Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Annotation

В каждой стране есть свои герои, будь то принцы, воины или небесные люди

Сафиуллина Гульназ Талгатовна

Сафиуллина Гульназ Талгатовна

Небесные

ГЛАВА 1

Нечто невразумительное глядело в зал глазами принца. Нечто неоперившееся, бесформенное, голое и беспомощное как новорожденный птенец в мантии из мягкой скорлупы. Настоящее недоразумение. Если Его Высочество принц Раймонд в том же возрасте демонстрировал непоколебимую уверенность в собственных силах, отвагу и умение вести за собой, то Его Высочество принц Лисвальд казался полной противоположностью брата: невысокий, тонкокостный, скромный гость на собственном празднике. Министр финансов наблюдал, как ведет себя будущий наследник: как прячет за рукавами пальцы, неловко раздвигает в улыбке мелкие зубы, разговаривает с дворянами, принимает поздравления – и решительно не видел в принце ни мудрости короля, ни дипломатичности королевы, ни воли старшего принца. Господь благословил достоинствами чету и первенца, а затем покинул дворец, сея свою милость в полях и лесах, раздаривая крупицы избранной пыльцы в хижинах крестьян и ремесленников.

Министра финансов, отца прекрасных детей, коробила даже внешность младшего принца, что скорее подошла бы четвертому-пятому ребенку какого-нибудь вырождающегося пахаря, у которого не хватило краски на последнее потомство. Безвольные руки с тонкими хрупкими пальцами, скрытые сейчас за пышными бархатными одеждами тщедушные плечи, высокая, худая, нежная шея, поддерживающая блеклую венценосную голову с мягким овалом подбородка, женским бесхарактерным ртом, бледно-карими глазами и кудрявой шевелюрой светло-песочного цвета. Такой бесцветный, что хотелось вытряхнуть его из яркого кафтана и прихлопнуть как моль.

В зал залетел заблудившийся ходж. Амааль вспомнил свой первый вечер во дворце: прекрасные наряды дам, строгие прямые наряды министров и сотни, сотни ходжей, гонимых воздушными вихрями от движений танцующих. Поразительное зрелище для варвара. Одиночка, меж тем, застыл над гладким зеркальным полом, опомнился, расправил белоснежные лепестки, вытянулся ввысь и вправо – и исчез. Глаза младшего принца тут же перехватили порхающий цветок, взгляд мечтательно расплавился, и министр поджал губы.

– Восемнадцатилетие Его Высочества принца Раймонда отмечалось с куда большим размахом.

– В виду последних событий большое празднество выглядело бы нелепо.

Первый советник Самаах кивнул. Вдвоем с министром финансов они молча наблюдали, как неловко младший принц раскланивается с седовласым Юном, бывшим министром иностранных дел. Его преемник Садор почтительно стоял позади, предоставляя наставнику право первым обменяться приветствиями с младшим принцем. В тени витой колонны застыл командующий юго-восточным войском генерал Маловер. Он приглашен, но воин в нем не позволяет расслабиться, темные глаза под нахмуренными кустистыми бровями мрачно буравят гостей одного за другим. У двери – начальник королевской стражи генерал Амерон, в руках которого все нити немыслимых возможностей, но ни Амерон, ни Маловер не умеют плести из них паутины. Зато с этим мастерски справляется министр образования Дарокат – склонив голову, он что-то говорит Юну. Слов не слышно, но бывший министр улыбается. Министр торговли Ан за весь вечер ни разу не встал из-за стола: куда больше младшего принца его интересуют запеченная с овощами утка и засахаренный инжир из Каборра. Младший министр Карояк из того же ведомства, бросая по сторонам испуганные взгляды, настойчивым жужжащим шепотом умоляет Ана отдать дань чести Его Высочеству. Такая же полная супруга министра лениво отмахивается от Карояка, когда в поисках поддержки он обращается к ней. Добродушный господин Аналар, глава торгового дома Аналар, представляет принцу свою дочь. Его Высочество принц Лисвальд тушуется.

