышал имя, сердце мое забилось быстрее – то было имя погибшего брата моей сударыни! Пребывая в полной растерянности, я отправился по указанному адресу – и что я вижу? В огромном, богато обставленном доме, пользуясь добром невинно убиенного, восседает предатель, коему я поклялся отомстить! Вне себя от охватившей меня злости я набросился на негодяя, но тот, окруженный стражей, велел меня схватить и бросить в тюрьму. Позже, оказавшись за решеткой, я заново перебрал в уме события той роковой ночи. Стало мне ясно, отчего этот мерзавец, притворявшийся стражником, вернулся за своими жертвами – вырвавшись из окружения, молодой купец унес с собой и грамоту, составленную отцом, грамоту, за которой и охотился подлец. Заполучив ее, наконец, в свои руки, предатель отправился в столицу и стал жить под чужим именем, получая блага, предназначенную не ему. Сердце мое требовало мести. Покинув стены тюрьмы, я прямиком отправился к уже знакомому дому, намереваясь вонзить в грудь подлеца кинжал, но, неожиданно для себя, столкнулся с юнцом, тем самым юнцом из отряда, выжившим во время нападения. Возблагодарив небеса за подарок, мы объединили усилия. Так же, как и я, этот малый имел несчастье убедиться в неэффективности опрометчивых действий. Вместе мы составили план. Для того, чтобы вывести обманщика на чистую воду, нам требовался один человек. На наше счастье, он как раз был в пути.

– Что за человек?

– Не все сразу, мой нетерпеливый господин. Мы пустили по городу слух, что в стенах города, притворяясь благопорядочным гражданином, живет мерзавец, чьи руки по локоть в крови. Люди всколыхнулись, всех невероятно заинтересовало, чей сосед -душегубец. В назначенный день и час на городской площади мы пообещали раскрыть его имя. Однако слухи дошли и до предателя. Надеясь избавиться от нас, мешающих вести ему спокойную жизнь, украденной у другого, он подослал к нам убийц. Нам пришлось принять вызов, я был ранен, досталось юнцу, но бой был за нами. Мы скрылись в укромном месте и принялись зализывать раны. Меж тем, подлец, уверенный в нашей смерти, совершенно успокоился, и продолжил наслаждаться собой как ни в чем не бывало. Меж тем, вскоре должна была состояться его свадьба со знатной боярыней, девицей невинной и прекрасной как утренний рассвет. Преисполнившись жалостью к беднягжке, мы принялись действовать с удвоенной силой. За день до свадьбы я проник в дом мерзавца, переодевшись слугой. Найдя платье, в котором обманщик собирался вести под венец невесту, я малость поколдовал. В это же время юнец распускал слух, что завтра, на свадебной церемонии, которая состоится на главной рыночной площади, честные жители, наконец, увидят того негодяя, о котором так много слышали. Наступил назначенный день, и сердца всех жителей Баль-Гуруша забились в унисон. На главной площади было не протолкнуться: всем не терпелось увидеть мерзавца. Прибыл и подлец со своей невестой. Дождавшись, когда начнется церемония, юнец вскочил на помост и крикнул, что сегодня сам Ярок укажет на безжалостного убийцу, обагрит его одежду кровью и положит злодеяниям, свидетелем которых он является сам, конец. Не успел он договорить, как одежда мерзавца окрасилась в ярко-красный цвет. Все ахнули – то был жених! В этот самый момент подоспел и человек, коего я уже упоминал ранее, но не пожелал раскрыть его личность. Он явился на площадь в окружении множества людей, сетуя на то, что собственный сын не пригласил его на свадьбу, о которой он узнал лишь из письма старого друга. Мерзавец побледнел – перед ним стоял отец несчастного молодого купца и моей возлюбленной барышни, – и вознамерился бежать. Я заступил ему дорогу, не давая уйти от заслуженного правосудия. Он попытался пробиться с боем, но его тотчас схватили и представили на суд убитого горем отца, который признал в "сыне" стражника. Мерзавец во всем сознался и слезно просил прощения. Дождавшись оглашения приговора – пожизненная добыча соли в Песчаном море – я покинул город. У ворот Баль-Гуруша мы расстались с юнцом, и каждый со спокойным сердцем отправился своей дорогой.

