Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

– Младшего принца?

– Народ в смятении, северные провинции готовы подняться в любой момент. В такое время нам нужен сильный наследник. Необходимо показать, что у власти находится человек, способный решать проблемы и заботиться о благе своих подданных.

Наступила тишина. Амааль знал, о чем думает сын: знакомый с младшим наследником, он был не лучшего о нем мнения, и Амааль не мог с этим не согласиться.

– Мне понятны и близки твои тревога и растерянность, но нам придется это сделать ради собственного будущего и в память о Раймонде.

Амааль открыто любовался сыном. Тот сделал бы честь любому отцу: храбрый, почтительный, в меру горячий, не пылающий ярким пламенем принца Раймонда или тусклой бесцветной свечой Лисвальда, но греющий ровным теплым огнем. Была в Харде одна черта, ставившая Амааля в тупик: безыскусность. В добром поступке тот видел проявление внутренней добродетели, жертвенности и великодушия, в неблаговидном – корысти, похоти и зла, не различая ни мотивов, ни выгоды. Черное есть черное, белое есть белое, серого нет вовсе. Либо друг, либо враг. Амааля, чувствовавшего себя в хитросплетении придворных интриг как божок на дереве, такая прямота одновременно и радовала и пугала. Всего лишь на краткий миг министр увидел Харда на троне с короной на голове, но сладкое видение мгновенно улетучилось: место отпрыска было не на престоле – рядом с ним. Будущее сына Амааль видел так же ясно, как свое прошлое – в армии, хорошим, доблестным солдатом, но никак не дальновидным дипломатом.

– Ты вырос с Его Высочеством принцем Раймондом, вы оба взрослели на моих глазах. Я следил ваш путь, читал ваши книги по страницам деяний: одну, обернутую в красный с золотом бархат, другую – в синее сукно с железом доспехов. Я был невероятно горд тем, что внес свой вклад и подарил королю такую опору. Однако времена изменились. Наследного принца больше нет, и его смерть вынудила до того мирно спящий клубок змей зашевелиться. Я присягнул второму наследнику – открыто. Я вверил ему свою жизнь и благополучие – и начал противостояние. Теперь, если мы хотим не только сохранить свои жизни, но и остаться на плаву, нам нужно сделать все, чтобы Лисвальд взошел на престол. С этого момента, Хард, тебе нужно стать опорой не могучего дворца, а тесной беседки. Стань верным другом, братом, колонной – удержи этот свод на плечах.

– При всем моем уважении, отец, то, о чем вы просите – невозможно. Вы правы, я рос вместе с Раймондом, и хоть не понимал многих его замыслов и следовал за ним вслепую, лишь положившись на его чутье и мои к нему добрые чувства, я делал это с открытым сердцем. Я был ему другом, названым братом, колонной – по наитию, по велению души. Но все внутри меня восстает, когда вы просите меня сделать то же самое для младшего принца. Я не могу стать братом и следовать за человеком столь малодушным и столь трусливым, что над ним смеются даже дворцовые мыши. Я буду его опорой, отец, по той же причине, по которой вы ему присягнули – из уважения к Его Высочеству Раймонду, но назвать его другом и братом не смогу никогда.

Министр усмехнулся.

– Что ж, я тебя понимаю. Младший принц и впрямь не вызывает возвышенных чувств, и отношение к нему среди простого люда пока настороженное. Уверен, первый советник уже предпринял меры, чтобы распустить неблаговидные слухи. В наших силах сделать все, чтобы их пресечь, и привлечь народ на нашу сторону.

– Каким же образом?

– На севере Риссена участились набеги гаронцев. Они пользуются тем, что основные наши войска стянуты к границе с Сарией, а гарнизон не слишком укреплен. Гаронцы нападают на деревни, выводят скот, убивают мужчин и похищают женщин и детей. Несколько дней назад они начали осаду Дымрока. Его Величество собирался отправить туда генерала Маловера, но я его отговорил. Вместо Маловера туда отправишься ты. Отправишься открыто, выйдешь при свете дня, чтобы все видели, что воевать уходит сторонник наследника.

