Текст книги "Небесные (СИ)"

Автор книги: Гульназ Сафиуллина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Да, Ваше Величество.

– Вы – счастливый человек. Я помню лишь ее платья. Помню каждую жемчужинку, каждый розу кружева, каждый дюйм шелка – и совершенно не вижу ее лица. Я смотрю на портрет и думаю: эта женщина – моя мать? Она дала мне жизнь? Она любила меня больше всего на свете?

Министру финансов совершенно не нравился этот разговор.

– Ваше Величество?

– Вспомню ли я ее, когда встречусь? Что, если не узнав, пройду мимо? Это разобьет ей сердце.

– Я уверен, этого не произойдет. Что-то подсказывает мне, что как только вы ее увидите, все ваше нутро встрепенется и потянется к ней, к той, что берегла пуще глаза, целовала царапинки и пела колыбельные.

Лицо короля посветлело:

– Даст Ярок – и вы окажетесь правы, господин министр.

Рахман хранил молчание. Таль съежился, доверчиво прильнул к сакри, прячась в густой кроне и готовясь к спячке. В доме министра финансов правила суматоха: до свадьбы оставалось все меньше и меньше дней, а количество дел только прибавлялось. То шатер слишком грузен, то тяжелы закуски, то потеряны приглашения. Сразу после завтра Амааль уезжал в министерство, подписывал бумаги, составлял акты. При содействии Ана и министра иностранных дел СадораАмааль нашел зарубежных ремесленников, заинтересовал новыми возможностями, зазвал в Риссен – ждали со дня на день. Съездил в свою провинцию. Встретили настороженно. Амаалю не понравилась натянутая атмосфера, до того обходившая тихий его закуток стороной. В честь предстоящего праздника велел выдать всем по медяку, покинул деревню. Беспокойства добавил Хард: войско дошло до севера, Дымрок в руках гаронцев, армия готовится к осаде. Слухи о невероятных зверствах гаронцев, распущенные Амаалем, невидимой ватой осели на ушах всех жителей Амшера. Война с Сарией ненадолго отступила на второй план, все только и говорили, что о нашествии кочевников с севера.

Закончив дела в министерстве, Амааль держал путь домой через рынок. Новость о том, что на прилавках представлены последние закупы заграничной ткани, сюда еще не добралась: пухлые торговцы выкрикивали те же цены, прикладывали отмеры к трясущимся животам, демонстрируя переливчатый узор, соблазняли знать кружевным плетеньем, тяжелым бархатом, совали простолюдинкам дешевые ленты да прошлогодний лежалый товар. Мимо лавки с маслами министр прошел, заткнув ноздри. Заинтересованно изучил высокие неместные кубки, потрогал мечи, взвесил один в руке – легковат. Насмешливо оскалил зубы на лечебные травки и коренья, повертел в руках дивные тонкие яркие перья. Когда перебирал браслеты для Коэн, услышал сердитые вскрики, резкие отклики, брань. Визгливым голосом надрывалась тучная женщина, ей вторил тощий хор голосов. Амааль придвинулся к голосившей палатке, попробовал пробиться: кривые позвоночники сгрудились плотно, не пускали.

– Что здесь происходит? – рявкнул он.

На властный его рык испуганно оглянулись; завидев сине-черный министерский кафтан, задний ряд мгновенно расступился, подался в стороны, из треугольных лиц уставились неподвижные зрачки. Амааль внушительно прошел к прилавку – торговец выставил для защиты коробку, – грозно сказал:

– Спрашиваю еще раз – в чем провинился?

Женщина, резавшая слух пронзительным голосом, зло залаяла:

– Второй год уже трухлявый хлеб едим, теперь и его не достать – в три раза просит. Скотина передохла, а что не передохла – забрали на налог. Моргнуть не успеешь, как снова плати: за спиногрыза, за лишнюю куриную голову, за пару калош. Скоро дышать в долг будем!..

Амааль не дал бабе разораться, – каждую бумагу с новым сбором подписывал собственноручно, – направил всю волну на торговца:

– Отчего цены поднял?