– Что же сталось с несчастным отцом? Разве за подобную услугу не принял в свою семью?

– Так получилось, что барышня моя оказалась несколько ветрена, и в момент свадьбы мерзавца уже счастливо нянчила троих детей. Старик же купец велел обязательно заглядывать в гости, если окажусь в тех краях, – Карим уже давно понял, что люди любят счастливые финалы, – что же касается покорного вашего слуги: теперь ему по ночам не дают спать глаза знатной барышни, невинной и прекрасной как утренний рассвет.

Каждый день приближал их к Каборру. Настал момент, когда в одиночестве поднявшись на очередной холм, Карим увидел на равнине два выстроившихся друг напротив друга войска. В тот же миг голодный элементаль устремился вниз. На несколько мгновений огромное гибкое тело его обрело видимость и внезапно заискрилось на солнце. Карим ринулся следом.

ГЛАВА 17

Хард хищно раздул ноздри, втянул холодный, чистый, колючий воздух; тот заполнил легкие, паром вырвался обратно, инеем осел на усах и бороде. Каждая клеточка могучего тела звенела от радостного возбуждения, рвалась в бой. Холода не замечал, находил в нем стимул для движения и жизни, вызовом кипящей крови, бьющейся в венах и артериях. На посиневших солдат смотрел снисходительно, с неожиданным для самого себя презрением. Кавалерия в облачках тумана еще выглядела достойно, а вот пехота представляла собой жалкое зрелище: сплошь в поддетых под доспехи обносках, с влажными носами, ледяные копья держат самыми кончиками пальцев. Огненная речь Маловера не произвела на них должного эффекта. Будь это любой другой бой, Хард бы давно взъярился, но сегодня особенный день. Сегодня закончится хаос, из-за которого его душа потеряла покой. Он по привычке обернулся к Кругу, но вместо мягкого понимающего взгляда столкнулся с жестким Рагона. Мгновенно возникла пауза. Часть его вновь разозлилась на Круга, посмевшего умереть столь нелепо и бессмысленно – смертью, которой не желал для себя ни один командир. Другая его часть привычно напряглась при встрече с Рагоном – ведь отец предупреждал, что его стоит остерегаться в первую очередь. Однако, чего стоят слова отца сейчас, после всех событий, обрушившихся на его безмятежную голову? Рагону досталось больше всех, этого Хард при всей своей враждебности не может не признать. И не может не восхищаться стойкостью, с которой тот принял вести из столицы.

Сообщение Рагону от Коэн – Хард так и не смог взять в толк, почему Рагону написала она – ненадолго опередило сообщение Маловеру. Генерал собрал их в палатке. По мрачному, неподвижному его лицу было трудно что-то сказать, и Хард забеспокоился, что с наследником Раймондом что-то случилось. Но, как выяснилось, Маловер собрал командиров по другой причине. Первый советник Самаах казнен, признанный виновным в государственном преступлении, а, значит, Рагон – сын предателя.

До самого горизонта равнина усеяна ровными рядами солдат. Позади Харда свирепо полощутся на ветру флаги. Их все еще немало – доказательств верности стратегии старшего принца. Мощное их хлопанье внезапно добавляет Харду еще больше уверенности, хотя куда уж больше? Ветер стихает, ненадолго воцаряется относительная тишина, во время которой становятся слышны разговоры. Хард смотрит на говорящих – те мгновенно становятся ниже ростом, но ничего не говорит. Не сегодня. В отличие от риссенцев, сарийцы вовсе не выглядят измученными. Скорее разозленными. Они подобраны, неприятельская непогода их не трогает, на лицах – желание разметать врагов, втоптать в землю. Хард находит взглядом Бастина. Тот в окружении своих командиров, отдает последние указания. Поза сытая и уверенная, в мыслях генерал уже давно отплясывает на королевском балу. Интересно будет на него взглянуть, когда Риссену на помощь придет подмога из Кнотта. В том, что та прибудет с минуту на минуту, Хард не сомневается. Если кому и под силу призвать столь мощную державу, так только Раймонду. Хард не задается вопросом, что будет дальше. Что потребует взамен вмешательства Кнотт, откуда брать средства на разработку металлов в Скалистых горах, как восстанавливать утраченные политические отношения и где искать новых торговых партнеров – его это не заботит. Он знает лишь, что предстоит много работы, но его это не пугает. Он готов сеять смерть тогда, когда этого от него потребует его король. Конь под ним тихо ржет. Наклонившись, Хард треплет его по холке. За сарийскими спинами – склоны, пока пустые. Скоро они выпустят из своих стылых внутренностей кнотткие копья и мечи. Мгновение, когда это произойдет, навеки войдет в историю. Он впитывает каждый момент всей кожей, дома непременно расскажет отцу и Коэн, свидетелем какого эпохального события ему довелось стать. Хард неловко трет раненую ногу. Рана зажила не до конца и все еще ноет. Ему потребуется много упорства и прилежания, чтобы залечить ее полностью.