– Хорошо, отец, но как это привлечет симпатию крестьян?

– Оставь это мне. Однако, ты отправишься не один.

– С кем же?

– Ты возьмешь с собой принца.

– Отец, вы не можете так со мной поступить! Я – воин, а не наседка!

– Одна твоя победа ничего не даст, народ должен знать, что с победой возвращается не Хард, сын Амааля, а Лисвальд, сын Глориоса, иначе весь поход не будет иметь смысла – поверь мне, господин Самаах расстарается.

– Но принц ни разу даже меч в руках не держал, как он будет сражаться? Разве только спрятать его где в пути, а на обратной дороге подобрать!

– Этим ты не решишь проблему. Запомни, Хард, власть любого короля состоит из трех частей – это поддержка знати, крестьянства и войска. Ты можешь взойти на престол, имея лишь две поддержки, но и их непросто получить. Я привлеку на нашу сторону крестьян, ты должен обеспечить уважение войска. Я полагаюсь на тебя, сын.

Амааль даже посочувствовал сыну – ну и задачку перед ним поставили: отбей Дымрок, проучи гаронцев, покажи солдатам доблесть сахарного принца да привези его домой целым и невредимым. Но Хард только почтительно поклонился да бесшумно ступил за порог.

Ходжи уже отцвели, когда министр, наконец, смог вновь увидеться с сыном. С того момента прошло несколько дней. За это время Амааль добился аудиенции Его Величества и изложил свой план, красноречиво расписывая выгоды, которые они получат при удачном исходе и тактично умалчивая об опасности. Отсутствующий король отпустил младшего сына на войну легко, словно указ подписал, но яростное сопротивление министр встретил со стороны Ее Величества.

– Я потеряла одного сына, министр, и в моем сердце всегда будет зиять рана. Вы не теряли детей. Я ни в коем разе не ставлю вам это в вину, но вы никогда не поймете горе родителя, пережившего своего ребенка. Стоит вам понять, что сердце человека, которого вы подарили этому миру, который держал вас за руку своими пальчиками и улыбался так, как никто другой на целом свете, – что сердце этого человека перестало биться, ваше перестает биться вместе с ним. Пусть король признавал только одного сына, я – мать, я люблю их обоих одинаково, и когда одного не стало, я продолжала дышать ради другого. Теперь вы говорите, что намерены отнять и его? Не бывать этому!

– Ваше Величество, я искренне сочувствую вашему горю, потеря Его Высочества – это великая утрата. Ярок миловал меня от сего страшного удара, это правда, но, да простит меня Ваше Величество за дерзость, я с гордостью звал Раймонда приемным сыном. Я разделяю с вами горечь утраты, и ни в коем случае не намерен причинить вам большую. Я клянусь своей честью и жизнью моего сына Харда – Его Высочество принц Лисвальд вернется домой живым.

– Осознаете ли вы всю силу вашей клятвы? Если с Лисвальдом что-то случится, вы лишитесь и своего сына.

Министр похолодел, но голос его даже не дрогнул.

– Все, что я делаю, Ваше Величество, я делаю во имя королевской семьи и государства. Всей силой своей души я желаю, чтобы Его Высочество принц Лисвальд встал во главе Риссена, все мои помыслы и все мои шаги направлены лишь на это, и если Хард окажется настолько ненадежным, что не сумеет сберечь своего правителя, он понесет за это наказание. Я первым проголосую за то, чтобы его казнить.

– Запомните свои слова, господин министр. Если Лисвальд падет жертвой ваших с советником интриг, я не пожалею ни вашего сына, ни вашу дочь.