– Господин Амааль, не угодно ли вам полюбоваться ходжами и сакриталями? Говорят, в королевском саду можно увидеть и тех, и других, – предложил Самаах.

– Будет полезно подышать свежим воздухом, – согласился министр.

Сад начинался сразу от главного входа: в три стороны разбегались дорожки, каждая из которых ответвлялась несколько раз, образуя ствол дерева. Выбрав крайнюю правую тропу, оба министра побрели между терпких чайных деревьев и приторных розовых кустов, между огненно-красных маков и нелюбимых министром лилий, мимо простодушных ромашек и готовых прыгнуть сониэтов. Справа и слева в воздухе парили десятки ходжей – цветочных бутонов. Самые легкие и нежные – ходжи-цикламены – безмятежными бабочками парили над головами посетителей, ходжи чуть потяжелее – орхидеи – плавали на уровне глаз. В отличие от цикламенов, полет их был более плавный и ровный, они замирали на месте, чуть покачиваясь в невидимых воздушных потоках, и так же размеренно разлетались в стороны, освобождая дорогу. Выше тех и других мошками носились невесомые сиреневые и рябиновые цветки. Иногда они спускались ниже, к своим более благородным соседям, словно проверяя себя на храбрость, но почти в тот же миг, устыдившись своего поступка, совершенно по-плебейски прыскали вверх. Один из них запутался в рукаве Амааля и безвольно сник.

– Бессмысленное создание, – сказал министр, выбрасывая безжизненный венчик, – совершенно непутевое и бесполезное.

– Бесславный конец того, что находится не на своем месте, – медленно добавил первый советник, провожая взглядом последний полет ходжа.

Министр испытующе посмотрел на Самааха, но тот лишь безмятежно улыбнулся и продолжил путь.

За мостом через Сигерию они вышли к беседке. Самаах медленно опустился на деревянную скамью, Амааль привычно устроился напротив.

– Ее Величество знает толк в красоте, – заговорил первым советник. – Она – воистину удивительная женщина, подлинная королева и опора королю. Сохранять самообладание в столь нелегкое для всего Риссена время... – "когда этого не может сделать даже король" – ... и уметь поддерживать его в остальных. Вы так не считаете?

– Безусловно. Только очень сильный человек мог так стойко принять весть о гибели наследника, сумев не сломаться и сохранив силу духа и ясную голову.

– Вы крайне восхищались старшим принцем, должно быть, вам нелегко видеть на троне не того, кому поклялись бы служить как королю.

Министр финансов бросил на советника удивленный взгляд.

– Его Высочество принц Раймонд был действительно достоин восхищения, кому, как не вам, удостоившимся чести быть его добрым другом, не знать этого. Я безмерно скорблю о его преждевременной смерти, обстоятельства которой покрыты тайной до сих пор. Несомненно, он бы привел Риссен к невиданному расцвету,но с момента его гибели прошло уже пять месяцев, и вопрос с наследником решен.

– Стало быть, вам все равно, кому служить?

– Вы сбиваете меня с толку, господин Самаах. Не вы ли были тем, кто когда-то сам указал мне это направление?С точностью до буквы я могу воспроизвести ваши собственные наставления, сказанные мне много лет назад, но едва ли это то, что вам нужно. Скажу лишь, я твердо усвоил урок – служить короне во благо страны. Слышать же подобные речи от человека, который всю жизнь посвятил государству и королю – пугает.

– Это безусловно так. Ты – ученик, которым учитель может только гордиться. Но целая жизнь – это так долго,Амааль. Оглядываясь назад, я вижу лишь бесконечный круговорот, в котором постоянно приходилось держаться на плаву. Я завидую вам, нашедшему свой оплот, не дающий утонуть, пусть это оплот в моем лице и в служении Его Величеству. Я же, умеючи плавать, вынужден барахтаться и отплевывать воду, пока кто-то наслаждается видом, сидя на моей спине.

– Должен заметить, из вашей спины получилось очень уютное судно.