Младший наследник, должно быть, счастлив, услышав известия о старшем брате. Последние несколько месяцев он может списать на кошмарный сон и вернуться к своим картинам, в которых жизни больше, чем в нем самом. Однако, младший принц отнюдь не выглядит счастливым. Он сосредоточен, мягкий подбородок ожесточился, пухлые губы сжаты в тонкую линию, глаза сужены. Хард невольно задумывается о том, что чудесное спасение старшего брата не вызывает в младшем наследнике той эйфории, какую должно бы, однако тут же выкидывает нелепую мысль из головы.

Маловер трогается, выезжая на нейтральную полосу. Порга подает Харду знак, и Хард скачет вслед за генералом. Бастин трогается навстречу, справа от него – сарийский командир. Приблизительно на середине они сталкиваются, осаживают коней. Хард заранее предвкушает забаву.

– Господин Маловер, для меня большая честь видеть вас в полном здравии, – заявляет Бастин, – это сделает победу над Риссеном в два раза слаще.

– Как бы вам, господин Бастин, не подавиться, – любезно откликается Маловер, – я имею обыкновение застревать в горле.

Хард задумался: если наступит день, когда он поведет за собой собственное войско, и вот так вот столкнется с неприятелем до битвы, будет ли он так же находчив с ответами, как Маловер? Не будет ли выглядеть посмешищем, не сумев связать и двух слов?Косноязычие – вот, что может доставить ему в будущем проблемы. Впрочем, решение пришло тут же – надо просто отрезать врагу язык, едва тот откроет рот.

– О, – Бастин широко улыбается, – если вы про генерала Андамана, то он всегда отличался большим аппетитом и маленьким ртом.

– Сравнивая вас двоих, я бы сказал, что большим аппетитом обладаете вы. Однако довольно светских бесед. Я предлагаю вам сдаться.

С этого места Хард может видеть риссенскую армию так, как ее видит неприятель. Он быстро пробегает глазами по рядам, останавливается сначала на лучниках – так до сих и не нашел того меткого стрелка, – затем на тысяче Рагона. С некоторым неудовольствием отмечает, что дисциплины и порядка в ней больше, чем среди его собственных людей. Что же такого Рагон делает, что ему так подчиняются? Хард не помнит, чтобы Рагон зверствовал и отсекал головы дезертирам, но не помнит и того, чтобы последние у него были. Не повернись все так неожиданно несколько солнц назад, сейчас Маловера сопровождал бы он, а не Хард. Что-то внутри него вновь мучительно раздваивается, окрашивая простые раньше истины неоднозначностью. Он давит зарождающееся в груди рычание, сосредотачивается на разговоре.

Бастин хохочет. Он совершенно не похож на Андамана.

– Даже не знаю, что делать со столь щедрым предложением, – он насмешливао обращается к собственному командиру. – Неужто и впрямь сдаться?..

Хард не помнил Маловера таким взволнованным, как в тот момент, когда из земель Сарии, в обход расположившегося в низине войска, пришло известие. Командиры как раз были в палатке, Хард поднимал руку, чтобы проголосовать за то, чтобы лишить Рагона звания командира. Когда застоявшийся и спертый воздух расцвел горящими буквами, в них вперились сразу десятки выжидающих глаз. И сразу несколько командиров во главе с Маловером прочли сообщение, отправленное собственноручно Раймондом.

– Смотрите, господин Маловер, вы говорите с такой уверенностью, что я и впрямь могу сдаться.