Дворец министр финансов покинул уже под ночь. Миновал главные ворота, кивком попрощался со стражей, взял лошадь под уздцы. Амшер уже отходил ко сну: стих многоголосый базарный гомон, запоздавшие прохожие спешно бежали по своим делам, стараясь убраться с улиц до наступления комендантского часа, негромко переговариваясь, в ночной дозор вступил патруль. Министр, приводя мысли в порядок, проделал часть пути пешком – темно-синее с черными лентами одеяние государственного служащего давало ему привилегию передвигаться по городу в ночное время без опаски быть задержанным. Ночь была тиха и беззведна, небо расчерчивали изломанные светло-лимонные всполохи самцов тишари, потерявших голову во время доставки: чем дольше искрится огненный хвост, тем больше шансов привлечь внимание самки. Амаалю внезапно вспомнилась такая же безмятежная ночь много лет назад. Был он тогда костлявым юнцом, которому на рассвете предстояла первая битва. Сколько их было после: с Мираском, Сарией, Каборром – уже и не упомнить, но ту, первую, не забыть никогда. Он не сомкнул глаз, трясся от страха на теплой земле, в окоченевших пальцах сжимал материн амулет с зеленым звероподобным идолом и задабривал всех духов, которых знал.

Хард уже дожидался дома. По мрачному лицу сына министр сразу понял: Веласк отказал.

– Чуть ли не с порога меня развернул. Солдат не дал, сказал, нужны для обороны Амшера, мол, участились беспорядки среди горожан, нужно выставлять дополнительную охрану у главных ворот и укрепить стражу во всех подведомственных министерствам учреждениях. Из наших едва набралось с пять сотен, люди верные, им можно доверять, но этого мало.

Советник даром времени не терял. Пока министр утаптывал тропку к королевским покоям, Самаах привлекал на свою сторону знать. Основная часть королевских войск стоит в ожидании у границ. Здесь остались силы Маловера и Амерона, но привлекать их значит ввязывать в это генералов. Армией могут поделиться и другие министры – если суметь заманить их в свою коалицию.

Амааль принялся сколачивать свой собственный, атни-советниковский союз, с досадой признавая себе, что заняться этим следовало много раньше. Он один за другим наносил визиты в хорошо обставленные благородные дома. Первым навестил Юна. Тот хоть и вышел в отставку, но был в курсе всех происходящих в королевстве событий и всегда мог помочь дельным советом или подергиванием нужной ниточки. Однако исход встречи оказался вовсе не таким, на какой рассчитывал министр.

– Своим предложением, господин министр, вы оказали мне великую честь. Шутка ли, старику, который уже и забыл, как выглядит министерская форма, предлагают восстать против самого первого советника.

Про первого советника Амааль не говорил ни слова. Юна он спросил о том, что тот думает о преемнике трона, но старик, как и ожидалось, сделал правильные выводы, поэтому и Амааль отбросил формальности.

– Такой человек как вы, господин Юн, мог бы стать прекрасным наставником юному принцу и оказать нам хорошую поддержку.

– Нам? Кто же еще входит в ваш союз, господин министр?

– Вы – первый, про кого я подумал.

– Значит, ваш союз – это вы и есть? – Юн засмеялся, – необидно, но министра это задело. – Не принимайте это близко к сердцу, но пока ваш союз больше выглядит как детская игра.

– Для того, чтобы придать ему весомости, я и обратился к вам. Каково же будет ваше решение?

Бывший министр иностранных дел ответил не сразу. Налил гостю ароматного чая, заваренного на листьях редкого кноттскогокоготника – тот молча отказался, – с видимым удовольствием отпил сам.

– Я ценю вашу приверженность королевской власти. В такое тяжелое время – это именно то, что им необходимо. Но я слишком стар, чтобы бросать вызов первому советнику, который сейчас находится в самом расцвете своих сил, поэтому я вынужден отклонить ваше предложение.

– А если, – такой исход Амааля вовсе не устраивал, – если мой союз перестанет выглядеть детской игрой? Если по силе он сравняется с союзом советника? Тогда вы пересмотрите свое решение?

Юн безмятежно улыбнулся.

– Тогда я подумаю о том, чтобы пересмотреть свое решение.