Тот заколебался всем телом, выпучил глазные яблоки:

– Так зерно... последнее... неурожай ведь... везде цены поднимают...

– Кто разрешил? Где сопутствующий указ?

– Так все поднимают...

– Доберусь и до них. Если не желаешь встречать рассвет в Судном дворе, немедленно возвращай старые цены.

Худую муку с сорными примесями разобрали быстро, хаяли блеющего торговца на все лады. Министра обошли стороной как дерево или какой опорный столб, он, впрочем, понимал: одного приструнил, а по стране таких тысячи остались. Не этот обдерет, так другой, не исключено, что и сам.

Наутро связался с Гильдией, уточнил даты. Через две недели должны были подойти пять десятков подвод с зерном: пшеницей, рожью, овсом. На зиму должно хватить, а после – только уповать на хороший плодородный год. Прибыли мастера из-за моря. Амааль немедля снарядил их на Симовы горы, оценивать количество и качество руды, приставил охраны: в последнее время разошлись разбойники из беглых, раздирали купцов, уводили груз. В министерстве торговли поймал Карояка, велел обходить рынки, наводить порядки. За всеми заботами едва не забыл про первого министра, тот напомнил о себе визитом.

Расплываясь в широкой улыбке, въехал в чистый министерский двор, спешился, махнул рукой. Тотчас навстречу ему радостно выбежала Коэн, тепло приветствовала. Толпа слуг, прибывших с советником, принялась складывать там же гору из подарков. Вышло немало. Коэн пригласила гостя в дом, подвела к отцу, кинулась раздавать указания. Мужчины остались вдвоем.

– Не могу выразить словами радость от встречи с вами, господин советник. Вы, бывавший здесь ранее столь частым гостем, своим нынешним небрежением вселяете в сердца ваших покорных рабов безмерную тоску и печаль.

– Мое небрежение было вызвано бессчетным количеством дел, похоронивших меня во дворце, отнюдь не нежеланием видеть дорогие лица столь близких мне людей, пусть некоторые из них и делают все возможное, чтобы разорвать связующие нас узы.

– Порой, чтобы идти дальше, узы необходимо разрубать.

– И вместо единого целого, мыслящего и действующего себе во благо, получите два кровоточащих кусочка, пытающихся лишь унять свою боль от потери.

Амааль помедлил.

– Но что же делать, – сказал тихо, – если один из двух, половина целого, вдруг слишком забеспокоился о собственном благоденствии, забыв все остальное? Забыл всю силу своих клятв, свои молитвы, жертвы своих предков, самого себя? Как жизнь готов был положить во имя уз к короне? Что же делать куску второму?

Советник вдруг усмехнулся:

– А у куска второго язык подвешен. Много ль лет прошло с тех пор, как появился при дворе, лупя глаза на все подряд, да из сказанного ему не понимал и трети?

Министр улыбнулся.

– Вы вводили во дворец дикаря, господин советник.

– Только и научился, что складно говорить. А как в политике балбесом был, так им и остался.

– Неправда! – шурша шелковым платьем, Коэн поставила на круглый стол поднос. – Разве будь отец несведущ в политике, возглавил бы ведомство?

– И то верно, – сощурился первый советник, – разве возглавил бы?

Амааль кашлянул, принял из рук дочери бокал.

– Господин Самаах, вы ведь придете на мою свадьбу? Над приглашением к вам я трудилась особенно тщательно, столько бумаги перевела понапрасну – вы просто обязаны оправдать мои труды!

– Разве ж я могу поступить иначе, смешное вы дитя? Я оттесню вашего отца в сторонку и лично скреплю тройным узлом все золотые нити.

– Тогда в лице отца и Харда вы приобретете злейших врагов – за это право спихнуть меня скорей они соперничают с самой помолвки. Но я была бы рада, если бы стояли на стороне Пагура и давали бы ему советы вместо его отца.

– Я буду польщен, – заверил советник.

– Ну что ж, я свое получила, на этом могу вас и покинуть. Уверена, вам просто не терпится обсудить совместные дела.