– Которому давно пора пристать на берег, и наблюдать оттуда, как носятся вокруг другие корабли.

– Господин Самаах, вы ведь не собираетесь покидать свой пост?

Первый советник рассмеялся.

– Признаться, я подумывал об этом, но когда представил, что вместо меня будут барахтаться мои дети... У меня еще остались силы на одно последнее дело, которое поможет мне возвести под их ногами твердую почву. Я превращу водоворот в земную твердь, на которой им будут поклоняться, и одному Яроку известно, чем окончится этот путь.

Не такой представлял себе прогулку с наставником министр финансов.

– Вы устали, это объяснимо. Мы столько сил вложили в старшего наследника, столького добились, с таким восторгом и надеждой следили за его становлением – и все пошло прахом. Теперь, стоит представить, сколько их еще нужно вложить в принца Лисвальда... Трудно представить его на престоле, на которые принц Раймонд уже доказал свои права, едва ли можно рассчитывать на то, что младший брат достигнет высот старшего, нам предстоит много работы, но когда ее было мало? Вам стоит просто немного отдохнуть, и тогда...

– Во мне говорит не только моя усталость, Амааль. Во мне говорит усталость моих предков, которые из поколения в поколение оберегали королевскую династию, каждый передав своему преемнику неменяющееся наследство – продолжить эту бесконечную кабалу. Вы правы, все наши усилия пошли прахом, последние полгода я только о том и думал. Чем больше я глядел на мальчишку, тем больше понимал – он не заслуживает короны, свалившейся на него с неба. Рагон сделал для Риссена больше, чем этот ребенок.

– Господин Самаах!.. Как можете вы говорить такие вещи? Это ведь не вы! Сами вы бы никогда и не задумались о подобном!

– Ты – честный человек, Амааль, я ни разу не пожалел, что обратил на тебя свой взор. День, когда я встретил тебя под теми развалинами, один из бесценных дней моей жизни. Ты всегда был предан Его Величеству и мне, – мы делили один путь, – но теперь пришло время делать выбор. На юго-востоке назревает конфликт с Сарией, как только Дамар разберется с сыном, он примется за нас. Сделки с Гильдией приостановлены: хищники наблюдают за нами, потирая ладони, выжидая, когда могут начать нас грабить. Его Величество уже практически отошел от дел, младший принц – игрушка на троне. Допусти его к государственным делам – он погубит королевство. Если б Раймонд был жив, он бы справился, но "если бы" никогда не ляжет в основу свершившегося. Ждать помощи неоткуда, будем наблюдать со стороны – всему, что так долго строили и за что боролись, придет конец. Прежние правила не действуют, старые ценности больше не имеют силы, если хотим что-то менять, надо начинать с себя. Настало время самим решать свою судьбу. Амааль, мой верный друг и советник – ты со мной?

Министр финансов неверяще покачал головой.

– Когда я впервые переступил порог дворца, вы мне сказали: "Вот здесь сидит Его Величество, рядом – королева. На этом месте стою я, а вот здесь, подле меня, – твое место. Стой твердо, держись за меня, если начнешь падать, я подхвачу". Я стою там, господин Самаах, я врос корнями в место, что вы мне указали. Вы знаете, я всегда свято следовал вашим указаниям, для меня не было закона выше вашего. Пусть порой приказы короля казались нелепыми и несуразными, и складывалось впечатление, что он так же близок к народу, как морское дно пареольскому кораблю, вы улыбались и кивали мне за его спиной, а потом исправляли последствия его необдуманных шагов. Когда такое случилось в первый раз, я вас спросил: "Стоит ли служить королю, который не отличит землепашца от ремесленника?", и вы ответили: "А на что тогда мы? Чтобы подсказать ему, где тот, кто сеет хлеб, и где тот, кто подбивает подковы". Помните ли вы это? В тот день вы возвели Его Величество в моих глазах на высоту, которую я не должен был оспаривать. Как можете вы теперь говорить, чтобы я посмел его оттуда сринуть?