Первый претендент в союзники решил понаблюдать со стороны, сохраняя временный нейтралитет, поэтому Амаалю следовало торопиться – как бы и здесь его не обошел первый советник. Амааль бы не удивился, если тот и сюда успел наведаться: у бывшего министра иностранных дел огромное влияние в народе да обширные земли, с которых наберется не меньше четырех тысяч войска – привлекательный кусок и для советника, и для министра.На свою сторону Амаалю удалось склонить троих членов Совета: министра торговли Ана, министра юстиции Рахмана и – достижение, которым стоило гордиться, – министра образования Дароката. Четверо дали понять, что отныне министр финансов в их доме боле нежеланный гость, еще один колебался, не зная, куда примкнуть, последний вежливо выслушал, но желание помочь ни Самааху, ни Амаалю не изъявил. Итого Амаалю удалось договориться с тремя из девяти министров.

То было удачное начало. Не победа, нет, назвать победой ее не осмелился бы и ребенок, но хороший старт. Министр расслабился, и этот момент выбрал первый советник, чтобы нанести удар.

– Сария в состоянии боевой готовности. Гонец сообщил, что были замечены еще две армии, движущиеся на северо-запад. Я прошу Вашего позволения, чтобы завтра с утра выехать вместе с генералом Маловером в Каборр и разобраться в ситуации на месте, – докладывал министр обороны.

"Сбегает", – подумалось министру финансов.

– Что с обеспечением? – обратился король к Амаалю.

– Два последних года выдались засушливыми, большая часть урожая уйдет на засев на будущий год. К счастью, Песчаная Торговая Гильдия пошла нам навстречу, – Амааль кивнул колыхнувшемуся Ану, – вместо зерновых мы поставим больше руд, но полученные от того преимущества опять уйдут взрастать в землю, казну это не пополнит.

– У вас есть решение?

– Да, Ваше Величество. Отдельно мы добываем олово, отдельно – медь, а затем все без остатка отдаем Гильдии, которая отливает бронзу и вновь продает ее нашим кузнецам под видом нового товара. От подобного обмена мы почти ничего не выигрываем, такпочему бы нам самим не поставить несколько горнов у рудников, и не продавать полученную бронзу сразу в Мираск? Возведение цехов и печей потребует нового опыта и серебра, но при плодотворном сотрудничестве с Мираском окупится в три года.

– Тогда займитесь этим.

– Да, Ваше Величество.

– Как продвигаются сборы войска?

– С этим, Ваше Величество, возникли некоторые затруднения, но я уверен, что смогу разрешить их в ближайшие же дни.

– О каких затруднениях вы говорите, господин Амааль? – подал голос первый советник. – Угроза со стороны Гарона требует немедленного разрешения, отчего же вы медлите?

Будто Самаах не знает.

– Численность армии не позволяет бросать ее на битву с кочевниками, обращаться же к генералам не позволяет новая напасть на юге, но через пару дней я ожидаю значительного пополнения войска.

– Порой пара дней – это слишком много. За это время Дымрок может пасть. Отчего же вы не обратились ко мне, господин Амаль? Разве бы я отказал вам в такой малости? Я готов сию же секунду выделить пять тысяч своих людей, а чтобы вы не сомневались в моей верности, я велю отправиться с вами и своему сыну. Негоже, чтобы вся тяжесть пала лишь на плечи Его Высочества принца Лисвальда, который, как я слышал, намерен возглавить поход.

– В вашей "верности", господин Самаах, не сомневается никто, – отозвался министр финансов, – вам нет нужды ее доказывать. Я уверен в благополучном исходе дела, а чтобы немного облегчить тяжелую ношу Его Высочества, я отправляю вместе с ним Харда. Харда нельзя назвать великим воином, но такую мелочь, как взмахнуть пару раз мечом за своего короля, он сумеет сделать.

– Так позвольте же во имя королевства помахать мечом и Рагону. Наш святой покровитель Ярок наградил меня сыном, чтобы подобно вам в моменты опасности я имел великое счастье отдать себя во имя Риссена до последней капли крови.

– Довольно, – вмешался король. – Первый советник прав, каждая минута промедления стоит жизни одного человека, и раз он желает, чтобы его плоть билась в рядах нашей армии, это его право как отца и государственного мужа. Детали похода вы обсудите отдельно за пределами Совета, сейчас я хочу услышать, как проходит реформа.