Оба проводили глазами ее свежую легкую фигурку, улыбнулись. Советник задумчиво молвил:

– Только вчера, казалось, ластилась за конфету, а сегодня, глянь, уже невеста. Боюсь вот только, Пагуру я буду плохим названым отцом: в своих мечтах я видел Коэн женой Рагона. Заметить не успел, когда все изменилось. Что мы сделали не так, господин Амааль, отчего небеса от нас отвернулись?

– Вы позарились на святое.

– Я не надеялся, что вы меня поймете, но ждал, по крайней мере, что поддержите.

– Как я могу, господин советник? Вы вытащили меня из леса, вы дали мне вторую жизнь, вы показали мне мир за пределами моего. Я взирал на вас, как на божество, я восхищался вашей стойкостью, вашей силой и вашими непоколебимыми принципами. Когда все вокруг гнулось в войне, когда смерть подкашивала одного за другим, вы стояли так прямо, что только вас и можно было держаться. Я не встречал человека, подобного вам. Когда же вы представили меня Его Величеству и склонили перед ним голову, я принял вашего бога как своего. Ничто не могло стоять выше короля моего короля, вы сами столько раз давали мне это понять. И когда вы внезапно отступили, отреклись, я...

Амааль стих. Окаменевшей статуей первый советник сидел напротив, густо каркнул:

– Вам, недавнему деревяшнику, который приносил жертвы своим кровавым зверо-божкам, который жил в насквозь сырой землянке, которого гнали ото всех худых и сытых деревень, – вам не понять. В вас еще слишком ярки воспоминания о прошлом, вы слишком цените то, что имеете сейчас: теплую кровать, сухой дом, вдосталь еды на столе. Вашим детям, поверьте, этого будет мало, а дети ваших детей возжелают большего, чем сыто поесть и уютно поспать. У них начнутся игры иного толка. Мой прадед подметал полы в деревянном домике шестого правителя, мой дед возводил дворец для седьмого, отец раздевал ко сну восьмого, я утрясаю все дела Глориоса. Довольно! Я не желаю видеть, как и мой сын склоняет голову перед человеком, который того не достоин. Мой род достаточно унижался, достаточно выстрадал, чтобы, наконец, сбросить рабство!..

Крепкая грудь советника ходила ходуном, он прерывисто клекотал.

– Чем Рагон хуже Раймонда? Почему покоряться Лисвальду? Что сделали они такого, что раз и навсегда возвысились над остальными, над теми, кто в сотню раз достойнее? Возьми хотя бы Глориоса – в народе поют его мудрость, а чья она? Я сыт по горло. Я даю тебе последний шанс, Амааль, подумай вновь, прежде чем ответить: ты со мной или против?

Что-то дрогнуло в душе министра, горящие глаза советника затягивали, покоряли – совсем как в старину. Амааль вновь оказался на распутье. Так уютно было раньше, так спокойно, теперь же – делай еще выбор. Совсем хотел было все бросить, следовать, как прежде, за министром, но осекся – а как же принципы, которые так долго понимал и строил, и лелеял? Теперь незыблемыми остались лишь они: советник дрогнул, мир качнулся, держаться за что-то надо – и министр ухватился.

– Я буду благодарен вам до конца своей жизни, – Амааль низко, сердечно поклонился, – даже когда пошел против вас, одним своим словом могли меня уничтожить – не уничтожили. Для Коэн вы навсегда останетесь добрым другом, строгим наставником и приемным отцом – для меня. Харду... Хард – прямой как палка, сейчас он ждет от вас подлости, но если раскроете ему объятья – он ваш. В этом доме вы всегда будете желанным гостем, но больше не путеводной звездой.

– Глупец, – выдохнул советник, – тебе со мной не совладать. Как мне ни жаль тебя, но – уничтожу. Глупец...

День спустя вернулся Рахман. Крестьяне из его провинции устроили бунт, взломали и подожгли склады, оставили селенья и ушли в леса.

ГЛАВА 7

– Эй, звонкий, иди амбар расчисть!