В том, что отправивший известие о подмоге действительно Раймонд, Хард ни мгновенья не сомневался. Ему знаком был и стиль, и подбор выражений, и размашистая подпись в конце. Трудно описать словами восторг, охвативший его в тот момент. Старший принц, подлинный наследник, считавшийся погибшим, вернулся, и не один, а с союзником в виде могущественного Кнотта, связь с которым была утеряна сотни лет назад. Одним махом все проблемы вдруг стали казаться решенными. Маловер велел держать новость в секрете – о нежданном повороте событий не должны были прознать сарийцы. Дозорных на юге те не выставляли – кого опасаться со стороны собственных земель?

– Я рад, что у вас такое хорошее настроение, но я говорю совершенно серьезно. На моей стороне армия численностью четыре десятка тысяч, и пусть на вашей стороне солдат в два раза больше, к нам вот-вот подойдет подмога.

Вдоль, обходя склон стороной, к ним подбирается покрывало из снега – мелкого, жесткого, острого. Вот он бьет в тыл желто-синим солдатам, накрывает генералов, лепит лица сарийцев. Боковым зрением можно поймать направителей, мечущихся от одной снежинки к другой. Видимо, сарийцы успели чем-то прогневать мелких мстительных тварей, что те собрались вместе и закрыли обидчикам видимость. Однако, силенок у них явно не хватает, и уже несколько секунд спустя снег, оставшийся без поддержки, идет на убыль.

– Вот как? И кто же решился помочь вам в столь решающий момент?

Бастин уверен, что Маловер блефует. На его месте Хард решил бы также. Он перебирает в уме возможных союзников, тех, о которых Бастин подумал бы в первую очередь – и отбрасывает их одного за другим.

– Кнотт.

Бастину этот разговор доставляет настоящее удовольствие. Он любит поговорить, и уже одно это ставит его в глазах Харда ниже Андамана. Конечно, генерал должен уметь говорить – ему ведь произносить речи, воодушевляющие солдата идти до конца, речи, от которых сердце начинает биться в два раза чаще, речи, за которые не страшно и умереть, – но слова Бастина и сам Бастин словно бы несколько иного толка, чем истинный генерал. Хард не может объяснить, почему ему так кажется, – так ему подсказывает сидящий в нем инстинкт воина.

Глаза Бастина сужаются, но генерал тут же расплывается в улыбке. Не поверил. Это уже начинает надоедать. Здесь нет деревьев, чтобы быть в курсе творящегося вокруг, поэтому Хард словно бы оценивающе взвешивает неприятельских солдат, но на горизонте пусто. Пора бы им уже и появиться.

– Позвольте уточнить, правильно ли я понял: Кнотт вступает на арену сражений без объявления Сарии войны?

– Уверен, у них просто не хватило времени, чтобы отправить вам вестника. Или же посланник затерялся где-то по дороге – нынче они такие ненадежные.

Свищет ветер. Здесь, в низине, гул, поднимаемый им на холмах, кажется чем-то мифическим, порождением темных существ. Хард подавляет в себе желание задрать голову и убедиться, что на него не летит никакая хищная мерзость. На ум тотчас приходят полотнища из Сорочьего леса – вот где мертвая тишина и опасное соседство. Подумав, приходит к выводу, что лучше кровожадный вой ветра в вышине, нежели безмолвие обители летающих картин. Гул становится громче. Сумасшедше бьются флаги с обеих сторон. Если подняться чуть выше по взгорку, можно и оглохнуть. Хард не завидует тем, кому ветер набился в постоянные спутники. Если воет ветер, даже самый чуткий слух не уловит звука подкрадывающихся шагов. Да, ветер плохой компаньон, но хороший сообщник.

– Однако, господин Бастин, я вынужден вас поблагодарить, – продолжает Маловер, – если бы не вы, мы бы так и не поняли всю ценность Скалистых гор. Раз вы осмелились объявить Риссену войну из-за них, значит, под носом у нас настоящее сокровище. Я уже связался с Амшером, сообщил им, отчего мы имеем сомнительную честь приветствовать чужаков на нашей земле. Первый советник господин Юн любезно согласился выделить несколько дней на исследования с тем, чтобы понять, что же вас так привлекло.