– Еще полгода назад мне бы и в голову не пришло, что заведу подобный разговор, но времена меняются, Амааль. Вспомни, какие перспективы были у Риссена полгода назад, и подумай, каковы они теперь. Что принесет нашептывание на ухо, если правитель не умеет и не желает ничего менять? Сколько их у нас было, таких правителей, перенявших власть по праву крови, не кажущих носа из дворца? И сколько их еще будет, не умеющих думать, если мы ничего не предпримем?

Министр финансов резко встал.

– Вы сейчас не в себе. Уверен, завтра, отдохнув, вы ужаснетесь тому, что наговорили сегодня. Не стоит переживать по этому поводу, господин советник, вы знаете, наш разговор останется между нами, и я всегда к вашим услугам, когда вам понадобится моя помощь или поддержка.

– Амааль, нам нужен переворот! Это не исход дум одной бессонной ночи, это размышления многих солнц, и чем больше я об этом думал, тем больше убеждался в том, что стране нужна свежая кровь, нам нужен новый правитель!Сколько было принято уместных решений, когда на троне восседали украшения? Сколько было сделано открытий, насколько изменилась жизнь, какого мы достигли прогресса, что дал нам за свой век хотя бы Глориус? Мы топчемся на месте! А между тем взгляни на Мираск. Сорок лет назад, когда степняки восстали и свергли своего короля, мы называли их дикарями и пророчили скорый закат страны, а что теперь? Они опережают нас в развитии, они открыто насмехаются над нами, продолжающими жить в каменном веке! Они открыты для всего нового в то время, как мы замкнулись в своей норе подобно кротам. Единственное, что дает нам перед ними фору – металл, но сколько бы я ни говорил королю развивать металлургию, Глориус не видит ничего дальше собственного дворца. Место, которое мы занимаем на мировой арене, унизительно, и оно будет таковым, если будем придерживаться подобного курса! Амааль, – советник поднялся, положил руку на плечо министра, – пусть тебя не заботит Риссен, но подумай о своих детях. Если не разорвем этот замкнутый круг, Коэн и Хард будут обречены до конца жизни кланяться людям, которые того не достойны. Они могли бы двигать Риссен вперед – но будут вынуждены шептать очередному королю, кто сеет хлеб, а кто кует подковы.

– Пусть это и не та роль, в которой я рисовал их себе в мечтах, – медленно ответил министр, – но меньше всего я хочу видеть их в роли детей бунтовщиков. Вы сказали подумать о детях – о них и думаю. Я беззаветно отдал себя министерству, отчетам, финансам; что они скажут, когда объявлю, что предал собственные убеждения? Я был пуст, когда вы взяли меня под свое крыло и стали учить, я заполнил себя вашей правдой и вашей верой. Не знаю как, но сами вы сумели изгнать их из себя, однако я такое провернуть не могу. Избавлюсь от своей сути – останется пустая оболочка. Если когда-нибудь мои дети устанут кланяться, я не буду их удерживать, они вольны искать свой берег там, где захотят. Но сейчас отступиться от короля, значит, предать то, чему я их учил. Одумайтесь, господин советник: поставив меня в эту ситуацию, вы выставляете меня предателем в любом случае.

В наступившей тишине министр ждал, затаив дыхания, веселого смеха советника. Но Самаах не шутил.

– Что ж, – тяжело молвил советник, – как нелегко это говорить, но здесь наши пути расходятся. Не думал, что когда-нибудь этот день настанет... Полагаю, с этого момента мы враги. Хех, ну кто бы мог предположить... Что ж, если твое решение окончательно, я вынужден констатировать, что с сегодняшнего дня мы по разные стороны баррикад. Я никогда не жалел и не жалею о своем выборе, Амааль, ноесли ты вздумаешь преградить мой путь, я буду вынужден действовать жестко. Поставив на кон свое будущее и жизнь Рагона, любого, кто окажет сопротивление, буду рассматривать как противника. Но ведь и ты сделаешь так же?..