Карима из подсобки вынесло. Только что пересчитывал в тесноте копейки, теперь, глянь – танцует меж лебеды с лопатой. Пружинистые ноги его в опоре словно и не нуждались, передвигались, не касаясь земли. Руки легкие, движения скупые, но плавные: свиней кормил красивей, чем иные изгибались в вариациях. Привлекал взгляды девиц, иные хаживали мимо харчевни по десять раз на дню. Мамаши тяжело вздыхали: ладен и работящ, да только спит под одеялом из неба и не гнушается и яблоками для скота. Засматривались сами.

На Большой земле Карим провел почти месяц. Явился на постоялый двор ближе к вечеру, когда местные, закончив все дела, сидели на скамьях да скребли животы. Кариму казалось, он в жизни не видел ничего прекрасней этой деревеньки: высокие крепкие дома, сложенные из плотного дерева и беленые известью. По теплым сухим стенам карабкались к черепичным кровлям ползучие растения, нетерпеливо обходя слюдяные оконца. Из грядок лезла нежная здоровая ботва, не битая влажностью. В тени сарая, оттянув назад красные перепончатые лапы, лежали серые гуси. Влажными губами шлепала корова, перемалывая пук травы. Хватались за перекладины молодые усики виноградных лоз. Несколько мохнатых гарухов очищали горох, тихо курлыкая меж собой. Роскошный петух, одетый в латы из железных перьев, при виде Карима встрепенулся, раздул зоб, заголосил, собирая жен. Сытая скотина примеривала чужака безмятежным, без опаски, взглядом, тянулась за угощеньем к его рукам. В траве жарко стрекотали сверчки, огромный кузнечик вспилил воздух, нахально пролетел под самым носом, приземлился где-то недалеко. На покосившихся жердях плетней висели перевернутые горшки, ведра, покрывала – сушились. А в непривычно далеком небе мягко светились неожиданно солнечные облака, такие мягкие и такие уютные при взгляде с Большой земли.

На постоялом дворе Карим нанялся помощником. Хозяйка – полная добродушная вдова – начала расспрашивать:

– Как же тебя зовут, откуда будешь?

– Мое имя Карим, милостивая госпожа, а буду я с подножия Гинга. Моя семья занимается зерном: мы его сеем и обмениваем на товары у соседей.

– Отчего ж ушел?

– Прокормиться ныне нелегко, вот отец и отправил пытать счастья вдали от дома. Вы не сомневайтесь: я работать умею и многого не прошу, мне бы корку хлеба да уголок для сна.

– Ну что ж, корку хлеба найдем, давить ухо можешь на сеновале. Только смотри: замечу, что отлыниваешь или чужое присваиваешь – вылетишь у меня в дегте да перьях, усвоил?

Карим не отлынивал, на чужое не зарился тем более: не на что зариться было. Деревня пряталась на отшибе страны, но на пересечении двух гужевых путей – с востока и юга, – поэтому постоялый двор пустовал редко. Работы хватало, хотя по первости Кариму доверили только конюшню: расчищать от навоза, слать солому, следить, чтобы в корытах был корм, а в пойлах – свежая вода. Люди на постоялом дворе останавливались разные: от простых крестьян с полупустой телегой до вызывающих отрядов купцов, путешествующих с богатыми обозами и устрашающей охраной. Когда не хватало рабочих рук и хозяйка вызывала Карима подсобить в трактире, он мельком улавливал обрывки разговоров. Много говорили о песочной гильдии и возможности ввозить куда-то свои товары: ситец, бархат, вельвет, шелк. Обсуждали предстоящую войну двух соседних стран, сетовали, – вскорости два рынка будут потеряны. Искали, с кем бы объединиться, чтобы без потерь и ущерба миновать леса Кальена. Пили за здравье чьего-то царя. Обсуждали строительство верфей.