Хард сомневается, что господин Юн так уж лично и отправится в горы. Сейчас у него хватает своих хлопот. Насколько Хард осведомлен, помимо государственных дел, старик сейчас занят подготовкой к свадьбе собственной дочери. Свадьба! Только сейчас до Харда дошло, что она намечалась и у Коэн. С внезапным страхом он вдруг подумал, что она ему так и не написала. Связалась с Рагоном, но не с Хардом. Неужто с Пагуром что-то случилось? С начала войны от него не было ни единого известия. Неужели?..

– Сказать по правде, господин Маловер, вы сильно сдаете позиции. Я наслышан о вас, как о человеке мудром и рассудительном, но этот разговор развеял все мое к вам уважение. Я предлагаю вернуться на свои места и начать бой.

Они разъезжаются. Трогая коня, Хард пользуется случаем, чтобы отсканировать местность, но на безжизненных выступах ни малейшего намека на помощь. Значит, придется вступать в бой? Согласно первоначальному плану, подмога должна была подойти до начала сражения. Маловер оттягивал время как мог, но раз кноттского войска до сих пор нет, значит, придется обнажать меч. Это не самый предпочтительный вариант, силы Риссена на исходе, когда подойдет Кнотт, на поле могут остаться лишь ошметки армии. Лучше бы им поторопиться. В глубине души Хард лелеял надежду, что подмога поспеет.

Все последние приготовления давно завершены. Хард смотрит на войско под другим углом: многие из тех, кого он собирался вернуть домой живым, останутся здесь навсегда. Хард жалеет, что накануне не связался с домом. Судьба капризна, и, если сегодня его не станет, отец с Коэн так и не узнают, как сильно он их ценит. Как-то у них дома дела? Господина Самааха больше нет, отец, должно быть, по нему скучает. А Коэн? Наверняка пристально следит за тем, чтобы он вовремя поел и не засиживался допоздна. Вновь вспоминает Пагура: ведь так и не видел его с начала войны, хотя пересечься должны были неминуемо. Неужели даже до Каборра не добрался живым? Перехватили по дороге бунтующие крестьяне? Пагур не особо нравился Харду, но раз уж его выбрала Коэн... Ловит себя на мысли, что раньше его подобные вещи не беспокоили. Чертов Круг!..

Рагон рыком подбадривает своих. Те смотрят ему в рот: в отличие от командиров, большинство солдат не задумываются о том, на что посягал первый советник. Хард припоминает, каким взглядом его прожег Рагон, когда рука Харда дернулась для голосования: насмешливым, уничижительным, жалостливым. Последнего Хард, сколько ни бился, так и не мог понять.

На юго-западном склоне что-то шевельнулось. Хард замер, вперившись в безжизненное пространство, но больше никакого движения не заметил. Померещилось? Или нет? На каменистой поверхности трудно что-то углядеть, но раньше Хард не жаловался на зрение.

Маловер вскидывает меч, кричит:

– За Риссен! – и первым пускается навстречу сарийцам.

Хард собирается. Он слишком расслабился. Пора перестраиваться и вести за собой людей. Могучей глоткой он выкрикивает лозунг во славу родины и вонзает шпоры в бока коня. Однако, двум войскам так и не довелось столкнуться. То, что произошло позже, Хард запомнит на всю жизнь.

Вершина холма задрожала. Сначала это было похоже на муравьиное копошение. Отдельные пики и точки задвигались, закачались в пространстве, теряя опору и земную твердь. Затем горизонт заострился, обретая формы копий и шлемов, пока небольших, но уже вполне различимых. Маловер резко дернул коня за поводья, Хард остановился, войско, еще не успевшее разогнаться, замерло за спиной генерала и командиров, уставившись за спины сарийцев. Бастин дернулся, но не повернулся: решил, что это очередная уловка, упорно гнал коня вперед, но командир, сопровождавший его ранее, не выдержал. Дрожание исчезло – союзное войско перевалило соседний холм, еще немного, и покажутся перед глазами во всей своей мощи. Но до того, как это произошло, на всхолмья спустилось сияние. Хард нахмурился. Воздух на высоте внезапно заискрился тысячами разных оттенков, разгоняя осенний мрак. Яркое радужное сияние пронеслось над черной землей, осветило серые доспехи, вырвалось на волю, словно узник, обретший свободу. Объяв собой весь мир, сияние внезапно сузилось и сосредоточилось на человеческой фигуре.