– К вам присоединится Рагон, – сказал АмаальХарду, – тебе придется быть вдвойне осторожней. Поскольку большую часть войска будет составлять личная армия первого советника, – ты знаешь, чего она стоит, – то и возглавлять этот марш будет его сын. Ни в каком случае нельзя допустить, чтобы он полностью присвоил себе успех кампании. Выдвигаетесь завтра с рассветом, четыре тысячи солдат наместника, тысяча – королевского войска, на переправе вас будут дожидаться по столько же от Ана и Рахмана. Шли мне вести: желторотых может перехватить советник, лучше положиться на тишари. Береги наследника, не позволяй Рагону оказывать на него влияние. И последнее: будь осторожен. Постарайся вернуться невредимым до свадьбы Коэн, в противном случае она оставит от тебя одно воспоминание, – прощание вышло быстрым и коротким: ни отец, ни сын не признавали сантиментов. Хард почтительно склонил голову напоследок, неловко обнял сестру и вскочил на коня.

На зарнице отряд из шести с половиной тысяч вооруженных всадников покинул Амшер. Чтобы проводить родных и близких, на широкие улицы высыпал весь город. Кланялись короне, рассекающий людской поток впереди, с любопытством провожали взглядом двух телохранителей по бокам, бросали за неимением цветов отцветшие ходжи, подбадривали криками.

После проводов сына министру финансов предстояло много дел. Следовало поблагодарить Юна за ценный совет о прямой торговле с Мираском, найти мастеров из Гильдии и дополнительные средства в казну для сооружения цехов, распустить слухи о зверствах, учиняемых гаронцами на севере и внедрить к советнику шпиона, поэтому как только на дорогах улеглась пыль, поднятая солдатами, министр финансов велел седлать коня.

ГЛАВА 4

Шел третий день спуска.

Первое время Карим придерживался змеевидной тропки за плато: огибал кучковатые коричневые стволы, нырял в густую растительность, червем вгрызался в мягкий чернозем, пару раз позволил пакостному старуку прокатить себя на длинных скользких светло-фиолетовых стеблях. Мало-помалу каменистая нить сужалась, края заросшей тропки смыкались все плотнее, а подол каримовой накидки все гуще и гуще окаймлялся мышастым пухом от колышущихся по краям тепляков – и настал момент, когда хвост тропы, извернувшись под диким углом, незаметно для глаза погрузился в глиняно-красное чрево горы. Полы плаща захлопали громче, склон облысел, тонкий слой глины через несколько метров сменился зеленовато-черным базальтом, а затем пологий спуск резко срезался крутым обрывом.

Карим заглянул за край Края Мира: в кои-то веки стояла безоблачная погода, и ничем не прикрытая Большая Земля предстала взгляду во всем своем великолепии. Слишком далекая, чтобы можно было различить что-то в деталях, она переливалась всеми оттенками зеленого: фисташковым, изумрудным, бирюзовым, салатовым, шартрез. Сквозь летнее самоуправство пробивались ореховые кляксы и синие порезы да взрытвины. Сердце Карима радостно заволновалось – хоть на ладонь, но ближе к цели.

Полностью вертикальный спуск можно было назвать медленным падением. На грани слышимости Карим пару раз уловил легкий испуганный треск – это, мешаясь, отрабатывали свое призвание ябеды – "кумушки".