Раз ночью мирно спящий двор переполошили крики. Карим слетел с крыши, бросился к воротам. Охая, прибежала хозяйка. По дороге брели лошади развороченного отряда негоциантов, которым махали рукой на прощанье неделю назад. От пышных иноземцев осталось несколько человек в лохмотьях, по большей части охрана, большинство купцов остались лежать в Кальене, обнимая свой груз. Выживших разместили в комнатах, послали за лекарем. Один купец с дырой в боку метался в горячке, хватал Карима за руку, вскрикивал. Карим пытался помочь, чем мог: обтирал влажной тряпкой, обмазал помаленьку всеми бабкиными мазями. Пришел клокастый старик, пихнул что-то в рану, ушел. Карим вновь занялся продырявленным. Один из столбцов кровати потемнел, словно его лимоном натерли. Карим перебрал похожие случаи, от догадки спину оцарапали холодные мурашки, встали дыбом короткие волосы. Он махнул рукой, сгоняя горного духа, тот пропал, но теперь Карим ясно чувствовал его присутствие. Купец застонал, завертелся. Был он вовсе не кисейного, не торгового сложения, шире Карима по крайней мере вдвое, все норовил встать и с кем-то биться. Когда окно окрасилось розовым, купец угомонился, лишь дышал хрипло и с натугой, в сознанье не приходил. Лекарь возвращался еще два раза, менял повязки, цокал языком, лез грязными пальцами в рану. Вечером под влажное пенье цикад негоциант открыл глаза. Карим кинулся к нему, но тот лишь сказал что-то на своем языке и расслабленно вдавился в матрас.

Похоронили купцов на опушке. Всем миром вырыли четыре могилы, погребли тела. Прощаться пришли один стражник из числа отряда, – второй, совсем еще юнец, до сих пор не пришел в себя, – да жители деревни, где останавливались проездом и знакомств не заводили. На могилу своего недолгого знакомца Карим по обычаям Барада положил свернутый треугольником стебель цветка. Через него должна была вылететь, оставив за собой груз земных забот, ведомая душа усопшего – Кара, сына Мирана из рода Кабрема.

– Жалко-то как, – вздохнула хозяйка, – Все молодые, здоровые, лишь бы жить да жить...

– Кто ж напал на них? – спросил Карим.

– Говорит, разбойники.

Карим попробовал подступиться с разговором к стражнику, вызнать подробности. Тот ощетинился рыжими усами, ударил взглядом. Наутро исчез. Когда ко второму стражу вернулось сознанье, выяснилось: в Кальене их ждали.

– Выскочили из-за деревьев, бросились наперерез. Их там человек сорок было. Сразу началась мешанина: ни размахнуться толком, ни повернуться. Один бородатый побежал к обозам, попытался влезть на кóзлы. На меня кинулись двое, оба короткие, в руках – топоры. Я, пока от них отмахивался, краем глаза видел господина Кара. Хотел пробиться к нему на помощь, но позади него появился Игил и воткнул свой меч. Я закричал, тут меня и достали. Больше ничего не помню. Значит, нам удалось прорваться?

– Прорваться – удалось, – вздохнула хозяйка, – ты лежи-лежи, тебе отдыхать надо. Карим, сбегай за бульончиком...

Раненый поправлялся быстро. Когда узнал, что Игил вернулся с ними, затем сбежал – покраснел от ярости, брызгал слюной.

– Зачем же ему было возвращаться? – спросил Карим. – Ведь если он и есть предатель, с какой же стати увязался за вами вслед на постоялый двор? В любой момент кто-то из вас мог прийти в себя и его выдать. Зачем ему так рисковать, когда награбленное уже было на руках?

– Откуда мне знать? Или обвиняешь меня в сговоре с ним?

– И в мыслях не было, – открестился Карим, – разве кому-то пришло бы в голову усомниться в вашей честности при сопутствующем-то благодетельном лице?

Юнец остался при дворе. Хромал, скрипел зубами, задирался петухом. Когда достаточно окреп, начал собираться.

– Ну и что это мы задумали? – поймала его хозяйка.

– Я должен отомстить! Клянусь жизнью, я найду этого проклятого предателя и убью голыми руками, чтобы души всех погибших от его руки обрели покой на руках Ярока!

Пылающий жаждой мести умчался на север. Постоялый двор опустел, и лишь могилы на опушке напоминали о недавней трагедии.

Потекла размеренная жизнь, но теперь Карим чувствовал, что засиделся. Не для того спускался с небес, чтобы хоронить себя в первой же деревеньке. Горячая кровь требовала отправляться в путь, натянулись, зазвенели жилы под загорелой кожей, горели пятки. По ночам под закрытыми вéками ложились километры дальних дорог, приглашали ступить, манили за собой к новым землям и неведомым чудесам.