Они вернулись во дворец к моменту вручения подарков. Ярко-синие, зеленые и розовые юбки обвились вокруг стройных ножек танцовщиц в последний раз, место перед троном освободилось, и знать один за другим принялась вручать подарки. Со смешанными чувствами министр наблюдал, с какой радостью Его Высочество принимает златоглавого апари в серебряной клетке, эфирные масла в невысоких кувшинчиках, украшенные драгоценными камнями песочные часы, резные шахматные фигурки – все те бесполезные вещи, признанные украсить досуг праздного правителя. Чуть больше года назад на этом же самом месте принцу Раймонду вручались совсем другие подарки. Когда с учтивой речью первый советник Самаах преподнес принцу вышитый сине-золотыми нитями кафтан, до министра дошло – вот он, момент, который окончательно возведет между ними стену.

– Это – знак уважения одного моего старого знакомого, – негромко сказал советник, – пусть вас не смущает его непритязательный внешний вид, материя, из которой он сшит, считается лучшей в мире. Изначально он был предназначен Рагону, но, видимо, мой знакомый вообразил, что со времени последней встречи пятнадцать лет назадРагон не изменился вовсе. Так или иначе, ему этот костюм будет узковат, однако ж вам, уверен, он придется в пору. Не обессудьте за столь странный подарок – коль скоро дар этот есть знак уважения, негодно было бы ему пылиться в сундуке. Для моего же приятеля будет честью увидеть свой кафтан на такой знатной особе, как Ваше Величество.

Дарить принцу кафтан сына. Ноздри королевы гневно расширились, лицо короля бесстрастно. На остальных министр прочел интерес, осуждение, насмешку. Жест советника не остался незамеченным, подоплеку не уловил бы только слепой. Не замечая реакции Его Величества, принц с благодарной улыбкой принял дар и в самых учтивых выражениях поблагодарил советника.

– Подарок и впрямь необычен, но разве вашему сыну не будет обидно, что вещь, предназначенная ему, перейдет другому?

– О, – улыбнулся советник, – не волнуйтесь на этот счет, Ваше Высочество, для Рагона я уже подобрал кое-что, более соответствующее его размерам.

В первое мгновение Амаалю показалось, что он ослышался, но раздавшиеся среди почтенной публики шепотки говорили об обратном. Он посмотрел на советника. На долю секунды в ответном взгляде уловил тень сожаления, затем Самаах поклонился, и когда на его лицо снова упал свет, на нем уже была маска. Сохраняя почтительное выражение, первый советник вернулся на свое место. Из всех собравшихся на праздник один министр еще не успел поздравить наследника, однако он пребывал в растерянности. Шаг, который сделает сейчас, определит дальнейший путь, за который будет бороться. По одну сторону – верный друг и соратник, которому обязан всем, что имеет; по другую – неоперившийся юнец, которому волею судьбы суждено занять престол. Выбери одного – другой навеки станет врагом. Амааль еще раз взглянул на советника, ожидая, что тот поможет, снова поможет сделать выбор, но в этот раз Самаах предоставил его самому себе.

Министр вышел на площадку, когда на ней уже никого не оставалось. Слуг он отослал в последний момент, и теперь стоял с пустыми руками. В зале послышался заинтригованный шепот.

– Ваше Высочество, – поклонился Амааль, – позвольте поздравить Вас с этим великим днем и принести мои самые искренние пожелания удачи.

– Господин министр, для меня честь видеть вас на этом торжестве. Я рад, что вы смогли уделить время, чтобы прийти.

– Сказать по правде, мой подарок не более странен, чем дар господина советника. Подобно господину Самааху, я желаю засвидетельствовать свое к вам уважение, но и не только. В придачу к нему я дарю... свою преданность и обещание поддержать вас во всех начинаниях.

В зале никто не пошевелился, но всем своим существом министр осязал произошедший взрыв. Он только что открыто присягнул наследнику, которому бросил вызов первый советник.

ГЛАВА 2

– Мне тут «кумушки» на ушко нашептали, что ты с Хашимовой стайкой связался.