К счастью для Карима, в породе оказалось достаточно наростов и углублений, чтобы ими можно было воспользоваться, однако на поверку не все оказывались безопасными. Карим работал методично, терпения и упорства ему было не занимать – достались от бабки. Вцепившись обеими руками в шишки, он слегка откидывал голову назад – не сильно, от высоты даже его не миновало головокружение – и искал подставку для ноги. Убедившись в ее крепости, по очереди переставлял руки, затем опускал вторую ногу. Позы во время лаза принимались самые оригинальные, раз завис как водяной: локти и одно колено на уровне груди, другая нога вытянута назад. В другой раз застрял крюколапом: руки со скрюченными пальцами вразлет, ноги в полуприсяде. Висел и полумесяцем, и лотосом, и кактусом – последнее полюбилось особенно. Накидка от трения сбилась, сошлась выше, билась комом в голодный тощий живот. Кожа на ладонях покраснела и пошла багровыми трещинами. Карим оседлал небольшой скальный выступ, дал телу передохнуть, подкрепился, надел крепкие перчатки, но тут же снял – неудобно. Лучше уж шрамить голые руки, чем ежесекундно ждать, когда соскользнешь.

А соскользнуть можно было запросто. Когда базальт сменился черным обсидианом, Карим изрезал себе кисти в кровь. Влажные ладони принялись скользить по гладкой поверхности выступов, и коротко взмахнув руками, Карим ухнул вниз. Пролетел метра три, скатился по отвесному склону, цеплялся за будыли до тех пор, пока не затих. Кротко порадовался своей везучести и принялся обустраиваться на ночлег. Крохотная поляна, затормозившая его полет, оказалась вполне ровной и пригодной для отдыха. О том, чтобы развести костер, можно было и не думать, но небольшой угол в скале прекрасно защищал от ветра, а выемка рядом идеально вписалась под каримовы формы.

Первым делом Карим обтер руки водичкой и смазал их пахучей бабкиной мазью – ссадины и порезы мгновенно ожгло, а затем настой принялся покалывать, медленно, но верно стягивая обрывки покромсанной кожи. Бинты из паутины облепили пострадавшие места, остановили кровь и охладили жар. Поразмыслив еще немного, Карим нарезал дополнительные куски паутины: руки из них не выскальзывают, как из перчаток, да и резать острыми выростами и сухими стеблями будет меньше. Затем пришло время трапезы. Кусок вяленого мяса, чтобы восполнить потерянную энергию, половина горького вяжущего кракума из-за порезов и пара глотков холодной водички. Выемка во время ужина приняла еще более привлекательный вид, и стоило Кариму совместить свои впадины и выпуклости с ее рельефом, его мгновенно сморил сон.

Следующие тринадцать часов он осторожной спиралью обкатывал гору. Из-под ступней то и дело с писком прыскали камни, скалились из темных зевов нор круглые морды встревоженных гарухи, несколько раз в воздухе рядом с Каримом мелькнуло и пропало темное пятно. Под вечер Карим, не веря своим глазам, снял с голого двуствольякраеги полотно радужной паутины. Застигнутый врасплох красный стригач рассерженно заклацал игрушечными клешнями, выпучил из воронок глаза и взлетел, с трудом неся на разноцветных, блестящих, стеклянных крылышках грузное тельце. Скоро мягкая почва вновь сменилась каменным монолитом, но сползать по отвесной стене больше не пришлось: полосатые коричневые пласты накладывались один на другой естественными ступеньками, сначала узкими, едва умещающими пятку, затем все шире и шире, образуя настоящие базарные площади.

В какой-то момент погоде показалось, что она слишком благосклонна к путнику, и Гинг обступили неповоротливые сине-бело-сумрачные массы. Большая Земля исчезла из виду, но вместе с тем отступило и напряжение: рассекая холодные влажные облака, Карим вновь почувствовал себя в Бараде. Ощущение портила лишь непривычная твердь под ногами, но массивные ступени вели себя дружелюбно, не пытались укусить за пятку или сбежать. Коричневые полосы с черными прожилками монотонно струились перед глазами, навевая непреходящий сон и скуку, и Карим, расслабившись, принялся безмятежно заигрывать с "кумушками", однако едва не поплатился за свою беспечность. Устроившись на ночь у стыка двух ступеней, утром Карим проснулся с рукой, свисающей за Край.

Скоро огромная лестница закончилась, последнее возвышение привело Карима на небольшое открытое сглаженное пространство. Исходящий криком ветер обтесал все выпирающие зубцы и сколы, снес почву, не давая растениям ни малейшего шанса, обточил шероховатости, из-за чего казалось, что Карим стоит на дне перевернутого черпака. Ночевать на такой покатой постели Карим не решился. Вернулся к ступеням, затесался в нишу и задремал.