– Тоже сбегаешь? – поняла хозяйка.

– Спасибо за ваше гостеприимство, – Карим поклонился, – на всю жизнь сохраню в своем сердце и вашу доброту, и отзывчивость, кои явили не только мне, но всем тем, кто просил. Я обязательно загляну к вам потом, расскажу, какие приключения довелось пережить, сколько диковинок перевидал, сколько царств покорил, а сейчас мне пора.

– Коли таково твое решение, удерживать не буду, – покорно приняла она, – хоть и нелегко будет тебя отпустить. Выполни последнюю только просьбу – не уезжай один. В одиночку мимо леса не проскочишь. Дождись каких-никаких спутников, а там езжай с Яроком.

Так Карим начал присматриваться к гостям постоялого двора, выбирая людей, с которыми предстоит разделить путь. А гости были все те же: одинокие пахари, вывозящие на рынок овощи; гонцы с поручениями от одного дома к другому; охотники, выглядывающие добычу; знать, коих нужда гнала из страны в страну; колдуны и шарлатаны, разъезжающие с фокусами; бродячие артисты. Периодически несколько жителей деревни собирались вместе и отправлялись по делам, но дальше соседнего поселенья не выбирались. Карим уже был готов привязаться хоть конюхом к торговцам, когда в ворота въехали два серых от пыли уставших всадника. Кони под ними были добрые – не холеные скакуны аристократов, – выглядели свежее, чем сами путники. Оба – высокие, среднего сложения. Один с приятным открытым лицом, хорошим подбородком, прямой спиной – благородный. Второй – сутулый, со взглядом исподлобья, весь расплывчатый и нечеткий. Расположились в трактире. Карим подошел к ним:

– Да благословят вас небеса, добрые путники. Вижу по одежде, путь вы покрыли немалый, а по изгибу бровей могу судить, что пройти предстоит и того больше. Как...

– Милостыни не даем, – плюнул сутулый, – ступай куда шел.

– Агор, – осадил его второй. Вежливо сказал Кариму: – Да, путь нам предстоит действительно немалый. Ты, должно быть, толковый малый, раз сумел определить это по изгибу бровей.

– Сами небеса наградили меня способностью определять, что предстоит тому или иному разумному творенью, а дабы брови так печально не ломались, я от простого человеколюбия предлагаю их обладателю свои услуги. К примеру, вам, господин, я готов служить из симпатии совершенно задаром, но поскольку к вам прилагается досадная оплошность природы в лице вашего спутника, я готов терпеть его всего за две сребрянки в месяц...

– Ах ты!.. – вскинулся сутулый. – Я покажу тебе оплошность природы...

Карим в его сторону уже и не смотрел: целиком сосредоточился на благородном. Желаемого он добился: тот с мягким интересом изучал Карима, не обращая внимания на беснующегося сутулого. Сказал:

– Мне нравится твое предложение, но увы: нам не нужен лишний рот, да и запрашиваемая цена для нас слишком высока.

– При всей моей скромности, господин, я бы не советовал вам отказываться – перед вами стоит проводник и охотник, лучше которого не найти во всем Кнотте. Говоря же про лишний рот, вы наносите мне прямое оскорбление, но ввиду вашей неосведомленности я вас прощаю. Цену, так и быть, скину, но конечная стоимость будет целиком зависеть от поведения вашего спутника. И да, я – прекрасный рассказчик. Под завистливые вздохи звезд и ворчливое трещанье костра я перенесу вас на поля сражений, подниму на самую высокую гору или спущу на дно океана. Слов не хватит передать, какого незаменимого помощника вы приобретете в моем лице. Учтите, я не каждому делаю столь щедрые предложения, вам невероятно повезло. Когда выдвигаемся?..

Выдвигались в потемках. Бодро фыркали отдохнувшие кони. Тихо ухала сова. Карим распрощался с хозяйкой, согнулся в поясе чуть не до земли. Она хмыкнула:

– А кланяться-то так и не научился. Ну, ступай с Яроком.