Карим подавился. Бабкины "кумушки" пострашнее царского осведомителя, от последнего можно хотя бы сбежать или отбрехаться, от "кумушек" же спасу не было. Даже чихнуть нельзя без того, чтоб не донесли.

Карим заулыбался:

– Ну что вы, бабушка, какой же Хашим? Какая же стайка? Чтобы я к бандитам примкнул? Не для того вы меня растили, ночами не спали, живота не жалели, чтобы я вам такой черной неблагодарностью отплатил. Каким же нехорошим надо быть человеком, чтобы попрать все ваши уроки и наставления? Не вы ли меня учили, что только честная жизнь, полная праведного труда и забот, достойна уважения? Что лишь она на старости лет приносит ощущение удовлетворения и покойства? Что кривая дорожка и легко заработанные туры приведут ни к чему иному, как к клетке и горьким раскаяниям о содеянных грехах? Что человек, преступивший указы, главные и второстепенные, ради собственной наживы, никогда не сможет в полной мере прочувствовать вкус вареной репы и щавеля? Не вы ли каждый вечер рассказывали о пытках и казнях злостных злодеев, ни разу не повторившись? Не вы ли раз и навсегда внушили отвращение моей нежной детской душе ко всякого рода негодяям и разбойникам? Как же можете вы даже помыслить о том, что я так легко забыл все ваши заветы? Что забыл ваш милый сердцу лик и бессердечно променял его на лицо Хашима? Что попрал ваши просьбы и переметнулся на сторону беспросветной тьмы?

– Рожа от иронии не треснула?

Карим оскорбился.

– Как можете вы думать, что я смею над вами насмехаться? Своими подозрениями вы разбили мне сердце. Никогда боле я не смогу взглянуть вам в глаза без того, чтобы не вспомнить этой горькой минуты, этих сомнений и необоснованных обвинений. Если вы действительно такого обо мне мнения, мне нет места в этом доме, и я немедленно его покину, чтобы одним только своим видом не возбуждать в вашей душе черных мыслей!..

Это было очень кстати. Миска с похлебкой уже опустела, на добавку можно было даже не надеяться, поэтому уходить следовало быстро и красиво.

– Проваливай, только деду сначала помоги. Его опять ревматизм скрутил. И запомни, еще раз услышу, что ты бегаешь под Хашимом, по всему Бараду со спущенными штанами прогоню!..

Сохраняя выражение смертельной обиды, Карим покинул кухню.

– Старая ведьма! – беззлобно выругался он уже за порогом и опасливо оглянулся. Осознав, что в этот раз остался безнаказанным, расправил плечи и позвал: – Деда! Ты где?

В молочно-белом покрывале, освещенном несильным пока солнцем, показалась голова в съехавшей набекрень толстой шапке. Карим хмыкнул: плывущие сами по себе в липком тумане части тела веселили его до сих пор. Дед махнул рукой и вновь исчез, склонившись над грядкой. Карим привычно пригнулся, чтобы не рассекать шеей вечно холодное небесное море и поплыл по земным тропинкам, чувствуя, как загривок покрывается ледяными капельками воды, оседающими на волосах и тяжелеющем шарфе. Плотная завеса на уровне глаз чуть ниже сменялась полупрозрачной дымкой, у земли рассеивалась вовсе, открывая взору влажную рыхлую почву. Когда добрался до деда, теплая рубаха полностью промокла.

– Чертова погода, – проворчал дед, остервенело выдирая сорняки, – всю душу вытравила. Опять облачно. Когда же солнце-то выглянет? Словно в болоте живем. Хоть бы ветер подул, разогнал бы эту белую грязь. Сколько здесь живу, ни разу не видел два ясных дня подряд. Барахтаемся как лягушки в пруду.

Карим молча помогал, дожидаясь, пока старик выговорится. Наконец, дед успокоился, выхватил из воздуха две тяжелые тучки, сердито столкнул их, поливая бледно-желтую ботву, и перешел к следующей грядке. Карим переместился следом.