С каждым днем становилось все холоднее, будто Карим не спускался с горы, а покорял ее. Исчезли даже намеки на живность, Гинг неприветливо облысел, от складок пород тянуло могильным холодом, колючим влажным морозом студило тело. Уже давно Карим передвигался вслепую на цыпочках, прощупывая рукой фантом будущего шага. Чтобы немного утеплиться, он натерся настоем от простуды – тот обладал отличным согревающим эффектом – и запихал под одежду продолговатые волокна тепляков.

Вдобавок Кариму начал чудиться звон. Невесомое треньканье сопровождало любое его движение и замолкало, стоило ему замереть. Сначала Карим решил, что это звенелка. На привале он тщательно проверил свою накидку, внимательно изучил все подкладки, несколько раз вывернул карманы, распотрошил на составляющие котомку, но не обнаружил ни малейшего намека на поющий камень. Связать загадочный звук с насекомыми не позволила безжизненная пустошь, только и оставалось, что списать его на новый тренд "кумушек".

Помимо проблем со слухом намечалась еще одна с пропитанием. Захваченной из Барада еды становилось все меньше, поклажа за спиной стремительно худела, пополнить запасы в ближайшее время не представлялось возможным, и Карим с нарастающим беспокойством начал задумываться о том, что в скором времени будет вынужден грызть камни. Оставшийся паек он тщательно разделил на равные части, рассчитывая продлить их на две недели, а там при неблагоприятном исходе можно будет и шептунов сожрать. Подтянувшись к Краю и размахав тучи, Карим увидел вполне приличное поле через восемь-десять дней от себя. На крайний случай там можно пожевать травки и помычать.

Примерно на полпути Карим неожиданно очутился в весьма интересном месте. Широкая – чем ниже спускался Карим, тем большие размахи приобретала местность – равнина, сплошь усыпанная обломками, самый маленький из которых был размером с гончарную мастерскую деда. Осколки гигантских глыб клыками торчали из равнины тут и там, напоминая пасть огромной твари, готовящейся утолить голод. Чуть дальше клыки размягчались, округлялись и формировали плиты, устилая дорогу Карима лабиринтом. Чтобы не терять на обхождении много времени, Карим попробовал проскользнуть поверх плит, но их высота не позволила ему завоевать даже одну. Найти верное направление оказалось нелегко: где-то глыбы выводили обратно к горе, особо безжалостные предлагали шагнуть в бездну, самые милосердные закрывались тупиком, и только один вариант из четырех продвигал вперед. Под конец, Кариму стало мерещиться, что он ходит кругами, минуя одни и те же – в выщербинкой, с ровным расколом, пятнистые, с наслоениями – стены. В гениальной голове всегда рождаются гениальные мысли, поэтому Карим попробовал пустить на разведку "кумушек", но поредевшее войско – половину бабкиных ушей разметало ураганом еще в черпаке – общались на неизвестном Кариму электрическом диалекте.

В головомойке Карим встретил четыре рассвета, и когда, наконец, выбрался на волю, счастью его не было предела, словно он не каменный лес обошел, а уже ступил одной ногой на Большую Землю. На пресловутой полянке он набрался сил, обобрал все листья с кустарников, выковырял коренья, отоспался и продолжил путь.

Холод кусал все жестче и жестче, а стоило Кариму с головой окунуться под волнистую ватную пелену, тропка покрылась морозным одеялом. Дыхание мгновенно превращалось в часть ледяного тумана, только и успевало перед слиянием мазнуть по щеке. Ногами Карим месил снег – настоящий, устойчивый, застывший, – который держался не день и не два, как в Бараде, а наслаждался покоем на горе уже целую вечность. Одни тепляки уже не спасали, Карим обмотался лентами паутины с головы до кончиков отваливающихся пальцев. Выводить и кормить огонь было нечем, и пару дней он двигался, не рискуя останавливаться на ночлег. Лишь когда сугробы намелись повыше да кончились силы, он вырыл под настом ямку, вернул дверцу из ледяной корки на место и провалился в сон.