Ветер подхватывал всадников на бегу. Карим вначале неловко хватался за уздцы, затем приноровился. Попробовал пристать к спутникам: слова уносились, не успев сорваться. Пришлось довольствоваться наблюдением. Сутулый слился с конем, низко наклонил голову. Со стороны был похож на быка. Второй, представившийся Таном, сидел в седле как приклеенный, несся стремглав. Карим все терялся в догадках, что привело их в Кнотт, задался решимостью выяснить на первом же привале, но двое неутомимо мчали вперед, мимо каменистых полей и неровных поверхностей предгорного рельефа. Между тем, чем дальше они двигались на север, тем колючее становилась местность: сохлые красно-бурые кустарники до черной крови впивались в землю, ощетинилась голодная трава, тут и там торчали огрызки скал, от которых разбегались лабиринтами утыканные колючками стволы и листья. Деревьев не было – расползлись в разные стороны в поисках глотка воды.

Остановились на привал у подножья крутой скалы. Карим с трудом свел ноги вместе, жизнерадостно оскалился. Пока сутулый поил четвероногих, проворно собрал хворост, собрался разжечь огонь.

– Это излишне, – остановил его благородный, – дадим лошадям немного отдохнуть, затем двинемся дальше.

– Как пожелает господин. Но дозволено ли мне будет утолить свое несвоевременное любопытство: как далек наш конечный пункт, отсчет к которому мы ведем наперегонки с ураганом?

– Ураганом? Но я не вижу ни малейшего признака непогоды.

– А они скоро проявятся, поверьте старому, умудренному опытом страннику, который восхищается умением своего собеседника уйти от ответа.

– Все, что я пока могу сказать – нам надо добраться до столицы Кнотта как можно скорее. Большего тебе знать вовсе не обязательно. Но ты хвалился, что тебе нет равных по части баек. Желаю проверить, так ли это. Расскажи, где ты бывал.

– О, господин, чтобы описать все места, куда довелось ступить моей ноге, не хватит и трех жизней вашего благороднейшего спутника, и потому при всем моем к нему уважении, я начну прямо сейчас. Доводилось ли вам когда-нибудь находиться в месте столь узком, что стягивало все кишки, а пыль, поднятая вашим частым дыханием, оседала на вашем же лице? А дышали вы часто, потому что грудь, стесненная камнем со всех сторон, не могла принять много воздуха? Бывали ли вы когда-нибудь в том положении, когда за раз можно было продвинуть не дальше ноготка собственного тела? Обнимали ли вас так крепко, что остались бы парить на месте, даже поджав ноги? Если нет, я назову вас величайшим счастливчиком и величайшим несчастным, ибо только тот, кто не имел, но получил возможность дышать полной грудью, может в полной мере ощутить всю прелесть каждого глоточка воздуха; кто не имел, но получил возможность двигаться куда и как захочет, оценит просторы и свободу движенья каждого мельчайшего мускула своего тела; кто не имел, но получил возможность спать лежа, будет радоваться, растянувшись на земле. Позвольте мне поведать вам о том, как рискуя жизнью, я преодолевал...

На ночь они остановились в хижине одной из заброшенных деревенек. В одичавшем саду Карим набрал немного выживших овощей, из них смастерили себе поесть. Сутулый напомнил, что кое-кто выдавал себя за охотника, Карим любезно предложил поискать мышей, благородный велел обоим замолчать и заступать на караул. На том и угомонились.

Под кровом темноты до них добрался ливень. Шатал худые стены, грохал кровлей, пугал раскатами грома лошадей. Через дыру на крыше на плечо Карима полился тонкий ручеек холодной водицы. При помощи нехитрых манипуляций и прямой голой веточки, Карим отвел поток на шею сутулого, сладко уснул.

Выходили под дождем. Сутулый еще больше вбился в коня, благородный летел аккуратно. Карим вглядывался вперед, вспоминал подслушанные разговоры, составлял в голове план местности. Вот за этой прямоугольной скалой должен скрываться каньон, после него несколько миль пустынной дороги, затем слева появится небольшое озеро, где можно набраться сил. Близко к нему приближаться не стоит: в стоячих его мутных водах пляшут сами черти, но они же и отпугнут и остальных желающих полакомиться свежатиной. Еще день пути, и ждет новых жертв Кальенский лес.