– В шайку-то приняли? – дед понизил тон. – Какое испытание дали?

Карим просиял.

– Нужно было достать значок осведомителя. Они думали, я домой к нему полезу, или прямо с платья сдеру. Да только я дождался, пока Самрок в источник полезет, да одежу вместе со значком-то и спер.

Дед хохотнул.

– То-то он вчерась домой задами добирался, срамом сверкал. А что Хашим?

– А что Хашим? – Карим лукаво улыбнулся. – Задание-то я выполнил. Пришлось ему со мной лобызаться да бокал за меня поднимать.

– Вот же ж плут. Когда на дело?

– Я пока новенький, наверняка сначала будут мелочь давать: рулон там с рынка стянуть или пару кур с огорода цапнуть. Вот когда докажу, что подхожу, тогда начнутся дела посерьезней.

– Молодец, парень. Жить надо ярко, не так, как... – дед угрюмо сплюнул.

– Дед, я вот только одного боюсь.

– Шептунов этих проклятых?

– Их.

– Ты об этом не беспокойся. Я о них сам позабочусь. Старуха тебя из дома все равно не выгонит, что бы они ей не наболтали... Цыц, вон ведьма идет. Давай через заднюю калитку, я прикрою.

Карим ягненком перелетел разваливающиеся земляные насыпи с пробивающимися дутыми стебельками и растворился в непогоде, слыша за спиной короткие сердитые рыки прирученного деда.

Он ступал упруго и энергично, вжав голову в плечи, чтобы видеть под ногами каменную гладь дороги и не удариться о чей-нибудь плетень или крыльцо. Перед агорой Карим остановился, высунулся из кокона, обвел глазами расстилающийся пейзаж. По городской площади медленно плыли пышные облака, клубясь, завиваясь в колечки, вытягиваясь в длинную нить или собираясь в кучу. Гонимый ветром водяной пар переходил с места на место, сливая облака, насаждая их одно на другое, сталкивая вместе белые шарики и пепельно-серые волны, образуя редкие просветы, полускрытые вытянутыми дымками. Тут и там из неровной движущейся поверхности выбивались отдельные хлопья и клочья, которые, видоизменяясь, быстро вливались обратно в общую массу. К плавающим серым оттенкам добавились теплые золотые блики – миллиарды крохотных капелек и кристаллов на один краткий миг вспыхнули всеми цветами радуги и тут же погасли, разорвав нити с солнцем. Справа и слева из беспрестанно волнующегося тумана выступали стены немногочисленных высоких башен. Пар лизал разбухшие от влаги бревна, выискивал щели, чтобы забиться внутрь, подтачивал подгнившие сваи. Далекий жаркий огонь медленно иссушил излишки воды, постепенно облака похудели, истончились, а затем и вовсе исчезли, вышвырнутые – ненадолго – прочь из города. Осталась лишь рыночная площадь с пустыми в этот час палатками.

Одна за другой открывались двери, на улицы Барада высыпали вялые малорослые жители, все как один с разбухшими от постоянной влажности руками и ногами. Между тяжелых неповоротливых барадцев Карим двигался легко и свободно, отталкиваясь от земли сильными жилистыми ногами. С ним здоровались. С белозубой приветливой улыбкой он отвечал на приветствия, заигрывал с неуклюжими девушками. Таких как он – высоких, стройных, сильных – было немного, его хорошо знали в лицо, любили. Торговцы, раскладывающие товар в палатках, провожали его зоркими глазами, расслабляясь только тогда, когда он попадал в поле зрения следующего бдительного наблюдателя. Карима развеселился от их предосторожностей – как будто они смогут его поймать! – и совершенно естественно прихватил с лотка две пухлые пресные лепешки. С "плаксой" сойдет.