До сего момента Карим и представить не мог, что холод может быть настолько опасен. Он бился с метелью за каждый сантиметр своего пути, не видя, куда ступает, плевался колючей кашей, дышал кристаллами. Два раза происходило что-то необъяснимое: снег, до того равномерно сыпавшийся с неба, обтекал воздух слева от Карима, вычерчивая какой-то узор. Бороздить остывшие хлопья становилось все трудней, тянуло прилечь и закрыть глаза, и Карим понял, что близок к грани как никогда. Последний кусок сухаря был съеден вчера, на бесполезных травах далеко не уйдешь, бабка ворчливо грохнула миску с дымящейся кашей, и Карим в блаженстве подошел к столу и сел на лавку. В тот же самый миг что-то дернуло его назад, и, перекувыркнувшись через голову несколько раз, он потерял сознание.

Поутру его встретил вязкий сероватый полумрак. Проморгавшись, Карим выяснил две вещи: первая – на затылке у него шишка, вторая – он в пещере. Через брешь в стене он мог видеть и слышать, как мечется снаружи буран: вытягиваясь кольцами, швыряя осколки неба, закидывая внутрь струйки быстро умирающего ветра, распаляясь и бешась из-за бессилия перед изворотливостью горы. Под покровом Гинга было на порядок уютнее и тише, поэтому Карим не спеша разжевал горькие дары кустарников, из-за чего рот обильно наполнился зеленой слюной, и бесшабашно ступил в темноту. Через несколько метров от входа свет полностью рассеивался, поэтому по звуку определив местоположение "кумушки", Карим дал шептуну щелбана, и тот обиженно вспыхнул. Света, хоть и тускловатого, хватило на то, чтобы не споткнуться и не свернуть себе шею.

Где-то за стеной Карим услышал легкое журчание: это его сопровождала Дарительница или одна из ее дочерей. Получив привет из Барада, Карим зашагал веселей.

Ранее ему не приходилось ползать по таким вот норам, и теперь он только и успевал, что головой вертеть. Узкий проход, выложенный блестящими потеками, вывел его в большую пещеру, которая внезапно осветилась вся, горделиво красуясь своими удивительными украшениями. Отовсюду торчали шипы: большие и маленькие, продолговатые и короткие, с поверхностью гладкой и волнистой, растущие и стекающие, темные и светлые. Они прорывались, проклевывались, прорезывались из каждой пяди: из колючего потолка, из расходящихся стен, из покатого пола с беспорядочным ленточным узором, больше напоминающим следы моллюсков на песке. От неяркого пятна шептуна во все стороны брызгали рогатые дрожащие тени, и оттого казалось, что в пещере движется что-то хаотичное. Карим потрогал ближайший шип. На ощупь тот был немного влажный и скользкий, – острый конец давно сгинул под многолетними округлыми отложениями, – но достаточно крепкий, голыми руками не сломать. За правой стеной Карим слышал слабый гул потока, чуть впереди из грязно-белого монолита вырывалась тонкая нитка и, журча, устремлялась в треугольный проход. Карим подобрался за ней.

Ходы были представлены на любой вкус. Где-то можно было пройтись в полный рост, задевая волосами свисающие конусы, где-то приходилось пробуравливаться, где-то можно было нестись вприпрыжку, а где-то протискиваться, развернув плечи. Где нормальным шагом, где полусогнувшись, где ползком, Карим покрывал километр за километром, с каждым днем проходя все меньше и меньше. Еда закончилась, вышли даже травы, но в кармане лежала водичка, периодически из камней выпрыгивал ручей, а в котомке покоились отвары да бальзамы, из которых Карим выдавливал для себя по капельке энергии. Спалось, тем не менее, сладко: хоть на таком ложе не отлежишься, но над ушами не огрызалась метель и воздушные течения свистели далеко-далеко.