– Да дадут вам небеса долгих лет жизни и счастья, и да не отберет их у вас Кальен. Сию обитель нам лучше объехать стороной, господин, я знаю тропу, ведущую...

– Мы едем напрямик.

– В таком случае, не будете ли вы столь любезны заплатить мне заранее? Видите ли, при своей избранности я выберусь в любом случае, но гибель таких непревзойденнейших господ, как вы, вселила бы в мое сердце бесконечную скорбь, которая увеличится в десять крат, кои они соизволят покинуть мир, не успев расплатиться при жизни со всеми долгами, которыми они крепко привязали к себе окружающих, доверившихся им настолько, что без малейшего сомненья...

Уловка не сработала. Такое на памяти Карима случалось впервые. Благородный махнул рукой, в воздухе мелькнуло серебро и скрылось в быстрых ладонях Карима.

– Говорил же, от него никакого проку, – плюнул сутулый, – готов биться об заклад, повернуться не успеем, как удерет.

– Не удерет, – заверил его благородный, повернулся к Кариму, – ведь правда?

– Чистейшая, – торжественно заверил "проводник".

– Чего стоит опасаться здесь?

– Разбойников. Но вид у нас непредставительный, крученых обозов нет, навара никакого, поэтому есть вероятность того, что удастся проскочить.

– Смотри, – пригрозил сутулый, – если выяснится, что ты завел нас сюда специально, я порублю тебя на сотни крохотных...

– Шшш, – навострил уши Карим, – слышите?

– Что? – насторожились двое.

Карим широко улыбнулся:

– Тишина.

Лес как лес. Покрытые мхом и лишайником мертвые остовы деревьев, скачущие по спиральным стволам прозрачные белки, мохнатые клубы ядовитых грибов, прилепившихся к выпитой коре. Первая необычность случилась спустя час. Несколько километров чащи поделились на широкие полосы. На одной, коричневой, селился обычный лес. Из другой, покрытой ломкой бледно-зеленой губкой или пеной, пробивались растения-альбиносы. Карим осторожно потыкал палкой почву, пена сухо треснула и раскрошилась, обнажая светлую кожу земли.

– Что это? – спросил благородный.

Карим вспомнил, что лучшего проводника не найти во всем Кнотте.

– Это паразит, – сказал авторитетно, – некая форма бытия, выпивающая краски из того, до чего дотянется. К счастью для всего живого, дотянуться она может только для цветов, но если вам, скажем, придет охота здесь вздремнуть, через несколько часов она примет симпатичный светло-коричневый, очень натуральный оттенок. А вот смотреть на вас девицы, увы, уже не будут. Впрочем, некоторым это не грозит и сейчас.

– Значит, если частица попадет на человека... – начал приятнолицый.

– Я буду очень по нему скучать, – закончил Карим. – Господин Агор, у вас на сапоге что-то зеленое.

Дальше ехали в молчании. Карим зорко вглядывался в листву, искал силуэты людей, следы недавнего боя, но спокойствию Кальена можно было позавидовать. Второй странностью можно было назвать необычной формы деревья: с каждой пяди голых, лишенных естественного покрова ветвей, свисали длинные тонкие веретена, почти касающиеся земли. Со стороны это было похоже на гигантский волосатый затылок.

– Веревочное дерево, – уверенно предположил Карим, – из его волокон плетут канаты. – И пока господа не заметили, как дернулся один змеевидный отросток, поспешно увел их прочь.

Ночевали у пещеры. Карим тихо смешался с окрестностью, изучал лес изнутри. Вернулся совершенно бесшумно, успел словить обрывки.

– ... не получил ответа, перехватывают...

– ... доверять, предатели...

– ... если проводник... тихо.

Насвистывая легкомысленную мелодию, Карим вынырнул из-под кроны, деловито распотрошил котомку, вывернул остатки, заботливо упакованные хозяйкой, закинул в котел.