Вскоре агора закончилась. С мощеной площади Карим ступил на улочку. Здесь кривобоких, покосившихся домов было меньше, и отстояли они друг от друга дальше, чем в центре, все пространство между ними было отведено под огороды, где выращивались неприхотливые овощи: скудная репа, жестковатый лук, жилистая свекла, белый корень. Гладкие полированные камни под ногами сначала сменились на мелкие камешки, а затем и на утоптанную землю. У границы города Карим остановился, внимательно осмотрелся по сторонам – не видать ли глаз Хашима или ушей бабки – поднял старый бурый лист коготника и скрылся в чаще.

Здесь открывался совершенно иной вид. В силу понятных причин лес никогда не просыхал, каждая пядь рыхлой почвы старалась выпустить столько зелени, сколько могла, создавая бурную мешанину, а там, где породы были слишком тверды, чтобы укрыть семена, образовывались болота и озера. Деревья и кустарники, покрытые легкими паутинами угнездившихся в нихстригачей, в большинстве своем были бурых или неярко-зеленых цветов, но чем дальше углублялся в лес Карим, тем сочнее становилась растительность – путь лежал через долину горячих источников. Заходить в саму долину Карим не стал, уже давно протоптал тропу в обход, но от лишней одежды избавился – духота стала знатная. Идти стало тяжелее: земля то проваливалась вниз, то круто прыгала вверх, клейкая почва и гибкие растения подолгу не отпускали ноги, и когда Карим выплюнулся на поляну, он был уже порядком растерзан.

В старой колокольне у кромки голубой поляны он провел весь день. Выспался, вытащил из тайника и перебрал сокровища, очистил от ползучего сора две могилки на Краю Мира, перекусил лепешками, перемерил старые странные платья, починил ступени, убрался наверху, а с наступлением вечера вернулся обратно в Барад – на сходку.

Встречались в мельнице. Одна за другой из всех дырявых закоулков появлялись низкие коренастые фигурки и, замешкавшись, исчезали в дверях – называли пароль. Крот стоял у входа, следил, не привел ли кто за собой осведомителя, но Самрок отлеживался дома. Хоть Карим и подбросил потом значок на крыльцо, осведомитель не показывался, переживал.

Расселись в круг на пыльных мучных мешках, дожидаясь Хашима. Тот явился последним, важно встал в центр, поднял руку и выкрикнул:

– Вовек Ксалту!

– Вовек Ксалту! – взметнулись в воздух одиннадцать рук.

Карим заинтересованно захлопал ушами – такое приветствие он слышал впервые. После сходки обязательно спросит, что это значит. Хашим обратился к нему:

– Твоя первая сходка. Внимательно слушай и запоминай, отныне ты с нами вовек.

С этим бы Карим поспорил: не так давно из стайки Хашима исключился Горок – объявил на очередном собрании, что женится и развлеченьям конец. Хашим за ним тайком две недели бегал, упрашивал вернуться – Карим подглядел. Но уличать во лжи не стал, только закивал и грозно нахмурился.

Сходка Карима совершенно разочаровала – каждый по очереди вставал с места и с пышными, несвязными, а порой и совершенно бессмысленными речами вручал главарю какую-нибудь сворованную мелочь: глиняный горшок, прохудившиеся сапоги, битую посуду. Карим даже задался вопросом – было ли то действительно украдено или же притащено за ненадобностью из дома? Сам Карим в качестве дани принес бусы, но в ходе действа незаметно снял собственный шарф и передал его. Хашим выглядел откровенно довольным. А бусы потом можно подложить бабке – благо, ее они и есть.

Витиеватыми фразами Хашим поблагодарил своих подданных и распустил собрание, условившись встретиться в том же месте через неделю.

– Тебе повезло, – сказал КаримуОндор, – вчера в стаю приняли, а сегодня уже на сходку попал. Я свою сходку шесть дней ждал, ночами не спал, волновался, все думал, что здесь и как. Даже представить не мог, что будет так... здорово.

– Даа, – протянул Карим, – место действительно поражает воображение, такое запущенное и мрачное, что сразу навевает на мысли о гордой общине, а само собрание воистину поразительное: подношение преданными людьми бесценных даров самому известному властителю города. Столько впечатлений за один день, что и целой жизни не хватит, чтобы осмыслить.